С. Теплицы

Въ с. Теплицахъ были арестованы и вывезены в Талергофъ крестьяне:

Иванъ П. Кроль, Михаиль Федирко, Онуфрій Сквечесъ, Иванъ Сопилко, И. Кархутъ, Яковъ Пихъ и Иванъ Калинъ. Трое изъ нихъ умерли въ Талергофе.

Изъ кровавыхъ дней.

Сообщеніе о. Иннокентія Рудавскаго.

[ Позволяемъ себе заимствовать изъ перемышльской газеты ”Украiнський Голос” (за 1923 г. н-ра 50-51) эту потрясающую, основанную на достовернейшихъ свидетельскихъ показанiяхъ картину австрiйскихъ зверствъ, содеянныхъ осенью 1914 г. по отношенiю къ русскимъ жителямъ с. Сосницы, Ярославскаго уезда.]

Это происходило въ с. Соснице, Ярославскаго уезда, осенью 1914 г.

Еще не затерлись на грязныхъ дорогахъ следы отъ телегъ русскихъ орудій, еще въ ушахъ людей не заглохъ гулъ крепостной пальбы, а уже сама природа предвещала какое-то бедствіе. Съ дремучихъ полей надвигался на село холодный туманъ. Непонятный ужасъ охватывалъ людей.

Только-что, после трехнедельной осады, отступили русскіе отъ перемышльской крепости за р. Сянъ, а уже вследъ за ними шли австрійскiя патрули. Изъ густого тумана подвигались за ними боевыя цепи, стреляя по мальчикамъ, которые вышли на поле и собирали въ размокшихъ окопахъ разстрелянныя патронныя гильзы.

Патрули искали русскихъ везде. Перетрясали у людей все кровати, шарили по сундукамъ и печамъ и спрашивали грозно: ”где руссъ?”. Поразставляли караулы, никому не позволяли выйти ни въ поле, ни на дорогу, угрожая въ противномъ случае смертью.

На другой день своего пребыванія въ Соснице, т. е. 13 октября 1914 г., занялись мадьяры выискиваніемъ подозрительныхъ лицъ, то-есть, „москвофиловъ”, или, какъ они говорили, ”руссовъ”. Этотъ день 13 октября 1914 г. останется на веки памятнымъ для техъ, родные которыхъ пали жертвой мадьярскаго зверства и злобы местныхъ евреевъ.

По ложному доносу еврея Саула Рубинфельда и его семьи, мадьяры схватили тогда 6 крестьянъ: Ивана Шостачка, Илью Яворскаго, Илью Якимца, Ивана Кошку, Николая Смигоровскаго и Андрея Гардаго. Первыхъ четырехъ связали веревками по рукамъ и попривязывали къ вербамъ, где на дожде и холоде промучились они до 8 ч. вечера. На ихъ сдавленныя веревками руки жутко было глядеть. Веревки въелись въ тело такъ, что ихъ совсемъ не было видно, а только одно напухшее, черное тело. Съ некоторыхъ рукъ стекала кровь.

Двоихъ изъ арестованныхъ крестьянъ — Андрея Гардаго и Николая Смигоровскаго привязали мадьяры за руки къ седламъ своихъ лошадей, причемъ они должны были бежать-волочиться такъ съ ними въ соседнее село Задуброву и обратно, всего 4 километра. Очевидцы плакали и убегали, когда слышали ихъ крики и стоны. Феодоръ Савка, услышавъ этотъ плачъ, вышелъ на порогъ своего дома, и за это схватили его мадьяры тоже, говоря, что онъ шпiонъ. Связали его съ Гардымъ у Станислава Шиманскаго, подъ крыльцомъ котораго, подъ водосточной трубой, онъ и пролежалъ, избитый и распухшій, всю ночь на дожде. На него, кроме того, по его разсказамъ, лили холодную воду, плевали и бросали кости, говоря: ”Ты шпіонъ, москвофилъ”. А онъ — бедный помещичій батракъ, неграмотный, на одинъ глазъ слепой.

Илью Якимца, передъ домомъ котораго привязали упомянутыхъ четырехъ крестьянъ, какой-то фельдфебель-еврей до крови билъ по лицу и копалъ ногами, когда-же онъ, потерявъ сознанiе, упалъ, привязали его тоже къ дереву, а затемъ уничтожилн на глазахъ все его имущество: вывели весь его скотъ и забрали изъ клуньи весь хлебъ. Его жену, детей и старуху - мать заперли въ кладовой и продержали подъ стражей два дня, не давая имъ все время ничего есть, такъ что 11-летняя дочь его Анна отъ голода упала въ обморокъ. И при этомъ они не знали — где отецъ и что съ нимъ происходитъ? Очевидецъ Дмитрій Качоръ свидетельствуетъ, что Якимца избили до такой степени, что онъ весь распухъ и почернелъ, какъ уголь, - нельзя его было узнать. А били его будто-бы за то, что нашли у него какую-то еврейскую книгу, которую, может быть, оставили у него во время бегства русскіе или занесли даже сами австрійскіе солдаты. Каждому изъ арестованныхъ предъявляли какую-нибудь ничемъ неоправданную вину. Такъ, напр., Ивана Шостачка, 70-летняго старика, обвиняли въ томъ, будто-бы онъ имелъ зарытое въ своемъ поле, где за день до того стояла русская батерея, орудіе, изъ котораго стрелялъ по австрійскимъ войскамъ.

Илья Яворскiй, бедный громадскій пастухъ, отецъ 5-ти маленькихъ детей, имелъ одну корову. Еще въ августе 1914 г., во время похода австрійскихъ войскь въ Россію, попросилъ онъ австрійскаго поручика заменить ему эту корову на лучшую. Поручикъ, при свидетеле Михаиле Кульчицкомъ, согласился на это, но потребовалъ доплаты 20 коронъ, которыя Яворскій и уплатилъ, занявъ ихъ у соседа Дмитрія Качора. А еврей Саулъ Рубинфельдъ въ октябре воспользовался этимъ и заявилъ мадьярскимъ солдатамъ, что Яворскій укралъ австрійскую корову. „Это воръ, ихъ здесь естъ еще больше”, — говорилъ Рубинфельдъ въ доме Ильи Якимца коменданту; слышали это жена, Ева Якимецъ, дети и Дмитрій Качоръ.

Когда схватили Ивана Кошку, беднаго работника, который въ то время молотилъ въ сарае хлебъ, жена его Елена побежала посмотреть — где онъ и что съ нимъ происходитъ? Увидевъ, что мужъ, привязанный къ дереву, еле дышетъ, она стала просить солдатъ, чтобы сняли съ него веревки. Но тутъ прибежалъ Рубинфельдъ. При виде Елены Кошко онъ указалъ на нее пальцемъ и сказалъ: ”Это воровка, жена того ”москвофила”, берите ее!” И ее сейчасъ-же привязали вместе съ мужчинами къ дереву, босую, въ легкой одеже. Она разсказываетъ, что евреи Саулъ и Мехель Рубинфельды все время бегали передъ ея глазами между войскомъ туда и обратно, а еврейка, жена Саула Рубинфельда, сидела въ Якимцевомъ огороде и смотрела на все это съ улыбкой. Она-же разсказываетъ дальше, что вечеромъ австрійскіе солдаты и евреи, держа въ рукахъ зажженныя свечи, светили ими каждому изъ привязанныхъ къ деревьямъ крестьянъ въ глаза, какъ-бы намереваясь ихъ выжечь. У 70 - летняго старца Ивана Шостачка смешались слезы съ кровью, которая текла у него изъ глазъ. Этотъ последній плакалъ больше всехъ и очень просилъ солдатъ, а евреи ходили вокругъ мучениковъ и издевались надъ ними.

Больше всехъ страдалъ Шостачко. Когда его дочь, Юлія Кульчицкая, пришла къ евреямъ съ просьбой освободить старика, подарить ему жизнь, последніе начали ссориться между собою, а еврейка, жена Мехеля Рубинфельда, заплакавъ, сказала ей: „Кульчицкая, не плачьте, вашего отца отпустятъ, мы знаемъ, что онъ ни въ чемъ не виноватъ”.

Дмитрій Качоръ былъ тоже привязанъ кь дереву. Онъ зналъ немецкій языкъ и понялъ изъ разговора евреевъ съ солдатами, что его ждетъ. Онъ умолялъ ихъ отпустить его, и за то, что онъ понималъ по-немецки, его действительно отвязали и, давъ 25 розогъ, отпустили домой.

Къ задержанной солдатами Елене Кошко прибежали съ плачемъ ея дети. Благодаря имъ, ей была подарена жиань и ее освободили, но предварительно избили такъ, что она заболела и съ техъ поръ совсемъ потеряла здоровье. Она разсказываетъ, что поздно вечероиъ, кроме упомянутыхъ двухъ евреевъ, къ арестованнымъ пришелъ также войтъ Михаилъ Слюсаръ, а также Панько Василина, который въ полдень вместе съ солдатами ходилъ за ея мужемъ Иваномъ Шостачкомъ. После прихода Слюсара и Василины ее избили и отпустили, а остальныхъ мучениковъ отвязали отъ деревьевъ и куда-то увели.

Очевидцы говорятъ, что до ухода Юліи Кульчицкой евреи, после краткаго совещанія, просили коменданта, чтобы отпустилъ Шостачка, на что онъ, разсердившись, ответилъ: „Раньше вы его обвиняли, а теперь просите за него? Хорошо, я его отпушу, но вместо него повешу васъ!”

Юлія Кульчицкая, въ надежде, что ея отца отпустятъ, поспешно ушла домой и сообщила детямъ, что скоро возвратится дедъ. Она велела имъ молиться за него я за отца, котораго раньше еще вывезли куда-то далеко въ Талергофъ...

Вечеромъ въ 8 ч. привели всехъ 6 арестованныхъ въ штабъ, где надъ ними опять издевались и, между прочимъ, лили имъ за вороть горячую воду. А затемъ, связавъ ихъ снова по рукамъ, погнали ихъ для выслушанiя неправеднаго, отъ имени имени австрійскаго цесаря, смертнаго приговора. Пригнали ихъ на площаль возле церкви, где уже собрался народъ, сгоняемый солдатскими шашками изъ ближайшихъ домовъ. Сгоняли всехъ, старыхъ и молодыхъ, идти къ церкви смотреть на людскія мученiя. Некоторыхъ людей повыгоняли таки босыхъ, со сна, другіе-же прибежали въ однехъ рубахахъ и въ страхе ожидали чего-то ужаснаго. Вдругъ блеснулъ светъ, изъ приходского дома появилась одна лампа, другая, а съ ними множество вооруженныхъ солдать, которые тотчасъ-же окружили народъ со всехъ сторонъ. Среди солдатъ увиделъ собравшійся народъ бедныхъ страдальцевъ, которые еще въ последнюю минуту искали спасенія. Просили, умоляли, — но все напрасно. Согласно разсказу внучки Шостачка, Евы Кульчицкой, этотъ последній, старшій церковный братчикъ, вновь обратился къ стоявшему тутъ-же Саулу Рубинфельду съ просьбой: ”Шольку, почему не даешь мне умереть своею смертью? что я тебе сделалъ? иди къ детямъ, возьми все мое имущество, только подари мне жизнь!” Но Рубинфельдъ только улыбнулся и отвернулся. Старикъ опустилъ голову, слезы потекли у него изъ глазъ. Въ свою очередь, Яворскій и Якимецъ, увидевъ въ толпе Григорія Качора. хотели что-то сказать ему, но этого имъ не разрешили. Пришелъ какой-то фельдфебель и прочелъ приговоръ. Возле него стоялъ генералъ 1-го мадьярскаго пех. полка. Приговоръ гласилъ: „Присуждены къ смертной казни за то, что стреляли по австрійскимъ войскамъ”. Тутъ-же явились палачи и началась экзекуція...

Шостачко пошелъ на казнь первый. Шелъ съ молитвою къ Пречистой Деве на устахъ. Къ нему подбежали палачи, забросили ему на шею веревку, подтянули, но... веревка порвалась и старикъ упалъ на землю, продолжая дальше шептать молитву. Схватили его второй разъ, но опять веревка порвалась.

Присутствовавшія женщины теряли чувства, а испуганные мужчины бросились бежать. Солдаты стреляли по нимъ. Степанъ Качоръ, присутствовавшій при событіи, убежалъ дальше всехъ, а солдатъ гнался за нимъ и стрелялъ; затемъ онъ спрятался въ погребъ, такъ что солдатъ не зналъ — куда онъ девался? Въ погребе онъ и просиделъ до утра. А между темъ Шостачко сорвался еще третій разъ, после чего разсвирипевшіе палачи задушили его, наконецъ, колючей проволокой...

Второй подвергся казни Иванъ Кошка, подъ которымъ веревка тоже порвалась дважды, За нимъ шелъ Илья Яворскій, а остальные шептали молитву и въ последній разъ смотрели на своихъ знакомыхь. После Яворскаго повесили Якимца, затемъ Смигоровскаго и, наконецъ, Гардаго, а оставшіеся зрители, опасаясь подобной-же участи, начали разбегаться.

Еще вздрагивали тела повешенныхъ въ смертныхъ судорогахъ, а палачи не дали имъ даже застыть, только тутъ-же, въ одеждахъ, въ кожухахъ, побросали ихъ по-двое въ вырытыя ямы. Антонъ Ференцъ, Андрей Яворскій, Григорій Качоръ, Илья Кафтанъ и другіе рыли, по приказу мадьяръ, ямы и сносили въ нихъ тела казненныхъ.

Никто изъ ихъ семействъ не зналъ, куда девались отцы и мужья? Старенькая жена Шостачка, ея дочь и внуки тщетно ждали любимаго дедушку, да такъ и не дождались его...

Рано утромъ его внуки, Григорій Кульчицкий и Анеля Крайцарская пошли въ деревню спросить у людей, где находится ихъ дедъ? На дороге возле корчмы встретили они Саула Рубинфельда, который сказалъ имъ: „Вы должны поблагодарить меня, что вашего деда повесили, такъ какъ похороны не будутъ вамъ ничего стоить”. И сейчасъ-же побежалъ въ корчму, где стояли драгуны. Черезъ минуту изъ корчмы вышелъ вооруженный драгунъ и сталъ целиться въ детей, которые все еще стояли на месте, поряженные словами еврея. Но тутъ они поняли, что имъ тоже угрожаетъ смерть и пустились бежать. Бежали къ ближайшему дому Андрея Яворскаго. Только-что Анеля успела вбежать въ сени и захлопнуть за собой двери, какъ надъ головой мальчика, который, къ счастью, отъ испуга упалъ на землю, просвистела пуля.

Молніей пронеслось по деревне страшное известіе. Перепуганные люди прятались по ямамъ, по погребамъ. Никто не смелъ показаться на светъ, такъ какъ сейчасъ хватали. Можно было ходитъ только „мужамъ доверія”, каковыхъ было четыре: войтъ Михаилъ Слюсаръ, Михаилъ Кушнеръ, Панько Василина и заведующій училищемъ Горошко. [ Не надо быть, конечно, слишкомъ догадливымъ и зоркимъ, чтобы раскрыть этотъ скромный, осторожно приведенный украинофиломъ-авторомъ, политическiй псевдонимъ: по сплошной аналогiи, повторявшейся неизменно въ целой нашей несчастной стране, можно смело сказать, что упомянутые здесь „мужи доверія” — это просто — доморощенные „украинцы”, являвшіеся везде въ то жуткое время ярыми австрiйскими „патріотами” и прихвостнями полицейскихъ и военныхъ властей. Примеч. ред.] Эти „мужи доверія” ходили вместе съ солдатами, попеременно по 2 часа въ день и ночью, подъ домами казненныхъ и постоянно преследовали ихъ семьи. Каждую минуту къ последнимъ приходили патрули съ „мужами доверія” и запрещали имъ даже плакать, угрожая при этомъ тоже виселицей.

Эти „мужи доверія” — по словамь Елены Кошко — после этихъ зверскихъ казней и похоронъ справляли еще у еврея Герся Танцмана и поминки.

Пили до бела дня. А позже — согласно показаніямъ Маріи Рутельдъ и другихъ — допивали еше у Саула Рубинфельда...

Паранька Борущакъ, жена Лазаря, свидетельствуетъ, что сынъ Саула Рубинфельда, Берко, пришелъ къ ней утромъ после казни и сказалъ: „Дайте 10 коронъ, то не будете повешены”. И она дала ему 10 коронъ. Вдова Анна Щеснюкъ разсказываетъ, въ свою очередь, что Мехель Рубинфельдъ говорилъ такъ: „Если-бы мы хотели, то повесили-бы целую деревню”. Это все еще больше запугало людей. Никто изъ мужчинъ не выходилъ изъ дому. По дворамъ ходили только малыя дети и женщины.

Черезъ несколько дней после казни означенныхъ выше 6 крестьянъ увелъ изъ Сосницы австрійскій жандармъ еще Михаила Зелеза и студента-богослова Николая Гардаго, сына бедной вдовы. Обойхъ ихъ отправили въ соседнее село Задуброву, где, по разсказу солдата-чеха, бросили ихъ на господскомъ хуторе въ погребъ и держали тамъ безъ пищи и воды 3 дня. Затемъ привязали студента Гардаго за скрещенныя руки къ подводе и такъ повели ихъ обоихъ за Перемышль, въ приселокъ с. Дроздовичъ—Велюничи, где безъ всякаго следствія и доказательствъ какой-нибудь вины, приговорили ихъ къ смертной казни.

По словамъ очевидцевъ, жителей Велюничъ, поляка Фомы Буравяка и Анны Заброварной, возле огорода которой находится ихъ могила, более всего издевались надъ студентомъ Гардымъ: его били розгами, а когда онъ на коленяхъ умолялъ ихъ, били еще хуже, такъ что кровь брызгала во все стороны. Несчастный обратился къ какому-то генералу, на коленяхъ умолялъ его подарить ему жизнь, целовалъ сапоги его, но культурный австрійскій генералъ въ ответъ копнулъ его такъ сильно въ лицо, что у него вылетели все зубы. Тогда онъ въ последнемъ отчаяніи вырвался отъ палачей и хотелъ броситься въ реку, но его схватили снова.

Просилъ позволить ему исповедываться но не разрешили. Наконецъ, после прочтенія смертнаго приговора, онъ, по-видимому, сошелъ съ ума.

Повесили несчастнаго на мосту надъ р. Вигорь, где онъ виселъ 3 дня. Рядомъ съ нимъ былъ повешенъ также его товарищъ, крестьянинъ Михаилъ Зелезъ, Оба были погребены въ общей могиле, въ Велюничахъ, внизу выгона, где сходитъ скотъ въ реку на водопой.

Бедная мать-вдова долго не знала, куда девался ея сынъ, единственная ея отрада и надежда. Узнавъ впоследствіи отъ местныхъ жителей, какъ страдалъ и умеръ ея сынъ, она плакала, тосковала и вскоре умерла отъ горя и тоски.

Г. Радымно

Въ 1914 г. жила въ г. Радымне семья чиновника казенной палаты Лазора.

18 августа явились въ его домъ жандармы, по доносу учительницы мазепинки Бурды. При обыске нашли несколько номеровъ львовскаго еженедельника „Русское Слово” и, усматривая въ этомъ опасныя для Австріи злонамеренія, арестовали почему-то не хозяина, а больную жену его, Ярославу Лазоръ. Не помогли просьбы мужа оставить его больную жену въ покое; ее стащили съ постели и перевезли въ г. Ярославъ. Растерявшійся мужъ, оставивъ детей на попеченіе соседей, последовалъ за больной женой, надеясь выхлопотать ея освобожденіе. Однако, власти определенно заявили г. Лазору, что онъ свободенъ, но жена его, какъ ярая „руссофилка”, должна посидеть въ тюрьме, будетъ ли она жить или умретъ...

Изъ Ярослава вывезли больную на западъ, въ Доберсбергъ, и поместили ее временно въ местной больнице, а после выздоровленія, вместе съ мужемъ, препроводили въ Талергофъ, где уже находился въ числе интернированныхъ и отецъ арестованной, М. С. Квасникъ.

Корреспондентъ ”Русскаго Слова” В. Филатовъ сообщаетъ изъ Ярославскаго уезда следующее:

На противоположной стороне Сяна — деревня Сосница. Въ ней мне пришлось видеть очень поучительную картину, объясняющую, почему галичане убегаютъ вместе съ нашими войсками. На месте сосницкой церкви — пожарище; на немъ валяются обгорелые куски утвари и колоколовъ, а рядомъ — братская могила шести местныхъ крестьянъ, повешенныхъ въ октябре 1914 года, когда австрійцы вернулись сюда ва несколько дней, за сочувствіе русскимъ, которое выражалось въ продаже имъ скота и т. п. вещей.

Въ Ярославле разстреляли и повесили 26 человекъ у стенъ ратуши, которыя стоятъ рябыми отъ пуль, пробивавшихъ тела казненныхъ.

(„Прик. Русь”, 1915 г., н-ръ 1655)

Дата добавления: 2015-08-10