Из грязи да в князи

Константин Григорьевич, уже знакомый нам рыбак, был занят ремонтом печи в бане. Замоченные глина и песок давно стояли возле полуразобраной печи, ожидая, когда хозяин возьмется за них. Он всячески отлынивал и откладывал эту грязную и нудную работу, однако дальше тянуть уже было некуда. Сентябрь – еще немного и пришлось бы возиться с мокрой и холодной глиной на сквозняке, при мысли об этом на коже образовывались пупырышки. В старой трикотажной рубахе, латаных брюках и утильных туфлях, он принялся за дело. Завтракать жена позвала его, когда солнышко поднялось уже высоко.

– Сейчас, Маруся, закончу замес, и приду. Ты накрывай, я недолго! – ответил он, укладывая последние кирпичи.

Остатками раствора обмазал топку, критически осмотрел сделанное, стряхнул одежду, обмыл в цибарке руки и направился к лестнице. На полдороге его остановил яростный лай Пятныша. В калитку стучали и звали хозяина.

– Господи, и поесть не дадут! – недовольно пробурчал Григорьевич, и уже другим голосом откликнулся: «Иду-иду!».

Возле калитки стояли двое мужчин, на дороге поблескивало лаком такси.

– Чем могу быть полезен?

– Мы хотели бы видеть господина Козакова Константина Григорьевича! – объяснил молодой человек с чуть заметным акцентом.

– Это я! Правда, не господин, но, коли начальников так называют, то и нам сойдет пока.

– Прекрасно! Мы Вас сразу узнали, снимки получились прекрасные.

– Какие снимки?

– А те, на которых вы с сыном вот этого господина выуживаете, – кивнул он в сторону стоящего рядом.

Тот смущенно улыбнулся, слушая, и подтверждающе кивал. Этому мужчине было лет за пятьдесят, одет скромно, но элегантно. Григорьевич пожал плечами:

– Вытащили и вытащили. Экая невидаль! Может, у него что пропало? Так в лодке ничего не было, мы чужого не берем. Если все, то извините, мне работать надо, – и повернулся уходить.

– Да нет, что Вы, все на месте! Он Вас разыскал, чтобы поблагодарить и познакомиться. Сам он из казачьей эмигрантской семьи, никогда не видел Дона и местных казаков. Вы ведь казак, да?

Утопленник слушал, улыбаясь, затем шагнул к Григорьевичу и протянул руку. Рукопожатие оказалось крепким, и показалось искренним. Лицо хозяина прояснилось.

– Ну что же, хорошим людям мы завсегда рады! Заходите, гостями будете, нашего хлеба-соли отведаете. Грех казачьего потомка не приветить. Правда, пища у нас простая, избалованному желудку могет и не подойти… Коли так, то чайку попьете!

Пригласил и шофера, но тот отказался. За простым столом с гладкой, некрашеной столешницей, на самодельных табуретках разместились гости и хозяин. Хозяйка поставила тарелку с кусками вареного чебака, салат из свежих помидоров, дымящуюся паром миску с отварной картошкой, щедрыми ломтями нарезала хлеб и присела с краешку. Григорьевич прочел молитву, перекрестил стол.

– Кушайте, гости дорогие, будьте как дома. Не принято у нас за столом чваниться, а хозяину быть назойливым!

Простая пища понравилась, ели и похваливали. Насытились, вытерли руки чистыми тряпками. Хозяйка быстро убрала остатки, смахнула крошки, поставила чашку с виноградом и абрикосами, на минуту вышла и вернулась с бутылкой домашнего вина и бокалами. Хозяин вытащил засургученную пробку, плеснул немного вина в росший рядом куст, и наполнил бокалы.

– Выпьем, станичники, за то, чтобы не было больше ухода казаков с родной земли! Земля донская, выпей и ты – сегодня у тебя в гостях твой внук, впервые ступивший на землю предков! Пусть он в далекой стране помнит твое материнское тепло!

Пили стоя, маленькими глотками, смакуя душистый напиток. У эмигранта несколько раз судорожно дернулся кадык, и по щекам скользнули слезинки. Заметив это, хозяйка снова поднесла к губам чуть пригубленный бокал и допила до конца. На лицо ее упала тень печали, глаза заволокло, и она украдкой вытерла их уголком косынки.

После вина гости разговорились, все интересовались, что да как. Хозяин отвечал, не спеша, обстоятельно, и, удовлетворив чужое любопытство, поинтересовался судьбой эмигрантов. Оказалось, что и хозяин, и гости из Нижнекундрюченских казаков. Дошла очередь и до семейного альбома с фотографиями. На одной, времен 1916 года, гость задержался особенно долго, затем дрогнувшим голосом сказал: «А ведь наши родители были соседями». Показал на два куреня, четко вырисовывающиеся на фоне большой, красивой церкви.

– Если бы не церковь, не узнал. Но у нас есть почти такая же. Только видна часть вашего куреня – вот эта. Родители много рассказывали о станичниках и соседях, жаль, фамилии забыл. Маленький был, да и времени прошло много!

Григорьевич вспомнил, что мать не раз вспоминала своего соседа и подругу Нину, жену хорунжего, сгинувшую вместе с мужем.

– Да, – кивнул гость, – бабушку звали Ниной.

– После восстания, – вспоминал Григорьевич, – Нина, переодевшись казаком, ушла в отступ. Детей у них не было, так и исчезла семья хорунжего Ковалева. Козаковы покинули станицу в тридцатые годы, когда раскулачили дедушку, жили в Константиновске, в Шахтах. В 38-ом году бдительные органы разыскали учителя, бывшего подъесаула, и расстреляли. Семья переехала опять в Константиновскую, мать умерла, дети разъехались, связь с родной станицей заглохла, хотя родни там осталось много – Поповы, Чумаковы, Рыжкины, Любимовы…

– Тоже вроде как в эмиграции, – горько усмехнулся Константин Григорьевич, – ни родных, ни близких… Жизнь забросила в Азов, где и докоротали до пенсии. Теперь вольный казак, хочу – работаю, хочу – гуляю!

Дмитриевна подделась:

– Гуляка! Все петушишься! По нонешнему времени не здорово-то разгуляешься!

Давняя дружба родителей сблизила хозяина и гостя. В разгар беседы пришел Борис, сидел молча, внимательно слушая. Часа через два гость что-то шепнул хозяину на ухо. Тот кивнул сыну:

– Проводи, покажи наши удобства!

Обо всем рассказал хозяин, посетовал, что жизнь становится все тяжелее, без подсобного хозяйства вряд ли можно выжить. Бориса из-за инвалидности на работу не принимают. Была бы своя фермочка небольшая, глядишь – и прокормились бы. Борис научился бы хозяйничать, а там и пара бы нашлась. А так – кончится на нем наш старинный казачий род. Те, что постарше – все в войну погибли! Двоюродные братья – Евгений, Анатолий, Николай – не оставили потомства, один он остался, да и то калека. А так хотелось бы внучат понянчить! Детишки, они все до старших тулятся, оно и правильно – молодые, они вечно заняты, а детям и поучиться не у кого, ни приласкаться не к кому, все по яселькам да садикам, все игрушки да песенки, не нужны они там чужим тетям, вот и растут бездельники да хулиганы.

– В чем же дело? – заметил гость, – Надо браться и делать!

– Делать! А на какие шиши? Мы жили на зарплату, с нее богатств не наживешь. Заработали пенсию – а что на нее можно купить? Харчей на несколько дней? Хорошо, что землю под огороды дали, да Дон-батюшка иногда рыбкой побалует. А то бы давно уже зубы на полку положили да сыграли в ящик. Хоть и на гробы у нас, поди, денег не хватит. Брать кредит? Но его не отработать, силы не те.

– Да, тут есть о чем подумать!

– Думай-не думай, миллионы с неба не падают, это не манна небесная, так что и думать нечего. Будем держаться, пока хватит сил. А Борис! – да помилует его господь…

Борис, молча, встал и ушел в дом. Расстроился Григорьевич, задергалось правое веко, так, что он прижал его ладонью.

– К чему горевать раньше времени? Господь не без милости, казак не без доли. Кому что написано на роду, то и будет. Коли не суждено было Георгию и его родителям сгинуть, так и не сгинули, и потомство продолжили!

Настала пора прощания.

– Вы пришлите нам что-нибудь на русском языке о жизни казаков-эмигрантов, интересно узнать, как у кого судьба сложилась, – попросил Григорьевич!

– Постараюсь! Что есть – вышлю, да еще что-нибудь придумаю, нужно помочь восстановить казачество России.

– Спасибо на добром слове! Казаки наши в долгу не останутся, дай вам бог здоровья, счастья, удачи в делах и благополучной дороги! – благословил хозяин гостей.

Борис тоже вышел проводить гостей, пожал им руки, и, стоя, проводил машину, глядя ей вслед, пока она не свернула за угол. Дмитриевна все время крестила ее вслед, тихонько шепча молитву о путешествующих.

– Славные люди! Бедняги, без родины остались…

Жизнь пошла своим чередом, со своими бедами, неприятностями и редкими спокойными днями. Ничего не обещало перемены к лучшему.

Письмо

Жизнь в семье Козаковых шла все так же. Убрали огород, на полях собрали семена подсолнечника, должны были надавить масла, исправили печи, напилили дров, купили угля, мужчины изредка выезжали на рыбалку. Хотя октябрь и не баловал, но свежая рыба со стола не сходила. Мясо покупали редко, масло и сахар выдавались по талонам. Ничего, слава богу, обходились. Молоко выручало – всегда было в продаже и стоило дешево. Однако перевод страны на рыночную экономику и отпуск цен тревожили. Правители клялись, что все будет в порядке, но не верилось: при нехватке товаров цены могут прыгнуть вверх на тысячу процентов! Что делать тогда пенсионерам? Появились затруднения с рабочей одеждой – истрепалась, обносилась, покрылась латками.

– Непривычно как-то в латках щеголять, как в войну! – сокрушался Григорьевич.

Вот и сегодня он хмуро рассматривал разлезающиеся брюки.

– Где брать? Неужели скоро срам будет нечем прикрыть! А, ладно. На мой век латок хватит, бедность – не порок!

– Маруся, – позвал он жену, – подлатай штаны, а то уже хозяйство наружу!

От забот его отвлек стук в калитку и звонкий голос почтальонши: «Хозяи-ин!». Пятнаш залился во весь голос. Цыкнув на него, хозяин вышел со двора. Бойкая веселая женщина протянула два пакета: «Заказные, из-за рубежа! Распишитесь!». Озорные глазки с любопытством осматривали Григорьевича, словно увидели невесть что. Расписываясь, он заметил, как из-за забора с правой и левой стороны показались головы соседок, поспешно высвобождающих уши из-под платков. Но разговор уже окончился, почтальонша спрятала квитанцию и зарысила дальше. Одна из соседок выскочила навстречу, и, что-то спросив, пробежала мимо. Входя во двор, Григорьевич видел, как одна из любопытных прогалопировала к сестре, новость, видно, жгла язык!

– Чертовы сороки, сплюнул он, – все-то им надо!

Пакеты вызвали недоумение. Диковинные марки, надписи по-русски и по-английски, обратный адрес – какое-то замысловатое общество, только и понял – Перу.

Не иначе утопленник про своих эмигрантов материал прислал, сообразил он. Пакеты отнес в дом, положил на видном месте. Вскрывать решил при всех, вечером. Вскоре стемнело, управились с делами и собрались в зале. В комнате горела лампочка, ярко освещая незамысловатую обстановку и незатейливые украшения. Тумбочка с иконами, подсвечниками и негасимой лампадой, швейная машинка, этажерка с книгами и альбомами, над ней художественное литье под бронзу – львенок, парусник, казак на бочке, печать Войска Донского. На стене диски с вклеенными иллюстрациями; мадонна, пейзажи, покрытый лаком шифоньер с расположившимися на нем куклами и собачками, дедом Морозом и Снегурочкой. Возле стены – старенький диван, приспособленный под постель, и допотопный буфет в простенке между окнами. Трюмо, возле окна письменный стол, посредине зала – овальный раздвижной стол со стульями, стоявшими на нем часами и изящным фаянсовым кувшинчиком, с четырьмя такими же синими сверкающими чашечками. За него и уселась семья в полном составе, каждый подержал пакеты в руках, полюбовался марками. Понятно только, что прислали из Перу. Григорьевич аккуратно срезал ножницами край одного из них. Оттуда выпал буклет с красивыми рисунками, фотографиями, текстом на двух языках, английском и русском, две книжечки с листами, покрытыми цифрами и маленькими картинками.

– Талоны, что ли, прислал на заграничные харчи? От чудик!

Борис отрицательно потряс головой.

– Нет, больше похоже на доллары. Только игрушечные!

– Он что, играться с нами надумал? – заметила Дмитриевна. – Не подумала бы, что он такой легкомысленный!

– Да ты что, сынок, что с тобой? – обратилась она к Борису, только что прочитавшему текст, и с каким-то растерянным видом поднявшему на нее свои глаза.

Тот молча протянул листок отцу.

– Читай вслух! – не вытерпела мать.

В письме страховой компании Пан Америкэн сообщалось, что подданный Перу господин Георг Смит во время поездки по странам Восточной Европы и СССР застраховался на сумму пять миллионов долларов. Согласно пункта 4b, в случае его гибели наследникам выплачивается полная стоимость полиса, в случае получения увечий – 70% самому, в случае спасения от явной гибели, подтвержденного не менее чем тремя свидетелями, спасателям оплачивается сто процентов затрат, и десять процентов страховой суммы. Такая ситуация имела место 2 сентября 1991 года, в СССР, на акватории реки Дон, возле города Азова. Имеются заверенные показания свидетелей, пленки с фотоснимками, кинолента, акт о несчастном случае. Правление нашей страховой компании признало факт спасения господина Георга Смита. Спасателям, гражданам СССР господину Козакову Константину Григорьевичу и господину Козакову Борису Константиновичу, выплачивается страховая премия за спасение в размере 250 тысяч долларов каждому. По высланным Вам чековым книжкам можете получать деньги в любом валютном отделении банков мира, оплату зарубежных покупок можно производить непосредственно чеками.

Читали и перечитывали, молча переваривая новость.

– Миллионеры, – хохотнул Борис, – вот умора!

– Полумиллионеры, – поправил отец. – Из грязи, да в князи. Дела! Есть теперь над чем голову поломать! Давайте хорошенько и не спеша обдумаем все, чтобы не подорваться этой удачей и не стать посмешищем.

Так и решили! Во втором пакете нашли буклет с видами достопримечательностей Перу.

– Что же думать? Тут и думать нечего, – высказался Борис. – Денег нам на всю жизнь хватит, будем расходовать по мере надобности!

– Так, ясно! Что ты, мать, скажешь?

– Я думаю, нужно ремонт в доме сделать, дачу купить с хорошим участком, одеться по-людски, денег дать на милосердие, на построение храмов, заказать молебен!

– Ясно! Проживем и раздадим. Быстро и удобно, ни труда, ни хлопот – никаких других забот! Поживем паразитами, по-барски, коньячку попьем, индюшатинкой побалуемся. За валюту все можно, и икорку и балычок. Да, хорошая мысля! Что ты, Борис, скажешь о своей дальнейшей судьбе? Нарядишься, сядешь в машину, насажаешь продажных девок и таких же друзей, и закатитесь в первоклассный ресторан! Это жизнь? Обленишься, сопьешься и подохнешь! Не останется после тебя ни трудов, ни наследников. При такой роскошной жизни этого капитала хватит от силы на полгода! А потом что? После этакой жизни только камень на шею, да в воду! Лучше уж спалить эти деньги к черту, да пепел развеять. Лучше уж сейчас, пока не напаскудил и не опозорился!

От гнева у старика дрожали губы, срывался голос, правое веко дергалось.

– Нет, так дело не пойдет, никудышные вы хозяева! В любом варианте вы должны планировать жизнь в труде, больше думать о душе, чем о теле!

Он опустил голову, немного посидел, остывая, и вновь начал, но уже ровным, спокойным голосом:

– Мы с матерью старые, нам немного нужно, было бы здоровье. Забота наша о тебе, сынок. Ты ведь до сих пор не женат, а почему? Не потому, что инвалид. Похуже тебя семьи имеют! А потому, что ты не в состоянии прокормить семью. На производство тебя не берут, ремесла нет, вот и нужно нам создать условия, чтобы ты сам мог содержать семью, правильно воспитывать детей, делать добро людям. Присмотрится какая-нибудь толковая молодица, да подумает: «Не беда, что кривоват, зато непьющий, и трудяга, каких мало, дом у него чаша полная, хозяйке есть, где развернуться», а есть женщины, которые истосковались по заботе, по своему двору – вот и станет тебе подругою жизни, хозяйкой во дворе, а там.… Только узнать друг друга хорошо надо, чтобы не каяться потом, и жизнь не ломать.

Будешь честно жить, и трудиться – такая же труженица достанется, будешь пить-гулять – такая же и достанется. А женишься – всю блажь нужно выбросить из головы. Семейная жизнь – штука сложная. Жил для себя, а теперь нужно жить для другого, а этому учиться надо, готовиться.

Главной целью жизни должны быть дети, только ради них есть смысл мучиться в этом мире. Ежели послал господь тебе детей на воспитание, так дай им ума, воспитывай, учи! А воспитывать можно только собственным примером! Для этого жить нужно на виду, не приписывать себе несуществующих достоинств, знать и исправлять свои недостатки. Ежели в твоей жизни будет фальшь, дети это обязательно уловят, и тогда пиши пропало, ты уже не пример.

Дети охотнее простят твои недостатки, но фальшь не простят! В отместку родителям – пойдут по плохому пути, по вас будут судить о других, разуверятся в добре и справедливости. Нет уж, не можешь отдать всего себя семье – лучше не заводи! Теперь если ты не поставишь перед собой ясную цель, не выработаешь программу, и не будешь ее придерживаться, ничего хорошего не выйдет. Если бросишься в разгул, начнешь служить своим страстям, станешь прожигателем жизни – мы с матерью тебе не помощники. И запомни, я – казак! Не забыл Тараса Бульбу? Я тебя породил, я тебя и убью!

Бедная Дмитриевна сидела, молча, опустив глаза. Ее губы неслышно творили молитву.

– Ничего, родные, переживем,– обнял ее Григорьевич. – Не то пережили!

Дата добавления: 2015-07-20