Дипломатия 48 страница

Главным результатом встречи была демонстрация рсихологической необходимости ПеРедышки для демократических стран после десятилетия конфронтации. Твердо отвергая все конкретные сталинские предложения прежних лет, демократические страны теперь поддались на перемены в тональности советских высказываний. Они напоминали бегуна-марафонца, который, уже завидев линию финиша, уселся бы от Усталости на обочине и позволил бы соперникам себя нагнать.

Эйзенхауэр и Даллес умело и тщательно отмежевывались от остатков предложений сталинской «мирной ноты» и многословных призывов Черчилля к встрече, настаивая на конкретных решениях по столь же конкретным проблемам. Но в конце концов °ни сделали вывод, что ожидание внутренних перемен в Советском Союзе может пожечь за собой чересчур суровый вызов, а разработка альтернативных переговорных

Дипломатия

позиций просто разделит стороны. Политику «сдерживания» общественность прими только тогда, когда ей будет предложена какого-либо рода надежда на окончание «холодной войны». Но вместо выступления с собственной политической программой они стали жертвами того, чего сами больше всего опасались: роста тенденции интерпретировать менее вызывающий стиль поведения Хрущева и Булганина как знак кардинальных перемен в советском образе действий. Сам факт встречи/ не носившей характера конфронтации, как бы мало, в сущности, она ни принесла, давал демократическим странам иллюзию надежды, что давно предсказанная трансформация советской системы уже началась.

Еще до начала встречи тон задал Эйзенхауэр. Отвергая прежнюю приверженность его администрации конкретным и тщательно проработанным достижениям, он обозначил цели дипломатических контактов Запада с Востоком в основном как психологические:

«Многие наши послевоенные конференций характеризовались чрезмерным вниманием к деталям, усилиями, откровенно направленными на разрешение^ отдельных проблем, а не установлением соответствующей атмосферы подхода к ним».

Реакция средств массовой информации граничила с экстазом, и все они сходились на том предположении, что на этой встрече произошло нечто фундаментальное, хотя что именно, так и оставалось неясным. «Мистер Эйзенхауэр совершил нечто большее, чем победа над противником на поле боя, что ему было поручено десять лет назад, -говорилось в передовой статье „Нью-Йорк тайме". — Он сделал такое, что битвы более не повторятся... Другие, возможно, противопоставили бы силе силу. Мистер Эйзенхауэр воспользовался своим даром втягивать других в собственный круг доброй воли, чтобы изменить подход, если не политическую линию небольшой группы" госте из-за Эльбы».

Даже Даллес проникся «духом» Женевы. «Вплоть до Женевы, - заявил он через два месяца министру иностранных дел Великобритании Гарольду Макмиллану, — с0" ветская политика основывалась на нетерпимости, которая являлась лейтмотивом с ветской доктрины. Теперь советская политика основывается на терпимости, что включает в себя добрые отношения со всеми...» 32 Встреча как таковая и окружавша ее атмосфера оказались самодостаточны.

Принимая этот же образ мышления, Гарольд Макмиллан утверждал, что истинно^ значение Женевского совещания на. высшем уровне заключается не в достижении ких-либо конкретных соглашений, а в личных отношениях между лидерами, котор оно помогло установить. Даже в стране, являющейся родиной дипломатии равновес сил, атмосфера вдруг стала ключевым элементом внешней политики:

«Почему эта встреча дала заряд надежды и ожидания всему миру? Примечатель были не сами дискуссии... Воображение всего мира потряс тот факт, что имела ме дружественная встреча между главами двух великих групп, на которые поделен м Р-Эти люди, несущие на своих плечах непомерное бремя, встречались, разговаривали шутили, как простые смертные.,. Я никак не могу отделаться от мысли, что лет женевская идиллия — это не сон и не театральная постановка».

Если бы история умела прощать, то она бы оценила правоту американских лИД ^ ров в их более ранних предположениях, что «холодная война» является результа

Переговоры с коммунистами: Аденауэр, Черчилль и Эйзенхауэр

советских действий, а не советской риторики или чьего-то личного поведения. Отказ руководителей обеих сторон назвать своими именами причины напряженности привел к ее увековечению и ужесточению. Если сам факт встречи так подействовал на общественное мнение Запада, то какие могли быть у Советов дополнительные стимулы значительных уступок? И действительно, на политическом уровне на протяжении полутора.десятилетий не возникал ни один.

Обособились сферы влияния по обе стороны германской демаркационной линии. Со времени образования НАТО и до момента открытия переговоров между демократическими странами и Советским Союзом, приведших к подписанию Хельсинкских соглашений 1975 года, единственными политическими переговорами были те, что явились следствием советских ультиматумов по Берлину. Дипломатия все время перемещалась в сферу контроля над вооружениями, что являлось оборотной стороной подхода «с позиции силы». Сторонники такого подхода стремились превратить ограничение вооружений или контроль над ними в суррогат политического диалога; или, выражаясь языком политики «сдерживания», ограничить «позицию силы» низшим Уровнем, приемлемым для отражения натиска. Но точно так же, как «позиция силы» не переходит автоматически в переговоры, контроль над вооружением не переходит автоматически в ослабление напряженности.

Несмотря на то, что Женевское совещание восхвалялось на Западе как начало «оттепели» в «холодной войне», оно на самом деле дало толчок самой опасной ее фазе. Ибо советские руководители сделали из него совсем иные выводы, чем лидеры демократических стран. Наследники Сталина пришли в себя после всеобщей растерянности и неуверенности в том, а не воспользуются ли демократические страны всеобщей неурядицей, чтобы отыграть назад советские послевоенные завоевания. Ведь уже в июне 1953 года, всего лишь через,три месяца после смерти тирана, новые советские руководители сумели подавить восстание в Восточном Берлине, формально в городе, находящемся под четырехсторонней оккупацией, без какой-либо реакции на это со стороны Запада. Запад же готов был ждать объединения Германии и не оказал сопротивления, а коммунистическому политическому контролю над Центральной и Восточной Европой делался вызов только на словах. И в итоге на Женевском совещании советское руководство получило аттестат хорошего поведения без серьезного рассмотрения каких бы то ни было проблем из числа тех, что привели к «холодной войне».

Убежденные марксисты, они сделали единственный вывод, совместимый с их идеологией: соотношение сил сдвигается в их пользу. Без сомнения, эта вера подкреплялась Ростом, путь даже относительно малым, запасов ядерного оружия и успехами в деле создания водородной бомбы. В своих мемуарах Хрущев так подводит итог этой встрече: «••■Наши враги теперь поняли, что мы в состоянии отразить их нажим и видим все их ■■РЮки насквозь». В феврале 1956 года, через семь месяцев после совещания в Женеве, на том же самом съезде партии, где он осудил Сталина, Хрущев дал оценку международному положению, уничижительную для демократических стран:

«Общий кризис капитализма продолжает углубляться... Международный лагерь социализма оказывает всевозрастающее влияние на ход мировых событий... Позиция империалистических сил становится слабее...»35

Основной причиной непонимания лидерами демократических стран своих визави

Дипломатия

в СССР является настоятельное применение первыми критериев, выведенных на основании собственного внутреннего опыта, к советской номенклатуре. Это являлось глубочайшим заблуждением концептуального характера. Второе поколение советских руководителей было сформировано таким прошлым, которое представлялось бы немыслимым в условиях демократической страны. Прислужничество Сталину гарантировало психологическую деформацию. Только безудержный карьеризм и безграничная жажда власти давали возможность выдержать всепроникающий страх, порожденный угрозой смерти или жизни в ГУЛАГе за малейший ложный шаг, — а то и в связи с переменой политики со стороны самого диктатора.

Поколение, выросшее при Сталине, могло уменьшить для себя личный риск только услужливостью по отношению к прихотям хозяина и систематическим доносительством на своих коллег. Свое кошмарное существование они делали более терпимым лишь при помощи страстной веры в систему, которой они обязаны были своими карьерами. И лишь следующее поколение советских руководителей испытает шок разочарования в иллюзиях.

Как раскрывают материалы по Сталину в мемуарах Громыко, подчиненные Сталина прекрасно знали о зверствах, творимых во имя коммунизма36. И все же они успокаивали свою совесть, и так не слишком-то развитую, тем, что приписывали сталинизм аберрациям отдельно взятой личности, а не фиаско коммунистической системы. Кроме того, у них было мало возможностей для сосредоточенных раздумий, ибо Сталин следил за тем, чтобы происходила постоянная смена высшего руководства. А уход с должности при сталинском режиме вовсе не означал возвращение к нормальной жизни в «частном секторе»; ибо для тех немногих счастливцев, кому удалось уцелеть, это означало публичное поношение и полную изоляцию от прежних коллег.

Болезненная подозрительность, ставшая образом жизни советской номенклатуры, была характерна для ее поведения и в период, непосредственно следовавший за смертью Сталина. Преемники Сталина провели почти пять лет в борьбе за всю полноту власти: в 1953 году был казнен Берия; в 1955 году был снят со своего поста Маленков; в 1957 году Хрущев одержал победу над так называемой «антипартийной группой» Молотова--Кагановича — Шепилова — Маленкова, а в 1958 году он приобрел абсолютную власТ^ после смещения Жукова. Этот бесконечный кругооборот сделал ослабление напряжеН" ности с Западом необходимостью для кремлевского руководства, хотя и не помешал продавать оружие Египту или подавлять венгерскую революцию.

Перемена тональности со стороны советского руководства не означала приня им западного представления о мирном сосуществовании. В 1954 году, когда МалеН*сЯ говорил об опасности ядерной войны, он, пожалуй, впервые отразил нарождаюше беспокойство Советского Союза по поводу реалий ядерного века. В равной степе возможно и то, что он попытался подорвать уверенность демократических стр^"_ оружии, на котором они основывали свою безопасность. Осуждение Хрущевым ^ лина могло быть сигналом смягчения коммунизма, но он четко воспользовался э как оружием против бывших приближенных Сталина, являвшихся главной его оп зицией, и как средством достижения контроля над Коммунистической партией. ^

Верно, что у Хрущева хватило смелости разделаться с Берией, или, по крайней ре, он признал необходимость этого хотя бы ради собственного выживания; к томУ

Переговоры с коммунистами: Аденауэр, Черчилль и Эйзенхауэр

он умело экспериментировал как с интеллектуальной «оттепелью», так и с десталинизацией в Восточной Европе. Хрущев был предтечей Горбачева в том, что начал процесс перемен, смысл которого он не понимал и конечное развитие которого привело бы его в отчаяние. Под этим углом зрения можно было бы сказать, что крах коммунизма начался с Хрущева.

Крах оказался столь всеобъемлющим, что вызывает искушение кое у кого забыть, как отчаянно Хрущев бросал вызовы международному сообществу. У него был крестьянский инстинкт нащупывать нервные сплетения у стран, чью идеологию он определял как империалистическую. Хрущев спровоцировал ближневосточный кризис, предъявил серию ультиматумов по Берлину, поощрял войны за национальное освобождение и разместил ракеты на Кубе. Но, причиняя Западу множество неудобств, Хрущев не добился никаких выгод постоянного характера для Советского Союза, поскольку он умел начинать кризисы, но не знал, как их разрешать. И поскольку, несмотря на первоначальное замешательство, Запад в конце концов находил ответ, результатом агрессивных действий Хрущева была огромнейшая растрата советских ресурсов в отсутствие какой бы то ни было выгоды стратегического плана и потрясающее унижение во время Кубинского ракетного кризиса.

Женевская встреча 1955 года явилась отправной точкой всех этих трех авантюр. По пути домой из Женевы Хрущев остановился в Восточном Берлине, где признал суверенность восточногерманского коммунистического режима. Сталин на подобный шаг не пошел. На весь оставшийся период «холодной войны» вопрос объединения Германии исчезнет из международной повестки дня, поскольку Москва отнесла его к компетенции переговоров между двумя германскими государствами. А поскольку политическая ценность этих государств была несопоставимой и ни одно из них не собиралось совершать самоубийства, объединение могло произойти лишь в результате политического краха одного из них. Таким образом, Берлинский кризис 1958 — 1962 годов был порожден Женевой.

В 1955 году, через десять лет после смерти Рузвельта, наконец-то настало послевоенное урегулирование в Европе, но не путем переговоров между победителями во вто-Рой мировой войне, а в результате их неспособности провести переговоры по урегулированию. Произошло как раз то, чего Рузвельт так старался избежать: в центре континента оказались друг против друга два вооруженных лагеря, а Америка приняла на себя ощутимые обязательства военного характера в Европе, то есть произошел раз-Дел сфер влияния во всех смыслах. Но именно этот раздел и обеспечил определенную стабильность. Германский вопрос хотя и не был разрешен, но, по крайней мере, оказался в центре внимания. Советам пришлось смириться с существованием западногерманского государства, если не признать его, а американцы вынуждены были сделать то же самое в отношении Восточной Германии.

Но Никита Хрущев был не из тех, кто позволил бы американской сфере влияния процветать безнаказанно. Он стал бросать вызов Западу в таких местах международной арены, которые Сталин всегда считал стоящими вне границ советской сферы государственных интересов, благодаря чему горячие точки советско-американского соперничества сдвинулись за пределы Европы. Первая из этих горячих точек проявилась т°гда, когда возник так называемый Суэцкий кризис 1956 года.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«Сдерживание» в виде чехарды: Суэцкий кризис

Dee разговоры о мирном сосуществовании, порожденные Женевской конференцие 1955 года, не меняли основополагающей реальности: удаленные друг от друга Соединенные Штаты и Советский Союз, преобладающие в мире державы, оказались в состоянии геополитического соперничества. Выигрыш для одной из сторон являлся в широком плане проигрышем для другой. К середине 50-х годов американская сфера влияния в Западной Европе процветала, а готовность Америки защищать эту сферу при помощи военной силы отвращала советский авантюризм. Но затишье в Европе н означало затишья во всем мире. В 1955 году, ровно через два месяца после ЖеневсК

«Сдерживание» в виде чехарды: Суэцкий кризис

встречи на высшем уровне, Советский Союз совершил крупную сделку с Египтом посредством бартерного обмена оружия на хлопок, которого тогда в Египте было в избытке. Это явилось смелым шагом, распространившим советское влияние на Ближний Восток. Сделав подобную заявку на установление влияния в Египте, Хрущев как бы «перепрыгнул» санитарный кордон, установленный Соединенными Штатами вокруг Советского Союза, поставив перед Вашингтоном задачу противостояния Советам в тех районах, которые прежде считались находящимися в безопасном тылу западной сферы влияния..

Сталин никогда не делал ставок на развивающийся мир, беря под сомнение надежность Советского Союза. Ибо полагал, что эти территории находятся далеко от дома и слишком нестабильны, их лидеров трудно контролировать* а Советский Союз еще не настолько силен, чтобы предаваться столь дальним авантюрам, — хотя, возможно, со временем рост советского военного могущества изменил бы его точку зрения. Еще в 1947 году Андрей Жданов, бывший в то время одним из ближайших советников Сталина, все еще называл Ближний и Средний Восток районом, где господствуют американские и британские империалисты, соперничая друг с другом1.

Советские руководители не могли не отдавать себе отчета в том, что их первая продажа оружия в развивающуюся страну подольет масла в огонь арабского национализма, сделает арабо-израильский конфликт еще более неразрешимым и будет воспринята как крупномасштабный вызов западному преобладанию на, Ближнем Востоке. К тому времени как рассеется дым, Суэцкий кризис лишит как Великобританию, так и Францию статуса великой державы. За пределами Европы Америка отныне будет обязана защищаться в «холодной войне» преимущественно в одиночестве.

Первый ход Хрущева был достаточно осторожным. Советский Союз вообще не фигурировал при первоначальной продаже оружия, хотя камуфляж вскоре был отброшен. Каким бы замаскированным он ни был, но приход советского оружия на Ближний Восток явился нажимом на нервные окончания Западной Европы, особенно Великобритании, для которой Египет после Индии представлял собой наиболее существенное наследие имперского прошлого. В XX веке Суэцкий канал стал основной нефтеносной артерией для Западной Европы. Даже в ослабленном состоянии непосредственно по окончании второй мировой войны Великобритания продолжала считать себя преобладающей державой на Ближнем и Среднем Востоке. В своей политике она опиралась на два столпа; на Иран, поставлявший нефть через совместную «Англо-Иранскую компанию», и на Египет, как на стратегическую базу. В 1945 году по инициативе Антони Идена была создана Лига арабских стран, как политическая основа противостояния постороннему проникновению на Ближний и Средний Восток. Значительное количество британских войск находилось в Египте, Ираке и Иране. Британский военнослужащий, генерал Джон Глабб (Глабб-паша), командовал иорданским «Арабским легионом».

В 50-е годы весь этот мир распался. Под аплодисменты первого поколения только что получивших независимость стран иранский премьер-министр Мосаддык национализировал в 1951 году иранскую нефтяную промышленность и потребовал вывода английских войск, защищавших нефтеперерабатывающий комплекс в Абадане. Великобритания более не считала себя достаточно сильной, чтобы предпринять военные

Дипломатия

действия столь близко от советской границы без американской поддержки, а таковая оказана не была. Однако Великобритания полагала, что у нее все еще имеется опорная позиция в виде крупной базы на Суэцком канале.

Мосаддык поплатился за свой вызов через два года, когда при поддержке Соединенных Штатов он был свергнут в результате заговора. (В те времена Вашингтон все еще полагал тайные операции более законными,' чем военное вмешательство.) Однако преобладающее влияние Великобритании в Иране так и не было восстановлено. А к 1952 году военные позиции Великобритании в Египте тоже стали шаткими. Молодые офицеры, настроенные националистически и антиколониалистски, причем эти настроения были характерны для всего региона, свергли продажного короля Фарука. Ведущей фигурой среди них был полковник Гамаль Абдель Насер.

Сильная личность, обладавшая значительным шармом, Насер усилил свою харизму, обратившись к арабскому национализму. Для него было глубочайшим оскорблением поражение арабов в войне 1948 года с Израилем. В организации еврейского государства он усматривал кульминацию векового колониального господства со сторонь Запада. Он был преисполнен решимости вытеснить Великобританию и Францию и региона.

Появление на сцене Насера сделало явным тлеющий конфликт между Соединен ными Штатами и их основными союзниками по НАТО по вопросу колониализма. Еще в апреле 1951 года Черчилль, тогда еще лидер оппозиции, стал призывать к совместным действиям на Ближнем и Среднем Востоке:

«Мы уже не настолько сильны, чтобы единолично взваливать на себя в полно объеме политическое бремя, до того лежавшее на наших плечах в Средиземноморь, или принимать на себя ведущую роль в дипломатическом контроле за данным театром. Но Соединенные Штаты и Великобритания при помощи Франции... втр0^ окажутся в наиболее сильном положении при разрешении египетской проблемы всего комплекса вопросов защиты Суэцкого канала».

Но когда дело касалось Ближнего и Среднего Востока, Америка отказывалась роли, которую играла в Греции и Турции, и, отвергая старую европейскую n0JillTHJ] не позволяла связывать себя с колониальной традицией. Как Трумэн, так и Эйзен У эр решительно выступили против британских военных действий в Иране и Еги"ч^ официально основываясь на том, что споры подобного рода должны разрешаться рез Организацию Объединенных Наций. На самом деле они не хотели, чтобы и* в принимали как наследников колониальной Великобритании, которую они соверш но справедливо политически сочли несостоятельной асЬ

И все же Америка поверила в собственные иллюзии, одна из которых заключ в том, что движение за независимость в мире развивающихся стран идет параллель ее собственному опыту и что поэтому новые нации поддержат американскую вн нюю политику, стоит им только понять, что отношение США к колониализму Р отлично от отношения старых европейских держав. Но лидеры движений за неза симость ничуть не походили на американских «отцов-основателей». Пользуясь ри^ рикой демократии, они не отдавали себя до конца во власть ее принципов, каК сделали составители американской конституции, которые искренне верили в сие справедливого воздаяния за содеянное. Подавляющее большинство руководите

«Сдерживание» в виде чехарды: Суэцкий кризис

развивающихся стран было авторитарными правителями. Многие — марксистами. И почти все усматривали в конфликте «Восток — Запад» возможность опрокинуть то, что они называли «старой империалистической системой». Как бы Америка ни отмежевывалась от, европейского колониализма, американские руководители, к величайшему своему огорчению, обнаруживали, что в развивающихся странах их рассматривают как полезных помощников из империалистического лагеря, но уж ни в коем случае не как настоящих партнеров.

В итоге Америка была втянута в ближневосточные и средневосточные дела той же теорией «сдерживания», предусматривавшей противостояние советской экспансии в любом регионе, и доктриной коллективной безопасности, которая поощряла создание организаций типа НАТО для противодействия фактической или потенциальной военной угрозе. Однако по большей части нации Ближнего и Среднего Востока не разделяли стратегических воззрений Америки. Они рассматривали Москву в первую очередь как полезный рычаг для извлечения уступок у Запада, а не как угрозу своей независимости. Многие из этих новых наций с успехом делали вид, будто захват их коммунистами более опасен для Соединенных Штатов, чем для них самих, и потому им нечего платить какую бы то ни было цену за защиту со стороны Америки. И кроме всего прочего, правители-популисты типа Насера не мыслили для себя будущего в отождествлении с Западом. Они хотели, чтобы изменчивая общественность стран Востока воспринимала их как людей,- обеспечивших не только независимость, но и свободу маневра в отношении демократических государств. Неприсоединение для них было не только внешнеполитическим выбором, но и внутриполитической необходимостью.

Поначалу ни Великобритания, ни Америка не осознали до конца, что собой представляет Насер. Обе страны действовали, исходя из предположения, будто бы противостояние Насера их политике связано с каким-то конкретным набором обид и может быть сведено на нет. И даже если для проверки истинности этой гипотезы существовал, предположим, хотя бы один шанс, им так и не воспользовались из-за существенных различий в подходе к проблеме со стороны демократических стран. Великобритания пыталась добиться от Насера признания ее исторического преобладания, а Соединенные Штаты желали вовлечь Насера внутрь системы своей грандиозной стратегии «сдерживания». Советский Союз тотчас же увидел для себя возможность обойти с фланга «капиталистическое окружение» и завести «себе новых союзников, снабжая их оружием, но (в отличие от Восточной Европы) не беря на себя ответственность за их внутреннюю форму правления. Насер умно использовал столкновение всех этих побудительных мотивов, чтобы противопоставить соперников друг другу.

Поток советского оружия, поступающий на неспокойный Ближний Восток, ускорил этот процесс. Лучшим ответом со стороны Великобритании и Соединенных Штатов была бы изоляция Насера до тех пор, пока не стало бы очевидным, что советское оружие ничего ему не принесло, а за этим, если бы Насер более не поддерживал связей с Советским Союзом или, еще лучше, был бы заменен на более умеренного руководителя, им следовало бы выступить с какой-либо великодушной дипломатической инициативой. Такой была американская стратегия в отношении Анвара Садата через Двадцать лет. В 1955 году демократические страны избрали противоположную тактику:

Дипломатия

они изо всех сил пытались умиротворить Насера, идя навстречу многим из его требований.

Подобно миражам в пустыне, надежды держав-«аутсайдеров» испарялись, как только делалась попытка воплотить их в жизнь. Великобритания обнаружила, что как бы она ни старалась, ее военное присутствие в регионе все равно оказывается не по вкусу местным правительствам. А шизофренические попытки Америки отделить себя от•британской ближневосточной политики, с тем чтобы сделать Насера партнером Великобритании в масштабах глобальной антисоветской стратегии, так ничего и не дали. У Насера не было осязаемого стимула порвать связи с Советским Союзом. Его побудительные мотивы оказались прямо противоположны, и он пытался сбалансировать каждое из преимуществ, полученных от Соединенных Штатов, с каким-либо шагом в сторону Советов или нейтралистских радикалов, а еще лучше тех и других сразу. Чем больше Вашингтон пытался привлечь на свою сторону Насера, тем больше тот тяготел к Советам, тем самым поднимая планку и прикидывая, как бы вдоволь поживиться за счет Соединенных Штатов.

По ходу дела Советский Союз тоже испытает разочарование в отношении группы неприсоединившихся стран. Ранние этапы проникновения на Ближний Восток приносили Советам одни лишь выгоды. За ничтожную плату со стороны Москвы демократические страны были поставлены Москвой в положение обороняющихся. Имел место рост внутриполитических конфликтов, ибо советское присутствие стало ошути-мо в тех районах, которые до того безоговорочно принадлежали западной сфере влияния. Однако по прошествии времени обуреваемые страстями советские ближневосточные прислужники вовлекали Москву в ситуации, чреватые непропорциональным ожидаемой выгоде риском. А как только Советский Союз пытался соотнести риск со своими национальными интересами, это влекло за собой недовольство, если не сказать презрение, со стороны новоявленной клиентуры. Такой оборот событий позволял западной дипломатии продемонстрировать неспособность Советов добиться поставленных их клиентурой целей, кульминацией чего стал поворот Садата в сторону °т Москвы, начавшийся в 1972 году.

Великобритания оказалась первой, кому пришлось распрощаться с иллюзиями от носительно Ближнего и Среднего Востока. Ее военная база на Суэцком канале счит лась одним из последних значительных империалистических аванпостов, персон ^ которой насчитывал порядка 80 тыс. военнослужащих. И все же Великобритания ы^ ла не в состоянии держать крупные силы в зоне Суэцкого канала при наличии оппо зиции со стороны Египта и в отсутствие американской поддержки. В 1954 году п давлением Соединенных Штатов Великобритания согласилась вывести войска с су кой базы в 1956 году.

Американские руководители пытались совместить два несовместимых подхода. ^ кончить с имперской ролью Великобритании и одновременно эксплуатировать оста ки британского влияния для создания на Ближнем и Среднем Востоке структур «сдерживания». Администрация Эйзенхауэра разработала концепцию «Северного п са наций». В его состав входили Турция, Ирак, Сирия и Пакистан, а позднее е участником мог бы стать Иран, Будучи средневосточной версией НАТО, этот имел бы целью «сдерживать» Советский Союз вдоль его южных границ.

«Сдерживание» в виде чехарды: Суэцкий кризис

Концепция нашла свое практическое применение в,созданном под эгидой Великобритании Багдадском пакте, но он по ряду пунктов оказался дефектным. Чтобы союз был эффективным, он должен строиться на единстве целей, одинаковом восприятии общей для всех опасности и способности действовать рука об руку. Ничего подобного в Багдадском пакте не было. Разлад между нациями региона и вражда их друг к другу оказались сильнее, чем общий для них страх перед советской экспансией. Сирия отказалась присоединиться к пакту; Ирак, хотя и служил в течение двух лет штаб-квартирой пакту, был более озабочен отражением арабского радикализма, чем агрессивностью Советского Союза; Пакистан же видел угрозу своей безопасности не в Советском Союзе, а в Индии.

Да и вооруженные силы отдельных членов Багдадского пакта не годились для того, чтобы помочь соседям в случае нападения сверхдержавы; основной их целью было обеспечение внутренней безопасности. В довершение ко всему Насер, как наиболее Динамичная сила в регионе, преисполнился решимости взорвать этот пакт, ибо воспринимал этот союз как зловредный маневр, направленный на восстановление колониального господства на Ближнем и Среднем Востоке и на изоляцию его лично и его товарищей-радикалов.

Слишком по-разному мыслящие, чтобы совместно разработать карательные меры противостояния советскому влиянию в регионе, Великобритания и Соединенные Штаты попробовали уговорить Египет отвернуться от Москвы, наглядно продемонстрировав преимущество принадлежности к западному лагерю. В связи с этим ставились две задачи: обеспечение мира между Египтом и Израилем и помощь Насеру в строительстве Асуанской плотины.

Дата добавления: 2015-08-10