Первый перiодъ австрiйскаго террора въ Галичине

Бережанскiй уездъ

Въ Бережанскомъ уезде, по имеющимся сведенiямъ были арестованы следующие лица: свящ. Александръ Чубатый съ женой изъ с. Жукова; свящ. Мих. Горчинскiй изъ Болотны; священники Влад. Коновалецъ изъ Малехова и Ваньо изъ Заланова; свящ. Григорiй Качала изъ с. Лесникъ; чиновникъ табачн. фабрики Исидоръ Цыбикъ; свящ. Ioaннъ Потерейко изъ Мельниче и много другихъ, фамилiи которыхъ остались невыяснены.

Вотъ что рассказываетъ о своемъ арестованiи о. Григорiй Качала: Меня арестовали 4 августа 1914 г. Въ поле нашелъ меня лежащаго въ траве неизвестный мне фeльдфeбeль и сельскiй стражникъ и велели мне идти домой, где долженъ ждать меня какой-то aвстpiйскiй офицеръ.

Bместo офицера встретилъ я дома жандарма. Во время обыска жандармъ взялъ почему-то чешскiй проповедническiй журналъ ”Kаzаtе1nа” и составилъ протоколъ, а затемъ увeлъ къ уездному старосте въ Бережанахъ.

Комиссаръ староства заявилъ, что имеется доносъ будто бы я пугалъ своихъ прихожанъ страшнымъ голодомъ, который вoзникнеть во время войны.

По пути изъ староства въ тюрьму, на мою просьбу, мы зашли въ окружной судъ.

Прокуроръ прочелъ протоколъ и, подписалъ жандарму книжку, отправилъ его, заметивъ:

— My z ksiedzem juz sami zrоbimy porzadek.

После ухода жандарма прокуроръ пригласилъ мeня садиться и сказалъ: My tych aresztantуw mamy juz bez liku: ktos tam na drodze rozgladal sie inny kiwnal reka lub glowa, inny znowu siadl pod krzakiem dla zalatwienia.., a zandarm by to zoczyl; zaraz kazdego chwyta i dostawia tutaj jako podejrzanego szpiega. Dalej juz niema gdzie pomiescic tych aresztantow. Ja tutaj w papiorach zandarma nie znajduje nic karygodnego, a wiec moge ksiedsza puscic do domu. Radze tytko chowac sie przed zandarmami.

Со страхомъ пробрался я между патрулями ночью, какъ воръ, домой, но на другой день явился тотъ-же жандармъ съ пятью другими и забралъ меня прямо въ бережанскую тюрьму. Въ тюремной канцелярiи объявили мне приказъ львовскаго дивизионнаго суда объ apecте, пocле чего отправили на вокзалъ.

Туть я встретился съ благочиннымъ изъ с. Мозоловки о. Томовичемъ, также въ обществе жандарма.

Во Львове въ какой-то канцелярiи, не то военной, не то тюремной, федьдфебель-еврей отнялъ у насъ все „опасныя” вещи, какъ часы, портмоне съ деньгами, брачныя кольца и т.п., давая намъ во время этой операцiи наставленiя, что молъ не следуетъ священникамъ-духовнымъ пастырямъ заниматься шпiонажемъ, что онъ этого не надеялся и пр.

Некий молодой украинофилъ, служащiй этой кaнцeляpiи, угрожалъ намъ виселицей, пока фельдфебель бережливо пряталъ, какъ доказательство измены, отобранныя у нacъ мелочи.

Былъ здесь также свящ. Дуркотъ съ двумя сыновьями.

На третiй день перевели насъ въ большую камеру, въ которой помещалось уже 48 человекъ, между нами знакомые священники Савула, Пилипецъ, Билинскiй.

Меня и свящ. Баковича изъ Лесеничь допрашивалъ д-ръ Станиславъ Загypскiй (или Зигоржинскiй); хотя нашъ следователь хвастался во время допроса, что онъ львовскiй адвокатъ, но своимъ обращенiемъ онъ былъ похожъ более на австрiйскаго капрала или стараго дядьку, обучающаго новобранцевъ и всячески старающагося показать имъ свою власть и превосходство.

Панъ Станиславъ бросался на меня съ кулакомъ, угрожая смертью и стараясь страхомъ заставить меня признаться, что я занiмался пропагандой православiя: но, получивъ oтъ меня въ десятый разъ oтветъ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, а только однажды прочелъ въ церкви посланiе митрополита Шептипкаго о православiи безъ всякихъ комментаpieвъ, — онъ распорядился отвести меня обратно въ камеру. Тутъ следуетъ заметитъ, что о. Баковичъ, весьма нервный и больной, сошелъ после этого съ ума и умеръ въ Taлepгoфе.

Жизнь въ тюрьме была незавидная. Кажется, 2-го сентября я уехалъ съ вторымъ транспортомъ въ Талергофъ; не помню даже хорошо, съ кемъ ехалъ, потому что все мы были истомлены жаждою и голодомъ.

Въ нашемъ вaгоне ехало 85 человекъ, кроме конвоя, который довольно удобно расположился по середине теплушки, занявъ одну треть всего помещенiя и отталкивая насъ прикладами на право и на лево въ углы вагона.

Ехали мы пять сутокъ, получивъ за все время путешествiя разъ чай съ ромомъ, а разъ рисовый супь.

По пути на вокзале били прикладами, куда попало. Меня ударили въ бедро: счастье, что я тогда несъ шинель свящ. Петровскаго изъ Рыкова. Помню также, что, когда мы грузились во Львове на главномъ вокзале, полицейскiй ударилъ свящ. Марицкаго дважды саблею плашмя по шее. Тотъ упалъ, и уже товарищи изъ его четверки вынесли его на рукахъ изъ вестибюля по лестнице въ вагонъ.

Свящ. Гp. Качала

Бобрецкiй уездъ

Сейчасъ после объявленiя мобилизацiи въ 1914 г. начались аресты виднейшихъ русскихъ деятелей въ уезде. Насколько можно было установить, число арестованныхъ достигло до начала военныхъ действiй 195 человекъ.

Въ особенности пострадало русское нaсeленie отъ австрiйцевъ въ то время, когда уже стали развертываться военныя действiя въ Вост. Галичине. Терроръ былъ до того страшный, что населенiе сидело безвыходно дома, чтобы не попадаться на глаза австрiйскимъ палачамъ.

Въ с. Новыхъ Стрелискахъ солдаты закололи Григорiя Вовка, стоявшаго въ своемъ саду и смотревшаго на проходившiя австрiйскiя войска.

Трупъ убитаго крестьянина солдаты внесли въ хату, которую затемъ сожгли вместе съ покойникомъ.

Въ с. Бортникахъ жандармы арестовали и увели четырехъ 10-летнихъ мальчиковъ за то, что они смотрели на проезжавшiй поездъ.

Въ первыхъ дняхъ августа 1914 г. былъ арестованъ о. Иванъ Яськовъ, местный настоятель прихода, мобилизованный въ качестве военнаго священника. Его возвратили съ фронта и посадили въ тюрьму въ Коломые, после перевели въ военную тюрьму въ Bене, оттуда перевели въ Дрозендорфь, а наконецъ отправили въ Талергофъ.

Kpoме него арестовали въ Бортникахъ Iосифа Слюзара, черезъ несколько дней войта Федора Сенева, Андрея Двендровскаго, Семена Хоменка, а въ конце августа Евгенiю Пахтингеръ. Арестованныхъ перевозили поодиночке въ тюрьму въ Бобрке, а отсюда вместе съ львовскимъ транспортомъ сослали въ Талергофъ.

Все упомянутые лица вернулись домой накануне развала Австрiи, кроме Андрея Даендровскаго, почившаго „подъ соснами” въ Талергофе.

Въ с. Волощине мадьяры привязали къ пушке Ивана Терлецкаго и еще одного 80-летняго старика и поволокли такимъ образомъ съ собой. Судьба ихъ неизвестнa.

Австрiйцы, въ особенности мадьяры и немцы, не считались и съ религiозными чувствами нашего народа. Они врывались въ церкви, грабили ихъ и устраивали тамъ настоящiя оргiи. Къ подобнымъ фактамъ, имевшимъ место и въ другихъ уездахъ, можно прибавить также случаи оскверненiя и грабежа церквей въ Бобрецкомъ уезде. послъднiе имели место въ селенiяхъ Гриневе, Суходоле, Острове и въ м. Новыхъ Стрелискахъ.

Газ. „Прикарп. Русь” № 1456, 14 окт. (18 нoября) 1914

С. Водники. (Разсказъ крестьянина Михаила Ив. Зверка, старика 74 летъ). Меня арестовали 24 августа 1914 г. по доносу одного изъ односельчанъ за то, что я читалъ газету „Русское Слово”. На разсвете явился ко мне на домъ aвcтpiйскiй жандармъ Кобринъ и, арестовавъ меня безъ обыска, отвелъ въ м. Звенигородъ въ полицiю, где издевались надо мной вместе съ кoмeндантомъ Ковальскимъ. Изъ Звенигорода отправили этапнымъ порядкомъ въ Старое Село на железную дорогу.

Туть полицейскiй избилъ меня и моего спутника-арестанта Ивана Наконечнаго до крови. Во Львовъ прiехали мы подъ сильной охраной въ праздникъ Успенiя и насъ поместили въ тюрьме „Бригадкахъ” по Казимировской улице.

Во Львове сиделъ я вместе cъ другими русскими галичанами целyю неделю, а тамъ погрузили насъ въ товарные вагоны и подъ пломбой отправили на западъ. По пути въ Перемышль дали намъ на обедъ бочку воды.

Изъ Львова въ Талергофъ еxaли мы съ понедельника до пятницы. Въ вагонахъ, разсчитанныхъ на шесть лошадей или же сорокъ человекъ, находилось по 80 и больше людей. Невозможная жара и страшно спертый воздухъ въ вагонахъ безъ оконъ, казалось, убъетъ насъ, пока доедемъ къ месту назначения въ Талергофскiй адъ.

Физическiя мученiя, которымъ насъ подвергли австрiйскiя власти въ начале нашего ареста, были злонамеренны. Чтобы усилитъ ихъ, намъ никоимъ образомъ не разрешалось слазить съ вагона, дверь была наглухо заперта, даже естественныя надобности приходилось удовлетворять въ вагоне.

С. Букавина. 19 августа 1914 г. Въ с. Букавине австро-мадьярскiя войска, отступая передъ русскими, разобрали на реке мостъ, желая такимъ образомъ задержать наступленiе врага. Затемъ вошли въ село, где на самомъ краю находилась усадьба 55-летняго крестьянина Михаила Кота, получившаго приказъ переселиться съ семьей въ самую деревню, въ виду возможнаго обстрела перехода черезъ реку русскими войсками. Упомянутый крестьнинъ, подчиняясь военному приказанiю, наспехъ отвезъ свое семейство вглубь села, а самъ вернулся еще домой, чтобы вывезти самое необходимое изъ своихъ пожитковъ. Увидевъ свое хозяйство совершенно разграбленнымъ австiйцами, обратился кь офицеру съ просьбой — хоть частично возместить ему изъ казенныхъ суммъ причиненный войсками убытокъ. Въ ответъ на его просьбу последовалъ грубый окрикъ oфицepa и громкий смехъ солдатъ, зарезавшихъ еще въ добавокъ две eгo свиньи, после чего они ушли дальше. А черезъ несколько минутъ подъехало къ загороде несколько мадьярскихъ кавалеристовъ. Спросивъ стоявшаго подъ воротами еврея — нетъ ли здеcь ”руссифиловъ”? и получивъ oтъ него кaкoй-то ответъ на немецкомъ языке, мадьяры тут-же застрелили Михаила Кота бeзъ всякаго допроса и суда. Свидетелями этого дикаго произвола были крест. Никита Ворона и еврей Исаакъ Гастенъ. Убитый, сознательный п просвещенный русскiй человекъ, оставилъ жену и шестеро детей.

Сообщающiй эти строки находился въ то время съ подводой въ военныхъ обозахъ. Въ 1915 году, пocле отступленiя русской армiи, былъ арестованъ и отвезенъ германцами въ стрыйскую тюрьму, откуда после полуторамесячнаго заключенiя былъ сосланъ въ Грацъ, а затемъ въ Taлepгофъ. Причиной ареста послужили наговоры настоятеля прихода изъ с. Молотова, ”украинца” Виктора Соколовскаго.

Василий Котъ

Богородчанскiй уезъдъ

„Львовскiй Bестникъ”, по точно установленнымъ документамъ, сообщилъ следующiя данныя объ австрiйскихъ зверствахъ надъ несчастнымъ русскимъ населенiемъ Галинчины.

Наиболее пострадавшими надо считать местности, которыя расположены вблизи Карпатъ, где все время велись ожесточенные бои. Населенiе вблизи горъ чрезвычайно бедствуетъ, какъ отъ голода, такъ и отъ внезапныхъ налетовъ мадьяръ, а отчасти и польскихъ стрельцовъ. Они вторгаются въ села и деревни, безчинствуютъ, грабятъ мирное населенiе, отнимаютъ все, что только покажется имъ пригоднымъ для своихъ надобностей и, въ довершенiе вceгo, при каждомъ налете забираютъ мужское населенiе и уводятъ его въ горы.

Въ Порогахъ они угнали весь крестьянскiй cкoтъ и увели съ собой въ горы более 400 мужчинъ.

Въ с. Разсольномъ увели 140 человекъ. Была сделана попытка напасть и на Солотвину, но въ это время подошли наши козаки и прогнали грабителей. О предметахъ продовольствiя и говорить нечего: мародеры обшариваютъ каждый уголокъ дома, все, что только попадается подъ руку, забираютъ и уносятъ, и протестовать противъ этого не приходится изъ боязни поплатиться жизнью, какъ этo и имело место въ некоторыхъ случаяхъ.

Однако, въ м. Солотвины они поплатились сами на свои бесчинства.

Однажды польскiе стрельцы, не подозревая близости козаковъ, ворвались въ селенiе и начали грабить и избивать жителей. Объ этомъ тотчасъ узнали козаки, которые и поспешили на выручку жителей. Стрельцы, испугавшись, не успели все убежать, и многiе изъ нихъ начали прятаться въ домахъ и оттуда стрелять по козакамъ. Однако, после непродолжительной перестрелки, они должны были уступить натиску козаковъ и часть ихъ сдалась, а часть погибла отъ пуль.

Мадьяры совершенно не считаются съ вопросомъ о действительности симпатiй населенiя къ русскимъ. Во многихъ случаяхъ они убивали людей, совершенно далекихъ отъ какихъ-либо политическихъ воззренiй и только потому, что те или протестовали противъ насилiй, чинимыхъ надъ ними, или же не умели говорить по-мадьярски.

Борщевскiй уездъ

С. Волковцы. Въ злопамятномъ 1914 г., въ августе месяце, начались аресты русскихъ людей въ Борщевскомъ уезде. Я былъ въ тo время по своимъ деламъ въ уездномъ старостве, где одинъ изъ знакомыхъ чиновниковъ показалъ мне телеграмму львовскаго наместничества, гласившую: „арестовать всехъ pyccoфиловъ хотя бы только подозреваемыхъ”. Въ виду скораго наступленiя русскихъ войскъ австрiйцы не успели арестовать всю интеллигенцiю въ уезде. Пострадали только свящ. Курыловичъ изъ Волковецъ и его семья, состоящая изъ жены, двухъ сыновей и зятя Богдана Драгомирецкаго, кpoме того свящ. Смольный изъ с. Панoвeцъ. Последнiй съумелъ оправдаться и былъ отпущенъ на свободу.

Сильно потерпело крестьянство въ Борщевскомъ уезде. Было арестовано несколько десятковъ человекъ въ с. Пановцы и Худиковцы. Арестованныхъ отправили черезъ Станиславовъ на Венгрiю. На пограничной ст. Лавочное бросились на нашъ эшелонъ „украинскiе ciчoвики” съ целью переколоть ненавистныхъ „изменниковъ”, но благодаря энергiи эскорты мы уцелели.

Для лучшаго представленiя того безправства, которое применялось aвcтpiйскими властями въ Галичине, следуетъ рассказать характерный примерь. Именно, въ сентябре 1914 г. австрiйскiй ландштурмъ и жандармы отступили за Днестръ на Буковину, где обнялъ надъ ними командованiе жандармскiй офицеръ, румынъ Трубой. Однажды привели къ нему трехъ людей изъ Коссова, крестьянина, еврея и некоего ресторатора, обвиняемыхъ въ измене.

Трубой безъ допроса и суда скомандовалъ повесить несчастныхъ.

Подозреваемыхъ разстреливали где попало, даже въ поездахъ.

Приведу второй, не менее ужасный случай, разсказанный моимъ братомъ, генералъ-аудиторомъ Курыловичемъ, членомъ военнаго трибунала въ Вене.

Однажды — разсказывалъ братъ — я нашелъ на столе у себя въ канцеляpiи обыкновенную карточку, писанную карандашомъ. Это былъ рапорть одного изъ моихъ подчиненныхъ, въ которомъ онъ собщалъ, что, переезжая изъ Перемышля въ Медику, застрелилъ въ вагоне второго класса опаснаго руссофила.

Разстрелянный былъ, конечно, русскiй галичанинъ.

Н.М. Kypыловичъ

Бродскiй уездъ

Я была арестована полицейскимъ агентомъ, который отвелъ меня въ пустой домъ меcтнaгo купца Розенталя, где уже находилось несколько человекъ изъ Бродовъ. Спали где кто могъ; вместо постели служили купеческiя книги. Изъ дому увели меня полураздетой. Такъ просидела я здесь две недели въ голоде и холоде. Родные приносили теплую одежду и пищу, но не были къ намъ допущены карауломъ. Не оставалось ничего другого, кроме всегдашней надежды, что страданiя наши кончатся и меня отпустятъ на свободу.

После недельнаго пребыванiя въ бродской казарме отправлено всехъ арестованныхъ во Львовъ, где мадьяры, проводивъ нашу партiю целый день по городу отъ одной тюрьмы къ другой, поместили насъ наконецъ въ тюрьме по улице Баторiя. Черезъ неделю мы были переведены въ ”Бригидки”. Здесь пришлось мне заболеть; у меня пошла носомъ кровь, почему меня и отправили въ городскую больницу, где я пролежала спокойно два месяца. Оправившись немного, я вернулась обратно въ тюрьму, а отсюда уехала вместе съ другими русскими людьми въ Талергофъ.

Анна Ф. Сущинская.

Въ Старыхъ Бродахъ былъ арестованъ упр. школы Чердарчукъ Василiй. Въ Гаяхъ Старобродскихъ — Мартинюкъ Тимофей, Каминскiе Акимъ и Анна, Чорнобай Александра, Литвинъ Петръ, Кушпета Николай, Щедрикъ Марiя, Корнейчукъ Прасковiя, Проказюкъ Ксенiя, Котельницкая Ксенiя, Рыплянскiй Петръ, Снятюкъ Иванъ, Кушпета Антонъ. Въ с. Бучина были арестованы Чорнiй Стефанъ, Сечкарукъ Феодоръ, Галадюкъ Николай, Рудакевичъ Феодоръ, Панковецкiй Стефанъ и Ковальчукъ Онуфрiй.

Бучацкiй уездъ

Въ гaзeте „Прикарпатская Русь” (1916 г, № 1523) помещенъ списокъ русскихъ людей, арестованныхъ въ свое время австрiйскими властями въ Бучацкомъ уезде. Въ самомъ гор. Бучаче были арестованы 16 человекъ, въ томъ числе д-ръ Вл. Ос. Могильницкiй, его жена и сынъ-гимназистъ, судья Ф. М. Костецкiй и др.

Въ с. Нагоряине были арестованы 3 крестьянина, въ с. Медведовцахъ о. Iоанъ Ульчанскiй, въ с. Ковалевке о. Ник. Красицкiй, въ с. Григорове о. Ром. Копыстинскiй. Въ Озерянахъ о. Iоаннъ Андрiяшъ, въ с. Барише о. Вас. Козловскiй, въ с. Скоморохахъ, Ковалевке и Кoровце по одному крестьянину, въ с. Соколове о. Н. Илевичъ, въ с. Доувине учитель Г. Н. Задорожный и несколько кpeстьян.

Дoмъ д-ра Могильницкаго въ Бучаче былъ сожженъ и сравненъ съ землей, причемъ даже каменная ограда вокругъ дома была разрушена и уничтожена до тла, а въ большомъ фруктовомъ саду не осталось ни одного дерева, все было выpyбленo и унесено громилами.

Аресты ”московскихъ агентовъ”

[Продлежащiя строки взяты изъ украинофильской газеты ”Дiло”, которая была въ 1914 г. главнымъ информацiоннымъ факторомъ австрiйской полицiи и австр. военныхъ властей. Подъ ”московскими aгентами, шпiонами, староруссинами” — надо понимать русское населенiе Галичины, стоящее въ почве культурнаго и нацiональнаго единства всего русского народа, котороe по милости ”Дiла” и кoмпанiи претерпело oписываемую мapтирологiю.

Редакцiя „Альманаха”.]

”...Biйськовi власти пiдприняли цiлий ряд репресийних i превенцийних середникiв, якi проявилися передовсiм в арештованню московських агентiв i шпiонiв та в розвязанню русофiльських товариств. Серед того арештовано також чимало „старорусинiв” в Бучачи й околици. В першiй мipi опинився пiд ключем звiсний д-р Могильницький... Переведена в него в домi строга ревiзия мала дати так обтяжаючий i компрометуючий матерiял, що слiдуючого дня арештовано також його жiнку i сина. Разом з Могильницьким постигла однакова доля судию Костецького i начальника почти в Нагорянцi Кисiлевського... Попри сих головних провiдникiв русофiльського руху, чи радше зради i шпiонажi, арештовано piвнoж кiлькох священникiв, о. Кузика з Осiвцiв, о. Ульванського з Медведiвцiв та чимало мiщан i селян. В тiй мipi поводилися власти з такою осторожностию i строгостию, що попалилися в арешт люде, якi нiколи не брали участи в русофiльськiм життю, якi навiть не були русофiлами, a хiбa оставались в родиннiй звязи з попередно арештованними. Bcix арештованих вивезено на разi до Коломиi. Розвязано в цiлiм повiтi всi русофiльськi товариства...”

„Дiло” 1914 г. Nr. 180

С. Коропецъ. Нашего села не миновала общая судьба, постигшая все русскiя селенiя въ Галичине. Арестовано у насъ члена и основателя читальни им. М.Качковскаго, крестьянина Павла Ив. Мельника, 61-летняго старичка.

Павелъ Ивановичъ былъ главнымъ нервомъ въ нашей деревне и несмотря на то, что самъ былъ неграмотнымъ, много пopaбoталъ надъ просвещенiемъ нашей молодежи. Мельника заподозрено въ измене и шпiонстве и после ареста выслано его въ Талергофъ, откуда онъ вернулся домой совершенно больнымъ 20 октября 1918 г.

Василий М. Андрейшинъ

Городецкiй уездъ

Городокъ. Корреспондентъ „Утра Pocciи” Мих. Ратовъ передаетъ разсказъ одного крестьянина изъ Городка про ужасы, какiе творили австрiйскiя власти при приближенiи русскихъ:

„Вотъ видите, на этихъ деревьяхъ передъ окнами висели заподозренные въ „руссофильстве”. такъ прямо на деревьяхъ вешали. Сутки повисятъ, снимутъ — и другихъ на нихъ же вешаютъ. Много ужасовъ набрались. Здесь вотъ обломанная ветка. Повесили одного, обломилась, подтянули его повыше. А тутъ за угломъ учителя разстреляли. Поставили къ стене, а напротивъ 5 солдать съ ружьями. Дважды дали залпъ, хоть онъ и упалъ, — хотите посмотреть?”

Пошли. На cтене выбито несколько дыръ отъ ружейныхъ пуль.

И трудно себе представить, что на этомъ самомъ месте, где мы стоимъ, разыгралась такая ужасная трагедiя. Здесь, на этомъ меcте, со связанными назадъ руками, подкошенный пулями, свалился несчастный — по доносу шпiона.

А шпiоновъ развели австрiйскiя власти маccy. На заборахъ, стенахъ — всюду висели объявленiя съ расценками: за учителя — столько-то, за священника — столько-то, за крестьянина цена ниже и т.д.

И достаточно было одного голословнаго доноса, чтобы несчастнаго схватили и бросили въ тюрьму либо предали казни.

Много страшныхъ вещей разсказалъ нашъ хозяинъ...

(”Прик. Русь”, 1915, № 1521)

Расправа

(Сообщ. И.Н. Boвкa)

Пocле сраженiя у Краснаго австрiйцы отступили за Львовъ на линiю Городокъ-Яворовъ. Я стоялъ со взводомъ въ деревне Подавиче, вблизи Городка. Два дня уже продолжался бой и положенiе австрiйцевъ становилось все бoлеe критическимъ. На третiй день, когда мы, пользуясь временнымъ затишьемъ, отдыхали, привели къ намъ несколькихъ пленныхъ русскихъ солдатъ, а вместе съ ними 60 местныхъ крестьянъ и около 80 женщинъ и детей. Крестьяне оказaлись жителями селъ Цунева, Оттенгаузена и Подзамча.

Мне приказали конвоировать узниковъ. По дороге я узналъ оть солдатъ-мадьяръ, что арестованные ими крестьяне „руссофилы”...

Мне сделалось страшно, хотя я и не зналъ, какая судьба ожидаетъ моихъ единомышленниковъ. По дороге подошелъ къ одному крестьянину, седоглавому старику съ окровавленнымъ отъ побоевъ лицомъ, какой-то еврей и со всего размаха ударилъ его въ лицо. Съ негодованiемъ я заступился за беззащитнаго крестьянина и оттолкнулъ еврея. Въ этомъ моемъ поступке мне пришлось впоследствiи оправдываться передъ моимъ начальствомъ.

Наконецъ, мы пришли на место, которое я буду помнить до конца моей жизни. Чистое поле, на которомъ вокругъ одинокаго дерева толпились солдаты. Тутъ-же стояла группа офицеровъ. Насмешки и крики, въ роде „русскiя собаки, изменники”, посыпались по адресу ожидавшихъ своей участи крестьянъ.

Видъ седыхъ стариковъ, женщинъ съ грудными детьми на рукахъ и плачущихъ отъ страха, голода и устали детей, цеплявшихся за одежду своихъ матерей, производилъ такое удручающее впечатленiе, что даже у одного изъ офицеровъ-немцевъ показались на глазахъ слезы. Стоявшiй рядомъ лейтенантъ, заметивъ слезы у товарища, спросилъ:,,Что съ тобой?” Тотъ ответилъ: „Ты думаешъ, что эти люди виновны въ чемъ нибудь? Я уверенъ, что нетъ”. Тогда лейтенантъ безъ малейшей запинки сказалъ:,,Ведь-же это руссофилы, а ихъ cледовало еще до войны всехъ перевешать”.

Одинъ изъ несчастныхъ, парень летъ 18-ти, пробовалъ было бежать. Въ догонку послали ему пулю. Но его можно считать счастяливымъ, потому, что остальныхъ ожидало еще худшее.

Мужчинъ отделили отъ женщинъ и детей и выстроили въ рядъ вблизи дерева. Женщинъ-же и детей поставили въ стороне подъ карауломъ. Я ожидалъ, что ихъ будутъ судить.

Но... несколько минутъ томительнаго ожиданiя — и началась казнь... Солдатъ-румынъ подводилъ одного крестьянина за другимъ къ дереву, а второй солдатъ-мадьяръ, добровольный палачъ, вешалъ. Съ жертвами обращались самымъ нечеловеческимъ образомъ. Закладывая петлю, палачъ билъ ихъ въ подбородокъ и въ лицо. До сихъ поръ я не въ состоянiи говорить объ этой казни безъ содроганiя. Достаточно будетъ сказать, что всехъ вешахи одной и той же петлей. По истеченiи пяти минуть повешеннаго снимали и туть-же, по приказанiю присутствовавшаго врача, прикалывали штыкомъ.

Женщинъ и детей австрiйцы заставили быть свидетелями страшной смерти.

Крестьяне умирали спокойно. Трупы повешенныхъ сложили въ общую могилу и сравняли съ землей, чтобы отъ нея и следа не осталось.

После разсказаннаго событiя меня отправили съ частью на Beнгpiю, где пришлось видеть подобныя же картины на Угорской Руси. Напр. въ селе Веречке, Берегскаго комитата, арестовано по доносу местнaгo еврея 73 крестъянъ, а расправа была обычная — петля...

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1442)

С. Дубровица. Жители села Дубровицы знали уже въ первыхъ дняхъ мобилизацiи о предстоящихъ арестахъ русскихъ людей.

Сообщилъ объ этомъ своему приходнику о. Илье Лагоде Левъ Порохнавецъ (погибъ на итальян. фронте), взятый на военную службу и определенный въ жандармскiй отрядъ, стоявшiй въ соседней деревне Ловина. Узнавъ случайно, что комендантомъ полученъ приказъ изъ львовскаго штаба корпуса арестовать свящ. Лагоду, онъ, подвергаясь caмъ большой опасности, решилъ предупредить о. Лагоду о грозящемъ ему аресте.

Однако, уже поздно быдо думать о бегcтве. 14 августа явились на приходство семь жандармовъ и приступили къ caмомy тщательному обыску, во время котораго комендантъ, саркастически улыбаясь, сказалъ по-польски: ”Ищу царскаго портрета, рублей, винтовокъ и бомбъ, ибо знаю, что русскiе все это привозили на аэропланахъ”. Увидевъ портретъ Толстого, комендантъ весьма обрадовался и взялъ его, какъ доказательство „государственной измены”.

Арестовавъ о. Лагоду, жандармы отвели его въ с. Лозину, где заперли его вместе сь сельскимъ старостой Василiемъ Цяпаломъ, въ зданiи школы. Между темъ за стеной въ другой комнате шелъ допросъ лжесвидетелей-мазепинцевъ изъ с. Лозина и лесного сторожа, поляка Домарацкаго, изъ села Рокитна.

После oбедa отправлено обоихъ арестованныхъ подводой во Львовъ. По пути чуть не растерзалъ ихъ отрядъ упражнявшихся въ Брюховичахъ солдатъ. Однако, главное было впереди. Переходя черезъ предместье Замарстиновъ, наткнулись на толпу, обкидавшую арестованныхъ камнями, а какой-то еврей ударилъ о. Лаголу по голове.

На меcте, въ военной львовской тюрьме, прочли составленный въ Лозине жандармомъ протоколъ, въ которомъ, между прочимъ, говорилось, что священникъ Лагола уговаривалъ военнообязанныхъ прихожанъ на исповеди — не стрелять въ русскихъ.

Затемъ заперли свящ. Лаголу въ одиночную камеру, а пocле 2-недельнаго заключенiя отправили съ транспортомъ земляковъ въ Талергофъ.

Въ день ареста свящ. Лаголы проходилъ житель с. Дубровицы Евстахiй Кутный черезъ с. Брюховичи, который, услышалъ, что кучка мазепинцевъ злорадно разсуждаетъ объ аресте о. Лаголы, вступилъ съ ними въ споръ, за что cейчacъ тутъ-же былъ арестованъ и увезенъ въ далекiй Терезинъ.

Подобная же участь постигла также и несколькихъ другихъ русскихъ крестьянъ изъ с. Дубровицы, причемъ часть ихъ yмepлa въ заточенiи или отъ последствий последняго — уже дома.

Кроме того въ львовскихъ „Бригидкахъ” былъ повешенъ Адамъ Манoвcкiй, за то, что указалъ дорогу разбудившему его казачьему разъезду.

После возврашенiя австрiйцевъ въ 1915 г. былъ сделанъ доносъ, что церковь въ Дубровице сооружена на „московскiе рубли”. Въ этомъ деле допрашивалъ несколькихъ лицъ полковникъ перемышльского штаба корпуса, после чего былъ присужденъ къ смертной казни заместитель местнаго сельскаго старосты Яковъ Беликъ, однако, исполненiе приговора было затемъ отложено, такъ какъ Беликъ сослался на свое участiе въ усмиренiи боснiйскаго мятежа въ 1878 г. чемъ частично поколебалъ достоверность доноса, а затемъ уже при вторичномъ разследовaнiи успелъ совершенно оправдать себя отъ этого нелепaго обвиненiя.

Въ с. 3алужьи были разстреляны австрiйцами 5 крестьянъ: Иванъ Коваль, Иванъ Михайлишинъ, Станиславъ Дахновичъ, Григорiй Снеда, Bacилiй Стецикъ.

Въ с. Поречьи возле Янова: И. Байцаръ, Ф. Ильчишинъ, Н. Кроль, С. Швецъ, М. Кроль и Ф. Оробей.

Въ с. Зушицахъ было арестовано 40 человекъ, 16 изъ которыхъ повешено въ Каменоброде.

Въ с. Пoветне австр. солдаты, загнавъ рядъ жителей въ церковь и продержавъ ихъ тамъ четверо сутокъ, отправили ихъ после въ Судовую Вишню, где ихъ спасли отъ смерти pyccкie казаки.

Особенно зверски относились aвстрiйцы къ русскому нaceлeнiю после первыхъ сраженiй, кончившихся победой русскихъ войскъ. Всю свою злобу старались выместить нa мирномъ населенiи края. Очевидцы рассказывали, что австрiйцы, отступая подъ нажимомъ русской армiи, просто метили свой путь отступленiя повешенными русскими крестьянами. Свидетельствуетъ объ этомъ, между прочимъ, сотрудникъ львовской газеты „Wiek Nowy”, ехавшiй изъ Городка во Львовъ уже после отступленiя австрiйцевъ и видевшiй чуть-ли не на каждомъ придорожномъ дереве висевшихъ крестъянъ...

Въ м. Городке, какъ сообщаетъ свящ. Осипъ Яворскiй, австрiйцы повесили, уже после занятiя русскими Львова 14 мещанъ. Здесь же австрiйцы разстреляли войта изъ села Цукена, однако, смерть невиннаго не удовлетворила еще кровожадныхъ австрiйскихъ ”патрiотовъ”: местные евреи зверски надругались надъ его трупомъ, закинувъ ему петлю на шею и волоча его по городу.

Въ числе арестованныхъ городецкихъ мещанъ были также отецъ и братъ известнаго нашего писателя Д. Н. Вергуна, Николай и Григорiй Вергуны, причемъ домъ ихъ былъ разрушенъ до основанiя. Судью Крыницкаго австрiйцы арестовали съ целой семьей, но, отступая, отпустили его старушку-мать съ внуками домой, а самого съ женой увезли на западъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г, № 1428)

Въ с. Великополе было арестовано 70 крестьянъ, но во время случившагося какъ-разъ боя передъ домомъ разорвалась шрапнель, въ виду чего австрiйцы-караульные разбежались, такъ что смогли бежать и арестованные.

Въ томъ-же ceле закололи мадьяры Ивана Олеярника, П. Чабана (получилъ восемь колотыхъ ранъ, причемъ обе руки оказались у него переломленными), С. Бенду, В. Яцыка, Марiю Кметь и В. Кметя.

На поляхъ Великополя закололи австрiйцы трехъ крестьянскихъ мальчиковъ изъ с. Мальчичъ. Отступая изъ Великополя, австрiйцы захватили съ coбoй много местныхъ жителей, въ томъ числе также шестнадцать 10-16 летнихъ мальчиковъ и девочекъ. Всехъ ихъ освободили русскiя войска въ с. Галичанове.

Въ м. Каменобродъ повесили или разстреляли австрiйцы 55 человекъ. Прибывшiя туда русскiя войска похоронили убитыхъ.

Въ с. Ставчанахъ были во время отступленiя захвачены австрiйцами местные крестьяне М. Струминскiй, Р. Давилишинъ, Н. Яроть, П. Куснесъ, а также Н. Дедухъ, О. Тузякъ и А. Рейтера изъ с. полянокъ. Въ томъ же селе австрiйцы сожгли несколько десятковъ крестьянскихъ хатъ.

Въ с. Жашковичахъ былъ арестованъ (21 августа) студентъ В. А. Саврукъ, который затемъ былъ отправленъ въ Талергофъ. (В. А. былъ 27 iюля 1915 г. зачисленъ въ армiю и отправленъ нa фронтъ. Примеч. ред. ”Т. Альм.”)

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1435)

Гусятинскiй уездъ

С. Тудоровъ. Мои воспоминанiя начинаются съ августа месяца 1914 г. Однажды пocле Богослуженiя я вышелъ изъ церковной ограды и направился домой. Возле волостной канцелярiи я увиделъ телегу, окруженную народомъ и австр. солдатами. Нехорошее предчувствiе зашевелилось у меня въ душе.

Поспешивъ къ ceбе въ домъ и позавтракавъ, вышелъ я на дворъ, но тутъ уже всретился съ двумя жандармами, заявившими мне, что будутъ производить oбыскъ. При обыске найдено около полтораста книжечекъ изд. О-ва им. М.Качковскаго, что и послужило причиной моего ареста.

Вначале я думалъ, что конвойные отвезутъ меня въ уездное староство въ Копычинцахъ. Вскоре, однако, убедился, что дело не такъ, скоро кончится, когда изъ Копычинецъ погнали меня черезъ Сухоставы въ Чортковъ. Пo дороге пришлось не мало вытерпеть отъ проходящихъ войскъ, которыя при встрече съ ”pocciйскiмъ шпiономъ” всячески старались показать свой ”патрiотизмь'' и выместить на немъ всю свою злобу.

Сухоставскiй сельскiй староста, мазепинецъ, первымъ долгомъ вспомнилъ о ”рубляхъ”, за которые я будто бы продалъ Австрiю.

Я утешалъ себя единственно темъ, что злая судьба постигла не только меня одного, а и многихъ другихъ земляковъ, что вмеcте съ другими легче будетъ сложить голову во имя правды и мечты, залелеянной веками.

Въ Чорткове подъ ночь отвели меня на вокзалъ, где я встретился съ свящ. Ковчемъ изъ Лисовецъ, также арестованнымъ по подозренiю въ „шпiонстве”.

На следующiй день утромъ прибыли мы въ Станиславовъ. Сначала поместили насъ въ тюрьме „Дуброва”, а черезъ несколько часовъ перевели въ военную тюрьму.

Тутъ встретился я со старыми знакомыми, о. Боднарукомъ изъ Братковецъ, съ избитымъ до полусмерти о. Бабiемъ изъ Товстобабья, о. Андрiйшинымъ изъ Озерянъ и о. Кульчицкимъ. Они сидели уже несколько дней. Въ общемъ въ камepе № 44 было насъ 14 человекъ, каковое число ежедневно увеличивалось. За исключениемъ казеннаго хлеба, пищу покупали мы на собственныя деньги. Ежедневно выпускали насъ на 1/3 часа на прогулку въ тюремномъ дворе.

Съ распространенiемъ слуховъ о занятiи русскими войсками Нежнена, въ тюрьме, пошли cпешныя приготовленiя къ высылке узниковъ на западъ. Прежде всего къ намъ перевели вcехъ политическихъ изъ ”Дубровы”, между которыми нашлись также знакомые, какъ о. Кузыкъ изъ Оссовецъ, о. Богачевскiй изъ Говилова и родной мой братъ Емилiанъ.

Арестанты, большей частью интеллигенты, мужчины и женщины разныхъ возрастовъ, едва поместились въ тюрьме, заполнивъ все камеры. Число жильцовъ нашей камеры увеличилось съ 14 до 100 человекъ.

Вечеромъ насъ, въ количестве несколькихъ сотъ человекъ, вывели на шоссе и, среди злобной брани и издевательствъ со стороны собравшейся толпы и солдатъ, подъ градъ камней, отправили на железную дорогу.

Нашъ эшелонъ направили на Делятинъ-Карешмезе. Въ Сиготе, по ту сторону Kapпaтъ, присоединили къ нaмъ православныхъ священниковъ-буковинцевъ. ехали мы подъ сильнoй охраной въ товарныхъ вaгoнаxъ.

Подвергаясь на каждой остановке оскорбленiямъ и нападенiямъ со стороны враждебной толпы, собиравшейся на станцiяхъ поглядеть нa „шпioнoвъ”, кoтoрыхъ ежедневно вывозили тысячами въ глубину Австрiи, мы приехали въ Будапештъ. После краткаго отдыха эшeлонъ двинулся черезъ Пресбургъ въ Вену, откуда чepeзъ Альпы прибыли въ Талергофъ.

Не все перенесли тяжелое ожиданiе неизвестности, пoбoи и дикое обращенiе. На другой же день пocле нашего прибытiя, по соседству съ местомъ привала, появилась свежая могила съ маленькимъ крестомъ, а черезъ день пpибавилось еще несколько.

Арестованные умирали вдали отъ семьи, не чувствуя за собой ни малейшeй вины, умирали за любовь къ pycскому имени, къ своему народу.

После долгихъ мытарствъ, страданiй и принудительныхъ работъ въ Талергофе, меня освободили въ мapте месяце 1915 г., разрешивъ мне проживать подъ надзоромъ полицiи въ Вене.

Свящ. Феофилъ Coкевицкiй

Добромильскiй уездъ

Гор. Добромиль. Изъ местной русской интеллигенцiи не осталось въ Добрoмиле къ началу войны почти никого. Вообще арестовали австрiйцы въ Добромиле 41 человека. Въ числе другихъ были арестованы местный настоятель прихода о. Владимиръ Лысякъ, секретарь город. управы Петръ Теханскiй и адвокатъ д-ръ Мирославъ Ильницкiй. Характерно, что тутъ-же былъ арестованъ также caмъ уездный староста-полякъ Iосифъ Лянге за то, что будто бы слишкомъ вяло принялся за истpeбленie ”pycсофилове” въ уезде.

Вообще въ Добромильскомъ уезде, какъ везде, не обошлось безъ казней и разстреловъ русскаго населенiя. Центральнымъ местомъ для этихъ казней было село Кузьмино. Сюда приводили арестованныхъ со всей окрестности и здеcь же вешали. Виселицы были устроены очень просто. Въ стену одного крестьянскаго дома вбили рядъ железныхъ крюковъ, на которыхъ затемъ и вешали несчастныя жертвы. Въ общемъ казнено здесь 30 человекъ, въ томъ числе 20 изъ с. Бирчи.

Среди замученныхъ такимъ образомъ жертвъ удалось впоследствiи опознать четырехъ крестьянъ изъ с. Тростянца — Кассiяна Матвея, Евстахiя и Ивана Климовскихъ и пастуха Дуду.

Въ с. Кваскнине застрелилъ австр. офицеръ крестьянина Павла Коростенскаго за то, что тотъ не могъ yкaзaть ему, куда пошли русскiя войска.

(”Прик. Русь” 1914 г., № 1490)

С. Крецовъ. 11 августа 1914 г. былъ арестованъ въ с. Крецове свящ. Владимиръ Венгриновичъ, который описываетъ свои переживанiя следующимъ образомъ:

После предварительнаго трикратнаго обыска на приходстве и въ церкви, я очутился подъ арестомъ. Комиссаръ уезднаго староства въ сопровожденiи жандармовъ и солдатъ просмотрелъ все закоулки, перетрясъ все церковныя ризы, затемъ домашнюю библiотеку, сельскую читальню, и даже погребъ псаломщика и лавочника Андрея Мищишина. Мне было объявлено, что ищутъ pocciйcкiй флагъ, который будто бы былъ вывешенъ на церкви въ день поминальнаго богослуженiя по эрцгерцоге Фердинанде. Во время обыска допрашивали также объ изображенiяхъ Почаевской Богоматери, которыми я будто-бы наделялъ своихъ прихожанъ, отправляющихся на войну, Вменялось мне въ вину также то, что придорожные столбы указатели въ Крецове были выкрашены въ зеленый цветъ съ золотыми надписями, что, по мненiю представителей власти, заключало въ себе преступленiе государственной измены. Эти „вещественныя доказательства” были забраны вместе со мной въ Сянокъ. Въ местномъ уездномъ старостве допрашивалъ меня комиссаръ относительно моего ”руссофильства”. Считая себя русскимъ, я подиктовалъ въ протоколъ, что признаю культурное и нацiональное единство всего русскаго народа, несмотря на полититическую принадлежность отдельныхъ его частей къ разнымъ державамъ. После допроса я очутился въ тюрьме, ожидая решенiя добромильскаго старосты. Добромильскiй староста Лянге былъ противникомъ арестованiй нашихъ людей, зная великолепно, что причиной преследованiй являются не какiя нибудь ихъ преступленiя, а политическiя соображенiя административныхъ и военныхъ частей. После недельнаго заключенiя я былъ отпущенъ на свободу, и староста Лянге за свое человеческое oбpaщeнie съ населенiемъ былъ отданъ подъ судъ и долго просиделъ cъ нашими людьми въ венской тюрьме.

Вторично былъ я арестованъ жандармомъ „украинцемъ” Oнуферкомъ изъ Кривчи подъ Перемышлемъ. Последнiй увезъ меня изъ дому въ день Успенiя Пp. Богородицы въ 6 ч. утра, не разрешивъ отслужить обедню и взять cъ собою нa дорогу некоторыя книги и зонтикъ.

Въ полицейскомъ аресте въ Перемышле сиделъ вместе съ некiимъ крестьяниномъ-портнымъ изъ Пикуличъ. Когда насъ переводили въ тюрьму при окружномъ суде, онъ съ замечательною настойчивостью затребовалъ возвращенiя отобранныхъ у него книгъ и бюста Ивана Наумовича, взятыхъ въ eго доме во время обыска. Держа отвоеванныя такимъ oбpaзомъ свои драгоценности крепко при груди упомянутый портной перенесъ ихъ сpeди надруганiй уличной толпы въ здaнiе суда. Тотъ-же крестьянинъ-патрiотъ умеръ отъ сыпного тифа въ Талергофе и былъ пoгpeбeнъ въ одинъ день cъ покойными Павловскимъ изъ Гялича и врачомъ Дорикомъ.

По пути въ Талергофъ нашъ поездъ задержался нъкоторое время въ Новомъ Caнче. Что тамъ делала нахлынувшая толпа съ препровождаемыми въ ссылку — трудно описатъ! Въ одномь вагоне со мной находился десятокъ священниковъ, а между ними престарелый о. Iосифъ Черкавскiй, умершiй позже въ Талергофе. Отецъ Iосифъ лежалъ на полу товарнаго вагона. Вдругъ впрыгиваеть въ вагонъ фельдфебель съ обнаженной шашкой, бросается на лежащаго старика и заноситъ надъ его головой каблукомъ, угрожая размозжить голову. Охрана молчала, съ удовольствiемъ наблюдая зверскую картину.

Въ одномъ изъ местечекъ нa Венгрiи, когда стража и большинство арестантовъ спало, и, проснувшись и услышавъ, что рядомъ съ вагономъ продаютъ пиво, попросилъ дежурнаго караульнаго достать бутылку вина. Расплатившись за товаръ, я первымъ долгомъ угостилъ дежурнаго. Вино развязало ему языкъ. Оглядываясь кругомъ, нетъ ли непрошенныхъ свидетелей, солдатикъ сказалъ мне шопотомъ следующее:

- Отче, я также русскiй. Тяжело мне смотреть на ваши мученiя, темъ более, что самъ являюсь невольнымъ участникомъ вашихъ страданiй. Но вамъ бы волосы дыбомъ стали, когда бы вы узнали те инструкцiи, которыя дало намъ вo Львове нaшe начальство!

Boзвpaтившись въ мае месяце 1917 г. изъ Талергофа въ свой приходъ, я узналъ о следующихъ печальныхъ событiяхъ, постигшихъ двухъ моихъ прихожанъ. Именно, во время окупацiи русскими войсками Галичины управляющiй кpeцoвскимъ поместьемъ спряталъ въ соседнемъ лесу помещичьихъ лошадей. При допросе, где спрятаны барскiя лошади, указалъ крестьянинъ Николай Кокитко, 40 летъ, родомъ изъ Лихавы, ихъ местонахожденiе. Когда же pyccкie отступили изъ Галичины, Кокитка потянули передъ военный судъ въ Сяноке, откуда онъ уже не вернулся более, оставивъ дома жену и шестеро детей. Очевидно, онъ быль убить. Другой кpeстьянинъ, Пeтpъ Ткачъ изъ с. Крецовской Воли, вышелъ во время отступленiя русскихъ въ поле — посмотреть на убытки, причиненные переходящими войсками. Подоспевшiе австрiйцы, заметивъ его, арестовали и затемъ повесили его на вербе при дороге. Трупъ виселъ въ продолженiе пяти сутокъ.

Въ две недели после моего арестованiя были арестованы и сосланы въ. Талергофъ местная учительница Фекла М. Лисовская-Бедзыкъ и 15 крестьянъ.

Свящ. Вл. Венгриновичъ

C. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго

7-го aвгуcта 1914 г. находился я съ женой и внучкой въ саду возле приходского дома, когда во дворъ къ намъ заехала повозка съ жандармомъ и четырьмя солдатами; черезь несколько минутъ после нихъ явился также меcтный войтъ. Жандармъ кратко заявилъ, что имеетъ пopyчeнiе отъ уезднаго начальства произвести у меня тщательный обыскъ. Перерывъ все комнаты, жандармъ отобралъ кипу разныхъ писемъ и опечаталъ ихъ приходской печатью, а затемъ отправился на чердакъ въ пoискахъ за дальнейшими уликами моей неблагонадежности. Къ великой своей радости онь нашелъ на чердаке самодельный глобусъ грубой работы и велелъ солдату взять его въ уездное староство, какъ доказательство ”шпiонскoй” работы. Затемъ велелъ мне coбиpaться въ дорогу.

Въ Добромиле я былъ заключенъ въ отдельную, довольно чистую камеру при местномъ суде. Вотъ где я очутился на 41-омъ году служенiя церкви и народу. Имея чистую совесть и сознавая свою правоту, я былъ убежденъ, что причиной моего ареста явились мои взгляды на нацiональное единство русскаго народа и та культурная работа, которую я велъ среди народа въ продолженіе своей жизни. Это успокаивало меня до некоторой степени, но, съ другой стороны, я сильно безпокоился за судьбу своихъ детей и внуковъ. Также безпокоила меня мысль, какъ подействуетъ известіе о моемъ аресте на моего отца, 95-летняго старика-священника, и что сделаютъ власти съ моими четырьмя братьями-священниками?

Утромъ я былъ вызванъ въ канцелярію суда для свиданія съ пріехавшей женою. Жена передала мне привезенную постель и белье и сообщила, что разлука наша будетъ, по всей вероятности, продолжительной, такъ какъ въ мой приходъ пріехалъ уже заместитель - въ лице добромильскаго законоучителя, назначеннаго на мое место временнымъ настоятелемъ прихода. Видно, зналъ епископъ, что я буду арестованъ, и заблаговременно назначилъ на мой опустевшій приходъ новаго священника.

Въ добромильской тюрьме обращались съ узниками по-человечески. Въ частности мне было разрешено читать книги и газеты. Въ Добромиле просиделъ я неделю.

13 августа въ камеру вошелъ надзиратель съ темъ-же жандармомъ, который меня арестовалъ, и велелъ мне собираться для следованія въ Перемышль. На вокзалъ отставили меня въ закрытой повозке во избежаніе издевательствъ со стороны уличной толпы. Жандармъ селъ рядомъ со мною, а на козлахь приместился солдатъ съ отнятымъ у меня глобусомъ въ рукахъ. Впоследствiи уже разсказывали мне, что по городу ходила весть, будто бы я начерталъ на этомъ глобусе разделъ Австріи. Въ восемь часовъ вечера пріехали мы въ Перемышль. Въ канцеляріи военной тюрьмы фельдфебель отнялъ у меня все вещи, имевшіяся у меня въ карманахь, после чего велелъ отвести меня въ камеру № 25, где уже находилось более двадцати человекъ, почти все знакомые. Находилось здесь несколько священниковъ, знакомый адвокатъ изъ Сянока, студенты Климъ и Грицыкъ, помещикъ Товарницкій и др. И все время перемышльская военная тюрьма постепенно наполнялась все новыми, заподозренными въ государственной измене, русскими людьми со всехъ концовъ Галичины.

Харчи были военные. Вначале трудно приходилось есть, ибо не было ни ложекъ, ни ножей, и лишь со временемъ мы пріобрели на свои деньги семь ложекъ, а посредствомъ цыгана-арестанта добыли несколько ножиковъ. Этотъ-же цыганъ снабжалъ заключенныхъ табакомъ, карандашами и бумагой. За отсутствіемъ спичекъ курильщики пользовались стеклами оть очков для зажиганiя папирос отъ солнечныхъ лучей. Во время прогулокъ, во дворе тюрьмы я встречался съ многими знакомыми и друзьями. На прогулку выводили вместе съ нами также двухъ солдатъ, убившихъ въ Пикуличахъ еврейскую семью. Повидимому, насъ держали здесь наравне съ простыми разбойниками.

Немало удивился я, когда къ нашей компаніи присоединили также несколькихъ украинофиловъ, напр. свящ. Ив. Сорокевича изъ Уйковичъ и адвоката, „украинскаго” организатора изъ Мостискъ д-ра Д., который самъ искренно недоумевалъ по этому поводу: - Представьте себе, я председатель одиннадцати „украинскихъ” обществъ и организаторъ „Сечей” въ Мостискомъ уезде — и меня дерзнули арестовать!..

Однако, черезъ неделю его отпустили на свободу вместе съ остальными, арестованными по недоразуменію украинофилами.

Наконецъ я дождался допроса передъ военнымъ судьей. Трижды вызывали меня туда, предъявляя мне самыя нелепыя обвиненія. Все вопросы военнаго аудитора сводились къ тому - „руссофиль” ли я?, а какъ доказательство этого ставилось мне въ вину то, что я состоялъ членомъ многихъ русскихъ просветительныхъ и экономическихъ обществъ во Львове. Также и злополучный глобусъ являлся вескимъ доказательствомъ моей виновности, хотя я и разъяснилъ судье, что онъ сделанъ мною для лучшаго и нагляднаго объяснения исторіи ветхаго завета своимъ прихожанамъ. Впрочемъ, въ конце концовъ судья, повидимому, убедился въ моей невинности, ибо, когда впоследствіи последовали на меня доносы со стороны двухъ моихъ прихожанъ, а затемъ еще доносъ со стороны некоего Ивашкевича, сидевшаго вместе съ нами въ тюрьме, онъ не придаваль этимъ доносамъ большого значенія и, после краткаго допроса меня и свидетелей о. Максимовича и г. Товарницкаго, оставилъ меня уже въ покое. Темъ не менее доносъ Ивашкевича явился причиной моего заключенiя въ одиночной камере. Въ частности онъ, чтобы заслужить признательность властей и добиться скорейшаго освобожденiя, обвинялъ меня въ полученіи отъ русскаго правительства „рублей”, а также въ томъ, что я, подъ предлогомъ поездки къ моей сестре въ г. Красноставъ въ Россіи, имелъ какія-то подозрительныя сношенія съ русскими военными властями.

Одиночная камера, въ которую я былъ теперь переведенъ, была куда удобнее комнаты № 25. Въ ней находились, кроме наръ, столъ, скамейка и стулъ, а главное, не было клоповъ. Проводилъ я время въ чтеніи, а также въ составленіи записокъ, каторыя я писалъ обгоревшей спичкой и разжиженнымъ шоколадомъ.

Въ военной тюрьме въ Перемышле просиделъ я въ общемъ 5 недель, въ томъ числе 3 недели въ одиночномъ заключеніи. Четыре недели караулили насъ солдаты, после чего ихъ сменили львовскiе городовые. Последніе допекали намъ до крайности: каждыя 5-10 минуть открывали глазокъ въ двери и заглядывали въ камеру; одинъ изъ нихъ, когда я молился, врывался въ камеру и съ грубой руганью отнималъ у меня молитвеникъ, если же я отдыхалъ или читалъ, язвительно увещевалъ меня молиться, такъ какъ это более приличествуеть мне, какъ священнику, чемъ шпіонство, которое вотъ привело меня въ тюрьму...

За две недели до моего отъезда изь Перемышля образовался у меня на ноге нарывъ, въ виду чего меня отправили къ тюремному врачу, а тотъ перевелъ меня въ военный госпиталь для операціи. Однако, дежурный военный врачъ, злобно смеривъ меня глазами, крикнулъ:

- Что? Попа, предателя, шпіона лечить? Ни за что въ свете! У меня довольно работы съ ранеными воинами-патріотами. Убирайся вонъ! - И только на следующій день я получилъ медицинскую помощь въ другомъ, частномъ лазарете саперовъ.

После этого оставаться въ тюрьме пришлось мне уже недолго. 17-го сентября, во время обеда, забили тревогу. Были настежь открыты все камеры, и всемъ намъ, политическимъ арестантамъ, было приказано скорее собираться къ выезду изъ Перемышля. Въ тюрьме возникло небывалое движенiе. Во дворе стали строиться: во главе духовенство, затемъ мірская интеллигенція, студенты, крестьяне, а въ ковце эшелона - женщины-арестантки. Всехъ насъ было свыше восьмисоть человекъ. Между рядами сталъ бегать незнакомый фельдфебель, нанося направо и налево удары по чемъ попало. Я отделался легкой пощечиной. Больше всехъ попало лицамъ полнаго телосложенія. Увндевъ передъ собой священниковъ Куновскаго, Семенова и Р. Крушинскаго, бешеный фельдфебель набросился на нихь. Тогда о. Крушинскiй сталъ звать на помощь, после чего изъ канцеляріи выбежалъ офицеръ и запретилъ фельдфебелю бить насъ. Побои прекратились, но зато усилилась отборнейшая брань. Туть уже все тюремные сторожа дали волю своему австрійскому „патрiотизму”, такъ что у всехъ насъ, въ особенности у женщинъ, просто вянули уши.

После проверки мы подошли подъ конвоемъ къ готовому уже поезду. Я и священники И. Миланичъ, Е. Гомза, Ф. Сапрунъ, Р. Крушинскій, М. Раставецкій, Д. Куновскій и др. вошли въ товарный вагонъ. Въ обшемъ поместилось насъ вместе 35 человекъ, а на свободномъ месте посередине вагона разместилось пять караульныхъ солдатъ-крестьянъ изъ зборовскаго уезда; это были славные и добрые люди, по убежденію - наши единомышленники, всячески намъ помогавшее и защищавшіе насъ въ пути отъ напастей и издевательствъ со стороны встречной разъяренной толпы. Выехавъ изъ Перемышля, мы увидели вокругъ города свежіе окопы и военныя укрепленія, а также на некоторомъ разстоянін горящія скирды хлеба, изъ чего мы заключали, что русскiя войска находятся недалеко.

Куда насъ везли - мы не знали, - и только далеко уже за Перемышлемъ, узнали отъ караульныхъ солдатъ, что насъ отправляютъ въ какой-то неизвестный, далекій Талергофъ...

Свящ. Генрихъ Полянскiй

Долинскій уездъ

Во время вторичнаго вторженія австрійцевъ въ Долинскій уездъ, въ первой половине октября 1914 г., были арестованы ими въ с. Княжолукъ, по доносу местныхъ мазепинцевъ, 5 крестьянъ и одна крестьянка. Одинъ изъ арестованныхь далъ доносчику 100 коронъ и после этого былъ отпущенъ на свободу, все же остальные были повешены въ с. Выгоде, подъ мостомъ. Имена повешенныхъ: Матвей Петрикъ, Иванъ Гайнюкъ, Осипъ Фединякъ, Дорофей Сосникъ и Елена Коверданъ.

Двумя жандармами, полякомъ Холевой и „украинцемъ” Винницкимъ, былъ предложенъ властямъ списокъ лицъ, которыхъ следуетъ повесить. На первомъ мъсте въ списке стоялъ настоятель местнаго прихода С. Т. Рудь. Однако, въ виду прихода русскихъ войскъ, австрійцы не успели исполнить своихъ замысловъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г., № 1493)

Въ г. Долине австрійцами былъ схваченъ крестьянинъ Иванъ Шинковъ, которому, после продолжительнаго допроса и издевательствъ, объявили, что онъ приговаривается къ смертной казни за „предательство”. Но затемъ „сжалились” и предложили уплатить 100 коронъ (30 рублей) штрафа „за измену”, и ”онъ будетъ помилованъ”. Къ счастью Шимкова, у него нашлась требуемая сумма и онъ былъ отпущенъ. Односельцы же его — Иванъ Гаянюкъ, Елена Коверданъ, Матвей Петрикъ, Дорофей Сосникъ и Осипъ Фединякь, по-видимому, не имевшіе въ своемъ распоряженіи требуемой суммы, были все повешены.

(„Львовскiй Вестникъ”)

Дрогобычскій уездъ

Въ г. Дрогобыче арестовали австрійцы служащаго город. управы Степана Кушнера, городового Ивана Кушера, ремесленниковъ братьевъ Леськовыхъ, мещанина Яхна и более десятка другихъ русскихъ людей.

Въ с. Стебнике быль арестованъ жандармами свящ. Петръ Ив. Лазурко; онъ быль затемъ отвезенъ въ Перемышль, где предсталъ передъ военнымъ судомъ, но быль оправданъ, причемъ судья сказалъ ему при освобожденiи: ”Происходитъ что-то невозможное; сыплются обвиненія, а все основывается на однихъ сплетняхъ и ложныхъ, часто анонимныхъ, доносахъ”. Впрочемъ, впоследствіи оказалось, что жандармы арестовали о. Лазурка безъ какого бы то ни было приказа, по собственному побужденію.

Темъ не менее о. Лазурко остался недолго на свободе. Черезъ несколько дней вторично явились къ нему жандармы и, арестовавъ его, вывезли вглубь Австріи. Вторичный арестъ последовалъ после доноса местныхъ поляковъ, что о. Петръ распространяетъ православіе.

Кроме того тогда-же были арестованы: инженеръ Михаилъ А. Ивасевка, Петръ О. Сушкевичъ ст. двумя сестрами и Иванъ Сушкевичъ. ІІоследняго арестовали за то, что во время обыска нашли черновикь письма, въ которомъ находилось положеніе: „Теперь деньги летятъ ко мне, какъ воробьи”, въ чемъ жандармы усмотрели явное доказательство, что онъ получаетъ рубли.

Въ Стебнике-же были арестованы дальше: псаломіщикъ Степанъ Стинавка, рабочій Михаилъ Дмитровъ, столяръ Иванъ Дуцякъ и сельскій староста Илья Дмитровъ; у последняго забрали, какъ corpus delicti, икону св. Николая. Крестьянинъ Матвей Хоминъ съ сыномъ былъ арестованъ по доносу поляка, управителя народной школы, съ которымъ Хоминъ раньше судился. Подъ арестъ попалъ также помещикъ Терлецкій, но онъ съумелъ добиться освобожденiя.

Всехъ арестованныхъ погнали мадьяры за Карпаты.

Въ с. Уличномъ былъ арестованъ свящ. Антонiй Вербицкій съ сыномъ гимназистомъ; хотя военный судъ въ Перемышле оправдалъ обоихъ отъ всякаго обвинеія, но въ скоромъ времени они были арестованы вторично и высланы на западъ.

В с. Старомъ Кропивнике былъ арестованъ свящ. Скородинскій, гостившій у него советникъ наместничества Кокуревичъ и крестьянинъ Свящъ.

Въ с. Унятичахъ были арестованы несколько крестьянъ и помещикъ Антонъ

Крыськовъ, а въ с. Нагуеничахъ свящ. Михаилъ Еднакій.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1489)

4-го октября 1914 года ворвался австрійскій разъездъ въ села Медвежу, Унятичи и Попели. Въ Медвеже солдаты арестовали крестьянъ Н. Савяка, Ф. Гавриша м Марію Коваль и увели ихъ съ собой. Въ с. Нагуевичахъ солдаты арестовали крестьянъ Ив. Коника и Анну Дрогобыцкую, а изъ с. Попелей привели войта и всехь ихъ повесили передъ хатой крестьянина Лилюка.

(„Прик. Русь”. 1914 г. № 1451)

Г. Дрогобычъ. Въ начале войны я служилъ податнымъ инспекторомъ въ м. Подбуже, Дрогоб. уезда. За время съ 1 августа по 15 сентября 1914 г. былъ четыре раза арестованъ по доносу местными жандармами. Въ последній разъ следствіе продолжалось двое сутокъ, но я все-таки былъ освобожденъ изъ-подъ ареста, благодаря, главнымъ образомъ, вахтмейстеру жандармеріи Дайголосу, проживающему ныне въ Рудкахъ, который лично поручился за меня и за мою „благонадежность”. Темъ не менее я былъ поставленъ подъ надзоръ жандармеріи, а затемъ мне было приказано эвакуироваться изъ Дрогобыча. Жилъ я некоторое время въ Белой и Моравскомъ Прерове, а вернулся домой только въ августе 1915 г.

Но тутъ я опять былъ арестованъ по доносу местныхъ „патріотовъ” и отправленъ въ Персмышль передъ военно-полевой судъ, которымъ, однако, былъ окончательно оправданъ и возстановлень въ своихъ правахъ.

Александр Горницкiй

С. Уличное. Утромъ 24 августа 1914 г. направился я въ церковь для совершенія богослуженія. Подъ церковью подошелъ ко мне вахмейстеръ, украинофилъ Пастущинъ, съ приказомъ: — Вернитесь, отче, домой. Сейчасъ будетъ у васъ обыскъ. Я уже послалъ за войтомъ и комендантомъ жандармеріи.

После краткаго препирательства вахмейстеръ заставилъ меня вернуться на приходство, а вследъ затемъ явился туда и самъ въ сопропожденіи войта и другого жандарма, тоже украинофила Ленскаго. Перетрясли верхъ дномъ всю усадьбу. Ночь разрешили мне переночевать дома, подъ наблюденiемъ оставшагося въ комнатахъ жандарма, а на следующій день, около десяти часовъ утра, велели собираться въ путь. Подъехали подводы. На одной посадили меня съ сыномъ Иваномъ и дочерью Степанiею, а на другой посадили гостившихъ у меня братьевъ Зигмунда и Густава Ланговъ, какъ нашихъ сообщниковъ. Узнавъ по дороге оть жандармовъ, что мы отправляемся въ ІІеремышль, я просилъ кучеровъ передать объ этомъ моей жене. Въ Нижнихъ Гаяхъ мы сели въ поездъ, а вместе съ нами поехали и жандармы. Изъ Бакунчичъ подъ Перемышлемъ насъ отвели въ военную тюрьму въ Перемышле. Тутъ только было объявлено намъ, что мы арестованы. Явился солдатъ-капралъ, приставленный къ политическимъ арестантамъ. Осведомившись о моей фамилiи и месге принадлежности, сообщилъ намъ, что въ тюрьме есть уже много крестьянъ и интеллигенціи, въ частности священниковъ. Затемъ онъ попросилъ дежурнаго фельдфебеля допросить насъ сейчасъ, въ особенности мою дочку, чтобы дать ей возможность вернуться скорее домой, где осталась больная, слепая мать, моя жена. Повидимому, фельдфебель доложилъ объ этомъ въ канцеляріи, ибо немного спустя вызвали насъ передъ военный судъ.

Стоимъ въ корридоре. Тутъ находилась также какая-то еврейка изъ подъ Леска, вывезенная въ качестве свидетельницы противъ местнаго крестьянина, который потребовалъ въ ея лавочке нюхательной махорки, а на вопросъ, почему онъ не беретъ австрійскаго табаку, ответилъ, что русскій табакъ лучше, что и явилось причиной преданія его военному суду за ”руссофильство”.

Судья-аудиторъ вызвалъ къ допросу прежде всего нашего жандарма Брикса; черезъ четверть часа онъ вышелъ въ корридоръ и со смущеннымъ видомъ сказалъ мне: — ”Кажется, васъ отпустять сейчасъ на свободу”. После этого позвали къ судье меня, причемъ было разрешено войти въ комнату также и моимъ детямъ. Допросивъ меня, заявилъ аудиторъ, что не находить за мной никакой вины, а потому отпускаетъ насъ на свободу. Счастливые, что освободились изъ тюрьмы, мы возвратились домой.

Однако, уже 28-го августа явился кь намъ вторично коменданть Бриксъ и приказалъ мне съ сыномъ ехать вместе съ нимъ въ Дрогобычъ, будто-бы для совместнаго представленія уездному старосте оправдательныхъ бумагъ изъ перемышльскаго военнаго суда. На этотъ разъ дочка осталась дома. Соровождавшіе насъ жандармы были безъ штыковъ, такъ что мы действительно не заподозрили въ нашей поездке никакой опасности.

Въ Дрогобыче жандармы, миновавъ уездное староство, направили насъ въ зданіе уезднаго суда, где заключили всехъ насъ въ тюрьму (меня съ сыномъ и обоихъ Ланговъ). Тутъ только почувствовали мы свое безсиліе противъ произвола. Въ тюрьме сидело уже несколько священниковъ, напр. о. Еднакій, много крестьянъ, дрогобычскихъ мещанъ, крестьянскій поетъ Федоричка и другіе. Нашего кучера отправили жандармы домой, сказавъ ему, что изъ тюрьмы насъ не выпустять скоро. Не помогли старанія моихъ адвокатовъ, представлявшихъ политическимъ властямъ, что я оправданъ военнымъ судомъ, следовательно — невиновенъ. Черезъ некоторое время, когда русская армія приближалась къ Дрогобычу, насъ выгнали на железную дорогу и отправили на западъ. На станцiи Мшанна Нижняя собралось возле нашихъ вагоновъ много железнодорожниковъ и солдать, чтобы посмотреть на „руссофиловъ изменниковъ”. Къ открытому вагону подошелъ также какой-то офицеръ и велелъ караульному поставить меня въ дверяхъ вагона, чтобы людямъ лучше было видно „попа-предателя”, причемъ началъ меня бить по голове, а железнодорожники стали тянуть меня за руки изъ вагона, угрожая тутъ-же на фонаре повесить; держась въ смертельномъ страхе за железную перекладину вагона, я потерялъ сознаніе, но къ счастью, крестьяне Федоричка и Низовый, ехавшіе вместе со мной, схватили меня за ноги и на силу вырвали изъ рукъ озверевшихъ людей. Пришелъ я въ себя только въ Вадовичахъ, где насъ согнали съ поезда и разместили въ тюрьме при окружномъ суде. Обращеніе съ нами тюремщиковъ было ужасное. Ничего не помогали также и жалобы, которыя представлялъ покойный о. Сеникъ председателю суда. По истеченiи двухъ недель насъ вывезли черезъ Вену и Семерингъ въ Талергофъ.

Свящ. Михаилъ Вербицкiй (+)

Дата добавления: 2015-08-10