Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

С. Гуманный либерализм

А. ИДЕОЛОГИЯ ВООБЩЕ, НЕМЕЦКАЯ В ОСОБЕННОСТИ 5 страница | А. ИДЕОЛОГИЯ ВООБЩЕ, НЕМЕЦКАЯ В ОСОБЕННОСТИ 6 страница | А. ИДЕОЛОГИЯ ВООБЩЕ, НЕМЕЦКАЯ В ОСОБЕННОСТИ 7 страница | РАЗМЫШЛЕНИЯ СВЯТОГО БРУНО О БОРЬБЕ МЕЖДУ ФЕЙЕРБАХОМ И ШТИРНЕРОМ | СВЯТОЙ МАКС | ЕДИНСТВЕННЫЙ И ЕГО СОБСТВЕННОСТЬ | Экономия Ветхого завета | Древние | С. Нечисто-нечистая история духов | А. Политический либерализм |


Читайте также:
  1. А. Политический либерализм
  2. История либерализма
  3. К спорам о либерализме, имперстве и русском национализме 1 страница
  4. К спорам о либерализме, имперстве и русском национализме 2 страница
  5. К спорам о либерализме, имперстве и русском национализме 3 страница
  6. К спорам о либерализме, имперстве и русском национализме 4 страница
  7. К спорам о либерализме, имперстве и русском национализме 5 страница

После того как святой Макс на свой лад истолковал либерализм и коммунизм как несо­вершенные способы существования философского «человека», а тем самым и новейшей не­мецкой философии вообще (на что он имел право, поскольку не только либерализм, но и коммунизм получили в Германии мелкобуржуазную и в то же время выспренно-идеологическую форму), — после этого для него не представляет уже ни малейшего труда изобразить новейшие формы немецкой философии, которые он назвал «гуманным либера­лизмом», как совершенный либерализм и коммунизм и вместо с тем как критику того и дру­гого.


_________________________ ЛЕЙПЦИГСКИЙ СОБОР. — III. СВЯТОЙ МАКС____________________ 221

При помощи этой святой конструкции получаются следующие три забавных превращения (ср. также «Экономию Ветхого завета»):

1) Отдельный индивид не есть человек, поэтому он ничего и не значит — полное отсут­
ствие личной воли, подчинение приказам — «чьё имя нарекут»: «бесхозяйный» — политиче­
ский либерализм, уже рассмотренный выше.

2) Отдельный индивид не имеет ничего человеческого, поэтому нет места Моему и Твое­
му, или собственности: «неимущий» — коммунизм, также уже рассмотренный нами.

3) В критике отдельный индивид должен уступить место обретённому только теперь Че­
ловеку: «безбожный» = тождество «бесхозяйного» и «неимущего» — гуманный либерализм
(стр. 180—181). — Своей вершины непоколебимое правоверие нашего Jacques достигает на
стр. 189 при более подробном изложении этого последнего отрицательного единства:

«Эгоизм собственности лишится своего последнего достояния, если даже слова «бог мой» станут бессмыс­ленными, ибо» (превеликое «Ибо») «бог существует только в том случае, если предметом его заботы является спасение каждого отдельного индивида, точно так же, как этот последний ищет в боге своё спасение».

Согласно этому, французский буржуа только в том случае «лишится» своей «последней» «собственности», если из языка будет изгнано слово adieu*. В полном согласии с предшест­вующей конструкцией собственность на бога, святая собственность в небесах, собственность фантазии, фантазия собственности объявляется здесь высшей собственностью и последним якорем спасения собственности.

Из этих трёх иллюзий о либерализме, коммунизме и немецкой философии он стряпает те­перь свой новый — и, благодарение «Святому», на этот раз последний — переход к «Я». Прежде чем последовать за ним, бросим ещё раз взгляд на его последнюю «тяжкую жизнен­ную борьбу» с «гуманным либерализмом».

После того как наш добродетельный Санчо в своей новой роли caballero andante**, и при­том в качестве caballero de la tristisima figura***, обошёл вдоль и поперёк всю историю, по­всюду сражая и «развевая в прах» духов и привидения, «летучих змей и страусов, леших и ночные привидения, зверей пустыни и диких кошек, пеликанов и ежей» (ср. Книга пророка Исайи, 34, 11— 14), — какое облегчение он должен почувствовать теперь, прибыв, наконец, из скитаний по всем этим различным странам на

— с богом, прощай. Ред.

* — странствующего рыцаря. Ред.

'" — рыцаря печальнейшего образа. Ред.


__________________ К. МАРКС И Ф. ЭНГЕЛЬС. — НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ. ТОМ I______________ 222

свой остров Баратарию, в «страну» как таковую, где «Человек» разгуливает in puris naturali-bus!* Вспомним ещё раз его великий тезис, навязанный ему догмат, на котором покоится вся его конструкция истории, согласно которому

«истины, вытекающие из понятия Человека, свято почитаются как откровения именно этого понятия»; «от­кровения этого святого понятия», даже «при устранении некоторых, раскрывшихся с помощью этого понятия, истин, не лишаются своей святости» (стр. 51).

Вряд ли стоит нам ещё раз повторять то, что мы уже доказали святому автору при разборе каждого из приводимых примеров, именно, что вовсе не святым понятием человека, а дейст­вительными людьми в их действительном общении созданы эмпирические отношения, и уже потом, задним числом, люди эти отношения конструируют, изображают, представляют себе, укрепляют и оправдывают как откровение понятия «человек». Вспомним также и его иерар­хию. А теперь перейдём к гуманному либерализму.

На стр. 44, где святой Макс «вкратце» «противопоставляет друг другу теологический взгляд Фейербаха и Наш взгляд», Фейербаху не противопоставляется ничего, кроме фразы. Мы уже видели при фабрикации духов, как «Штирнер» возносил свой желудок на небо (тре­тий диоскур, святой заступник, хранитель от морской болезни), ибо он и его желудок, это — «различные имена для совершенно различных вещей» (стр. 42). Подобно этому здесь сущ­ность первоначально появляется также и в качестве существующей вещи. И «вот говорится» (стр. 44):

«Высшее существо есть несомненно сущность человека, но именно потому, что оно есть его сущность, а не он сам, — то совершенно всё равно, видим ли мы эту сущность вне человека и созерцаем её в виде «бога» пли находим её внутри человека и называем «сущностью человека» или «Человеком». Я — ни бог, ни «Человек», ни высшее существо, ни Моя сущность, — и потому, по сути дела, всё равно, мыслю ли Я эту сущность во Мне или вне Меня».

«Сущность человека» здесь, таким образом, предполагается в качество существующей вещи, она есть «высшее существо», она не есть «Я», и святой Макс, вместо того чтобы ска­зать что-либо о «сущности», ограничивается простым заявлением, что, мол, «безразлично» «мыслю ли Я её во Мне или вне Меня», в этом ли месте или же в другом. Что это безразли­чие по отношению к сущности вовсе не простая небрежность стиля, вытекает уже из того, что он сам делает различие между существенным и несущественным и что у него может фи­гурировать даже «благородная сущность Эгоизма» (стр. 72). Впрочем, всё то, что до сих

— в первобытной наготе. Ред.


_________________________ ЛЕЙПЦИГСКИЙ СОБОР. — III. СВЯТОЙ МАКС____________________ 223

пор говорилось немецкими теоретиками о сущности и не-сущности, сказано уже Гегелем в «Логике» гораздо лучше.

Безграничное правоверие «Штирнера» по отношению к иллюзиям немецкой философии получает своё сконцентрированное выражение, как мы видели, в том, что он истории беспре­станно подсовывает «Человека» в качестве лица, которое одно только и действует; он вооб­ражает, будто «Человек» создал историю. Теперь мы увидим то же самое также и по поводу Фейербаха, иллюзии которого «Штирнер» безоговорочно принимает, чтобы на их основе продолжать свои построения.

Стр. 77: «Вообще Фейербах производит только перестановку субъекта и предиката, отдавая последнему предпочтение. Но так как он сам говорит: «Любовь священна не потому, что она есть предикат бога (и никогда она по этой причине не была для людей священна), а она есть предикат бога потому, что она божественна в силу своей собственной природы и для себя самой», то он мог бы прийти к выводу, что борьбу надо было на­чать против самих предикатов, против любви и всего святого. Как мог он надеяться отвратить людей от бога, раз он оставил им божественное? И если, как говорит Фейербах, для людей самым главным всегда были пре­дикаты бога, а не сам бог, то Фейербах со спокойной совестью мог бы оставить им эту мишуру и впредь, так как куколка-то, — подлинное ядро, — осталась нетронутой».

Раз так говорит «сам» Фейербах, то это служит Jacques le bonhomme вполне достаточным основанием для того, чтобы поверить, будто люди чтили любовь потому, что она «божест­венна в силу своей собственной природы и для себя самой». Если же на самом деле происхо­дило как раз обратное тому, что говорил Фейербах, — и мы «отваживаемся это сказать» (Виганд, стр. 157), — если для людей ни бог, ни его предикаты никогда не были главным, если и это утверждение есть только религиозная иллюзия немецкой теории, — то, значит, с нашим Санчо приключилось то же самое, что с ним приключилось уже у Сервантеса, когда под его седло, пока он спал, подставили четыре кола и увели из-под него его ослика.

Опираясь на эти высказывания Фейербаха, Санчо затевает бой, который точно так же предвосхищен уже Сервантесом в девятнадцатой главе, где ingenioso hidalgo* сражается с предикатами, с ряжеными, когда те несут хоронить труп мира и, запутавшись в своих манти­ях и саванах, не могут шевельнуться, так что нашему идальго не трудно опрокинуть их сво­им шестом и оттузить их вволю. Последняя попытка вновь поживиться донельзя избитой критикой религии как самостоятельной сферы, умудриться — оставаясь в пределах предпо­сылок немецкой теории — всё же придать себе такой вид, будто

— хитроумный идальго. Ред.


__________________ К. МАРКС И Ф. ЭНГЕЛЬС. — НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ. ТОМ I______________ 224

бы выходишь за эти пределы, да ещё состряпать из этой кости, обглоданной до последней жилки, рамфордовскую нищенскую похлёбку для «Книги» — эта попытка означала борьбу против материальных отношений не в их действительном виде и даже не в виде земных ил­люзий, какие питают о них люди, на практике ушедшие с головой в современный мир, а про­тив небесного экстракта земного образа этих отношений в качестве предикатов, эманации бога, в качестве ангелов. Так царство небесное было снова заселено, и старому способу экс­плуатации этого небесного царства была вновь дана обильная пища. Так под действительную борьбу снова была подсунута борьба с религиозной иллюзией — с богом. Святой Бруно, ко­торый добывает себе хлеб теологией, в своей «тяжкой жизненной борьбе» против субстан­ции делает pro aris et focis* ту же самую попытку — в качестве теолога выйти за пределы теологии. Его «субстанция» есть не что иное, как предикаты бога, соединённые под одним именем; за исключением наименования «личность», которое он оставляет за собой, — это те предикаты бога, которые представляют собой опять-таки не что иное, как заоблачные назва­ния представлений людей о своих определённых эмпирических отношениях, — представле­ний, за которые они лицемерно впоследствии цепляются в силу практических оснований. При помощи унаследованного от Гегеля теоретического вооружения эмпирическое, матери­альное поведение этих людей, конечно, нельзя даже и понять. Благодаря тому, что Фейербах разоблачил религиозный мир как иллюзию земного мира, который у самого Фейербаха фи­гурирует ещё только как фраза, перед немецкой теорией встал сам собой вопрос, у Фейерба­ха оставшийся без ответа: как случилось, что люди «вбили себе в голову» эти иллюзии? Этот вопрос даже для немецких теоретиков проложил путь к материалистическому воззрению на мир, мировоззрению, которое вовсе не обходится без предпосылок, а эмпирически изучает как раз действительные материальные предпосылки как таковые и потому является впервые действительно критическим воззрением на мир. Этот путь был намечен уже в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» — во «Введении к критике гегелевской философии права» и в статье «К еврейскому вопросу». Но так как это было облечено тогда ещё в философскую фразеоло­гию, то попадающиеся там по традиции философские выражения — как «человеческая сущ­ность», «род» и т. п. — дали немецким теоретикам желанный повод к тому, чтобы неверно понять действительный ход мыслей и вообразить,

— для защиты алтарей и очагов. Ред.


_________________________ ЛЕЙПЦИГСКИЙ СОБОР. — III. СВЯТОЙ МАКС____________________ 225

будто и здесь опять всё дело только в новой перелицовке их истасканных теоретических сюртуков; вообразил же тогда Dottore Graziano немецкой философии, доктор Арнольд Руге, что он и дальше сможет попрежнему неуклюже размахивать руками и щеголять своей пе­дантски-шутовской маской. Нужно «оставить философию в стороне» (Виганд, стр. 187, ср. Гесс, «Последние философы», стр. 8), нужно выпрыгнуть из неё и в качестве обыкновенного человека взяться за изучение действительности. Для этого и в литературе имеется огромный материал, не известный, конечно, философам. Когда после этого снова очутишься лицом к лицу с людьми вроде Круммахера или «Штирнера», то находишь, что они давным-давно ос­тались «позади», на низшей ступени. Философия и изучение действительного мира относят­ся друг к другу, как онанизм и половая любовь. Святой Санчо, который вопреки отсутствию у него мыслей — что мы констатировали терпеливо, а он весьма патетически — всё же оста­ётся в пределах мира чистых мыслей, может спастись от этого мира, конечно, только посред­ством морального постулата, постулата «отсутствия мыслей» (стр. 196 «Книги»). Он — бюргер, который спасается от торговли посредством banqueroute cochonne83, в силу чего он, конечно, становится не пролетарием, а несостоятельным и обанкротившимся бюргером. Штирнер становится не человеком практической жизни, а лишённым мыслей, обанкротив­шимся философом.

Перешедшие от Фейербаха предикаты бога, в качестве господствующих над людьми дей­ствительных сил, в качестве иерархов, — вот тот подсунутый вместо эмпирического мира уродец-оборотень, которого и находит «Штирнер». До такой степени вся его «особенность» покоится только на том, что ему «внушено». Если «Штирнер» (см. также стр. 63) бросает Фейербаху упрёк в том, что результат, к которому Фейербах приходит, — ничто, потому что Фейербах превращает предикат в субъект и наоборот, то сам он ещё гораздо меньше спосо­бен прийти к чему-нибудь, — ибо эти фейербаховские предикаты, превращённые в субъек­ты, он свято принимает за действительные личности, господствующие над миром, эти фразы об отношениях он покорно принимает за действительные отношения, награждая их предика­том «святые», превращая этот предикат в субъект, в «Святое», т. е. делая совершенно то же, что сам ставит в упрёк Фейербаху. И вот, после того как он совершенно избавился таким путём от того определённого содержания, о котором шла речь, он открывает свою борьбу, т. е. даёт волю своей «ненависти» против этого «Святого», которое, конечно, остаётся всегда тем же самым. У Фейербаха — за что святой Макс его


__________________ К. МАРКС И Ф. ЭНГЕЛЬС. — НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ. ТОМ I______________ 226

и упрекает — есть ещё сознание того, «что у него речь идёт только «об уничтожении неко­торой иллюзии»» (стр. 77 «Книги»), хотя Фейербах придаёт борьбе против этой иллюзии всё ещё слишком большое значение. У «Штирнера» и это сознание «всё вышло», он действи­тельно верит в то, что абстрактные мысли идеологии господствуют в современном мире, он уверен, что в своей борьбе против «предикатов», против понятий, он нападает уже не на ил­люзию, а на действительные силы, властвующие над миром. Отсюда — его манера ставить всё на голову, отсюда — то безмерное-легковерие, с каким он принимает за чистую монету все ханжеские иллюзии, все лицемерные заверения буржуазии. Как мало, впрочем, «кукол­ка» составляет «подлинное ядро» «мишуры» и как сильно хромает это красивое сравнение, лучше всего видно на «куколке» самого «Штирнера» — на его «Книге», в которой нет ника­кого, ни «подлинного», ни «неподлинного» «ядра» и где даже то немногое, что имеется ещё на её 491 странице, едва ли заслуживает даже названия «мишуры». — Но если уж непремен­но нужно найти в ней какое-нибудь «ядро», то это ядро есть немецкий мелкий буржуа.

Откуда, впрочем, взялась ненависть святого Макса к «предикатам», об этом крайне наив­ные разъяснения даёт он сам в «Апологетическом комментарии». Он приводит следующее место из «Сущности христианства» (стр. 31): «Истинный атеист лишь тот, для кого предика­ты божественной сущности, как например любовь, мудрость, справедливость—ничто, но не тот, для кого только субъект этих предикатов ничто», и затем восклицает с торжествующим видом: «Разве не имеется всё это у Штирнера?». — «Здесь мудрость». Святой Макс нашёл в приведённом только что месте намёк, как добиться того, чтобы оказаться «дальше всех». Он верит Фейербаху, что вышеприведённое место раскрывает «сущность» «истинного атеи­ста», и принимает от него «задачу» сделаться «истинным атеистом». «Единственный», это — «истинный атеист».

Ещё более легковерно, чем по отношению к Фейербаху, «орудует» он по отношению к святому Бруно или к «Критике». Мы постепенно увидим, как он всячески поддаётся тому, что навязывает ему «Критика», как он ставит себя под её полицейский надзор, как своими внушениями она поучает его относительно его жизни, его «призвания». Пока же достаточно привести образчик его веры в Критику — указать на то, что на стр. 186 он изображает «Кри­тику» и «Массу» как два лица, которые борются друг против друга и «стараются освобо­диться от эгоизма», а на стр. 187 он обеих «принимает за то, за что они... выдают себя».


_________________________ ЛЕЙПЦИГСКИЙ СОБОР. — III. СВЯТОЙ МАКС____________________ 227

Борьбой против гуманного либерализма заканчивается долгая борьба Ветхого завета, ко­гда человек был наставником, ведущим к Единственному; времена исполнились, и евангелие благодати и радости нисходит на грешное человечество.

Борьба за «Человека» есть исполнение слова, написанного у Сервантеса в двадцать первой главе, «в которой рассказывается о великом приключении, о завоевании драгоценного шлема Мамбрина». Наш Санчо, который во всём подражает своему бывшему господину и нынеш­нему слуге, «поклялся завоевать для себя шлем Мамбрина» — Человека. После предприни­мавшихся им во время его различных «походов»* тщетных попыток найти желанный шлему Древних и Новых, у либералов и коммунистов, «он увидел вдали всадника, на голове кото­рого что-то сверкало как золото». И вот он говорит Дон Кихоту-Шел иге: «Если я не ошиба­юсь, навстречу нам едет человек, у которого на голове шлем Мамбрина, тот самый шлем, ко­торый, как ты знаешь, Я поклялся раздобыть». «Будьте, ваша милость, осторожны в словах своих и ещё больше в своих поступках», — отвечает поумневший за это время Дон Кихот. — «Скажи мне, разве ты не видишь, что навстречу нам едет всадник верхом на серой в яблоках лошади и что на голове у него золотой шлем?» — «Я вижу и примечаю, — отвечает Дон Ки­хот, — что едет какой-то человек на осле такой же серой масти, как и ваш, а на голове у всадника что-то блестящее». — «Но ведь это и есть шлем Мамбрина», — говорит Санчо.

Тем временем к ним тихой рысцой подъезжает святой цирюльник Бруно на своём ослике, Критике, а на голове у Бруно — цирюльничий таз; святой Санчо устремляется на него с копьём в руке, святой Бруно соскакивает со своего осла, роняет таз на землю (почему здесь, на соборе, мы и видели его без этого таза) и бросается в кусты, «ибо он есть воплощённый Критик». Святой Санчо поднимает с великой радостью шлем Мамбрина, и на замечание Дон Кихота, что он точь-в-точь похож на цирюльничий таз, отвечает: «Этот знаменитый волшеб­ный шлем, обернувшийся «призраком», несомненно побывал в руках человека, который не мог оценить его по достоинству, и вот он расплавил половину его, а из другой половины смастерил то, что, по твоим словам, тебе представляется цирюльничьим тазом; впрочем, ка­ким бы он ни казался непосвящённому глазу, для меня, который знает ему цену, это безраз­лично».

Игра слов: «Auszuge» означает «походы», а также и «извлечения», «выписки». Ред.


__________________ К. МАРКС И Ф. ЭНГЕЛЬС. — НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ. ТОМ I______________ 228

«Второе великолепие, вторая собственность теперь приобретена!»

И вот завоевав, наконец, свой шлем, — «Человека», — он восстаёт против него, начинает относиться к нему как к своему «непримиримейшему врагу» и прямо заявляет ему (почему, мы увидим после), что Он (святой Санчо) — не «Человек», а «Нечеловек, Бесчеловечное». В качестве этого «Бесчеловечного» он удаляется в Сьерра-Морену, чтобы путём покаяний под­готовиться к великолепию Нового завета. Он раздевается там «донага» (стр. 184), чтобы дос­тигнуть своей особенности и перещеголять то, что делает его предшественник у Сервантеса в двадцать пятой главе: «И поспешно сняв с себя штаны, он остался полуголым в рубашке и, не задумываясь, сделал два козлиных прыжка в воздухе головой вниз и ногами вверх, рас­крыв при этом такие вещи, которые заставили его верного оруженосца повернуть Росинанта, чтобы не видеть их». «Бесчеловечное» далеко превзошло свой мирской прообраз. Оно «ре­шительно поворачивается спиной к самому себе, отвернувшись тем самым и от беспокояще­го его критика» и «оставив его в стороне». «Бесчеловечное» пускается затем в спор с «остав­ленной в стороне» Критикой, «презирает само себя», «мыслит себя через сравнение с дру­гим», «повелевает богом», «ищет своё лучшее Я вне себя», кается в том, что оно ещё не было единственным, объявляет себя Единственным, «эгоистичным и Единственным», — хотя едва ли ему нужно было заявлять об этом после того, как оно мужественно повернулось спиной к самому себе. Всё это сделало «Бесчеловечное» собственными силами (смотри Пфистер, «История немцев»), и вот теперь оно на своём ослике, просветлённое и торжествующее, въезжает в царство Единственного.

Конец Ветхого завета.

НОВЫЙ ЗАВЕТ: «Я»


Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
В. Коммунизм| Экономия Нового завета

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.01 сек.)