Дипломатия 41 страница

Сталин сумел навязать Восточной Европе свои границы, не подвергая себя неоправданному риску, поскольку его войска уже оккупировали территории, о которых шла речь. Но когда дело дошло до введения в этих странах режимов советского типа, он оказался более осмотрительным. В первые два послевоенных года только Югославия и Албания установили у себя коммунистические диктатуры. Прочие пять стран, которые позднее стали советскими сателлитами: Болгария, Чехословакия, Венгрия, Польша и Румыния — имели коалиционные правительства, где коммунисты были самой сильной, но не неуязвимой партией. Две из этих стран: Чехословакия и Венгрия — провели выборы в первый же год после войны, и у них была настоящая многопартийная система. Да, конечно, велось систематическое шельмование некоммунистических партий, особенно в Польше, но еще не практиковалось непосредственное их подавление Советами.

Еще в сентябре 1947 года Андрей Жданов, который какое-то время считался ближайшим соратником Сталина, выделял две категории государств, входивших, согласно его терминологии, в «антифашистский фронт» Восточной Европы. В речи, провозглашающей образование Коминформа, официального объединения коммунистически партий мира, ставшего наследником Коминтерна, он назвал Югославию, Польшу, Чехословакию и Албанию «странами новой демократии» (что довольно странно звучало применительно к Чехословакии, где коммунистический переворот еще не свершился). Болгария, Румыния, Венгрия и Финляндия были помещены в другую, пок еще безымянную категорию35.

Означало ли это, что сталинский запасной вариант по Восточной Европе представлял собой предоставление этим странам статуса, аналогичного Финляндии, — Д ^ мократического национального государства, однако с уважением относящегося к с ветским интересам и проблемам? Пока не будут раскрыты советские архивы, м вынуждены довольствоваться догадками и предположениями. Зато мы знаем наверн ка, что когда Сталин заявлял Гопкинсу в 1945 году, что он хочет иметь дружественное, но не обязательно коммунистическое правительство в Польше, его проконсуль на деле занимались абсолютно противоположным. Через два года, когда Амери

Начало «холодной войны»

приступила к осуществлению греко-турецкой программы помощи и стала формировать из трех западных оккупационных зон Германии государство, получившее затем наименование «Федеративная Республика» (см. гл. 18), Сталин имел очередную беседу с американским государственным секретарем. В апреле 1947 года, после восемнадцати месяцев тупиковых по сути и все более острых по форме встреч министров иностранных дел четырех держав и целой серии советских угроз и односторонних шагов, Сталин пригласил Маршалла на встречу, оказавшуюся весьма продолжительной. В ходе ее он подчеркнул, что придает огромное значение всеобъемлющей договоренности с Соединенными Штатами. Тупики и конфронтации, утверждал Сталин, «были лишь первыми незначительными схватками и стычками рекогносцировочных сил». Сталин заявлял, что компромисс возможен по «всем основным вопросам», и настаивал на том, что «необходимо проявить терпение и не впадать в пессимизм».

Если Сталин говорил серьезно, то мастер расчетов просчитался. Ибо, коль скоро была уже разрушена вера Америки в его добрую волю, путь назад для него становился тернист. Сталин зарвался, отстаивая свою позицию, ибо никогда не понимал психологии демократических стран, особенно Америки. Результатом стал «план Маршалла», Атлантический пакт и наращивание Западом военных потенциалов, что, безусловно, в его условия игры не входило.

Черчилль почти наверняка был прав: лучшим временем для политического урегулирования был момент сразу же после окончания войны. Пошел бы Сталин на значительные уступки или нет, зависело тогда от правильности выбора времени для переговоров и от серьезности, с которой ему были бы поданы предложения и обрисованы последствия его отказа. Чем скорее бы это состоялось, тем больше были бы шансы на успех при минимальных потерях. По мере ускорения американского ухода из Европы Ухудшалось переговорное положение Запада — по крайней мере, до тех пор, пока не были провозглашены «план Маршалла» и НАТО.

На момент сталинской беседы с Маршаллом в 1947 году советский диктатор обыграл сам себя. Теперь в Америке ему так же не доверяли, как раньше полагались на его добрую волю. Даже если скачок Америки от доброй воли в чистом виде к не-прикрытой подозрительности и был чересчур стремительным, он тем не менее явился отражением новых международных реалий. Теоретически можно 'было бы провести консолидацию единого фронта демократических стран и одновременно вести переговоры с Советским Союзом по поводу всеобщего урегулирования. Но американские лидеры и их коллеги в Западной Европе были убеждены, что единство и моральный Уровень Запада чересчур хрупки, чтобы испытывать их двойственно-противоречивой стратегией. Как во Франции, так и в Италии коммунисты являлись второй по величине партией. Федеративная Республика Германии, которая тогда находилась в процессе формирования, разошлась по вопросу, не следует ли ей искать национального единства посредством нейтрализма. В Великобритании так же, как и в Соединенных Штатах, громкий голос движения за мир бросал вызов только что нарождающейся политике «сдерживания».

В радиообращении 28 апреля государственный секретарь Маршалл указал, что Запад прошел точку, за которой уже нет возврата, в своих отношениях с Советским Союзом. Он отверг сталинский намек на компромисс на том основании, что «мы не мо-

Дипломатия

жем игнорировать связанный с этим фактор времени. Восстановление Европы идет гораздо более медленными, темпами, чем мы надеялись. Силы распада действуют вое более явственно. Состояние здоровья больного ухудшается, в то время как домра совещаются. И потому я полагаю, что действие не- может ждать компромисса посредством истощения... Любые возможные действия, способные справиться с этими насущными проблемами, должны быть предприняты незамедлительно».

Америка предпочла западное единство переговорам Востока с Западом. Другого выбора у нее, по правде говоря, не было, ибо она более не могла рисковать и следе*-вать намекам Сталина. Правда была слишком ясна: он использует переговоры, чтобы подорвать новый международный порядок, который пыталась создавать Америка. Сдерживание стало ведущим принципом западной политики, и оно оставалось таковым на протяжении последующих сорока лет.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Успехи и горести политики «сдерживания»

конце 1945 года ответственные американские политики оказались в замеша-льстве. Потсдам и последовавшие за ним конференции министров иностранных дел Дали нулевой результат. Сталин, похоже, навязывал свою волю Восточной Европе, не Ращая ни малейшего внимания на американские мольбы о демократии. В Польше, олгарии и Румынии американские дипломаты все время наталкивались на советскую Уступчивость. В побежденных Германии и Италии Москва, похоже, позабыла зна-ение слова «партнерство». Что оставалось делать ответственным американским политикам?

Весной 1946 года Трумэн перешел к «жесткой» политике и преуспел, потребовав

т Советов ухода из Иранского Азербайджана. Но сделал он это в вильсоновском

Клк>че- Как и Рузвельт, Трумэн отрицал равновесие сил, отказывался искать оправда-

Дипломатия

ния американским действиям в рамках понятия безопасности и стремился везде, где это возможно, обосновывать их общими принципами, применимыми ко всему человечеству и находящимися в соответствии с новым Уставом Организации Объединенных Наций. Трумэн воспринимал надвигающуюся борьбу между Соединенными Штатами и Советским Союзом как схватку добра и зла, а не как имеющую отношение к сферам политического влияния.

И все же сферы влияния зарождались на самом деле, независимо от того, как их называли американские политики, и им суждено было существовать на протяжении четырех десятилетий, пока не настал крах коммунизма. Под руководством Соединенных Штатов произошла консолидация западных оккупационных зон Германии, в то время как Советский Союз стал превращать страны Восточной Европы в свои придатки. Бывшие державы «оси»: Италия, Япония, а после 1949 года Федеративная Республика Германия — постепенно склонялись к союзу с Соединенными Штатами. Хотя Советский Союз начал цементировать свое господство в Восточной Европе посредством Варшавского пакта, этот номинально существовавший союз крепился только принуждением. Одновременно Кремль делал все, что от него зависело, чтобы помешать процессу консолидации Запада, путем подпитывания партизанской войны в Греции и поощрения массовых выступлений западноевропейских коммунистических партий, особенно во Франции и в Италии.

Американские руководители знали, что им обязательно следует противостоять дальнейшей советской экспансии. Но национальная традиция вынуждала их искать оправдание противостоянию, беря за основу что угодно, только не призыв к сохранению традиционного равновесия сил. Поступая так, американские руководители н лицемерили. Когда они наконец осознали, что идея Рузвельта относительно «четыре полицейских» не может быть воплощена в жизнь, они предпочли истолковывать э как временное отступление на пути к изначально гармоничному мировому порядку-Тут они столкнулись с вызовом философского свойства. Была ли советская неуступчивость просто преходящей фазой, которую Вашингтону следует переждать? А МРУ американцы, как уже намекал вице-президент Генри Уоллес, непроизвольно выз вают у Советов параноидальные ощущения, не будучи в состоянии адекватно доне свои мирные намерения до Сталина? Действительно ли Сталин отвергает послево ное сотрудничество с самой сильной нацией в мире? Неужели он не хочет быть ДРУ гом Америки?

Пока в высоких политических сферах Вашингтона рассматривались все эти волр сы, прибыл документ, составленный одним из экспертов по России, неким Джордж Кеннаном, дипломатом сравнительно невысокого ранга из американского посоль в Москве, причем этот документ стал философской и концептуальной базой оСМЪ^ ления сталинской внешней политики. Этот один из редких докладов из посоЛЬС ' которому было суждено изменить взгляд Вашингтона на мир, стал известен «длинная телеграмма»1. Кеннан настаивал на том, что Соединенным Штатам следу^ перестать винить самих себя за советскую неуступчивость, ибо истоки совет ^ внешней политики находятся внутри самой советской системы. По существу, нас ^ вал он, советская внешняя политика представляет собой сплав идеологического мунистического рвения и давнего экспансионизма времен царизма.

Успехи и горести политики «сдерживания»

Согласно "Кеннану, сталинский подход к миру насквозь идеологичен. Сталин рассматривает западные капиталистические державы как изначально враждебные коммунизму. Трения между Советским Союзом и Америкой, таким образом, не проистекают из какого-либо недопонимания или нечеткости контактов между Вашингтоном и Москвой, но являются органическим следствием восприятия Советским Союзом внешнего мира:

«В этой [коммунистической] догме, изначально покоящейся на альтруизме цели, они находят оправдание своему инстинктивному страху перед внешним миром, диктатуре, без которой не знают, как управлять, жестокостям, от которых не осмеливаются воздержаться, жертвам, которые вынуждены требовать. Во имя марксизма, применяя свой метод и тактику, они пренебрегли всеми без исключения этическими ценностями. Сегодня они не могут обойтись без этого. Это фиговый листок, свидетельствующий об их моральной и интеллектуальной респектабельности. Без него они бы стояли перед лицом истории в лучшем случае как всего лишь последние в длинном ряду сменяющих друг друга жестоких и никчемных российских правителей, которые безудержно толкали свою страну к новым высотам военной мощи, чтобы гарантировать внешнюю безопасность своих внутренне слабых режимов...»2

С незапамятных времен, утверждал Кеннан, цари стремились расширить свои владения. Они старались подчинить себе Польшу и превратить ее в зависимое государство. Они рассматривали Болгарию как составную часть российской сферы влияния. Они также рвались овладеть незамерзающим портом на Средиземном море, обеспечивающим контроль над черноморскими проливами.

«В основе невротического восприятия Кремлем мировых событий лежит традиционное и инстинктивное русское чувство неуверенности в собственной безопасности. Первоначально это была неуверенность мирного, земледельческого народа, пытающегося выжить на открытых равнинных пространствах в непосредственной близости от воинственных кочевых племен. На это, по мере того как Россия вступала в контакт с экономически передовым Западом, стал накладываться страх пе-РеД более компетентными, более могущественными, более высокоорганизованными сообществами. Такой вид неуверенности в собственной безопасности скорее характерен не для русского народа, а для русских властей; ибо последние не могли не ощущать, что их правление относительно архаично по форме, хрупко и искусственно в своем психологическом обосновании и не способно выдержать сравнение или сопоставление с политическими системами западных стран. По этой причине они всегда боялись иностранного проникновения, опасались прямого Контакта западного мира с их собственным, опасались последствий того, что русские узнают правду о внешнем мире, а иностранцы узнают все об их внутренней Изни. И они привыкли искать безопасность не в союзе или взаимных компромиссах с соперничающей державой, а в терпеливой, но смертельной борьбе на полное ее уничтожение»3.

Именно таковы, настаивал Кеннан, и были стоящие перед Советским Союзом цели, и никакие американские льстивые увещевания их не изменят. Америке, утверждал Кеннан, надлежит быть готовой к длительной борьбе; цели и философские принципы Уединенных Штатов и Советского Союза непримиримы.

Дипломатия

Первое систематизированное представление о новом подходе воплотилось в меморандуме Государственного департамента, переданном комитету по связи с правительственными учреждениями 1 апреля 1946 года. Составленный служащим государственного департамента X. Фрименом Мэтьюзом, этот меморандум представляет собой попытку перевести в основном философские наблюдения Кеннана в план оперативной внешнеполитической деятельности. Впервые американский политический документ трактует разногласия с Советским Союзом как врожденное свойство советской системы. Москву следует убедить «в первую очередь дипломатическими средствами, а если придется, то и при помощи военной силы, коль это будет рекомендовано аналитически, в том, что ее нынешний внешнеполитический курс может привести Советский Союз только к катастрофе».

Означали ли столь смелые слова, высказанные менее чем через год по окончании второй мировой войны, что Соединенные Штаты встанут на защиту каждой находящейся под угрозой территории по всему обширному периметру советских границ? Ме-тьюз отступает перед собственной смелостью и добавляет два предварительных условия. Америка, утверждает он, господствует на море и в воздухе; Советский Союз не имеет себе равных на суше. Обращая внимание на «нашу военную неэффективность на огромных пространствах евразийских земель», меморандум Мэтьюза ограничивает использование силы теми районами, где мощь «советских войск может быть встречена оборонительным противодействием военно-морских, амфибийных и военно-воздушных сил США и их потенциальных союзников»5. Второе предварительное условие исключает односторонние действия: «Устав Организации Объединенных Наций предоставляет наилучшие и наиболее неуязвимые средства, с помощью которых США могут воплотить в жизнь свое противодействие советской физической экспансии»6.

Но где же могут быть выполнены эти два предварительных условия? Документ Мэтьюза оговаривает, что следующие страны или территории могут стать зонами риска: «Финляндия, Скандинавия, Восточная, Центральная и Юго-Восточная Европа, Иран, Ирак, Турция, Афганистан, Синьцзян и Маньчжурия»7. Беда заключалась в том, что ни одно из этих мест не находилось в пределах досягаемости соответствую' щих американских сил. Демонстрируя продолжающуюся переоценку Америкой возможностей Великобритании, меморандум взывает к ней, чтобы возложить на нее ту самую роль регулятора, которую американские лидеры столь рьяно отрицали в принципе еще несколькими годами ранее (см. гл. 16):

«Если Советской России придется отказывать в праве на гегемонию в Европе, Великобритании надлежит сохранять за собой роль главной державы Западной Европы в экономическом и военном отношении. Вследствие этого США... должны оказать всевозможную политическую, экономическую и, в случае необходимости, военную поддержку Соединенному Королевству в рамках Организации Объединенных Наций.-»

Меморандум Мэтьюза не поясняет, каким образом стратегическая досягаемость Великобритании превышает аналогичные возможности Соединенных Штатов.

Второе условие выполнить не легче. За свою короткую и пустую жизнь Лига наЦЙ чрезвычайно мало преуспела в организации коллективных действий против велико державы. Вдобавок страна, которая обозначена в меморандуме Мэтьюза как главны носитель угрозы безопасности, является членом Организации Объединенных Нации

Успехи и горести политики «сдерживания»

обладает правом вето. Если Организация Объединенных Наций будет играть пассивную роль, а Соединенные Штаты не смогут реализовать свои планы, то предполагаемая роль Великобритании сведется к выполнению функций временной затычки.

Кларк Клиффорд, получив одно из первых заданий за время своей продолжительной и замечательной карьеры президентского советника, снял двусмысленности и ограничения меморандума Мэтьюза. В совершенно секретном докладе от 24 сентября 1946 года Клиффорд придерживался мнения, что Кремль сможет кардинально изменить свою политику только при наличии противовеса советской мощи: «Основной сдерживающей силой для советского нападения на Соединенные Штаты или для нападения на те районы мира, которые жизненно важны для нашей безопасности, явится военная мощь данной страны».

Теперь это уже стало расхожим местом, но Клиффорд использовал это как точку опоры, отталкиваясь от которой, провозглашал глобальную миссию Америки по обес-• печению безопасности, охватывающую «все демократические страны, для которых СССР может представлять угрозу или опасность любого вида»10. Неясно, что имелось в виду под «демократическими». Ограничивал ли подобный термин оборонные обязательства Америки одной лишь Западной Европой, или это был термин вежливости, применимый к любой угрожаемой зоне и требующий от Соединенных Штатов одновременной защиты джунглей Юго-Восточной Азии, пустынь Ближнего Востока и густонаселенной Центральной Европы? Со временем последняя интерпретация стала преобладающей.

Клиффорд отрицал какое бы то ни было сходство между нарождающейся политикой сдерживания и традиционной дипломатией. С его точки зрения, советско-американский конфликт был вызван не столкновением национальных интересов — что по своей сути могло бы стать предметом переговоров, — но моральной ущербностью советского руководства. Поэтому задачей американской политики было не столько восстановление равновесия сил, сколько трансформация советского общест-а' ^ак же как в 1917 году Вильсон возлагал ответственность за необходимость объявления войны Германии на кайзера, а не говорил об угрозе американской безопасности со стороны Германии, так и Клиффорд считал источником напряженности «небольшую правящую клику, а не советский народ»". Для того чтобы заключение Объемлющего советско-американского соглашения оказалось возможным, требовались существенная перемена образа мыслей советского руководства и, возможно, появление новой группы лидеров. В какой-то критический момент эта новая группа может «выработать вместе с нами новое справедливое и равноправное урегулирова-ие> когда поймет, что мы слишком сильны, чтобы нас можно было разбить, и в до-аточной мере преисполнены решимости, чтобы нас можно было запугать».: • пи Клиффорд, ни кто-либо из появившихся позднее американских государствен-w деятелей, вовлеченных в дискуссию по поводу «холодной войны», не выдвигал ^онкретных условий для окончания конфронтации или начала процесса, который мог привести к переговорам на эту тему. Пока Советский Союз сохранял свою идеоло-ю, переговоры считались бессмысленными. После перемены образа мыслей урегу-№ Р0вание Достигалось бы почти автоматически. В каждом из этих случаев предвари-ьная выработка условий подобного урегулирования сковывала бы американскую

Дипломатия

свободу действий — точно такой же аргумент выдвигался во время второй мировой войны, чтобы избежать дискуссий по послевоенному устройству мира.

Теперь, у Америки была концептуальная основа для оправдания практического противодействия советскому экспансионизму. С конца войны советский нажим осуществлялся согласно историческим российским стереотипам. Советский Союз контролировал Балканы (за исключением Югославии), а в Греции разгоралась партизанская война, поддерживаемая с базы в коммунистической Югославии и просоветской Болгарии. Предъявлялись территориальные претензии Турции одновременно с запросом на предоставление Советскому Союзу баз в проливах примерно в том же ключе, в каком 25 ноября 1940 года были предъявлены Сталиным требования Гитлеру (см. гл. 14).

Едва окончилась война, Великобритания стала поддерживать как Турцию, так и Грецию и в экономическом, и в военном отношении. Зимой 1946/47 года правительство Эттли проинформировало Вашингтон, что более не может нести это бремя, Трумэн был готов принять на себя роль Великобритании по сдерживанию русского, продвижения в Средиземноморье, но ни американская общественность, ни Конгресс не в состоянии были понять традиционную британскую геополитическую обязанность. Сопротивление советскому экспансионизму должно было проистекать из принципов, строго базирующихся на американском подходе к вопросам внешней политики.

Этот императив стал очевиден на ключевой по значению встрече 27 февраля 194 года в Овальном кабинете. Трумэн, государственный секретарь Маршалл и заместитель государственного секретаря Дин Ачесон пытались убедить делегацию Конгресса, возглавляемую сенатором-республиканцем от штата Мичиган Артуром Ванденбергом в исключительной важности помощи Греции и Турции, что было непростым предприятием, поскольку традиционно изоляционистские республиканцы контролировали обе палаты Конгресса.

Маршалл начал с бесстрастного анализа, очерчивающего связь между предлагаемым программами помощи и американскими интересами. Результатом было стереотипное ворчание на тему «вытаскивания британских каштанов из огня», безнравственност равновесия сил и обременительности помощи зарубежным странам. Осознавая, что министрация вот-вот проиграет дело, Ачесон шепотом спросил Маршалла, будет ли о вести борьбу в одиночку или допустит выступление кого-либо еще на своей стороне, когда Ачесону дали слово, тот начал, как выразился один из помощников, «выдергив все заглушки». Ачесон храбро обрисовал собравшимся перспективы сурового и мрач го будущего, когда силы коммунизма наверняка возьмут верх:

«В мире останутся только две великие державы... Соединенные Штаты и Сов ский Союз. Мы дошли до той точки, когда создавшаяся ситуация имеет паралл лишь в античных временах. Со времен противостояния Рима и Карфагена на земле было такой поляризации сил... Для Соединенных Штатов принятие мер по усилени ^ стран, которым угрожает советская агрессия или коммунистический заговор... Рав сильно защите самих Соединенных Штатов — равносильно защите свободы как так

„13

вой». я

Когда стало ясно, что Ачесону удалось тронуть сердца делегации, администраи могла рассчитывать на принципиальное одобрение мероприятия. С этого моме

Успехи и горести политики «сдерживания»

программа помощи Греции и Турции рисовалась, как часть глобальной схватки между демократией и диктатурой. И когда 12 марта 1947 года Трумэн выступил с.доктриной, которая позднее стала называться его именем, он опустил стратегический аспект аче-соновского анализа и заговорил в традиционных рамках вильсонианства по поводу борьбы между двумя образами жизни:

■ «Один образ жизни базируется на воле большинства и определяется свободными институтами, представительным правительством, свободными выборами, тарантиями личной свободы, свободы слова и вероисповедания и свободы от политического угнетения. Второй образ жизни целиком основывается на воле меньшинства, насильственно навязываемой большинству. Она имеет в своей основе террор и угнетение, контролируемые прессу и радио, заранее просчитанные выборы и подавление личных свобод»14.

Более того, при защите независимых стран Соединенные Штаты действовали от имени демократии и мирового сообщества, даже если советское вето мешало формальной санкции Организации Объединенных Наций: «Оказывая помощь свободным и независимым нациям отстаивать свою свободу, Соединенные Штаты будут проводить в жизнь принципы Устава Организации Объединенных Наций»15.

Если бы советские руководители лучше знали американскую историю, они бы поняли грозную суть того, о чем говорил президент. «Доктриной Трумэна» Америка бросила перчатку в моральном смысле, с «Realpolitik» в том виде, в котором Сталин понимал ее лучше всего, было покончено раз и навсегда, и взаимное согласование Уступок заведомо исключалось. С той поры разрешением конфликта могли быть только перемена в советских устремлениях либо крах советской системы, а то и оба обстоятельства, вместе взятые.

Трумэн провозгласил свою доктрину как «политику Соединенных Штатов в поддержку свободных народов, которые противостоят попыткам порабощения вооруженным меньшинством или давлению со стороны»'6. Само собой разумеется, это вызвало двухстороннюю критику интеллектуалов: одни протестовали на том основании, что Америка защищает страны, недостойные в моральном плане; другие возражали на ^м основании, что Америка связывает себя обязательствами защищать сообщества, не важно, свободные или нет, которые не имеют жизненно важного значения для ^опасности Америки. Эта двусмысленность так и не исчезла, открыв дорогу дебатам на тему американских целей и задач в почти каждом из кризисов, которые не стихают 0 °ей день. С той поры американская внешняя политика вынуждена лавировать Между теми, кто клеймит ее за аморализм, и теми, кто критикует ее за переход через Рамки национальных интересов посредством крестоносного морализаторства.

Когда по существу речь пошла не больше не меньше, как о судьбах демократии, МеРика покончила с ожиданием фактического возникновения гражданских войн, как это было в Греции; в американском национальном характере заложено стремление отыскать противодействие злу. 5 июня, менее чем через три месяца после провозглашения «доктрины Трумэна», государственный секретарь Маршалл во время обра-"К-Ния по случаю присуждения ученых степеней в Гарварде сделал именно это, когда 0&ьявил о принятии Америкой на себя задачи искоренения социальных и экономических предпосылок, понуждающих к агрессии. Америка поможет восстановлению Ев-

Дипломатия

ропы, объявил Маршалл, чтобы избежать «политических беспорядков» и «отчаяния», чтобы восстановить мировую экономику и поддерживать свободные институты, Поэтому «любое правительство, выражающее желание оказать содействие в выполнении этой задачи, встретит, как я уверен, полнейшее сотрудничество со стороны правительства Соединенных Штатов». Иными словами, участие в «плане Маршалла» было открыто даже для правительств советской сферы влияния — намек этот тотчас же нашел отклик в Варшаве и Праге, за которым последовал сокрушительный удар со стороны Сталина.

Вставшие на платформу социальной и экономической реформы, Соединенные Штаты объявили, что будут выступать не только против любого правительства, но и против любой организации, которая станет препятствовать процессу европейского восстановления. Маршалл конкретно определил их как коммунистические партии и прикрывающие их организации: «...Правительства, политические партии и группировки, стремящиеся увековечить человеческие страдания, чтобы извлечь из этого политическую или иную выгоду, встретятся с противодействием Соединенных Штатов».

Только столь идеалистическая, столь готовая к освоению неизведанных пространств, столь относительно неопытная страна, как Соединенные Штаты, могла выдвинуть план глобального экономического возрождения на базе одних лишь собственных ресурсов. И всего лишь намек на подобную перспективу вызвал общенациональную поддержку, которая станет опорой поколения «холодной войны» вплоть до окончательной в ней победы. Программа экономического восстановления, заявил государственный секретарь Маршалл, будет «направлена не против какой-либо страны или доктрины, но против голода, нищеты, отчаяния и хаоса»19. И точно так же, как и при провозглашении Атлантической хартии, глобальный крестовый поход против голода и отчаяния американцам более импонировал, чем призыв к защите насуш-ных интересов страны или восстановление равновесия сил,

В итоге всех этих более или менее разрозненных инициатив возник документ, ко торый на протяжении жизни более чем одного поколения послужит библией политики «сдерживания». Все различные направления американской послевоенной мысли были сведены воедино в этой исключительной по содержанию статье, опубликованной в журнале «Форин аффэарз» в номере за июль 1947 года. Хотя под ней стоял анонимная подпись «Икс», автором ее, как выяснилось позднее, оказался Джордж • Кеннан, тогда уже руководитель аппарата политического планирования государстве ного департамента. Из тысяч статей, написанных после окончания второй миров войны, кеннановские «Истоки советского поведения» представляют собой соверш но особое явление. Эта, написанная ясным языком, наполненная страстной аргум тацией, литературная адаптация кеннановской «длинной телеграммы» поднимает просы советского вызова до уровня философии истории.

Дата добавления: 2015-08-10