Дипломатия 52 страница

Параллельно успокоительной по отношению к Советам и в то же время поджигательной по сути речи Даллеса состоялось выступление Эйзенхауэра 31 октября, которое примечательно отсутствием даже малейшего намека на то, что Советский союз может столкнуться с нежелательными санкциями, если прибегнет к репрессиям, зенхауэра, возможно, убедили придерживаться примирительного тона потому, что за день до этого Советский Союз объявил о выработке им конкретных, пусть даже спорных, критериев для размещения советских войск в Восточной Европе. В то же врем Эйзенхауэр, должно быть, был уже уведомлен о массированных передвижениях советских войск в остальной части Венгрии, начатых повсюду одновременно. Сдержан ность Эйзенхауэра применительно к Советскому Союзу была тем более примечатель на, что сочеталась с сильнейшими нападками на Великобританию и Францию в связ с Суэцем, содержавшимися в той же речи.

А применительно к Венгрии Эйзенхауэр подчеркнул, что, хотя Соединенные Ш ты и надеются на окончание господства Советского Союза в Восточной Европе, «м > конечно, не можем осуществлять политику такого рода при помощи силы» • Ибо добный курс «противоречил бы истинным интересам восточноевропейских народ • соблюдению принципов Организации Объединенных- Наций»10, причем эта истин ^ равной степени ускользнула и от внимания радиостанции «Свободная Европа», и^ борцов за свободу, которые в тот момент молили об американской помоши. Д временно, продолжал Эйзенхауэр, он стремится «снять не соответствующие ист опасения, будто мы рассматриваем новые правительства в указанных B0CT04H°e'L. пейских странах как потенциальных военных союзников. У нас нет подобных ^ спудных мотивов. Мы смотрим на эти народы как на друзей и просто желаем, ч эти наши друзья были свободны»". ^

То, что Америка дезавуировала наличие у нее подспудных мотивов, звучал Кремля из уст президента не более убедительно, чем до того из уст госурстве секретаря. Советы, чья внешняя политика представляла собою смесь из марК идеологии и русских национальных интересов, просто не могли воспринимать отказ Америки на словах от наличия у нее каких-либо эгоистических мотивов. ^ ко отказ от применения силы Политбюро устраивал: теперь ничто не мешало ему дить счеты с Восточной Европой, чем оно явно в данный момент и заНИМал0СЬ'иСТРа-

Ирония судьбы заключалась в том, что оба официальных заявления адМИНовоК8. ции Эйзенхауэра в разгар революции в Венгрии оказались непреднамеренно ПР ^ ционны. Заверения по поводу того, что Америка якобы не ищет союзников в ^ ной Европе, обеспокоили кремлевских лидеров тем, что в них будто бы содер

Венгрия: тектонический сдвиг в империи

намек на право Восточной Европы сменить членство в том или ином оборонительном союзе; а отказ Америки от применения силы подливал масло в огонь кризиса тем, что снимал настороженность со стороны Советского Союза по поводу американской реакции на подавление восстания Красной Армией.

Тем временем события в Будапеште вышли из-под контроля даже реформаторского политического руководства. 30 октября революционеры захватили Будапештский горком коммунистической партии и истребили всех его обитателей, включая, как это ни странно, одного из ближайших сподвижников Надя. А в середине того же дня Надь объявил об образовании нового правительства на базе договоренности 1945 года, когда правила коалиция демократических партий. Конец однопартийного коммунистического правления был ознаменован наличием в составе кабинета Белы Ковача в качестве представителя буржуазной партии мелких сельских хозяев. За несколько лет До этого Ковач был осужден за измену. Вдобавок кардинал Миндсенти, долгое время — символ оппозиции коммунизму, был выпущен из тюрьмь? и стал выступать перед восторженными толпами. Требуя вывода советских войск со всей территории Венгрии, Надь повел переговоры с двумя эмиссарами Политбюро, Микояном и Сусловым, по связанным с этим конкретным проблемам. Масса политических партий открыла свои представительства и приступила к изданию газет и брошюр.

Создав у Надя впечатление, будто его предложения вполне могут быть предметом переговоров, Микоян и Суслов отбыли в Москву, делая вид, что готовятся к следующему раунду переговоров. В тот же самый вечер 31 октября как «Правда», так и «Известия» опубликовали официальное кремлевское заявление, подготовленное за День до этого, где говорилось, что размещение иностранных войск в братской коммунистической стране требует одобрения самой страны и всех членов Варшавского пакта:

«...Размещение войск того или иного государства, являющегося членом Варшавского Договора, на территории другого государства — члена Договора производится по согласованию со всеми его членами и лишь с согласия государства, на территории которого и по просьбе которого эти войска размещаются или их планируется разместить».

Опираясь на эти слова, Эйзенхауэр включил в свое выступление по радио 31 октября, о котором уже говорилось, в высшей степени оптимистическую интерпретацию заявления Советского правительства: «...Если Советский Союз и на деле будет не-Уклонно следовать провозглашенным им намерениям, мир станет свидетелем величайшего скачка вперед, в направлении справедливости, доверия и взаимопонимания между народами, совершенного в период жизни нашего поколения».

Восприняв с точки зрения общего принципа советское заявление как многообещающее, Вашингтон проигнорировал два критически важных момента. Во-первых, Утверждение, что вывод войск требует той же процедуры, что и их размещение. Это Предоставляло Советскому Союзу право вето. Во-вторых, абзацы, конкретно относящиеся к Венгрии, где содержалось зловещее предостережение относительно того, что оветский Союз «не позволит» бросить на произвол судьбы то, что определялось как «Достижения социализма» в Венгрии:

«Защита достижений социализма в народно-демократической Венгрии является в ^стоящий момент первейшим и священным долгом рабочих, крестьян, интеллигенции, всех венгерских трудящихся.

Дипломатия

Советское правительство выражает уверенность в том, что народы социалистических стран не позволят реакционным силам за рубежом и внутри страны расшатан основы народно-демократического строя... Они будут крепить братский союз и взаимопомощь социалистических стран, чтобы отстоять великое дело мира и социалт-

ма».

Страна, которая в заявлении названа «народно-демократической Венгрией», к тому моменту уже перестала себя так именовать и была на деле не способна сберечь 8 равной степени и себя, и так называемые достижения социализма. Надь, всю свою жизнь принадлежавший к числу кадровых партийных работников, не мог не понять всей важности советского предупреждения, а также перемен, производившихся под его эгидой. И к этому времени Надь, оказавшийся в ловушке между собственны» разгневанным народом и неуступчивыми коммунистическими союзниками, очутился на гребне волны, ему не повинующейся и им не управляемой. В отличие от польской народа, венгры требовали не либерализации коммунистического режима, а его уничтожения; не равноправия с Советским Союзом, а полного разрыва с ним.

1 ноября, уже сформировав то, что, по существу, представляло собой коалиционное правительство, Надь предпринял последний, решающий шаг и объявил о нейтралитете Венгрии и выходе ее из Варшавского пакта. Это также далеко выходил» за рамки предпринятого Гомулкой в Польше. Надь выступил по венгерскому ради<>с преисполненным достоинства заявлением, ставшим для него смертным приговором.

«Венгерское национальное правительство с глубочайшим чувством ответственности по отношению к венгерскому народу и венгерской истории, выражая едино душную волю миллионов венгров, объявляет о нейтралитете Венгерской Народно Республики.

Венгерский народ, основываясь на собственной независимости и равенстве и в с ответствии с духом Устава ООН, желает поддерживать истинно дружественные от^ шения со своими соседями, с Советским Союзом и всеми народами мира. Венгерс ^ народ желает упрочения и дальнейшего углубления достижений национальной Ре люции, не присоединяясь ни к какому из военных блоков»15, б р

Одновременно Надь обратился к Организации Объединенных Наций с прось признании нейтралитета Венгрии. Ответа он так и не получил. ^

Пафос обращения Надя равнялся безразличию, которым оно было вСТРечеН° ие называемым «мировым сообществом». Ни Соединенные Штаты, ни их европе союзники не предприняли никаких шагов, чтобы побудить Организацию Объеди ных Наций рассмотреть послание Надя в срочнейшем порядке. А Советы не поД^гИ. лись никаким призывам к умеренности. Утром 4 ноября советские войска, с вавшиеся в Венгрию в течение ряда дней, ударили без предупреждения и варва> подавили венгерскую революцию. Янош Кадар, жертва сталинских чисток, ко V Надь возвысил до уровня Генерального секретаря коммунистической партии и^ рый загадочным образом исчез за несколько дней до этого, вернулся шесК £.&&$' скими войсками и организовал новое коммунистическое правительство. Пал М м командующий венгерской армией, был арестован в ходе переговоров с команду советскими вооруженными силами в Венгрии по поводу вывода советских ^ Надь, нашедший убежище в югославском посольстве, согласился с обещание

Венгрия: тектонический сдвиг в империи

опасного проезда в Югославию, но был арестован, как только покинул здание. Кардинал Миндсенти нашел убежище в американской миссии, где и оставался до 1971 года. Надь и Малетер были позднее казнены. Дух Сталина в Кремле пребывал в добром здравии.

И лишь 4 ноября Организация Объединенных Наций, в течение всего критического периода наращивания советских сил занимавшаяся исключительно осуждением Великобритании и Франции по поводу Суэца, обратилась наконец к тому, что уже стало венгерской трагедией. На резолюцию Совета Безопасности, призывающую Советский Союз к выводу своих войск, советский посол в ООН мгновенно наложил вето. На специальной сессии Генеральной Ассамблеи поставили на голосование аналогичную резолюцию, подтверждающую право Венгрии на независимость и требующую направления наблюдателей ООН в Венгрию. Это была вторая резолюция столь судьбоносного дня, ибо только что Генеральная Ассамблея сформировала чрезвычайные силы ООН для Ближнего Востока. Резолюцию по Ближнему Востоку приняли единогласно, причем к консенсусу присоединились даже Великобритания и Франция. Резолюция по Венгрии была принята пятьюдесятью голосами против восьми при пятнадцати воздержавшихся. Советский блок голосовал против. Лидеры группы неприсоединившихся стран Индия и Югославия воздержались, это же сделали и все арабские страны. Резолюция по Ближнему Востоку была претворена в жизнь, резолюция по Венгрии была проигнорирована.

После жестокого подавления венгерского восстания встал вопрос, могла ли более сильная и прозорливая западная дипломатия предотвратить или облегчить трагедию. Да, конечно, советские войска в Венгрии получали в течение нескольких дней мощные подкрепления. Были ли демократии в силах удержать их от удара? Американское правительство подняло знамя освобождения первым. Его пропаганда посредством радиостанции «Свободная Европа» породила взлет надежды, превзошедший даже то, что предсказывал Даллес в своей статье 1952 года в журнале «Лайф». Когда в Венгрии произошел взрыв, американская миссия в Будапеште, должно быть* передавала в государственный департамент то, что знал каждый журналист: а именно, что политическая структура коммунистической Венгрии разваливается. Имея в своем распоряжении столь блистательный набор специалистов по СССР, как-то Чарлз Болен, Ллуэлин Томпсон, Фой Колер и Джордж Кеннан, государственный департамент — ибо в противное трудно поверить — не мог не рассматривать хотя бы перспективную возможность советского военного вмешательства. В любом случае, администрация Эйзенхауэра не сделала ни малейших попыток поднять цену советской интервенции.

Во время венгерского переворота Америка плелась в хвосте собственной риторики. Нежелание идти на риск возникновения войны ради уничтожения коммунистического контроля над Восточной Европой было в течение прошедшего десятилетия четко Сраженной американской политикой. Но нежелание Вашингтона всерьез рассмотреть любой вариант, не связанный с войной, с тем чтобы повлиять на разворот событий, разверзло огромнейшую пропасть между тем, что Вашингтон провозглашал, и тем, что он на деле готов был поддерживать. Соединенные Штаты так и не объяснили пределы поддержки только что вылупившемуся из яйца, не имеющему опыта венгерскому правительству. Ни по одному из имеющихся в их распоряжении каналов они

Дипломатия

не дали совета венграм, как закрепить достижения, прежде чем предпринимать дальнейшие, уже необратимые шаги. В сношениях с кремлевским руководством Соединенные Штаты в значительной степени полагались на публичные заявления, на деле побудившие Советы к свершениям совершенно противоположного свойства, чем те, на которые надеялась администрация Эйзенхауэра.

Более твердый и ясный американский подход, возможно, оказался бы существенным фактором, лишающим советское решение предсказуемости последствий или видимой безнаказанности. Кремль мог бы быть предупрежден, что репрессии в Венгрии могут повлечь за собой крупные политические и экономические потери и заморозить в обозримом будущем отношения между Востоком и Западом. Реакция Америки и ООН на происшедшее в Венгрии могла бы быть более скоординированной с реакцией на Суэц. Вместо этого Америка и ее союзники вели себя так, словно они являются сторонними наблюдателями и не имеют прямой заинтересованности в характере исхода.

Демократии были не в состоянии начать войну из-за Венгрии, но они могли расширить спектр политических и экономических потерь СССР вследствие подавления восстания. Получилось же так, что Кремль заплатил буквально ничтожнейшую цену за свои действия и не понес никаких экономических санкций. Немногим более чем через два года с момента венгерской трагедии и невзирая на советский ультиматум по Берлину, британский премьер-министр Гарольд Макмиллан впервые после войны посетил Москву как лицо подобного ранга; через три года Эйзенхауэр и Хрущев будутв восторге от «духа Кемп-Дэвида».

Суэц предоставил возможность арабским нациям, а также таким лидерам нелри соединившихся стран, как Индия и Югославия, лишний раз лягнуть Великобританию и Францию. Когда же речь зашла о Венгрии, все они отказались критиковать советские действия, не говоря уже об осуждении этих действий в рамках Организаци Объединенных Наций. А ведь была бы желательна определенная взаимосвязь меЖДУ голосованиями по Венгрии и Суэцу. По меньшей мере, американское вмступлени^ против Великобритании и Франции должно было бы быть увязано с ответными гами неприсоединившихся стран в связи с советскими действиями в Венгрии, выяснилось, акции Советского Союза в Венгрии не стоили ему и крохи влияния ср ^ ди неприсоединившихся стран, в то время как Соединенные Штаты не приобрели Д<^ полнительного влияния на эту группу стран в результате выбора ими позиции по воду Суэца. о_

В 50-е годы неприсоединившиеся страны олицетворяли новаторский подход к просу международных отношений. Само собой, нейтральные страны сушествов всегда, но существенной их чертой была пассивность внешней политики. В прот положность им неприсоединившиеся страны периода «холодной войны» не пони свою нейтральность как невмешательство. Они были активными, а иногда и шУм ^ ми игроками, требовательно проводящими в жизнь повестки дня, разработанны форумах, целью которых являлось слияние сил и расширение сфер влияния, и словами, формирование альянса присоединившихся друг к другу «неприсоеди ^ шихся». Хотя они весьма крикливо жаловались на существование международно пряженности, они знали, как извлекать из нее выгоду. Эти страны научились натр

Венгрия: тектонический сдвиг в империи

ливать сверхдержавы друг на друга. А поскольку они боялись Советского Союза больше, чем Соединенных Штатов, то, как правило, выступали на стороне коммунистов, не считая при этом нужным применять к Советскому Союзу те же самые моральные критерии самого строгого характера, как к Соединенным Штатам.

16 ноября премьер-министр Джавахарлал Неру представил индийскому парламенту свои собственные напыщенные рассуждения по поводу того, почему Индия отказалась одобрить резолюцию Организации Объединенных Наций, осуждающую советские действия в Венгрии. Факты, как он заявил, выглядели «туманно»; резолюция была неверно сформулирована; а призыв к свободным выборам под наблюдением Организации Объединенных Наций являлся якобы нарушением венгерского национального суверенитета.

Факты могли быть какими угодно, но только не туманными, а реакция Индии целиком и полностью вписывалась в рамки «Realpolitik». Просто-напросто Индия не желала лишаться поддержки СССР на международных форумах; она не видела смысла в том, чтобы навлекать на себя советский гнев и жертвовать потенциальными поставками оружия ради какой-то отдаленной европейской страны, в то время как Китай и

Пакистан стояли на ее границах, да и сам Советский Союз находился не так уж далеко.

Индия вовсе не воспринимала внешнюю политику, как дебаты в Оксфордском клубе студенческих братств, однако дипломаты ее делали вид, будто находятся в требовательной аудитории, избирающей победителей исключительно в силу их моральных заслуг. Индийские лидеры обучались в английских школах и читали американскую классику. Они сочетали риторику Вильсона и Гладстона с практикой Дизраэли и Теодора Рузвельта. С их точки зрения, это было вполне осмысленно, пока партнеры верили, что индийская риторика была ключом к индийской практике и что внешняя политика Индии подчинялась нормам абстрактной, высокой морали.

18 декабря, через шесть недель после венгерской трагедии, Даллес стал на пресс-конференции разъяснять логические построения, легшие в основу американской реакции на восстание. Поразительно, но он все еще пытался заверить Советский Союз в миРных устремлениях Америки:

«...Мы не имеем ни малейшего желания окружить Советский Союз кольцом враждебных ему государств и вернуть к жизни из прошлого так называемый «санитарный кордон», который в основном был задуман французами по окончании первой миро-вой войны в целях окружения Советского Союза враждебными силами. Мы четко и ясно объявили о нашей политике в этом вопросе, базирующейся на надежде на ускорение эволюции — мирной эволюции — государств-сателлитов в направлении подлинной независимости»17.

По смыслу это заявление было потрясающим. Что же такое, в конце концов, Редставляла собой политика «сдерживания», как не попытку окружить Советский °юз силами, способными противодействовать его экспансионизму? В равной степени примечательным был извиняющийся тон Даллеса непосредственно сразу же за демонстрацией советской беспощадности в Венгрии и одновременным сабельным ляз-г°м на Ближнем Востоке. На пресс-конференции в Австралии 13 марта 1957 года Даллес храбро суммировал все стороны американского подхода. Юрист по натуре, он

Дипломатия

построил свое представление вопроса на факте отсутствия каких бы то ни было юридических обязательств:

«...Не было основания для оказания нами военной помощи Венгрии. У нас m имелось обязательств совершать это, и мы не думаем, чтобы подобные действия оказали помощь как народу Венгрии, так и народу Европы или всем остальным народам мира».

Даллес продолжал не замечать сути дела. Вопрос не носил юридического характера; он заключался не в том, выполнила ли Америка свои обязательства, а в том, действовала ли она в соответствии со своими собственными заявлениями.

Провозгласив миссию универсального характера, Америка неизбежно должна была столкнуться с несоответствием принципов национальным интересам. Наложение Суэца и Венгрии друг на друга стало одним из подобных случаев. Величайшей американской мечтой всегда была внешняя политика, ставящая во главу угла аксиомы всеобъемлюще-универсального характера. И все же на протяжении десятилетия американские политики высшего звена были повергнуты в отчаяние противоречиями, порождаемыми мировым лидерством, — уступками сомнительным предприятиям, составляющим грубый хлеб повседневной дипломатической деятельности, а также вниманием, которое следует уделять точкам зрения союзников с совершенно иным историческим прошлым и перспективным видением мира. Суэц, казалось, предостав возможность исправить этот недостаток и привести политику в соответствие с при^ ципами. Сама по себе боль, связанная с выступлением против ближайших союзник^ послужила своего рода искуплением на пути к возврату к первозданной американс чистоте моральных помыслов.

Венгрия оказалась гораздо более сложным случаем, ибо требовала применения с лы в любой форме. И все же американские руководители не желали рисковать нями американцев ради дела, пусть даже оскорбительного для совести, но не свя ^ ного с непосредственной защитой интересов американской безопасности. При ^ не позволяет двусмысленности и градаций. Применительно к Суэцу Америка ^ настаивать на воплощении моральных аксиом в чистом виде, ибо последствия не ^ ли для нее ни малейшего риска. В Венгрии пришлось учитывать факторы «Ре _ политики», как это сделала бы на месте Америки любая другая нация, ибо н тельное требование соблюдения принципов могло повлечь за собой неизбежны р^ возникновения войны, быть может, даже ядерной. А когда на карту ставятся че^ ческие жизни, то государственный деятель обязан объяснить своему народу и ^ себе, как соотносятся риск и интересы, сколь бы расширительно они ни толко ^ Советский Союз был, бесспорно, готов идти на больший риск ради сохранени ^ ^ позиций в Восточной Европе, чем Соединенные Штаты могли бы себе позвол ^ ди освобождения Венгрии. Это уравнение обойти было невозможно. С точки Р ^ риторики, перед восстанием американская политика по отношению к ВеНгРна рйСк ла, безусловно, слабой. С точки зрения национальных интересов, отказ пойти 0& возникновения войны был равно неизбежен и верен, хотя и не объясняет не поднять невоенными средствами цену советской интервенции.

Соотношение Венгрии и Суэца задало координаты следующей фазе войны». Советский Союз сумел сохранить свои позиции в Восточной Ев

Венгрия: тектонический сдвиг в империи

кратии — включая и Соединенные Штаты — претерпели относительное ослабление своих позиций на Ближнем Востоке. Советский Союз нашел путь обойти «сдерживание». В тот самый день, когда его войска терзали Будапешт и бои все еще продолжались, Хрущев угрожал Западной Европе ядерным нападением и призывал Соединенные Штаты к совместным военным действиям на Ближнем Востоке против своих ближайших союзников. Соединенные Штаты оставили Венгрию дрейфовать в море исторической эволюции, а своим союзникам внушили чувство беспомощности.

ОДна вещь была в то время, не понята: изначальная слабость Советского Союза. По иронии судьбы коммунистические пропагандисты принципа соотношения сил вовлекли себя в предприятие, осуществлять которое оказались неспособны. Коммунистические лидеры могли вещать относительно объективных факторов сколько душе угодно, но факт остается фактом: единственные революции, имевшие место в развитых странах, совершались лишь в пределах сферы влияния советских коммунистов. В долгосрочном плане Советский Союз находился бы в большей безопасности, был бы экономически сильнее, если бы окружил себя восточноевропейскими правительствами финского типа, ибо тогда ему не надо было бы брать на себя ответственность за внутреннюю стабильность и экономический прогресс этих стран. Тогда как осуществление имперской политики в Восточной Европе истощало советские ресурсы и пугало западные демократии, не укрепляя советского могущества. Коммунизм никогда не мог даже в условиях контроля над органами управления и средствами массовой информации добиться общественного признания. Если коммунистическим лидерам Восточной Европы не хотелось сидеть исключительно на советских штыках, они вынуждены были подстраивать свои программы под своих националистических оппонентов. И потому после начального периода кровавого террора Кадар постепенно стал сдвигаться в направлении целей, начертанных Надем, хотя он и не рискнул выйти из Варшавского пакта. Поколением позднее латентная советская слабость позволила считать венгерское восстание предвестником окончательного банкротства коммунистической системы. Несмотря на все случившееся, через десять лет Венгрия станет намного внутренне свободнее, чем Польша, а ее политика будет в большей степени независима от Советского Союза. А еще через тридцать пять лет, во время очередной фазы московских попыток либерализации, Советы полностью потеряют контроль над ходом событий.

Итог 1956 года лег в основу страданий и гнета, выпавших на долю очередного поколения. Каким бы кратким ни казался историкам промежуток времени, оставшийся До окончательного краха, им нельзя измерить отчаяние, выпавшее на долю стран — жертв тоталитарного характера системы. Непосредственным следствием случившегося было то, что Москва, давая столь же неправильную оценку соотношению сил, как это Делали капиталисты, имела все основания быть удовлетворенной. Истолковывая события года как сдвиг соотношения сил в свою пользу, Политбюро решилось на самый серьезный вызов «холодной войны» — берлинские ультиматумы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Хрущевский ультиматум:

Берлинский кризис

1958 - 1963 годов

JCia Потсдамской конференции трое победителей решили, что Берлин будету ляться четырьмя оккупирующими его державами: Соединенными Штатами, йТЬ британией, Францией и Советским Союзом — и они же совместно будут "Р ^ Германией. Как выяснилось, четырехстороннее управление Германией продол ^ чуть более года. В 1949 году западные зоны слились в Федеративную Респу русская зона стала Германской Демократической Республикой. лсЯ

Согласно четырехсторонней договоренности по Берлину, город этот не _„ частью Германии — безразлично, Восточной или Западной, — а официально н ся под властью четырех победоносных союзников во второй мировой войне оккупировали крупный сектор в восточной части города, у американцев был на юге, а британцы и французы соответственно обладали западом и север

Хрущевский ультиматум: Берлинский кризис 1958 — 1963 годов

Берлин превратился в остров внутри того, что стало Германской Демократической Республикой. Шли годы, и восточные немцы вместе с Советами стали воспринимать три западных сектора Берлина, как бревно в глазу, витрину процветания посреди удручающей серости жизни коммунистического блока. Что еще важнее, Западный Берлин служил сборным пунктом для тех восточных немцев, которые желали эмигрировать на Запад: им просто надо было сесть на метро и проехать в один из западных секторов города, а потом подать заявление об эмиграции.

Поразительно, но, несмотря на совершенно очевидный четырехсторонний' статус города, так никогда и не были выработаны не вызывающие споров и двусмысленных толкований договоренности по доступу в город. Хотя четыре державы выделили разнообразные дороги и воздушные коридоры для этой цели, они четко не договорились о механизме пользования ими для проезда в Берлин. В 1948 году Сталин попытался воспользоваться этим пробелом для того, чтобы ввести блокаду Берлина на том техническом основании, что выделенные для доступа в Берлин дороги ставятся на ремонт. После того как в течение года действовал налаженный Западом воздушный мост, доступ в Берлин был возобновлен, но юридические обоснования оставались по-прежнему зыбко-неопределенными.

В годы, непосредственно последовавшие за блокадой, Берлин превратился в крупный индустриальный центр, потребности которого в случае возникновения экстренных ситуаций более не могли быть удовлетворены при помощи воздушного моста. Хотя Берлин в техническом смысле все еще оставался городом под четырехсторонним Управлением, а за доступ в него нес ответственность Советский Союз, фактически трассы из столицы контролировал восточногерманский сателлит. Поэтому положение Берлина было в высшей степени уязвимым. Линии шоссейных, железнодорожных и воздушных сообщений представлялись легкой добычей для самых тривиальных попыток прервать их функционирование. Этому было очень трудно противостоять силой, Даже если бы речь шла об угрозе свободе города. Теоретически весь военный транспорт проходил через находящийся под советским контролем пропускной пункт, но это было всего лишь фикцией: контролировала все проходы восточногерманская стража, а советские офицеры находились в расположенной неподалеку дежурке на случай возникновения споров.

Неудивительно, что Хрущев, заинтересованный поиском места, где можно было оы продемонстрировать необратимый сдвиг в соотношении сил, решил поэксплуатировать уязвимость Берлина. В своих мемуарах он замечает: «Грубо говоря, на американской ноге, стоящей в Европе, появился нарыв. Это был Западный Берлин. Как только нам хотелось наступить на ногу американцам и заставить их почувствовать °ль, нам требовалось всего лишь затруднить связи Запада с городом через территорию Германской Демократической Республики»1.

Вызов со стороны Хрущева позициям Запада в Берлине произошел в тот самый момент, когда демократии убедили себя в том, что нынешний Генеральный секретарь — вся их надежда на мир. Даже столь скептический наблюдатель за происходящим на советской политической арене, как Джон Фостер Даллес, отреагировал на Речь Хрущева на XX съезде партии в феврале 1956 года, возвестив, что он заметил «значительный сдвиг» в советской политике. По его словам, советские руководители

'? Г. Киссинджер 513

Дипломатия

сделали вывод, что «настало время коренным образом изменить свой подход к некоммунистическому миру... Теперь они стремятся к достижению своих внешнеполитических целей с меньшими проявлениями нетерпимости и меньшим упором на насилие»2. По той же самой модели в сентябре 1957 года, менее чем через год по» Суэцкого и Венгерского кризисов, посол Ллуэлин Томпсон докладывал из Москвы, что Хрущев «действительно хочет и почти принужден к проведению разрядки в отношениях с Западом»3.

Дата добавления: 2015-08-10