Лесскій уездъ

Въ лесскомъ уезде были арестованы священники: Чертежинскій изъ Бобрки, Гукевичъ изъ Полянчика, Полошиновичъ изъ Середницы, Чайковскій изъ Тарнавы, Генсіорскій изъ Кальницы, Кузьмакъ изъ Гичвы, Грабецъ изъ Лупкова, Коропась изъ Кривого, Копыстянскій изъ Береговъ, Щирба изъ Жерницы, Кроме того, были арестованы въ Угорцахъ-Минеральныхъ 2 студента, сыновья местнаго настоятеля прихода Макара, а въ Кальнице—2 студента Генсiорскіе, братья арестованнаго священника, изъ которыхъ одинъ, Антонъ Ивановичъ, былъ домашнимъ репетиторомъ у графа Бобринскаго въ Петербурге и пріехалъ недавно въ Кальницу на вакаціи. Въ Тыряве-Сольной былъ арестованъ юристъ Шатынскій. Въ самомъ Леске, после произведеннаго обыска въ магазине „Нива”, былъ арестованъ управляющій Шпаковскій. Также былъ арестованъ помещикъ изъ Стрвяжева Левъ Чайковскій. Изъ крестьянъ были арестованы: Алексей Иванисикъ съ женою изъ Лукового, Михаилъ Тимосъ изъ Середняго-Великаго, псаломщикъ Бурмичъ изъ Терки, Максимъ Нусь и Іосифъ Мигдала изъ Камянокъ и многіе другіе.

(„Діло”, 1914 г. № 190)

Изъ воспоминаній о. Гр. Макара

Село Угорцы, въ которомъ я состою уже свыше 30 летъ настоятелемъ прихода, имеетъ смешанное населеніе (2 трети—около 700 чел.— русскихъ лемковъ, 1 треть латинниковъ-поляковъ и около 80 евреевъ), а потому въ немъ издавна уже замечалась внутренняя національная распря, доходившая въ некоторыхъ случаяхъ, какъ, напр., во время всякихъ выборовъ и т. п., до настоящей, открытой вражды.

Особенно усилилась и усложнилась эта внутренняя вражда после того, какъ на место прежняго, спокойнаго и тактичнаго римо-католическаго священника, пришелъ въ село, сменившій его въ 1900г., новый ксендзъ, принявшійся съ особой страстностью и настойчивостью за латинизаторскую и полонизаторскую работу въ селе. Значительную распрю и смуту началъ поднимать одновременно также местный крестьянинъ, прихвостень уезднаго старосты, Юрко Чернига, въ чемъ со временемъ нашелъ усердную подмогу въ лице одного „украинствующаго” служащаго железной дороги.

Темъ не менее, однако, дело народной организаціи и просветительная работа подвигались въ нашемъ селе весьма успешно. Прежде всего было учреждено братство трезвости, которое со временемъ совершенно ликвидировало распространенный здесь раньше пьяный развратъ. Затемъ былъ построенъ большой обшественный домъ, въ которомъ постепенно были открыты читальня, ссудо - сберегательная касса, кооперативъ для сбыта молочныхъ продуктовъ и яицъ, потребительское общество и „Русская дружина”. Въ связи съ этимъ усилились и утвердились въ селе и общее народное сознаніе, сплоченность и стойкость всехъ русскихъ жителей, такъ что всякіе выборы неизменно кончались ихъ победой.

Конечно, все это возбуждало темъ большую зависть и злобу со стороны местныхъ и уездныхъ „украинцевъ”, поляковъ и всехъ недоброжелателей русскаго народа вообще, но въ нормальныхъ правовыхъ условіяхъ они противъ этого ничего существеннаго поделать не могли. День вражеской мести и расправы наступилъ только въ исключительныхъ, кошмарныхъ условіяхъ военной мобилизаціи въ 1914 году.

Началось съ ареста двухъ моихъ старшихъ сыновей - студентовъ Романа и Евстахія, которыхъ 6 августа, по нелепому доносу, отправили сначала въ сяноцкую тюрьму, а оттуда, вместе съ целымъ эшелономъ другихъ арестованныхъ русскихъ, вывезли 29 августа въ Терезинъ.

Меня съ женой и остальными тремя детьми уездное староство пока не трогало, а только оставило насъ подъ домашнимъ арестомъ, Это, конечно, не удовлетворило нашихъ недоброжелателей, которые стали еще съ большей настойчивостью и злобой сочинять всевозможные доносы и распространять самые нелепые слухи о моей „изменнической” и „шпіонской” работе.

Когда же благочинный поручилъ мне еще администрацію соседняго прихода Бобрки, то это уже совсемъ вывело ихъ изъ равновесія, такъ что они явно уже стали обвинять меня въ ночныхъ разъездахъ и совещаніяхъ съ противогосударственной целью, причемъ подговорили даже моего слугу къ лжесвидетельству въ такомъ-же направленіи.

31 августа явились ко мне 2 жандарма въ сопровожденіи 4-хъ солдатъ и 4-хъ местныхъ крестьянъ. Следствіе производили въ читальне. Въ то время, какъ солдаты собирали народъ въ читальню для допроса, вахмистръ жандармеріи, после продолжительнаго совещанія съ латинскимъ ксендзомъ у него въ доме, вернулся оттуда уже съ готовымъ спискомъ подлежащихъ арестованію лицъ. После допроса жандармы арестовали меня, четверыхъ крестьянъ и одну женщину, то есть, всехъ оказавшихся налицо, русскихъ членовъ местнаго сельскаго правленія, которые больше всего являлись солью въ глазахъ польскаго ксендза и старостинскихъ прислужниковъ въ селе. Имена арестованныхъ, кроме меня, следующія: войтъ Лешко Волкъ, Михаилъ Лемега, Михаилъ Грибъ, Іосифъ Лемчакъ и Розалія Окальчикъ. Подъ плачъ детей и женщинъ жандармъ отвесилъ пощечину жене войта.

Испуганный народъ разбрелся по домамъ. Подъехали две телеги, и насъ повезли въ городъ Леско.

Здесь, после обычныхъ издевательствъ и надруганій со стороны уличной толпы и уезднаго начальства, насъ разделили: меня заперли въ отдельную камеру, а моихъ прихожанъ вместе съ уголовными и бандой цыганъ.

На другой день въ тюрьму привели также остальныхъ пять членовъ нашего сельскаго правленія, а именно: Іосифа Лемегу, Василія Долгаго, Іосифа Устіяновскаго, Ивана Биндаса и Порфирія Биндаса.

3 августа, по приказу тюремнаго началъства, мы наспехъ собрались, после чего были отведены на ст. Леско-Лукавица и посажены въ вагонъ, въ которомъ ехали польскіе стрелки.

После часовой стоянки, поездъ двинулся съ места среди дикихъ криковъ собравшейся у нашего вагона толпы.

Езда отъ ст. Лукавица-Леско до Хирова продолжалась целую ночь, вместо обычныхъ трехъ часовъ. Поездъ стоялъ передъ каждой станціей целыми часами, Не доезжая Ольшаницы, увиделъ я на шоссе знакомую девочку изъ нашего села и, съ разрешенія жандарма, бросилъ ей черезъ окно сто коронъ, прося передатъ моей жене, которая осталась съ детьми безъ гроша. Впоследствіи я узналъ, что прежде, чемъ девочка пришла въ село, местная жандармерія уже знала о моемъ порученіи; ее тутъ-же арестовали, а деньги конфисковали, Кажется, этотъ инцидентъ и явился причиной последовавшей позже ссылки упомянутой девочки и ея матери въ Талергофъ.

Въ Хировъ прибыла наша партія въ 5 часовъ утра. Здесь предстояла пересадка.

Хотелось отдохнуть; я приселъ на скамеечке за спинами своихъ прихожанъ, думая такимъ образомъ защитить себя отъ дурного глаза толпы. Но не тутъ-то бывало. Поездъ тянулся за поездомъ со свежими транспортами войскъ различной породы. Были тутъ мадьяры, преследовавшіе насъ, какъ кошмаръ, оть начала до конца нашихъ страданій, были также и германцы. Увидевъ насъ, окруженныхъ конвоемъ, они подходили съ ругательствами, заглядывали въ глаза. Подошелъ какой-то лейтенантъ - тиролецъ и съ окрикомъ: — Das іst еіn Рhaof, auf! — вырвалъ у меня изъ рукъ тросточку и ударилъ такъ сильно по руке, что остался синій подтекъ, а затемъ схватилъ меня за шиворотъ и толкнулъ изо всей силы впередъ. После лейтенанта подскочили солдаты и стали плевать мне въ лицо и ругать: — „Ты не священникъ, ты живодеръ, рубли тебе пахнутъ, повесить его!” Тутъ опять подошелъ прежній лейтенантъ-тиролецъ, на этотъ разъ уже съ веревкой, которую и забросилъ мне на шею. — Zu dunn, — раздались голоса солдатъ. Тогда палачъ-доброволецъ удалился на минутку и возвратился уже съ толстой веревкой, которую опять накинулъ на меня. Догадываясь, что офицеръ только „шутитъ” и пугаетъ меня, я сказалъ по-немецки: „Не делайте глупостей”, — что и подействовало, наконецъ, на зазнавшагося нахала, такъ что онъ оставилъ меня уже въ покое.

Между темъ, на вокзалъ стали сходиться все новые солдаты и просто всякій сбродъ. Тогда жаждармы, видя, что толпа все увеличивается, теперь только начали разгонять ее, а насъ всехъ вывели въ вестибюль и, поместивъ въ углу, оставили для охраны четырехъ солдатъ. Однако, вся толпа последовала тутъ-же за нами. Были тутъ солдаты-мадьяры и немцы, а так-же какіе-то ”вольные” люди, которые съ подводами тянулись за войсками. Въ то время собралось ихъ въ Хирове несколько тысячъ. И всякій изъ нихъ старался выместить свою злобу на арестованныхъ „руссофилахъ”, считая насъ главными виновниками своихъ бедствiй и скитаній. Такъ, напр., какой - то промотавшійся панокъ изъ Загорья подвелъ къ намъ вновь пріехавшихъ солдатъ и, указывая на насъ, обозвалъ насъ „изменниками” и „шпіонами”, после чего те, въ свою очередь, стали осыпать насъ разными ругательствами и угрозами. Подошелъ старый пруссакъ съ лицомъ бульдога и ударилъ ножнами прикорнувшаго на полу крестьянина по сложеннымъ къ молитве рукамъ, у меня же вырвалъ изъ рукъ молитвенную книжку. Оборачиваюсь къ окошку. Тутъ выбегаетъ одинъ изъ мадьяръ во дворъ и целится въ меня черезъ окно изъ револьвера. Со мной делается дурно. Обтираю солдатскую слюну изъ оплеваннаго лица и прошу воды у подошедшаго жандарма. — „Но что - же я могу сделать, не могу - же я запретить имъ, въ противномъ случае растерзаютъ меня,” — ответилъ жандармъ по польски и ушелъ за водой, но больше не показался.

Темъ временемъ одинъ за другимъ стали отходить со станціи поезда, толпа уменьшилась. Наконецъ, остался только упомянутый панокъ изъ Загорья, который все еще, не унимаясь, ругалъ проклятыхъ ”москалей”, лишившихъ его состоянія. Но въ конце концовъ и ему все это, повидимому, надоело, и онъ ушелъ тоже. Настала тишина.

Несколько поездовъ стояло подъ парами. Велели и намъ выходить. Боясь идти позади партіи, я выдвинулся впередъ, но не успелъ ступитъ на порогъ, какъ получилъ отъ какого-то солдата ударъ по лицу. Тутъ я немного замешкался и отсталъ и тотчасъ-же получилъ отъ солдата - мадьяра ударъ камнемъ въ левую лопатку.

Поездъ тронулся съ места. На всехъ станціяхъ повторялась та-же исторія, Проезжіе и железнодорожные служащіе заглядывали въ вагонъ, всемъ хотелосъ видеть и чемъ-нибудь уязвить „изменниковъ - руссофиловъ”.

Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ приказали намъ выйти изъ вагоновъ, а затемъ, соединивъ насъ съ находившейся уже тамъ партіей арестованныхъ русскихъ изъ Устрикъ, повели четверками въ крепость.

Не успели мы тронуться съ места, какъ я получилъ опять ударъ камнемъ въ другую лопатку, отчего я потерялъ равновесіе и упалъ, а шляпа моя при этомъ покатилась по ветру подъ колеса локомотива. Во время нашего пути улицы наполнились толпою — штатскими и военными. Все злобно сулятъ намъ веревку, прибавляя, что пули для изменниковъ жалко, или-же советуютъ содрать съ насъ живьемъ кожу и выпустить изъ насъ кишки.

Окруженные со всехъ сторонъ теснымъ кольцомъ враждебной толпы, подошли мы къ мосту, ведущему черезъ главный вокзалъ. Тутъ уже, къ счастью, толпы на мостъ не пустили, да и отъ другой толпы, собравшейся уже было навстречу намъ по другой стороне моста, Богъ миловалъ, такъ какъ насъ повели прямо въ тюремный корридоръ.

Навстречу вышелъ военный чиновникъ, которому жандармъ передалъ тутъ-же наши именные списки.

— А где - же доказательства вины, документы? — спросилъ чиновникъ.

— Это все..! — сконфузился жандармъ.

Изъ корридора вывели насъ въ узкій дворъ, где мы простояли съ шести до девяти часовъ вечера, ожидая дальнейшей участи. Въ этотъ промежутокъ времени наши ряды были пополнены свежимъ транспортомъ арестованныхъ, состоявшимъ изъ 20 человекъ изъ рудецкаго уезда. Все они были скованы парами, а у некоторыхъ изъ нихъ все лицо было въ крови. Между ними находилась также дряхлая старушка въ одномъ нижнемъ белъе, вся скорчившаяся отъ страха и стыда.

Наконецъ, мы дождались тутъ решенія военнаго суда. Вышелъ офицеръ и прежде всего приказалъ снять кандалы съ арестованныхъ изъ рудецкаго уезда, после чего поручилъ конвойному - мадьяру отвести ихъ этапнымъ порядкомъ, какъ оправданныхъ, домой и защищать ихъ по дороге отъ оскорбленій и побоевъ. Затемъ онъ обратился къ намъ и, кроме одного Михаила Гриба, всехъ остальныхъ тоже велелъ отпустить по домамъ.

Мы воспрянули духомъ, хотя и жалко было оставлять задержаннаго еще подъ арестомъ односельчанина Гриба, которому, какъ выявилось впоследствіи, кроме недоказанной измены и шпіонства, вменялось еще въ вину, будто - бы онъ два года тому назадъ выразился, что всехъ евреевъ и поляковъ следуетъ вырезать. Но въ конце концовъ Грибъ только выигралъ отъ этого недоразуменія: после месячнаго заключенія его совершенно освободили, после чего онъ счастливо вернулся домой и оставался на свободе въ теченіи всей войны.

Такимъ образомъ, насъ вывели вновь на улицу. Подъ лозунгомъ: „unschuldig — невиновны”, мы благополучно прошли уже среди тысячной толпы обратно на вокзалъ. Затемъ сели въ вагонъ, изъ котораго только - что выгрузили уголь, и ложились прямо на полу. Утромъ мы поднялись, обмазанные, какъ трубочисты, сажей и всякой другой благодатью. Я обратилъ вниманіе жандарма, что подъезжаемъ къ Угорцамъ, где намъ уже надо сходить, но жандармъ вдругъ объявилъ намъ, что конечная цель нашей езды — г. Леско и что только тамъ могутъ отпустить насъ на свободу. На ст. Угорцы мы передали черезъ знакомыхъ известіе домой, что мы освобождены и просимъ прислать за нами подводы.

Но на деле вышло иначе. Въ Леске опятъ засадили насъ всехъ въ тюрьму.

Къ утру следующаго дня пріехали наши подводы, а съ ними также родные некоторыхъ арестантовъ.

Вотъ вижу черезъ окошко въ корридоре заплаканную девочку изъ Угорецъ.

— Чего плачешь? — спрашиваю. Домой ведь едемъ!

— Куда тамъ домой, — отвечаетъ девочка, — васъ направляютъ въ Сянокъ.

Такимъ образомъ, после напрасныхъ надеждъ и ожиданій, наступило новое разочарованіе. Наши подводы обступили любопытные евреи, а съ другого конца подкатили къ тюрьме казенныя фуры. Скрепя сердце, мы заняли на последнихъ, съ карауломъ, указанныя места. Знакомый солдатикъ, еврей Тратнеръ изъ Угорецъ, подалъ мне шинель, после чего мы въ полномъ уныньи тронулись въ путь — до новаго этапа.

Издевательства и терзанія, перенесенныя нами по пути въ Перемышль, показались даже вахтмейстеру жандармеріи черезчуръ жестокими, а потому теперь уже онъ попросилъ уезднаго старосту отправить насъ въ Сянокъ не по железной дороге, а на подводахъ и окольнымъ путемъ.

6 сентября пріехали мы въ Сянокъ и остановились передъ зданіемъ уезднаго суда. Я соскочилъ съ подводы, чтобы поскорее скрыться въ корридоре суда отъ любопытныхъ глазъ. Но тюремный надзиратель, за неименіемъ свободныхъ местъ въ тюрьме, велелъ отвести насъ въ староство.

Закрывъ лицо шинелью, я пошелъ вместе съ другими въ староство. Тутъ сверху по лестнице стали сбегать къ намъ чиновники, а какой - то ротмистръ такъ толкнулъ меня въ спину, что я упалъ. Но вскоре насъ позвали въ канцелярiю для допроса, а темъ временемъ полиція разогнала собравшуюся на улице толпу.

После допроса отвели насъ въ какой-то пустой магазинъ по другой стороне улицы, куда черезъ некоторое время присоединили къ намъ также партію арестованныхъ изъ Устрикъ и изъ Зарочева, такъ что всего собралось тутъ насъ около 50 человекъ.

Около четырехъ часовъ дня мне передали, что на улице находится моя жена. Подозвавъ ее къ щели въ дверяхъ магазина, я просилъ ее, между прочимъ, выхлопотать въ старостве другое помещеніе, где можно бы отдохнуть после тяжелаго пути. И действительно, минутъ черезъ пять вызвалъ меня комиссаръ и приказалъ отвести въ уездную тюрьму, где въ сравнительно удобной камере я встретилъ уже несколько знакомыхъ местныхъ русскихъ людей. А когда насъ выпустили во дворъ пройтись, мне просто не верилось, когда увиделъ тутъ передъ собою почти всю сяноцкую и лесскую русскую интеллигенцію, свыше ста человекъ.

Переполненіе тюрьмы уверило насъ, что долго здесь мы не останемся. И действительно, на следующій день намъ было приказано собираться. Уставили всехъ группами по 30 человекъ, проверили въ десятый разъ карманы и списки и приказали выходить со двора. Къ нашему удивленію, на улице мы застали могильную тишину. Толпа въ ста шагахъ возле костела молчитъ, все перекрестные уличные пункты обставлены стражей, шторы на окнахъ везде опущены, — раздается только гулъ нашихъ шаговъ по мостовой. Для большей торжественности момента не хватало еще только барабана...

Потомъ отвели насъ на вокзалъ Здесь посадили насъ въ классные вагоны по 30 человекъ въ каждый, такъ что можно было разместиться по скамьямъ.

Скоро переехали мы Карпаты и очутились на венгерской земле. После трехсуточной езды, черезъ Будапештъ, Коморно и другіе пункты, прибыли мы, наконецъ, къ месту назначенія — въ приснопамятный Талергофъ...

Свящ. Гр. Макаръ

Дата добавления: 2015-08-10