Перемышльскій уездъ

Г. Перемышль. Въ самомъ Перемышле были въ начале войны арестованы и сосланы въ Талергофъ:

1) о. д-ръ Михаилъ Людкевичъ (умеръ въ Талергофе), 2) Махляй, 3) Галанъ, 4) Борухъ, 5) Кровивницкій, 6) сов. суда Владимiръ Литынскій, 7) врачъ д-ръ Юліанъ Войтовичъ, 8) Фердинандъ Левицкій съ сыномъ, 9) Наталія Юл. Несторовичъ, 10) адвокатъ д-ръ К. С.Черлюнчакевичъ и 11) д-ръ О. О. Крушинскiй.

Въ с. Поздяче были арестованы въ начале августа 1914 г. и вывезены въ Талергофъ: 1) свящ. Іосифъ Преторіусъ, 2) псаломщикъ Иванъ К. Цымбалко, 3) Адамъ Федакъ (умеръ въ Талергофе 15 февр. 1915 г.), 4) Павелъ Кицька, 5) студ. Михаилъ Кицька, 6) Петръ Федашъ (умеръ въ Талер. 19 февраля 1915 г.), 7) Iосифъ Феснакъ, 8) Михаилъ М. Пашкевичъ, 9) Михаилъ Ив. Пашкевичъ и 10) Степанъ Стечина (умеръ въ Тал. въ октябре 1914 г.).

Въ дочернемъ селе Накле были арестованы: 1) Степанъ Щирба, 2) Степанъ Феснакъ, 3) Михаилъ Мацюкъ. Затемъ были вывезены въ Гминдъ: 4) Анна Костецкая, жена уездн. организатора, который находился въ то время на военной службе и лежалъ въ военномъ госпитале, избитый до полусмерти украинофилами, и 5) Иванъ Павлина (умеръ въ Гминде въ 1915 г.). Наконецъ, были вывезены въ Хорватію: в) Дмитрій Федакъ, 7) Семенъ Матайко (старшій) и 8) Андрей Цымбалко.

Зверская расправа съ „руссофилами” на улицахъ Перемышля.

15 сентября 1914 г. на улицахъ древне-русскаго княжьего Перемышля рязыгралась такая жуткая и кошмарная сцена, которая своей непосредственной дикостью и жестокостью далеко превзошла все остальные ужасы и неистовства безудержно применявшагося въ те страшные дни по отношенію къ русскому населенiю террора. Въ белый день, подъ охраной государственной жандармеріи, среди многотысячнаго культурнаго населенія и несметнаго крепостного гарнизона, были вдругъ, безъ всякой причины и вины, зверски изрублены и растерзаны обезумевшими солдатами и городской толпою сорокъ четыре ни въ чемъ неповинныхъ русскихъ людей, причемъ эта ужасная расправа не только не вызвала со стороны местныхъ австрійскихъ властей ни малейшаго негодованія и возмездія, но даже, наоборотъ, получила изъ устъ верховнаго начальника этихъ последнихъ, пресловутаго коменданта крепости генерала Кусманека, полное одобреніе и признанiе...

Въ виду исключительной и характерной уродливости и яркости этого кошмарнаго событія, возмущенная память о которомъ перейдетъ, конечно, въ нашемъ многострадальномъ народе отъ рода въ родъ, приводимъ рядъ сообщеній и воспоминаній о немъ, появившихся въ разное время и съ разныхъ сторонъ въ періодической печати.

Первое сообщеніе о происшедшей въ Перемышле страшной бойне получила львовская газета „Прикарпатская Русь” только въ начале 1915 г. отъ находившагося въ то время въ Перемышле, а затемъ вывезеннаго въ глубь Австріи и бежавшаго оттуда въ Швейцарію лица:

„Въ Перемышле намъ пришлось особенно много вытерпеть отъ местныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, а также отъ солдатъ-мадьяръ. Но еще хуже пришлось другой партіи нашихъ арестованныхъ въ Перемышле. Въ 2 часа дня, въ разстояніи какихъ-нибудь 400 шаговъ отъ дирекціи полиціи, толпа местныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, поощряемая солдатами мадьярами, съ такимъ остервененіемъ накинулась на проходившихъ подъ конвоемъ арестованныхъ русскихъ крестьянъ и интеллигентовъ, въ общемъ числе 42 челов., что сорокъ изъ нихъ были тутъ-же на улицахъ растерзаны на смерть и только 2 лица остались въ живыхъ. Въ числе убитыхъ находилась также и 17-летняя девушка, ученица 7 кл. гимназіи, Марія Игнатьевна Мохнацкая, дочь настоятеля прихода въ с. Войтковой, Добромильскаго уезда.

(„Прик. Русь”, 1915, № 1539)

Убитая такъ трагически Марія Игнатьевна Мохнацкая род. 21 декабря 1897 г. въ с. Войтковой, Новосандецкаго уезда, где отецъ ея состоялъ въ то время настоятелемъ прихода. Воспитывалась въ русскомъ пансіоне въ Сяноке, а въ критическій моментъ какъ-разъ, окончивъ 6-ой классъ гимназіи, находилась на каникулахъ у родителей, въ с. Войтковой, Добромильскаго уезда, где 6 сентября 1914 г. и была арестована, а затемъ, вместе съ целой партіей арестованныхъ крестьянъ, препровождена въ Перемышль — на мученическую смерть. Арестованный несколько раньше отецъ ея, о. Игнатій, былъ вывезенъ въ глубь Австріи, а замемъ, по возвращеніи изъ ссылки, вскоре умеръ, братъ же студенть, Феофилъ Игнатьевичъ, былъ въ свою очередь разстрелянъ австрійцами после русскаго отступленія въ 1915 году.

М. И. Мохнацкая

Сраженіе на линіи Яновъ-Городокъ, закончилось новымъ пораженіемъ австрійской арміи.

Отступая къ Перемышлю, австрійскія войска арестовали по пути изъ Городка въ Судовую-Вишню 48 местныхъ, заподозренныхъ въ ”руссофильстве”, русскихъ жителей и пригнали ихъ подъ сильнымъ конвоемъ въ крепость. Въ пестрой толпе арестованныхъ преобладали крестьяне, но было также неколько железнодорожныхъ служащихъ и две девушки, изъ которыхъ одна — дочь священника.

Въ Перемышле, на улице Дворскаго, несчастныхъ встретили ехавшіе верхомъ мадьяры-гонведы и пехота. Увидавъ утомленныхъ и измученныхъ русскихъ, они начали подгонять ихъ прикладами и безпощадно толкать и избивать.

Несчастныя жертвы, падая и обливаясь кровью, продолжали двигаться впередъ, пока не оказались загнанными на улицу Семирадскаго, соприкасающуюся на одномъ изъ перекрестковъ съ улицей Дворскаго.

Тутъ, у домовъ № 1, 2 и 3, началось уже настоящее, зверское избiеніе арестованныхъ. Били гонведы, били мадьяры-пехотинцы, местные евреи и мазепинцы, какъ попало и чемъ попало. Помогать извергамъ выскочили изъ ресторана въ доме № 1 еще какіе-то хулиганы. Изъ дверей и оконъ евреи начали бросать въ несчастныхъ мучениковъ тяжелые пивные стаканы, палки и даже неизвестно откуда добытые куски рельсовъ полевой железной дороги.

Улица огласилась стонами и криками...

— Nіcht schlagen — nur schiessen (не бить, а разстреливать)!— раздался вдругъ резкiй и пронзительный голось какаго-то маiора.

Тогда девушка — дочь священника — пала на колени передъ Распятіемъ, находящимся на углу въ нише дома № 4, и, поднявъ къ нему руки, воскликнула:

— Мать Божья, спаси насъ!

Тутъ къ несчастной девушке подскочилъ солдатъ-мадьяръ и сильно ударилъ ее по голове ручкой револьвера, а затемъ выстрелилъ ей въ лобъ, после чего она, какъ подкошенная, упала замертво...

Этотъ выстрелъ послужилъ сигналомъ. Началась стрельба. Стоны, крики, ружейные выстрелы — все смешалось вместе въ какой-то дикій, кошмарный хаосъ...

Солдаты и евреи съ остервененіемъ продолжали бить палками и прикладами бездыханныя тела убитыхъ...

Брызги крови и мозга разлетались въ стороны, оставляя густые следы на мостовой и стенахъ соседнихъ домовъ...

После избiенiя тела несчастныхъ страдальцевъ превратились въ безформенную массу. Ихъ впоследствіи подобрали на телеги и куда-то увезли. Среди убитыхъ оказалось двое несчастныхъ, подававшихъ еще слабые признаки жизни, но одинъ изъ нихъ умеръ по дороге, а другой — несколько часовъ спустя въ госпитале.

А на следующій день евреи стали усердно соскабливать кровавые следы со стенъ и замазывать ихъ известью... Темъ не менее, на домахъ №№ 1 и 3 эти кровавыя печати позорнаго и гнуснаго преступленія долго были еще видны, какъ вечный и несмываемый укоръ безчеловечнымъ палачамъ.

А. И-овъ

(„Прик. Русь”, 1915 г. 1613)

Въ дополненiе къ сообщенному выше, со словъ очевидца, потрясающему описанію зверской расправы съ несчастными мучениками, „Прик. Русь” привела тутъ-же изъ „Slowa Роlskego” относящійся къ тому-же факту разсказъ местнаго поляка, не только вполне подтверждающій его по существу, но также дополняющій его еще новыми аналогичными данными и чертами:

„Мадьяры оставили среди жителей самыя худшія воспоминанія. Общеизвестнымъ является фактъ, что они привезли однажды около 46 крестьянъ, заподозренныхъ въ „москалефильстве”, и поубивали всехъ прикладами на середине улицы на глазахъ населенія.

Другой разъ, уже во время осады, они снова привели около 40 лицъ и предали ихъ военно-полевому суду, причемъ скромно добавили, что изъ этой партіи уже повешены ими 60 человекъ! Военный судъ оправдалъ всехъ на следующій же день, однако, не могъ, конечно, оправдать техъ, что были прежде уже повешены за такія - же самыя „преступленія”...

Однажды было доложено по начальству, что мадьярскіе жандармы арестовали въ одномъ изъ предместій много крестьянъ и издеваются надъ ихъ женами. По приказанію коменданта крепости комиссаръ полиціи арестовалъ жандармовъ. Они были преданы военно-полевому суду, однако, тутъ-же заявили протестъ, указывая на то, что они подлежатъ не суду австрійскихъ крепостныхъ властей, а суду венгерской дивизіи, который ихъ затемъ и отпустилъ немедленно на свободу”...

(„Прик. Русь”, 1915 г. № 1613)

Грозная, кровавая война горитъ неугасаемымъ пожаромъ. Орудія разрываютъ тысячи здоровыхъ людей въ кусочки, кровь льется рекой, лазареты переполнены стономъ, плачемъ, последнимь дыханіемъ рабовъ деспотизма, тюрьмы наполняются тысячами жертвъ насилія и произвола; разстрелъ, виселица — насущный хлебъ озверелой толпы.

По деревнямъ шатаются толпы длинноусыхъ, строгихъ, кровожадныхъ жандармовъ; они выискиваютъ среди мирнаго населенія Галицкой Руси „изменниковъ — ферретеровъ”, техъ, кто Русь любилъ...

Ведутъ — ведутъ. Грозно гремятъ кандалы. Ведутъ группу людей, человекъ 46. Все въ серыхъ крестьянскихъ кафтанахъ самодельной работы. А въ кругу серыхъ крестьянъ, какъ цветочекъ на лугу роскошномъ, красуется юная, какъ заря утренния, нежная, какъ ветерочекъ, гимназистка, девица М. Кругомъ ея личика, кругомъ русой головки образовался чудесный ореолъ и въ лучахъ яркаго солнца играетъ дивными, непонятными красками... Это ангелы несутъ за юной девицей ореолъ славы той, которая черезъ часъ святая станетъ передъ Богомъ, на зовъ: ”Иди ко Мне, отдавшая жизнь за Родину - Русь Святую.

Кто Русь любилъ, до последняго дыханія — иди ко Мне”... И сонмъ ангеловъ следуетъ за транспортомъ, — поведутъ они ихъ души святыя въ царство вечной мечты, въ страну грезъ — къ Богу... Но не предчувствуютъ гонимые; непонятное молчаніе сковало ихъ уста, мысли улетели куда-то въ неизвестную страну: что будетъ, куда ведутъ? Но не только ангелы на вечный путь сопровождаютъ обреченныхъ. Толпа бесовъ въ человеческомъ теле следуетъ за страдальцами. Чтобы путь Голгофы увеличить, плюютъ, бьютъ, ругаютъ, а камни такъ и летятъ на головы несчастныхъ.

— Куда ведете насъ? — спросилъ мужикъ жандарма.

— Не знаю. Иди, куда ведутъ,— узнаешь, — ответилъ господинъ жизни и смерти.

И молча приблизился транспортъ къ железнодорожной станціи К. Подъ ревъ озверелой толпы двинулся поездъ. Увезъ крестьянъ и девушку юную, цветъ галицкой Руси.

Княжескiй городъ Перемышль въ лихорадке. Толпы пылью покрытыхъ солдатъ спешатъ по дороге. Тысячи возовъ длинными рядами тянутся сюда и туда. Пыхтя, быстро пролетаютъ автомобили; въ нихъ золотомъ блестятъ шеи жирныхъ господъ-генераловъ. Ревъ, визгъ, свистъ, гулъ сплелись въ дьявольскiй хаосъ... Чувствуется приближеніе, за волю и свободу Славянъ воюющихъ русскихъ солдатъ... Львовъ уже въ русскихъ рукахъ... Подъ Городкомъ и Русской Равой разбитая, лоскутная Австро-Венгрія дрожитъ, собираеть недобитки, готовится на новый кровавый пиръ, бросаетъ новую дань кровавому Молоху — войне.

Сь вокзала, по улице Семирадскаго, ведутъ нашихъ доблестныхъ русскихъ крестянъ, а во главе дочь русскаго священника, молоденькую гимназистку М. Вокругъ дикая толпа. Градъ камней сыплется на несчастныхъ, удары палками не прекращаются. Они на смерть обречены! Лица ихъ оплеваны. Лбы ихъ залиты кровавымъ потомъ. Измученныя ноги еле двигаютъ утомленное, избитое тело...

Идутъ, медленно идуть. Свершаютъ последній путь своей Голгофы — эа Родину-Русь. Проходятъ мимо кучки солдатъ. Дикія лица, зверскіе глаза - такъ и говорятъ: Это дети венгерскихъ равнинъ, потомки дикихъ Монголовъ. Ихъ длинныя шашки алчно сверкаютъ; солнце горитъ на нихъ, тревогу вызываетъ.

— Куда? — спросилъ одинъ изъ солдатъ.

— О, - ответилъ жандармъ и потянулъ рукой по шее.

И случилось то, чего не въ состояніи описать ни одно перо.

Заревела, зашумела дикая толпа венгерцевъ. Морозъ ужаса пролетелъ по спинамъ несчастныхъ мучениковъ, а даже по толпе случайныхъ прохожихъ. Въ лучахъ солнца заблестели ддинныя, острыя шашки и... шахъ, шахъ, шахъ, — началась дикая резня... появилась кровь... посыпались кусочки тела... крикъ отчаянія... стонъ умирающихъ... удары шашекъ... создали музыку ада - понятную разве душе дикаго мадьяра...

Въ грязную пыль покотились руки, ноги, головы... Среди кровавой толпы русская гимназистка… Нельзя описать ужаса, выразившагося въ ея испуганныхъ глазахъ, на ея страдальческомъ, героическомъ лице... Она падаетъ на колени, подминаетъ белыя ручки къ небу и душу раздирающимъ голосомъ молитъ: „Боже!” — и — шахъ, — дикая рука зверскаго вандала опускаетъ съ 6ыстротой молніи острую шашку — и разрублена ея ясная головка... Струя алой крови заиграла въ лучахъ солнца... Мозгъ полетелъ на стену, а кровавое, нестираемое пятно осталось на холодной, немой стене...

Австро-венгерскіе „герои” изрубили 46 человекъ — посекли на куски... посекли сыновъ Галицкой, многострадальной Руси... Изрубили — и кончено. Какъ будто такъ и должно быть. Комендантъ крепости генералъ Кусманекъ, который въ Вену послалъ докладъ: „если въ Перемышле останется одинъ русскій человекъ, я за крепость не ручаюсь”, — на докладъ о вандальски-зверскомъ поступке солдатъ далъ краткій ответъ: „Geschiehtden Verratern Recht!” (т е. поделомъ изменникамъ).

А „герои” австро-венгерской арміи разошлись по городу, повсюду хвастаясь, что на ихъ шашкахъ блеститъ русская кровь, что они уже перешли кровавое военное крещеніе.

Кусочки телъ несчастныхъ сгребли лопатами, наложили на большой городской возъ и вывезли за городъ, где и зарыли на краю кладбища, въ забытомъ уголке.

А когда утомленное солнце скрывалось передъ мерзостью міра, исторія мартирологіи галицко-русскаго народа кровавыми письменами начертала: „15-ое сентября 1914 года”.

Чудомъ, кажется волей Всевышняго, наверное для того чтобы остались свидетели, остались изъ транспорта два человека въ живыхъ. Одинъ изъ нихъ, Стефанъ Борсукъ, былъ призванъ позже даже въ ряды австро-венгерской арміи и посланъ для защиты своихъ убійцъ на итальянскія позиціи.

Я описалъ своей слабенькой рукой одинъ изъ ужаснейшихъ эпизодовъ мартирологіи русскаго народа Прикарпатья, и чтобы вечно, вечно почтить память техъ жертвъ варварскаго произвола, по судебнымъ актамъ списываю фамиліи мучениковъ, отдавшихъ жизнь за Родину.

Командованіе крепости Перемышля доставило державной прокураторіи списокъ убитыхъ подъ следующимъ заглавіемъ: „Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind”. Въ списке чнтаемъ след. фамиліи: 1) Андрей Павловскій, 2) Петръ Пилипъ, 3) Михаилъ Бохонокъ изъ Наневой, 4) Василій Ленинскій изъ Рудавки, 5) Петръ Коваль, 6) Иванъ Пинцьо, 7) Феодоръ Лысейко, 8) Михаилъ Чубара изъ Стебника, 9) Прокопъ Щимонякъ, 10) Андрей Плювакъ изъ Юречковой, 11) Стефанъ Микита изъ Штайнфельсъ, 12) Андрей Мащакъ изъ Смольницъ, 13) Николай Жолдакъ изъ Мнлошовичъ, 14) Илья Артымъ, 15) Стефанъ Кузьминскій, 16) Андрей Маркевичъ, 17) Стефанъ Борсукъ, 18) Григорій Мельничукъ, 19) Дмитрій Васевичъ, 20) Иванъ Галущакъ. 21) Андрей Тыминскій, 22) Афанасій Гбуръ, 23) Андрей Процыкъ, 24) Дм. Кузьминскій, 25) Станисл. Артымъ, 26) Никол. Кузьминскій, 27) Николай Сивый, 28) Михаилъ Сокальскій, 29) Иванъ Маркевнчъ изъ Гронзевой, 30) Василій Божило, 31) Иванъ Махникъ, 32) Феодоръ Лыско, 33) Грнгорій Бодакъ, 34) Екатерина Бандровская, ЗБ) Николай Мусить, 36) Станиславъ Пологонскiй, 37) Марія Мохнацкая, дочь священника изъ Войтковой, 38) Феодоръ Божило, 39) Феодоръ Судоръ, 40) Феодоръ Сливакъ, 41) Михаилъ Дроздовскій, 42) Иванъ Судоръ, 43) Николай Божило, 44) Андрей Божило, 45) Афанасій Мартинишинъ изъ Новоселицъ; 46-ой не вписанъ въ списокъ, который у меня въ рукахъ.

Вечная Вамъ память, мученики! Пусть Ваша невинная кровь молитъ Бога о лучшей судьбе для Вашей Родины, за которую мученической смертью суждено было Вамъ умереть! Память о васъ будетъ жить среди нась, — оть рода въ родъ, — пока жить будетъ русскiй народъ въ Галицкой Руси!

Глебъ Соколовичъ

(”Рус. Голосъ” 1923 г. № 29-30)

Въ заключеніе заимствуемъ существенныя места изъ статьи советника перемышльскаго суда г. Романа Дмоховскаго, напечатанной въ львовскомъ „Українськомъ Вістник-е” за 1921 г.№№ 186—187, по случаю семилетія со дня смерти 44 русскихъ мучениковъ въ Перемышле. Если вспомнить при этомъ, какъ усердно и яростно партійные единомышленники автора, а можетъ быть — и самъ онь, все это жуткое время доносили, натравливали и науськивали все темныя силы на ненавистныхъ имъ „руссофиловъ”, результатомъ чего, между прочимъ, явился также, безъ сомненія и арестъ, а затемъ и мученическая смерть этихъ несчастныхъ жертвъ, то выражающееся въ статье, хотя и сильно запоздалое, раскаяніе и сочувствіе, если оно только вообше искренно и нелукаво, получаетъ, конечно, особое и высоко знаменательное значеніе. — Примечаніе редакціи ”Альманаха”.

Какъ-разъ проходитъ семь летъ, когда въ княжьемъ городе Перемышле случилось происшествіе, при воспоминаніи о которомъ стынеть кровь въ жилахъ и которое летописецъ мартирологіи галицко-русскаго [Въ подлинномъ: „украинскаго”, ”украинскiй!” Прим. ред.] народа запишетъ кровавыми слезами, какъ одну изъ самыхъ жуткихъ трагедій міровой войны...

Это событіе свидетельствуетъ наглядно о томъ, въ какомъ положеніи находился русскій [Въ подлинномъ: „украинскаго”, ”украинскiй!” Прим. ред.] народъ въ австро-венгерской монархіи во время міровой войны, какой опекой пользовался со стороны тогдашнихъ властей этотъ народъ, сыновья котораго въ ту пору клали свои головы въ защиту монархіи...

15 сентября 1914 г. на улицахъ Перемышля напали мадьярскіе солдаты на препровождаемыхъ въ тюрьму 46 заподозренныхъ въ ”москвофильстве” арестованныхъ людей и въ продолженіе получаса изрубили ихъ въ куски, за исключеніемъ двухъ человекъ, которые почти чудомъ спаслись отъ смерти.

Происшествіе имело место во время отступленія австрійской арміи изъ-подъ Городка, когда русскіе уже заняли Львовъ. Целый Перемышль былъ переполненъ войсками всехъ родовъ оружія. По Львовской улице шли спешнымъ шагомъ солдаты, громыхали сотни обозныхъ подводъ, орудія, раненые на подводахъ, — картина представляла хаосъ, котараго я не въ состояніи описать. Бешенымъ галопомъ гнались автомобили съ высшими офицерами, съ перекосившимися отъ страха лицами, — было очевидно, что на фронте случилось что-то нехорошее, что въ городе возникла паника.

Евреи заперли все магазины, такъ какъ мадьяры, какъ бешеные, рыскали по городу и грабили, где попало.

Позже оказалось, что русскимъ даже не снилось преследовать разбитую австрійскую армію и что они отдыхали возле Городка, хотя, — какъ признался мне одинъ высшій австрійскій офицеръ, — могли тогда-же взять безъ выстрела перемышльскую крепость.

Около 5 часовъ пополудни вышелъ я изъ дому и увиделъ на улице Словацкаго возъ, полный изрубленныхъ телъ. Въ ужасе спросилъ я кучера, что это значить? Онъ ответиль, что на улице Семирадскаго изрубили мадьяры несколько десятковъ крестьянъ. Я поспешилъ скорее на улицу Семирадскаго и моимъ глазамъ представилась страшная картина: целая куча лежащихъ на улице изрубленныхъ труповъ, съ отрубленными руками, ногами и разбитыми черепами. Въ моментъ моего прихода трупы подбирали на другой возъ. Целая улица была красная отъ крови, соседніе дома обрызганы кровью и мозгомъ, а кругомъ места катастрофы стояла городская толпа и со смехомъ делала неуместныя замечанія относительно убійства „изменниковъ”.

Подавленный страшной картиной, я встретилъ знакомаго военнаго аудитора д-ра Шурана (чеха), который, содрогаясь отъ ужаса, проклиналъ мадьяръ... Д-ръ Шуранъ разсказалъ мне слышанное отъ кого-то, что мадьяры потому убили этихъ крестьянъ, что будто-бы увидели среди нихъ стрелявшихъ и убившихъ двухъ или трехъ солдатъ. Понятно, это была ложь, которую, однако, не постеснялся повторить впоследствіи въ своемъ донесенiи государственному прокурору комиссаріатъ перемышльской полиціи, - такъ какъ въ техъ сторонахъ, откуда происходили убитые, войска даже не стояли вовсе и не было никакихъ боевъ...

Сейчасъ-же после убійства сообщилъ комиссаріатъ полицiи о происшествіи государственному прокурору въ Перемышле, а комендантъ крепости приложилъ къ этому списокъ фамилій убитыхъ. Списокъ былъ озаглавленъ: ”Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind”. Однако, государственный прокуроръ не далъ делу хода подъ темъ предлогомъ, что „виновники убійства неизвестны”.

Только по истеченіи трехъ летъ распорядился военный судъ произвести въ этомъ деле следствіе, но последнее не привело ни къ какимъ результатамъ. Между прочимъ, допрашивали и меня, причемъ я указалъ при допросе на коменданта крепости ген. Кусманека, какъ на совиновника преступленія, который не только не велелъ разыскать и привлечь къ ответственности виновныхъ мадьярскихъ солдатъ, хотя ихъ на первыхъ порахъ легко можно было опознать по ихъ окровавленнымъ шашкамъ, каковыми они долго хвастались передъ прохожими на улицахъ, но даже, въ ответь на докладъ директора полицiи Бенуа (Benoit) объ этомъ ужасномъ случае, разрешилъ дело совсемъ просто, сказавъ: ”И поделомъ изменникамъ (geschieht den Verratern recht)!..”

Къ характеристике этого пресловутаго перемышльскаго героя нужно прибавить, что онъ вообще относился крайне враждебно къ местному русскому населенію и собственноручно подписалъ рядъ смертныхъ приговоровъ за „измену”, въ томъ числе также по делу заведомо неповиннаго ни въ чемъ и разстреляннаго по ложному еврейскому доносу крестьянина изъ Дуговецъ, отца 7 детей, Григорія Галуна...

Тотъ-же ген. Кусманекъ въ одномъ изъ своихъ донесеній въ Вену заявилъ прямо: ”если въ Перемышле останется хотя-бы одинъ русскій (Ruthene), то я не ручаюсь за крепость”...

Что касается дальше самого этого страшнаго событія, то оно было впоследствіи все-таки выяснено отчасти по случаю другого, находившагося въ связи съ нимъ, судебнаго дела.

Въ 1916 г. мне, какъ члену перемышльскаго окр. суда, было поручено къ разбору дело крестьянки Маріи Коваль изъ Стебника, Дрогобычскаго уезда, которая оказалась вдовой по одномъ изъ убитыхъ мадьярами 15 сентября 1914 г. въ Перемышле крестьянъ, Петре Ковале, и обвинялась ныне въ незаконномъ полученіи изъ государственной казны 2.185 к. военной пенсiи, хотя знала, что ея мужъ былъ убитъ въ Перемышле еще въ 1914 г.

Передъ трибуналомъ, въ которомъ я былъ председателемъ, предстала исхудалая женщина съ красивыми чертами лица, которая, после прочтенія обвинительнаго акта, показала следующее:

— Я ни въ чемъ не виновата. Моего мужа Петра взяли въ августе 1914 г. на военную службу въ Перемышль. Онъ былъ тамъ две недели, а потомъ вернулся домой и сказалъ, что явился въ отпускъ, а когда потребуется, такъ его позовутъ. Утромъ 14 сентября, около 4 часовъ, когда мы все еще спали, явился въ нашъ домъ жандармъ и велелъ моему мужу следовать за нимъ въ жандармское управленіе. Мужъ простился со мною и детьми, взялъ кусокъ хлеба, и какъ онъ, такъ и я были убеждены, что жандармъ взялъ его на военную службу. Что случилось съ моимъ мужемъ после этого — я не знала, и только въ іюле 1916 года я узнала, что его убили въ Перемышле. Я не разбираюсь въ военныхъ делахъ, я думала, что въ городе была какая-то война, въ которой его убили. Получала солдатскую пенсію въ томъ убежденiи, что она мне следуетъ по закону, хотя мужъ уже не живетъ, темъ более, что осталось 5 маленькихъ сиротъ”.

Конечно, трибуналъ освободилъ ее отъ вины и наказанія, принявъ во вниманіе невольное заблужденіе, въ которомъ она находилась, получая солдатскій паекъ за покойнаго мужа.

По этому случаю судъ заслушалъ также свидетельскіе показанiя Стефана Борсука, одого изъ двухъ, чудеснымъ образомъ спасшихся отъ смерти 15 сентября 1914 г., крестьянъ [Второй изъ нихъ - Иванъ Махникъ изъ с. Войтковой возле Хирова. - Примеч. ред.”Альманаха”]. Онъ пріехалъ къ разбирательству съ итальянскаго фронта и рассказалъ о самомъ событіи 15 сентября следующее:

— „Меня взяли жандармы изъ дому вместе съ другими 14 сентября. Почему насъ взяли и куда поведутъ, ни я, ни мои товарищи ничего не знали.

Я спросилъ по пути жандарма, куда приказано насъ отвести, но жандармъ ответилъ, что получилъ приказъ оть коменданта отвести насъ въ жандармское управленіе. Въ управленіи застали мы уже многихъ другихъ арестованныхъ изъ другихъ селъ, въ томъ числе также мужа подсудимой, Петра Коваля, который сообщилъ мне, что его берутъ на военную службу. Отсюда насъ погнали на станцію Кросценко и утромъ 15 сентября мы уехали по железной дороге въ направленіи Перемышля. Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ велели выходить изъ вагона и здесь только мы узнали, что насъ арестовали за то, что мы „москвофилы”...

„Когда насъ вели въ Перемышль по какой-то улице, собравшаяся вокругъ насъ толпа бросала камнями, ругала насъ изменниками, плевала на насъ и била по лицу. Я получилъ отъ какого-то еврея две пощечины. Никто изъ жандармовъ насъ не защищалъ. Затемъ мы встретились съ группой солдатъ. Кто-то изъ нихъ спросилъ жандарма Лангзама, кто мы такіе? Я слышалъ, что онъ ответилъ что-то по немецки, однако, не понялъ его. На дальнейшій вопросъ — куда насъ ведутъ сделалъ Лангзамъ такое движеніе рукою, что я сразу-же понялъ, что насъ повесятъ. Я страшно испугался. Но тутъ уже бросились на насъ солдаты съ обнаженными саблями и начали рубить. Я виделъ брызжущую кровь, падающихъ людей. Увиделъ, какъ какая то барышня упала на колени и сложила руки къ молитве, а въ то-же мгновеніе солдатъ рубанулъ ее саблей по голове, такъ что кругомъ брызнула кровь и она упала замертво; люди разсказывали, что это дочь священника из Войтковой.

„Мы бросились въ разбежку. За нами начали стрелять. Я получилъ пулю въ руку и упалъ, а затемъ, когда другихъ рубили, среди страшнаго крика и стоновъ, я подползъ подъ какого-то убитаго и притаился. После всего унесли меня въ госпиталь, а сейчасъ я нахожусь на военной службе въ полевой кухне на итальянскомъ фронте. За что насъ арестовали и за что убили моихъ товарищей, я не знаю”...

С. Барычъ

(Изъ записокъ о. Р. С. Копыстянскаго)

Сейчасъ после объявленія войны, въ первыхъ же числахъ августа 1914 г.. начались на всемъ пространстве нашей многострадальной родины массовые аресты русскихъ людей, издавна уже заподозренныхъ австрійскимъ правительствомъ въ „руссофильстве”, а теперь прямо-таки признанныхъ на этомъ основаніи, безъ всякаго следствія и суда опасными государственными преступниками — „изменниками'' и „шпіонами”, подлежащими сплошь, если не полному истребленію, то, по крайней мере, довременному обезвреженію и заключенiю въ тюрьме.

1 августа 1914 г. получилъ я изъ перемышльскаго староства телеграфическій приказъ явиться въ теченіе 24 часовъ въ комиссаріатъ полиціи въ Перемышле для дачи какихъ-то объясненій и справокъ. Не имея понятія, для чего я имъ понадобился, а въ то-же время не предчувствуя ничего худого, я отправился въ Перемышль, куда прибылъ, вследствіе опозданія на поездъ, только въ 11 часовъ ночи, но, темъ не менее, прямо съ вокзала отправился въ полицейское управленіе.

Здесь я засталъ еще несколькихъ чиновниковъ, одинъ изъ которыхъ, — какъ я впоследствіи узналъ, — полицейскій советникъ Бенуа, обратился ко мне съ утрированно вежливой улыбкой и спросилъ — что мне тутъ нужно? Я предъявилъ ему телеграмму и спросилъ въ свою очередь, для чего меня потребовали такъ срочно? Тогда советникъ Бенуа, скорчивъ многозначительную гримасу, объявилъ мне, что я долженъ буду задержаться въ Перемышле несколько дней, пока меня не допросятъ, причемъ прибавилъ, какъ-бы извиняясь, что самъ онъ, да и полиція вообще, противъ меня ничего не имеетъ, а исполняетъ только прямое приказаніе военныъ крепостныхъ властей. После этого онъ велелъ полицейскому агенту отвести меня въ училище им. Конарскаго, предназначенное временно для интернировки „руссофиловъ”.

Здесь засталъ я уже целое собраніе моихъ собратій и единомышленниковъ, какъ местныхъ, такъ и изъ уезда, помещавшихся въ двухъ комнатахъ, отдельно интеллигенты и крестьяне, причемъ съ каждымъ днемъ число интернированныхъ увеличивалось, такъ что въ конце концовъ всехъ насъ набралось 43 человека. Между прочимъ, находились здесь свяшенники Дуркотъ изъ Болестрашичъ, Серединскій изъ Быкова, Малинякъ изъ Сливницы, Кульматицкій изъ Дроздовичъ, Берецкій и др., затемъ адвокаты д-ра К. С. Черлюнчакевичъ и О. О. Крушинскій, члены правленія кредитнаго о-ва „Нива” Балакинъ, Борухъ и Махлай, г-жа Нат. Ю. Несторовичъ, гг. Ферд. Левицкій, Котельницкій и рядъ другихъ.

Въ училище Конарскаго жилось намъ на первыхъ порахъ еще сравнительно сносно. Намъ было разрешено получать частнымъ образомъ пищу, переписываться съ родными (хотя и подъ строжайшей цензурой), а даже принимать, въ присутствіи надзирателей, посещенія родныхъ и знакомыхъ. При этомъ караулившая насъ стража, состоявшая изъ полицейскихъ и жандармовъ, обращалась съ нами пока-что довольно хорошо. Много непріятнаго приходилось испытывать только со стороны враждебной и сфанатизированной городской польско-еврейско-мазепинской толпы, которая собиралась обыкновенно вечеромъ подъ нашими окнами, изступленно ругая насъ при этомъ или же неистово ревя, то польскія революцiонныя песни, то пресловутые, такъ опостылевшiе всемъ намъ, „украинскіе гимны”.

Заключеніе наше въ училище Конарскаго продолжилось одну неделю, после чего мы были ночью, подъ сильной эскортой изъ жандармовъ, перевезены на сорныхъ магистратскихъ телегахъ въ тюрьму при окружномъ суде. Во время этой перевозки, несмотря на ночную пору, за нами всю дорогу, съ дикими ругательствами и угрозами, бежали кучки разъяренныхъ австрійскихъ „патріотовъ”, забрасывая насъ при этомъ камнями.

Въ окружной тюрьмъ, после обычнаго пріемнаго протокола и личнаго обыска, насъ разместили по камерамъ, причемъ, напр., въ ту камеру, въ которую попалъ я, поместили 17 человекъ. Здесь мы уже, конечно, не пользовались такой относительной свободой, какъ въ училище Конарскаго, однако, намъ, священникамъ, все-таки разрешили, по ходатайству о. П. Дуркота, школьнаго товарища и личнаго друга судейскаго советника О-го, служить каждый день въ тюремной часовне обедню, причемъ уходившее на это время засчитывалось, какъ священнодействующему, такъ и посещавшимъ обедню узникамъ, взаменъ на полагавшійся намъ одинъ часъ тюремной ”прогулки”. Кроме того, намъ была оказана льгота также въ отношеніи питанія, благодаря тому, что тюремный врачъ согласился перевести насъ на больничную пищу, которая, хотя тоже не отличалась особенными достоинствами, но все-таки была значительно лучше обычной арестантской ”менажи”.

По истеченіи двухъ недель, 22 августа, вечеромъ, намъ приказали собираться въ дорогу, а затемъ, въ 2 часа ночи, возвративъ намъ все отнятыя при поступленіи въ тюрьму вещи и деньги, вывели четверками, подъ эскортой 12 жандармовъ, на вокзалъ, причемъ на этотъ разъ въ пути уже почему-то обошлось безъ издевательствъ и безчинствъ со стороны уличной толпы. 3а то на вокзале при отходе нашего поезда, намъ пришлось все-таки выслушать соответственныя бранныя напутствія со стороны собравшихся солдатъ, жел.-дорожныхъ служащихъ и всякаго другого сброда.

Въ пути, до самой Вены, мы ехали сравнительно благополучно, въ пассажирскихъ вагонахъ по 8 человекъ на отделеніе, не подвергаясь уже больше никакимъ нападеніямъ и безчинствамъ со стороны попутныхъ станціонныхъ ”патріотовъ”. Этимъ мы были обязаны, главнымъ образомъ, заботливой и предусмотрительной охране со стороны эскортировавшихъ насъ жандармовъ, которые и вообще, ознакомившись ближе съ причинами и обстоятельствами нашего ареста, относились къ намъ все время вполне удовлетворительно и корректно.

Въ Вене поместили насъ въ Rudolfskaserne, куда стали затемъ приводить также другіе транспорты арестованныхъ, какъ нашихъ земляковъ, такъ и вывезенныхъ австрійцами русскихъ чиновниковъ изъ занятыхъ ими пограничныхъ местностей Россіи, а черезъ несколько дней погрузили насъ всехъ опять на поездъ и повезли дальше на западъ.

После 10-часовой езды велели намъ выходить изъ вагоновъ и повели пешкомъ въ отстоящiй въ 3-4 километрахъ отъ станцiи Stift Zwettl, в Нижней Австріи. Тутъ, подвергнувъ насъ снова тщательному личному обыску и переписавъ всехъ, поместили насъ сначала на открытомъ воздухе въ подворьи Цистерсіанскаго монастыря. У всехъ насъ отняли въ депозитъ всякія бумаги, драгоценности и деньги, оставивъ только по несколько кронъ на человека. Во дворе продержали насъ въ строю, уставшихъ и голодныхъ, съ утра до 2 часовъ дня, после чего только позволили намъ отправиться подъ эскортой въ ближайшій трактиръ пообедать. Во время обеда, который былъ поданъ намъ во дворе трактира, успевшій уже подвыпить капралъ, начальникъ нашей эскорты, неожиданно выкинулъ вдругъ своеобразную шутку, а именно, скомандовалъ стоявшимъ въ стороне своимъ солдатамъ „laden” (заряжать ружья), не то желая покуражиться только, не то действительно решившись, подъ влияніемъ винныхъ паровъ, показать свою власть надъ нами. Къ счастью, онъ тутъ-же одумался и оставилъ насъ уже въ покое. Затемъ было разрешено темъ изъ насъ, у кого имелись деньги, отправиться (конечно, тоже подъ стражей) на ночлегъ въ гостиницу, остальныхъ же, въ томъ числе и меня, поместили въ зданiи местной школы, причемъ намъ пришлось расположиться въ повалку на голомъ полу. Такъ и провели здесь 2 дня, после чего перевели насъ въ какой-то сарай, где намъ уже дали на подстилку солому. Такъ какъ всехъ насъ было около 130 человекъ, а въ сарае не было настолько места, то часть, преимущественно крестьянъ, поместили въ соседнихъ конюшняхъ, а несколько человекъ въ старой приходской усадьбе. Въ виду того, что насъ предполагалось продержать здесь более продолжительное время, со временемъ построили для насъ особую кухню и отхожія места. Взявшій насъ подъ свое попеченіе, отъ имени административныхъ властей, одинъ изъ пасторовъ-цистерсіанъ занялся сборомъ продовольствія и устройствомъ приготовленія для насъ пищи, причемъ въ повары взялъ трехъ человекъ изъ нашей-же среды.

Темъ не менее, черезъ несколько дней насъ опять погнали дальше, а именно, въ находящійся на разстояніи 8 километровъ городокъ Zwettl, где насъ поместили въ пріютъ для нищихъ (Аrmenhaus). Здесь мы застали, въ свою очередь, много другихъ арестованныхъ, какъ галичанъ, такъ и изъ Россіи, а также несколько французовъ и бельгійцевъ, такъ что всехъ насъ набралось теперь свыше 170 чел.

5 дней всехъ насъ отправили въ Каrlstein, где мы пробыли целый месяцъ, съ 8 сентября по 9 октября. Здесь намъ пришлось испытать много тяжелаго, главнымъ образомъ, благодаря крайней жестокости и злобе являвшагося высшей на месте нашей властью старосты изъ близкаго г. Wаіdhofen, который, въ неоднократные свои пріезды, не только самъ всячески притеснялъ и обижалъ насъ, но настойчиво приказывалъ также караулившимъ насъ солдатамъ обращаться съ нами по возможности строго и безпощадно, а въ случае малейшаго неповиновенія или протеста — просто убивать на месте. Въ то-же время многимъ изъ насъ пришлось испытать здесь еще и другого рода тяготы, а именно, ихъ брали часто, преимущественно крестьянъ, на тяжелыя работы, какъ-то, по регуляціи реки, удобренію полей и сбору картошки. Жили мы здесь въ старинномъ, полуразрушенномъ и пустомъ зданіи, повидимому - бывшемъ Raubritterschloss-е, кормились же, такъ сказать, собственнымъ промышленіемъ, главнымъ образомъ - картошкой, которую мы получали отъ смотрителя замка, а только имевшiе въ депозите свои деньги могли получать изъ ресторана за свой счетъ лучшую пищу. Много страданій причинили также темъ изъ насъ, кто не имелъ теплой одежды (а такихъ было громадное большинство) резкіе холода, отъ которыхъ вскоре многіе более или менее серiозно заболели.

Наконецъ, 9 октября опять велели намъ собираться, а затемъ погнали пешкомъ на находившуюся въ 8 километрахъ станцію Dobersberg. Продержавъ насъ и здесь еще, съ ночлегомъ въ соседней деревне, на холоде и голоде целыя сутки, погрузили насъ, наконецъ, на следующiй день въ вагоны и привезли уже прямо на станцію Abtissendorf, а оттуда - въ приснопамятный Талергофъ.

Свящ. Романъ Копыстянскій

Одна изъ экзекуцій

О. Роман Березовскій и крестьяне Левъ Кобылянскій и Пантелеймонъ Жабякъ (См. стр. 28)

Дата добавления: 2015-08-10