Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Дипломатия 42 страница

Дипломатия 31 страница | Дипломатия 32 страница | Дипломатия 33 страница | Дипломатия 34 страница | Дипломатия 35 страница | Дипломатия 36 страница | Дипломатия 37 страница | Дипломатия 38 страница | Дипломатия 39 страница | Дипломатия 40 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Ко времени появления статьи Кеннана советская неуступчивость стала обШ местом инструктивно-политических документов. И весомым вкладом Кеннана ст объяснение того, почему враждебность к демократическим странам являлась неоть лемой частью советского внутреннего устройства и почему советские государственнь структуры невосприимчивы к западной политике умиротворения.

Успехи и горести политики «сдерживания»

Трения с внешним миром — изначальное свойство коммунистического мировоззрения и, что самое главное, существенная составляющая внутреннего функционирования советской системы. Внутри страны единственной организованной группой является только партия, а остальное общество раздроблено на рудиментарные массы. Таким образом, непримиримая враждебность Советского Союза к внешнему миру проистекает из попытки приспособить международные дела к ритму внутренней жизни. Главной концепцией советской политики является требование «удостовериться в том, что ей удалось заполнить каждую трещину и щель, доступную ей в пространстве мировой мощи. Но если на ее пути окажутся непроходимые препятствия, она философски смиряется с их существованием и приспосабливается к ним... В советской психологии нет ни малейшего намека на представление, что та или иная цель обязана быть достигнута в любое конкретно заданное время»2.

Советскую стратегию можно победить лишь при помощи «политики твердого сдерживания, предназначенной для противодействия русским при помощи всегда имеющейся в наличии противостоящей силы в любой точке, где появляются признаки покушения на интересы мирного и стабильного мира».

Как и в почти всех внешнеполитических документах того времени, в статье Кен-чана, за подписью «Икс», отсутствует разработка постановки конкретных дипломатических целей. Обрисованное им представляет собой вековую американскую мечту, пусть даже описанную более возвышенным языком и изображенную с гораздо большей проницательностью, чем это сделал бы любой его современник, о достижении мира путем обращения противника в свою веру. Зато Кеннан отличался от всех прочих экспертов тем, что описал механизм, посредством которого рано или поздно, в Результате той или иной силовой схватки, советская система фундаментально трансформируется. Поскольку у этой системы никогда не было «законного» порядка передачи власти, Кеннан полагал возможным, что в какой-то момент различные соискатели верховной власти «смогут спуститься в недра политически незрелых и неопытных масс, чтобы найти у них поддержку своим определенным требованиям. И если это когда-либо случится, то отсюда будут проистекать невероятные последствия для коммунистической партии: ибо членство в ней в широком плане основывается на железной дисциплине и повиновении, а не на искусстве компромисса и взаимного приспособления... Если вследствие указанного произойдет что-либо, что разрушит единство ПаРтии и эффективность ее как политического инструмента, Советская Россия за одну ночь из одного из самых сильных национальных сообществ превратится в одно из самых слабых и жалких»22.

Ни одно из документальных предвидений не оказалось столь точным и соответствующим реальному положению вещей после прихода к власти Михаила Горбачева; И теперь, после полнейшего краха Советского Союза, было бы ненужной придиркой заявлять о том, какую сногсшибательную задачу поставил Кеннан своему народу. Ибо °н возложил на Америку противодействие советскому давлению в течение неопределенного срока на обширных пространствах, вобравших в себя культуру Азии, Ближне-го и Среднего Востока и Европы. Более того, Кремль свободно выбирал для себя точки атаки, предпочтительно там, где, по его расчетам, он получит наибольшую выгоду. в продолжение последующих кризисов задачей американской политики считалось со-

Дипломатия

хранение статус-кво, чтобы совокупными усилиями обеспечить окончательный крах коммунизма лишь после продолжительной серии внешне незавершенных конфликтов. Когда столь умудренный опытом наблюдатель, как Джордж Кеннан, отвел своему обществу такую глобальную, жесткую и в то же время динамичную роль, он совершенно справедливо положился на национальный оптимизм и ничем не омраченное чувство уверенности американцев в себе.

Эта непреклонная, даже героическая доктрина вечной борьбы призвала американский народ к бесконечным схваткам по правилам, отдававшим инициативу противнику и сводящим роль Америки к усилению стран, уже стоящих на разделительной черте, — поведение, типичное для политики сфер влияния. Отвергая переговоры как таковые, политика «сдерживания» потеряла драгоценное время в период величайшего относительного могущества Америки, обладавшей атомной монополией. И вот, еще на стадии «сдерживания» — позицию силы надо было еще создать, —«холодная война» оказалась милитаризированной и насыщенной ложными и неточными представлениями об относительной слабости Запада.

Обращение Советского Союза в истинную веру становилось, таким образом,1 конечной политической целью; стабильность могла возникнуть только тогда, когда будет изгнано зло. И не случайно статья Кеннана заканчивалась ораторским пассажем, призывающим миролюбивых соотечественников оценить такую добродетель, как терпение, и осмысливать собственную роль в международных делах как испытание достоинства собственной страны.

«Вопрос советско-американских отношений является, по существу, испытанием того, достойны ли Соединенные Штаты быть во всех отношениях нацией среди наций... Мыслящий наблюдатель русско-американских отношений не станет жаловаться в связи с тем, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Он скорее будет в определенной степени благодарен Провидению за наличие столь жестокого вызова, поставившего безопасность нации в зависимость от того, сможет ли она сплотиться и принять на себя обязанности морально-политического лидерства, явно предназначенные для нее историей»23.

Одной из бросающихся в глаза черт столь благородного заявления является его крайняя двусмысленность. Оно возлагает на страну глобальную миссию, но делает задачу столь сложной, что Америке грозит буквально разорваться на части, если она попытается ее исполнить. И все же сама амбивалентность сдерживания, похоже, явилась мощным стимулом американской политики. Хотя в дипломатическом плане политика «сдерживания» по отношению к Советскому Союзу являлась изначально пассивной, она вызвала к жизни недюжинные творческие силы, когда дело дошло Д° создания «позиции силы» в военной и экономической областях. Это произошло по тому, что политика «сдерживания» вобрала в себя уроки и представления, извлеченные из двух наиболее важных испытаний предшествующего поколения американцев! «новый курс» показал правильность представления о том, что угрозы политическо стабильности проистекают в первую очередь из разрыва между экономическими и политическими ожиданиями и реальностью, и потому возник «план Маршалла»; втор мировая война научила Америку тому, что наилучшей защитой от агрессии являете^ наличие преобладающих сил и готовность их использовать, и потому возник Атлант

Успехи и.горести политики «сдерживания»

ческий пакт. «План Маршалла» был предназначен для того, чтобы дать Европе возможность экономически встать на ноги. Организация Северо-Атлантического пакта (НАТО) обязана была проследить за ее безопасностью.

НАТО был первым в истории Америки военным союзом, в который она вступила в мирное время. Непосредственным толчком создания пакта послужил коммунистический переворот в Чехословакии в феврале 1948 года. После провозглашения «плана Маршалла» Сталин усилил коммунистический контроль над Восточной Европой. Он стал относиться жестко, если не параноидально, к вопросам верности восточноевропейских стран Москве. Старые коммунистические лидеры, заподозренные в наличии У них даже намека на национальные чувства, были подвергнуты чисткам. В Чехословакии в результате свободных выборов коммунисты оказались самой сильной партией и контролировали правительство. Но и этого Сталину было недостаточно. Избранное правительство было свергнуто, а некоммунист, министр иностранных дел Ян Маса-Рик, сын основателя Чехословацкой республики, разбился насмерть, выпав из окна кабинета, наверняка после того, как его оттуда вытолкнули коммунистические палачи. В Праге установилась коммунистическая диктатура.

Вторично на протяжении одного десятилетия Прага стала символом сопротивления тоталитаризму. Точно так же, как оккупация Праги нацистами стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Великобритании в 1939 году, коммунистический переворот через девять лет после этого заставил Соединенные Штаты и демократии Западной Европы объединиться, чтобы предотвратить повторение подобного в любой из европейских стран.

Зверская жестокость чешского переворота вызвала к жизни опасения, что Советы могут организовать такого же рода захват власти в других местах — к примеру, содействовать насильственному захвату власти коммунистами, признать новое коммунистическое правительство и поддержать его при помощи военной силы. Поэтому в апреле 948 года ряд европейских стран объединился в Брюссельский пакт — оборонительный пакт, имеющий целью противодействовать любым попыткам свергнуть силой демократические правительства. Однако все анализы соотношения сил показывали, что ападная Европа не обладает достаточной мощью, чтобы отразить советское нападение. Так возникла организация Северо-Атлантического пакта, посредством которой Берика привязывалась к обороне Западной Европы. НАТО явился беспрецедентным Уклонением от обычной американской внешней политики: американские и канад-кие войска подключились к европейским армиям под международным командовани-м НАТО. Результатом стала конфронтация между двумя военными союзами и появление двух сфер влияния на протяжении всей разграничительной линии в Центральной Европе.

В Америке, однако, этот процесс воспринимался не так. Вильсонианство было еще Тишком сильным, чтобы позволить Америке называть союзом любую организацию, ^Щищающую статус-кво в Европе. Каждый из представителей администрации РУмэна лез из кожи вон, чтобы показать различие между НАТО и коалицией традиционного типа, создаваемой для защиты равновесия сил. С учетом провозглашенного Ринципа создания «позиции силы» это требовало весьма обширной изобретатель-Ости. Но представители администрации оказались на уровне поставленной задачи.

Дипломатия

Когда Уоррен Остин, бывший сенатор, ставший послом в Организации Объединенных Наций, давал показания от имени НАТО в сенатском комитете по международным делам в апреле 1949 года, он справился с этой проблемой, объявив равновесие сил мертвым:

«Старый ветеран, принцип равновесия сил, получил полную отставку, как только была образована Организация Объединенных Наций. Взятые на себя народами, входящими в Организацию Объединенных Наций, обязательства объединять свои усилия в международном сотрудничестве ради сохранения мира и безопасности во всем мире и принимать в этих целях эффективные меры коллективной безопасности, ввели в официальную практику категорию накопления преобладающих сил ради мира. Так ушел в прошлое наш старый знакомый — принцип равновесия сил».

Сенатский комитет по иностранным делам с радостью воспринял эту концепцию, Большинство свидетелей, выступавших от имени Атлантического союза, в значительной степени заимствовали свою аргументацию из подготовленного государственным департаментом документа, озаглавленного: «Различия между Северо-Атлантическим пактом и традиционными военными союзами»25. Этот исключительный в своем роде документ претендовал на анализ в историческом плане семи союзов, начиная с первой половины XIX века — от Священного союза 1815 года вплоть до нацистско-советского пакта. 1939 года. Вывод гласил, что Северо-Атлантический пакт отличается от них всех «и буквой и духом». В то время как «большинство традиционных союзов клятвенно отвергали агрессивные или экспансионистские намерения», цели их часто отличались от чисто оборонительных.

Поразительно, но документ, составленный государственным департаментом, утверждал, что НАТО задуман вовсе не для того, чтобы защищать статус-кво в Европе, — последнее, безусловно, для союзников Америки явилось бы открытием. Там говорилось, что для Атлантического союза важен принцип, а не территория; он не отвергает изменений, а лишь противодействует применению силы для совершения подобных измене ний. Из сделанного государственным департаментом анализа вытекало, что Северо-Атлантический пакт «не направлен ни против кого конкретно; он направлен исключительно против агрессии как таковой. Он не преследует цели повлиять на изменен „равновесия сил", но создан, чтобы сохранить „равновесие принципов"». Документ восхвалял как Северо-Атлантический пакт, так и одновременно с ним подписаннь «Пакт Рио» по поводу защиты Западного полушария и полагал, что они являютс «дальнейшим развитием концепции коллективной безопасности», тем самым предв°^ хищая утверждение председателя сенатского комитета Тома Коннелли, что этот пакт -не военный союз, а «союз против войны как таковой»26.

Ни один студент исторического факультета не получил бы за подобный ан проходной балл. Исторически в союзных договорах редко упоминались страны, пр тив которых эти союзы были направлены. Вместо этого там оговаривались услов i при которых союзные обязательства вступали в силу, — что и имелось налицо в е ро-Атлантическом пакте. Поскольку в 1949 году единственным потенциальным агр сором в Европе был Советский Союз, то по сравнению с прошлым называть ко кретные страны было еще меньше нужды. А настоятельные утверждения о том, Соединенные Штаты защищают принцип, а не территорию, всегда были квинтэсс

Успехи и горести политики «сдерживания»

цией американского политического мышления, хотя вряд ли подобное заявление могло бы успокоить страны, как огня боявшиеся советской территориальной экспансии. Утверждение же, будто Америка выступает только против силовых преобразований, а не против перемен как таковых, было в равной степени дымовой завесой и источником тревоги; в продолжение всей истории Европы вряд ли возможно насчитать значительное количество территориальных изменений, произведенных не при помощи силы, если таковые вообще имели место.

Тем не менее мало какой из документов государственного департамента был встречен со столь единодушным одобрением со стороны обычно преисполненного подозрительности сенатского комитета. Сенатор Коннелли неутомимо развивал выдвинутый администрацией тезис, будто бы смыслом НАТО является противодействие самой концепции агрессии, а не какой-либо конкретной нации. Примером безграничного энтузиазма со стороны Коннелли может служить выдержка из свидетельских показаний государственного секретаря Дина Ачесона.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (сенатор Коннелли). Итак, господин секретарь, вы заявили достаточно четко — повторение этих слов никому не повредит, — что данный договор не направлен против какой-либо из наций конкретно. Он направлен лишь против любой из наций, или любой из стран, которая готовит или реально осуществляет вооруженную агрессию против подписавших пакт договаривающихся сторон. Это верно?

СЕКРЕТАРЬ АЧЕСОН. Это верно, сенатор Коннелли. Он не направлен против какой-либо страны; он направлен только против вооруженной агрессии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Иначе говоря, если какая-либо нация, не являющаяся участником договора, не предполагает, не задумывает и не осуществляет агрессию или вооруженное нападение по отношению к другой нации, ей нечего опасаться данного договора.

СЕКРЕТАРЬ АЧЕСОН. Совершенно точно, сенатор Коннелли, и мне представляется, что если какая-либо из стран утверждает, что этот договор направлен против нее, ей следует припомнить библейскую притчу о том, как человек, чувствующий за собой вину, бежит, хотя его никто не преследует27.

И едва комитет проникся тем, как подается данный вопрос, Коннелли практически сам начинает свидетельствовать от имени всех прочих свидетелей, как, к примеру, это имело место во время обмена репликами с министром обороны Луисом Джонсоном.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. По существу, этот договор не является ни,в каком смысле во-енным союзом общего характера. Он ограничивает себя защитой против вооруженно-го нападения.

МИНИСТР ДЖОНСОН. Верно, сэр.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это полностью противоречит самому принципу военного союза.

СЕНАТОР ТАЙДИНГС. Он исключительно оборонительный.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Он исключительно оборонительный. Это мирный союз, если вообще кто-либо желает пользоваться словом «союз».

МИНИСТР ДЖОНСОН. Мне нравится ваш язык.

Дипломатия

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это союз против вооруженного нападения, это союз против войны, и в договоре отсутствуют какие бы то ни было существенные признаки основополагающих обязательств, характерных для военного союза в том виде, в котором мы вообще представляем себе военный союз; это верно?

МИНИСТР ДЖОНСОН. Именно так, сэр28.

Иными словами, Атлантический союз, не будучи на самом деле союзом, претендовал на некую моральную универсальность. Он объединял мировое большинство, противостоящее беспокойному меньшинству. В какой-то степени роль Атлантического союза сводилась к тому, чтобы действовать до тех пор, пока Совет Безопасности Организации Объединенных Наций не «примет меры, необходимые для восстановления мира и безопасности»29.

Дин Ачесон был в высшей степени умудренным опытом государственным секретарем, который знал, что к чему. Можно представить себе, как сардонически он усмехался про себя, когда председатель сенатского комитета поучал его по его же собственной шпаргалке. Ачесон ясно и отчетливо представлял себе, что следует делать, чтобы сохранить равновесие сил, свидетельством чему являются проводимые им тонкие наблюдения аналитического характера по конкретным геостратегическим вопросам. Но одновременно он был в достаточной мере американцем с точки зрения подхода к собственной дипломатической деятельности и не сомневался, что если Европу оставить вариться' в собственном соку, то вместо равновесия сил налицо будет хаос, а для того, чтобы понятие равновесия сил приобрело хоть какую-то значимость для американцев, надо было заложить в него некий более возвышенный идеал. В речи, произнесенной перед Ассоциацией выпускников Гарвардского университета, уже по прошествии значительного времени с момента ратификации договора, Ачесон все еше продолжал защищать Атлантический союз в типично американской манере, заявляя, что это новый подход к международным делам:

«Он поднял международное сотрудничество на новую высоту в целях поддержания мира, в целях дальнейшего утверждения прав человека, в целях поднятия уровня жизни и в целях достижения уважительного отношения к принципу равноправия и самоопределения народов»31.

Короче говоря, Америка охотно отдавала должное Атлантическому союзу, но не соглашалась открыто называть его союзом. Она готова была включиться в освященную историей политику коалиций при условии, что такого рода действия можно было бы оправдать в рамках доктрины коллективной безопасности, которую впервые, в качестве альтернативы системе союзов, выдвинул еще Вильсон. Таким образом, европейская система равновесия сил была возрождена к жизни при помощи американской риторики.

Огромную роль для Атлантического союза сыграло, пусть даже почти не замече ■ ное американской публикой, создание Федеративной Республики Германии посредством слияния американской, британской и французской оккупационных зон. К-0" нечно, появление этого нового государства означало, по существу, отказ от труд0 Бисмарка, ибо на неопределенный срок Германия становилась разделенной. Однако само существование Федеративной Республики Германии становилось непрекР3" щающимся вызовом советскому присутствию в Центральной Европе, поскольку ф

Успехи и горести политики «сдерживания»

деративная Республика не собиралась признавать коммунистическое восточногерманское советское государство (созданное Советами из своей зоны оккупации). На протяжении двух десятилетий Федеративная Республика отказывалась признавать то, что стало называться Германской Демократической Республикой, и угрожала разрывом дипломатических отношений с любой страной, которая ее признает. После 1970 года Федеративная Республика отступила от так называемой «доктрины Хальштейна» и установила дипломатические отношения с восточногерманским сателлитом, не отказываясь, однако, от претензий выступать.от имени всего немецкого населения.-

Решительность, с которой Америка бросилась заполнять вакуум силы в Европе, удивила даже самых ревностных сторонников политики «сдерживания». «Я не мог даже подумать, — позднее рассуждал Черчилль, — когда 1944 год подходил к концу, что не пройдет и двух лет, как государственный департамент, поддержанный преобладающей массой американской общественности, не только примет и начнет осуществлять заложенный нами курс, но и осуществит смелые и дорогостоящие мероприятия, даже военного характера, чтобы он принес свои плоды»32.

Через четыре года после безоговорочной капитуляции держав «оси» международный порядок был во многом сходен с периодом перед самым началом первой мировой войны: имело место наличие двух жестко организованных союзов при весьма ограниченном пространстве для дипломатического маневра, но на этот раз в масштабе всего земного шара. Было, правда, одно отличие кардинального характера: союзы перед началом первой мировой войны сплачивало опасение каждой из сторон, как бы перемена партнерства любым из членов союза не привела к краху сооружения, которое как бы обеспечивало их безопасность. Иными словами, наиболее воинственный из партнеров получал возможность толкать всех остальных в пропасть. Во время «холодной войны», однако, каждый из союзов возглавлялся сверхдержавой, без которой союз в значительной степени не мог существовать и которая в достаточной степени была заинтересована в т°м, чтобы сдерживать риск вовлечения мира в войну со стороны любого из своих союзников. А наличие ядерного оружия исключало иллюзии 1914 года относительно т°го, что война якобы может быть короткой и безболезненной.

Американское руководство союзом гарантировало то, что новый международный ПоРядок можно будет оправдать моральными, а то и духовно-провидческими катего-Р ями. Американские лидеры шли на жертвы и лишения, беспрецедентные для коа-иции мирного времени, во имя фундаментальных ценностей и достижения всеобъемлющих решений, а не исходя из расчетов в рамках национальной безопасности и Равновесия сил, что было столь характерно дли европейской дипломатии.

Позднее критики этой политики станут подчеркивать цинизм, с их точки зрения,

"ОДобной моральной риторики. Но ни один человек, знакомый со стратегами поли-

икй «сдерживания», не усомнится в их искренности. И никогда Америка не выдер-

а ^ы четыре десятилетия тяжелейшего напряжения сил во имя политики, не фажавшей ее основополагающие ценности и идеалы. Это в полной мере демонстрируется тем, что даже в документах наивысшей степени секретности, абсолютно не Редназначенных для сведения общественности, альфой и омегой являются мораль-"Ые категории.

Примером может послужить документ-Совета по вопросам национальной безопас-

Дипломатия

ности (СНБ-68), подготовленный в апреле 1950 года в качестве официального обоснования стратегии Америки в период «холодной войны». Он определяет национальные интересы преимущественно в рамках моральных принципов. Согласно заложенным в нем представлениям, моральный ущерб гораздо более опасен ущерба материального:

«Поражение свободных общественных институтов где бы то ни было является поражением всеобщего характера. Шок, испытанный нами при уничтожении Чехословакии, вызывался не мерой материальной важности Чехословакии для нас. В материальном смысле ее потенциальные возможности уже находились в распоряжении Советского Союза. Но когда была уничтожена вся система чехословацких общественных установлений, то гораздо более разрушительным, чем ущерб в материальном плане, оказался понесенный нами ущерб в сфере незыблемых моральных ценностей».

И как только жизненно важные интересы стали тождественны моральным принципам, американские стратегические цели стали формулироваться при помощи терминов морально-оценочного характера, а не с точки зрения соотношения сил, — как раз для того, чтобы «сделать себя сильными и в том, как нами утверждаются наши ценности по ходу развертывания нашей национальной жизни, и в том, как мы развиваем наше политическое и экономическое могущество»34. Доктрина американских «отцов-основателей», гласившая, что их нация — маяк свободы для всего человечества, пронизывала всю американскую философию «холодной войны». Отвергая то направление американского мышления, которое было сформулировано в словах Джона Квинси Адамса, предостерегавшего против «похода за границу в поисках подлежащих уничтожению чудовищ», составители цитируемого документа видели Америку в роли крестоносца: «Истинным сокрушительным ответом на планы Кремля будет утверждение на практике как за рубежом, так и у себя дома незыблемости наших основополагающих ценностей»35,

В рамках подобных представлений целью «холодной войны» является обращение оппонента в истинную веру: «Способствовать фундаментальным переменам в характере советской системы», определявшимся, как «принятие Советским Союзом конкретных и четко определенных международных условий, при наличии которых могут расцвести свободные установления и благодаря которым народы России получат новый шанс определить свою собственную судьбу»36.

Хотя в документе назывались различные военно-экономические мероприятия, жизненно важные для создания «позиции силы», центральной его темой не были ни традиционная дипломатия взаимных уступок, ни апокалиптическая финальная схватка. Нежелание воспользоваться ядерным оружием или угрожать его использованием в период американской атомной монополии обосновывалось типично американско аргументацией: победа в подобной войне даст преходящий, следовательно, неудовлетворительный результат. Что же касается переговоров, то тогда «единственной предполагаемой базой для всеобщего урегулирования явилось бы установление сфер влияния, а также ничейных сфер, а именно такое „урегулирование" Кремль с готовностью использовал бы для себя с максимальной выгодой»3. Иными словами, Америка отказывалась рассматривать вариант военной победы или даже достижения всеобъемлю-

Успехи и горести политики «сдерживания»

шего урегулирования, который бы не приводил к обращению оппонента в свою веру.

Несмотря на предельно трезвый реализм, указанный документ начинается с похвального слова демократии и завершается утверждением, что история в конце концов сделает выбор в пользу Америки. Примечательной чертой этого документа является сочетание призывов универсального характера с отказом от опоры на силу. Еще никогда великая держава не ставила перед собой цель, столь обременительную для собственных ресурсов, с расчетом не на какой-либо ответный конкретный результат, но лишь на возможность распространения собственных национальных ценностей. Достигнуть этого можно было лишь путем глобальной реформы, а не обычным для крестоносцев путем глобального завоевания. Случилось так, что на момент постановки столь внушительной по сути задачи могущество Америки, хотя и в краткосрочном плане, было исключительно велико, даже несмотря на то, что Америка убедила себя в относительной военной слабости.

На этих ранних этапах следования Америки политике «сдерживания» никто даже представить себе не мог, какое всевозрастающее напряжение будет испытывать она по мере развертывания цепи конфликтов, единственная цель которых — внутренняя трансформация оппонента, причем в отсутствие каких бы то ни было оценочных критериев успеха каждого промежуточного шага. Тогда преисполненным уверенности в «бе американским лидерам показалось бы невероятным, что понадобится всего два Десятилетия, чтобы от мучительных сомнений в правильности избранного направления перейти к уверенности в том, что предполагаемый крах коммунизма наверняка вершится. В тот момент они были всецело озабочены новой ролью своей страны в ■'еждународных делах и отражением критики революционного поворота американкой внешней политики.

По мере того как политика «сдерживания» медленно, но верно принимала кон-Ретные очертания, критика ее осуществлялась представителями трех различных школ

Щественной мысли. Первой из них можно считать школу «реалистов», типичный представитель которой Уолтер Липпман утверждал, будто бы политика «сдержи-'Ния» приведет к психологическому и геополитическому перенапряжению при одно-Ременном истощении американских ресурсов. Наиболее ярко отобразил ход мыслей

ройников второй школы Уинстон Черчилль, возражавший против отсрочки пере-

оров до тех пор, пока не будет обеспечена «позиция силы». Черчилль заявлял, что озиция Запада никогда вновь не станет столь же сильной, как в самом начале

лодной войны», и потому переговорные его возможности будут только ухудшаться, ^аконец, был и Генри Уоллес, который отрицал за Америкой вообще какое бы то ни

ло моРальное право прибегать к политике «сдерживания». Постулируя фундамен-' ЬНое моральное равноправие обеих сторон, он утверждал, что Советский Союз на олне законном основании обладает сферой влияния в Центральной Европе, а сопротивление этому со стороны Америки лишь усиливает напряженность. Настаивая бы д°ЗВращении к Т0МУ' чт0 °н полагал рузвельтовской политикой, он требовал, что-

Лмерика в одностороннем порядке покончила с «холодной войной».

Ьудучи наиболее красноречивым защитником дела «реалистов», Уолтер Липпман

ергал предположение Кеннана относительно того, что советское общество уже не-


Дата добавления: 2015-08-10; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Дипломатия 41 страница| Дипломатия 43 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.022 сек.)