Дипломатия 43 страница

в себе семена собственного упадка. Он считал эту теорию слишком умозритель-

4 Г- Киссинджер' 41 7

Дипломатия

ной, чтобы лечь в основание американской политики:...

«По оценке мистера Икса, резервы на черный день отсутствуют. Нет запаса прочности на случай неудачного стечения обстоятельств, недостатков управления,, ошибок и непредвиденных ситуаций. Он призывает принять как данность* что советская власть уже движется под уклон. Он изо всех сил старается заверить нас в том, что наши самые сокровенные мечтания вот-вот реализуются».

Политика «сдерживания», настаивал Липпман, загонит Америку в дальний угол по направлению от все расширяющихся внешних границ советской империи, включающей в себя, с его точки зрения, множество стран, не являющихся государствами в современном смысле слова. А военные обязательства так далеко от дома ослабят решимость Америки и не будут способствовать ее безопасности. Политика «ддержи-вания», если верить Липпману, позволит Советскому Союзу выбирать точки максимального дискомфорта для Соединенных Штатов и сохранять при.этом не только дипломатическую, но и военную инициативу.

Липпман подчеркивал важность выработки критериев для определения того, в каких районах противодействие советской экспансии жизненно важно с точки зрения американских интересов. В отсутствие подобных критериев Соединенные Штаты вынуждены будут организовывать «разнокалиберную смесь сателлитов, клиентов, иждивенцев и марионеток», что позволит новоявленным союзникам Америки эксплуатировать политику «сдерживания» в своих собственных интересах. Соединенные Штаты, попадут в западню, будучи вынуждены поддерживать нежизнеспособные режимы, что поставит Вашингтон перед печальным выбором между «умиротворением и поражением с потерей лица или... их поддержкой [союзников США] любой, даже.самой невероятной, ценой»39.

Это, конечно, был пророческий анализ того, что предстояло Соединенным Ш * там, однако средство, предложенное Липпманом, вряд ли соответствовало универ* салистской американской традиции, к которой гораздо ближе оказывалось апокалиптическое предвидение Кеннана. Липпман призывал к тому, чтобы американец внешняя политика руководствовалась разовым анализом каждой конкретной ситуа ции по мере ее возникновения, а не общими принципами, предположительно обл ^ дающими универсальностью применения. С его точки зрения, американская п°л ^ тика в гораздо меньшей степени должна быть ориентирована на свержен коммунистической системы, а в гораздо большей — на восстановление нарушение»^ го войной равновесия сил в Европе. Политика «сдерживания» предполагает разД ^ Европы до бесконечности, в то время как истинные интересы Америки заключа ся в том, чтобы не позволить советской мощи пребывать в центре европейско континента:

«Уже более сотни лет все российские правительства пытались распространить с влияние на Восточную Европу. Но лишь тогда, когда Красная Армия вышла на ре Эльбу, правители России оказались в состоянии реализовать амбициозные пла Российской империи в сочетании с идеологическими целями коммунизма. И пото настоящая политика должна иметь конечной целью такое урегулирование, котор повлекло бы за собой эвакуацию из Европы... Американскую мощь следует использ-вать не для того, чтобы „сдерживать" русских в разбросанных там и сям точках,

Успехи и горести политики «сдерживания»

держать под контролем всю русскую военную машину и осуществлять всевозрастающее давление в поддержку дипломатической политики, имеющей конкретной целью урегулирование, следствием которого явится вывод войск».

Судьба и впрямь одарила Америку в послевоенный период множеством талантов. Американские политические лидеры были замечательными и многоопытными людьми. А за ними стояли столь многочисленные и выдающиеся личности, как Джон Макклой, Роберт Ловетт, Дэвид Брюс, Эллсворт Банкер, Аверелл Гарриман и Джон Фостер Даллес, то и дело входившие в то или иное правительство, всегда готовые послужить президенту на внепартийной основе.

А из числа интеллектуалов Америка всегда могла избирать мыслителей как липпмановского, так и кеннановского плана, особенно тогда, когда оба эти теоретика Достигли вершины своих возможностей. Кеннан верно оценил фундаментальную слабость коммунизма; Липпман точно предсказал затруднения, сопряженные с проведением в жизнь политики «сдерживания», вынужденной лишь реагировать на уже свершившееся. Кеннан призывал к терпению и выдержке, чтобы дать истории реализовать необратимые тенденции; Липпман призывал проявить дипломатическую инициативу и обеспечить европейское урегулирование, пока мощь Америки все еще являлась преобладающей. Кеннан обладал большей проницательностью в смысле интуитивного понимания действующих механизмов американского общества; Липпман же осознал всевозрастающий характер напряжения, которое порождалось бы бесконечной пато-бои ситуацией и сомнительностью поддерживаемых Америкой целей в процессе осуществления политики «сдерживания».

В конце концов анализ Липпмана завоевал себе именитых сторонников, хотя в основном из среды оппонентов конфронтации с Советским Союзом. Правда, согласие их базиРовалось лишь на одном из аспектов липпмановской агрументации, подчерки-авшемся ими точно так же, как и ее критиками, при полном игнорировании ее выводов. Они обращали внимание на призыв Липпмана к постановке более ограниченных

еи, но пренебрегали его рекомендациями в отношении усиления наступательного ха-рактера дипломатии. И случилось так, что в 40-е годы наиболее привлекательной стра-6гической альтернативой доктрине «сдерживания» оказалась внешнеполитическая Рограмма, разработанная не кем иным, как Уинстоном Черчиллем, тогдашним лидером парламентской оппозиции.

1 Черчилль снискал широчайшую признательность, как человек, объявивший о на-але «холодной войны» в речи о «железном занавесе», произнесенной в Фултоне,

ат МИссУРи. На всех этапах второй мировой войны Черчилль в попытке улучшить слевоенные переговорные возможности демократических стран стремился ограни-

ь советский экспансионизм. Черчилль поддерживал политику «сдерживания», но я Него она никогда не была самоцелью. Не желая пассивно ждать, когда же насту-т крах коммунизма, он стремился формировать ход истории, а не полагаться на то, о она сделает за него свое дело. А стремился он к урегулированию путем перегово-

^ «фултонской речи» Черчилля на переговоры делался лишь намек. 9 октября 1948

^ в валлийском городке Лландудно Черчилль вновь вернулся к своей аргументации

носительно того, что переговорная позиция Запада никогда не улучшится по срав-

14*

Дипломатия

нению с нынешним моментом. В речи, которую тогда не почтили особенным вниманием, он заявил:

«Встает вопрос: что произойдет, когда у них самих появится атомная бомба и они накопят значительный атомный запас? Можете судить сами, что случится, исходя из того, что происходит сейчас. Если такое творится весной, то что же произойдет осенью?.. Никто в здравом уме и твердой памяти не поверит, что в нашем распоряжении ничем не лимитируемый срок. Мы обязаны поставить вопрос ребром и произвести окончательное урегулирование. Хватит бегать вокруг да около, действовать непредусмотрительно и некомпетентно в ожидании, когда что-нибудь да проявится, причем я понимаю это так, что проявится нечто, для нас скверное. И западные нации скорее смогут добиться долгосрочного урегулирования и избежать кровопролития, если они сформулируют свои справедливые требования, пока атомное оружие находится только в нашем распоряжении и пока русские коммунисты еще не овладели атомной энергией».

Через два года после этого Черчилль повторил аналогичный призыв в палате о -шин: демократические страны достаточно сильны, чтобы пойти на переговоры, а выжиданием они лишь себя.ослабят. В речи в защиту перевооружения в рамках НА1 30 ноября 1950 года он предупредил, что вооружение Запада само по себе не изменит его переговорного потенциала, который, в конце концов, зависит от атомной монополии Америки:

«...В то время как верен сам по себе курс на быстрое наращивание наших сил, пределах упомянутого мною периода этот процесс как таковой не лишит Россию эФ фективного превосходства в области, как мы теперь говорим, обычных вооружен^. Все, что этот курс способен обеспечить, — это рост европейского единства и увели1 ние возможностей противостояния агрессии... Поэтому я выступаю в пользу усил по достижению урегулирования с Советской Россией, как только предоставится пер^ вая же подходящая возможность, и усилия эти следует предпринимать, пока имеется в наличии огромное и несоизмеримое превосходство Соединенных ^тат° деле организации производства атомной бомбы, перевешивающее советское прео дание во всех прочих военных областях»42. в ее

Для Черчилля «позиция силы» уже наличествовала; для американских лидер ^ еще требовалось создать. Черчилль думал о переговорах как о способе п0Д".|ИНчныХ силы дипломатии. И хотя он никогда не высказывался конкретно, из его пу ли _ заявлений со всей вероятностью вытекает, что он имел в виду своего рода дипло ческий ультиматум со стороны демократических стран Запада. Американские пасовали перед использованием собственной атомной монополии даже в качес розы. Черчилль желал сузить район советского влияния, но был готов сосушеств «с советской властью, ограничив ее масштабы распространения. Американские ^^ чуть ли не утробно ненавидели само понятие сфер влияния. Они хотели до ^^ уничтожения, а не сужения сфер проникновения своего оппонента. Они пРеДем эт0 бы ждать всеобщей победы и краха коммунизма, в каком бы отдаленном будуш ни свершилось, и искать вильсонианского решения проблемы мирового порядк. ^

Расхождение проистекало из различия исторического опыта Великобрита Америки. Черчиллевское общество было слишком хорошо знакомо с тем, к чему v водят несовершенные решения; Трумэн и его советники принадлежали трад*

Успехи и горести политики «сдерживания»

согласно которой Стоило лишь признать существование проблемы, как ее обычно можно было разрешить посредством привлечения в этих целях обширных ресурсов. Отсюда предпочтение, отдаваемое Америкой окончательным решениям, и недоверие с се стороны к тем самым компромиссам, которые стали отличительной чертой Великобритании. У Черчилля не было концептуальных затруднений в отношении одновременного создания «позиции силы» и ведения активной дипломатии, оказывающей давление в целях урегулирования. Американские руководители воспринимали эти усилия, как последовательные этапы — точно так же, как они это делали во время второй мировой войны и будут делать в Корее и Вьетнаме. Американская точка зрения [шла верх, поскольку Америка была сильнее, чем Великобритания, и поскольку Черчилль в положении лидера британской оппозиции не имел возможности оказы-иать давление в деле реализации своей стратегии.

В конце концов, наиболее громкий и настойчивый вызов американской политике «сдерживания» раздался не со стороны «реалистической школы» Липпмана или со стороны Черчилля, мыслящего категориями равновесия сил, но со стороны традиции, уходящей глубокими корнями в почву, породившую американское радикальное мышление. В то время как и Липпман и Черчилль соглашались с основополагающим тезисом администрации Трумэна относительно наличия серьезной угрозы со стороны советского экспансионизма и лишь расходились в отношении конкретной стратегии противостояния, радикальные критики отвергали абсолютно все аспекты политики "сдерживания». Генри Уоллес, вице-президент в период третьего срока пребывания Узвельта на посту президента, а при Трумэне побывавший министром сельского хозяйства и министром торговли, был главным представителем этого направления.

Воплощение американской популистской традиции, Уоллес проявлял типичное Мя янки всеподавляющее недоверие к Великобритании. Как и большинство американских либералов со времен Джефферсона, он утверждал, что «те же самые мораль-Ные принципы, которыми руководствуются в частной жизни, должны быть также определяющими в международных делах»43. С точки зрения Уоллеса, Америка утеряла ' °Ральные ориентиры и проводит свою внешнюю политику, основываясь на «макиавеллистских принципах обмана, применения силы и недоверия», как заявил °н, выступая в Мэдисон-сквер-гарден 12 сентября 1946 года44. А поскольку предрас-Удки, ненависть и страх как раз и являются коренными причинами международных °нфликтов, Соединенные Штаты не имеют морального права вмешиваться в дела за РУбежом, пока не искоренят это зло у себя дома.

Новый радикализм восстанавливал исторический образ Америки как маяка сво-Ды, но по ходу дела обернулся против самого себя. Постулирование моральной эк-валентности американских и советских действий стало характерной чертой радиальной критики в течение всего периода «холодной войны». Сама идея ЗДународной ответственности Америки выглядела в глазах Уоллеса примером бах-альства силой. Британцы, утверждал он, морочили голову легковерным американцам, Использовали их в своих интересах: «Британская политика четко направлена на то, ы сеять недоверие между Соединенными Штатами и Россией и таким образом отовить почву для третьей мировой войны»45. Согласно Уоллесу, демонстрация Трумэном сути конфликта как противостояния

Дипломатия

между демократией и диктатурой была чистейшим вымыслом. В 1945 году, когда советские послевоенные репрессии стали видны невооруженным глазом, а зверства коллективизации более не вызывали сомнений в самых широких кругах общественности, Уоллес заявлял, что «сегодняшние русские обладают большей политической свободой, чем когда бы то ни было». Он также обнаружил «признаки всевозрастающе.й религиозной терпимости» в СССР и утверждал, что «имеет место отсутствие фундаментального конфликта между Соединенными Штатами и Советским Союзом». '

Уоллес полагал, что движущей силой советской политики является скорее не экспансионизм, а страх. В марте 1946 года, будучи еще министром торговли, Уоллес писал Трумэну:

«События последних нескольких месяцев отбросили Советы назад, возродив у них существовавшие до 1939 года страхи перед «капиталистическим окружением» и ошибочную веру в то, что западный мир, включая США, изначально и единодушно им враждебен»7.

Через шесть месяцев в своей речи в Мэдисон-сквер-гарден Уоллес бросил прямой вызов Трумэну, после чего президент потребовал его отставки:

«Нам может не нравиться то, что Россия делает в Восточной Европе. Ее вариант земельной реформы, промышленная экспроприация и подавление основных свобод оскорбляют подавляющее большинство населения Соединенных Штатов. Но нравится нам это или нет, русские пытаются социализировать свою сферу влияния, точно так же, как мы пытаемся демократизировать нашу сферу влияния... Русские представления о социально-экономической справедливости способны восторжествовать на одной трети земного шара. Наши представления о демократии свободного предпринимательства будут торжествовать на большинстве остальной территории.. И оба представления будут стремиться показать, какое из них даст наибольшее удовлетвор ние простому человеку в соответствующих районах политического преобладания» •

Произошла странная перемена ролей: самозваный защитник морали в междун родных отношениях. признавал советскую сферу влияния в Восточной Европе практической основе, а администрация, на которую он нападал, обвиняя ее в про дении циничной силовой политики, отвергала существование советской сферы вл ния на моральной основе. {0

Согласно Уоллесу, Америка не должна распространять свое право односторон вмешательства на весь земной шар. Оборона становилась законной лишь с одобре Организации Объединенных Наций (независимо от того, что Советский Союз обл там правом вето), а экономическое содействие следовало оказывать посредством дународных институтов. А поскольку «план Маршалла» этим, критериям не с0 ствовал, то, предсказывал Уоллес, результатом его осуществления станет напра ная на Америку ненависть человечества49. оГ0

Вся словесность Уоллеса превратилась в пустой звук после коммунистиче заговора в Чехословакии, Берлинской блокады и вторжения в Южную КореЮ>гол0. кандидат на президентских выборах 1948 года, он собрал всего один миллион г сов - в большинстве своем в Нью-Йорке - против более чем двадцати четырех ^ лионов за Трумэна, что ставило его на четвертое место позади кандида «диксикратов» Строма Термонда.

Успехи и горести политики «сдерживания»

Тем не менее Уоллес сумел задать тон, который останется неизменным для всей американской радикальной критики на протяжении «холодного» периода и выйдет на первый план во время войны во Вьетнаме. Шаблоном станет подчеркивание моральной несостоятельности Америки и ее друзей; основополагающая моральная эквивалентность между Америкой и бросающими ей вызов коммунистами; утверждение, будто Америка не имеет обязательств защищать любой район мира против в значительной степени воображаемых угроз; а также та точка зрения, будто бы мировое общественное мнение является в большей степени определяющим фактором внешней политики, чем геополитические концепции. Когда впервые было выдвинуто предложение об оказании помощи Греции и Турции, Уоллес настаивал на том, чтобы администрация Трумэна поставила этот вопрос на рассмотрение Организации Объединенных Наций. Если «русские воспользуются правом вето, то вся моральная ответственность ляжет на них... [Если] мы будем действовать независимо... вся моральная ответственность ляжет на нас»50. Высокоморальные рассуждения значили больше, чем обеспечение американских геополитических интересов.

Несмотря на то, что уоллесовская радикальная критика американской послевоенной внешней политики потерпела крах в период 40-х годов, ее основополагающие тезисы отражали глубинное течение американского идеализма, продолжавшее магнетически влиять на душу нации. Те же самые моральные убеждения, которые наполнили энергией американские обязательства международного характера, обладали также потенциалом, способным обратиться на самих себя вследствие разочарования в окружающем мире или из-за несовершенства самой Америки. В 20-е годы изоляционизм заставил Америку уйти в себя на том основании, что она будто бы была чересчур хороша для остального мира; в масштабах движения Уоллеса это направление возродилось, основываясь на предположении, будто Америка обязана уйти потому, что она недостаточно хороша для остального мира.

И все же, когда Америка впервые взяла на себя в мирное время международные обязательства постоянного характера, где-то в будущем замаячила систематическая неуверенность в себе. Поколение, которое создало «новый курс» и выиграло вторую мировую войну, обладало гигантской верой в себя и в безграничные возможности американской предприимчивости. И идеализм наций оказался как раз к месту для ого, чтобы справиться с ситуацией возникновения в мире двух ведущих держав, для его хитроумные комбинации традиционной дипломатии равновесия сил были уже йлопригодны. Только общество, обладающее огромной верой в свои собственные °стижения и в свое будущее, могло направить и свою решимость, и свои ресурсы на Достижение такого мирового порядка, при котором были бы умиротворены побеж-енные враги, восстановлены силы пострадавших союзников и обращены в истинную ВеРУ противники. Часто путь к заветной цели не свободен от определенной доли наивности.

Одним из результатов политики «сдерживания» явилось то, что Соединенные штаты ограничили себя пассивной дипломатией как раз в тот самый период, когда мощь Сталина была наивысшей. Вот почему политика «сдерживания» во всевозрастающей степени оспаривалась еще одним политическим направлением, наиболее Рким представителем которого был Джон Фостер Даллес. Это были консерваторы,

Дипломатия

признававшие основополагающие тезисы политики «сдерживания», но ставившие под сомнение ее принципиальную медлительность. Даже если бы в результате осуществления политики «сдерживания» советское общество оказалось подорвано, утверждали эти ее критики, это потребовало бы слишком долгого времени и слишком крупных затрат. Независимо от того, чего можно достичь при помощи политики «сдерживания», надо ускорять осуществление стратегии освобождения. К концу срока пребывания Трумэна на посту президента политика «сдерживания» оказалась под перекрестным огнем со стороны тех, кто считал ее слишком воинственной (сторонников Уоллеса), и тех, кто полагал ее чересчур пассивной (консерваторов-республиканцев).

Это противоречие обострялось с ускоренной силой, ибо, как и предсказывал Липпман, международные кризисы все интенсивнее перемешались на периферию земного шара, где моральные вопросы выглядели спорно и где трудно было продемонстрировать прямую угрозу американской безопасности. Америка оказалась втянутой в войны в районах, не защищенных союзами, причем ведущиеся за иели сомнительного свойства и не имеющие решительного исхода. От Кореи и до Вьетнама эти предприятия становились питательной средой для радикальной критики, неудовлетворенной моральной подоплекой политики «сдерживания».

Так обнаружился новый вариант американской исключительности. При всех свои несовершенствах Америка XIX века полагала себя маяком свободы; в 60-е и 70-е год XX века заговорили о том, что факел начинает мерцать и гаснуть и что его следуе зажечь заново прежде, чем Америка вернется к осуществлению своей исторически роли вдохновителя дела свободы. Дебаты по поводу политики «сдерживания» превр тились в борьбу за самое душу Америки.

Уже в 1957 году даже Джордж Кеннан вынужден был в свете этого дать новую и терпретацию политике «сдерживания», когда писал:

«Моим соотечественникам, которые часто спрашивали меня, куда лучше при жить руки, чтобы противодействовать советской угрозе, я соответственно выну был отвечать: к нашим американским недостаткам, к тем вещам, которых мы стыд ся и которые — бельмо у нас на глазу, или к тем, которые нас тревожат: к расов^ проблеме, к условиям жизни в больших городах, к вопросам образования и сои ного окружения молодежи, к растущему разрыву между специальным знанием и совым пониманием».

Десятилетием ранее, когда Джордж Кеннан еще не был разочарован тем, что зывал милитаризацией его замысла, он бы понял, что такого выбора не сУшесТ^об. Страна, требующая от самой себя морального совершенства в качестве критерия ^ ственной внешней политики, не сможет достичь ни совершенства, ни безопасно> И мерой достижений Кеннана явилось то, что в 1957 году, когда все бастионы ^ бодного мира были реально укомплектованы защитниками, решающим вкладо все это явились его собственные воззрения. Тогда, на фоне этих эффективно У плектованых бастионов, Америка позволила себе заняться самокритикой. и

Теория «сдерживания» была исключительной по сути: одновременно трез идеалистичной, глубокой в оценке советских побудительных мотивов, но удивите абстрактной в своих выводах. Насквозь американская в своем утопизме, она иСХ° из того, что крах тоталитарного оппонента может быть достигнут посредством

Успехи и горести политики «сдерживания»

чального добра и миролюбия. И хотя эта доктрина была сформулирована в момент абсолютного могущества страны, она проповедовала относительную слабость Америки. Постулируя великое дипломатическое противостояние в момент кульминации, ория «сдерживания» не отводила дипломатии никакой роли до той самой финаль-" развязки, когда мужчины в белых шляпах примут обращение мужчин в черных

ки теория

шляпах.

С учетом всех этих своих качеств, доктрина «сдерживания» была той самой теорией, которая воодушевляла Америку более чем четыре десятилетия строительства, борьбы и в итоге привела страну к триумфу. Жертвой ее двусмысленного характера оказались не народы, на защиту которых встала Америка — в целом успешно, — а американское сознание. Мучая себя традиционным стремлением к моральному совершенству, Америка вышла из борьбы, которую она вела на протяжении жизни более чем одного поколения, израненной, отягченной противоречиями, но достигнувшей почти всего, чего поставила своей целью достигнуть.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Дилемма

политики «сдерживания»: Корейская война

Соединенные Штаты не «вернули ребят домой», как ожидал Рузвельт. Вместо этого у Америки нашлось множество неотложных дел, в частности в Европе, где она учреждала установления и программы, чтобы не допустить советских вторжений и оказывать везде, где только можно, давление на советскую сферу влияния.

В течение трех лет политика «сдерживания» срабатывала, как и было задумано. Атлантический союз служил укрепленной крепостью, защищающей от советской экспансии, а «план Маршалла» укреплял Западную Европу экономически и социально. Греко-турецкая программа помощи защитила Восточное Средиземноморье, а берлинский воздушный мост показал, что демократические страны готовы пойти на риск войны, чтобы

ДИЛЕММА ПОЛИТИКИ «СДЕРЖИВАНИЯ»: КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА

(йразияъ угрозу своим зафиксированным правам. В каждом из этих случаев Советский ©Юз Шел на попятный, не решаясь на прямое противостояние Соединенным Штатам. йШо у теории «сдерживания» был крупный недостаток, вынуждавший американских йашодителей действовать, исходя из двух ошибочных предположений: что вызовы Щп носить столь же недвусмысленный характер, как и во время второй мировой в1ймы, и что, во-вторых, коммунисты будут пассивно ждать, когда же рухнет их соб-Я&нное правление (это принималось за аксиому теорией «сдерживания»). Возможней,, что коммунисты попытаются осуществить где-нибудь прорыв, избирая в качестве цели район в максимальной степени политически или стратегически сложный ■Дйя Соединенных Штатов, вообще не рассматривался.

Теорию «сдерживания» удалось всучить настороженному Конгрессу благодаря Европе. Страх перед советским вторжением в Средиземноморье способствовал принятию программы помощи Греции и Турции, а опасность советского нападения на Западную Европу привела к организации Северо-Атлантического пакта. Возможность советского прорыва в других местах воспринималась не более как побочная гипотеза, если вообще приходила в голову.

И вот 25 июня 1950 года Америка внезапно оказалась перед лицом последствий Двусмысленности самой сущности политики «сдерживания», ибо столкнулась с агрессией со стороны коммунистического государства-суррогата против страны, по поводу которой Вашингтон заявил, что она находится за пределами оборонного периметра Соединенных Штатов (за год до этого откуда были выведены американские войска). Агрессором явилась Северная Корея, а жертвой — Южная Корея, причем оба эти государства находились максимально далеко от Европы — средоточия американской стратегии. И все же. буквально через несколько дней после северокорейского нападения Трумэн в спешке собирает экспедиционный корпус из числа плохо обученных оккупационных войск, находящихся в Японии, чтобы осуществить стратегию «местной обороны»,, которая никогда не предусматривалась американской системой военного планирования и не представлялась Конгрессу в процессе слушаний. Американская послевоенная политическая и стратегическая доктрина просто проигнорировала возможность подобного рода агрессии.

Американские лидеры определили лишь два вероятных случая возникновения воины: неожиданное советское нападение на Соединенные Штаты или вторжение красной.Армии в Западную Европу. «Планы обеспечения национальной безопасности, — свидетельствовал в 1948 году генерал Омар Н. Брэдли, занимавший тогда Должность начальника штаба сухопутных сил, — должны рассматривать возможность превращения Соединенных Штатов в объект удара по воздуху и с воздуха в самом на-але конфликта. Возможность и практическая осуществимость подобного нападения возрастает день ото дня... Мы [поэтому] вынуждены будем немедленно обезвредить азы, с которых враг в состоянии будет нас атаковать по воздуху. Затем нам надо бу-Дет предпринять немедленную контратаку... предпочтительнее по воздуху... Чтобы осуществить контрудар, нужны будут базы, которых у нас сейчас нет. Захват и удержание [тех] баз потребует участия подразделений сухопутных войск»1.

Брэдли не был в состоянии объяснить, каким образом и почему Советский Союз ерез три года после опустошительной войны может осуществить подобную стратегию

Дипломатия

при наличии у Соединенных Штатов атомной монополии и отсутствии, насколько известно, у Советского Союза возможности наносить дальние удары по воздуху.

В поведении Америки не было ничего такого, что позволило бы лицам, принимающим решения в Москве и Пхеньяне, столице Северной Кореи, ожидать со стороны США, когда северокорейские войска перейдут тридцать восьмую параллель, чего-то большего, чем дипломатический протест. Они, должно быть, оказались столь же удивлены, как и Саддам Хуссейн, когда Америка от политики умиротворения в 80-х перешла к политике активной вовлеченности в дела Персидского залива в 90-е. Коммунисты в Москве и Пхеньяне приняли за чистую монету заявления ведущих американских политических деятелей о вынесении Кореи за пределы периметра американской обороны. Они предполагали, что Америка не будет сопротивляться коммунистическому захвату половины Кореи после того, как она смирилась с победой коммунистов в Китае, который был гораздо более лакомым куском. Они явно не поняли, что многочисленные американские декларации, объявлявшие моральным долгом противостояние коммунистической агрессии, были для лидеров, принимающих в Америке политические решения, куда весомей, чем стратегический анализ.

Таким образом, Корейская война явилась следствием двойного недоразумения, коммунисты, проводя политический анализ с точки зрения американских интересов, не сочли вероятным, что Америка будет сопротивляться на оконечности полуострова, уже отдав большую часть азиатского материка коммунистам; а Америка, восприняв вызов с точки зрения принципа, меньше всего интересовалась геополитической важностью Кореи. Главным для американских руководителей оказалось пресечь коммунистическую агрессию.

Дата добавления: 2015-08-10