Марии Энгельс, 28 апреля 1839 Г.

Мать. — Да, да, уходите отсюда поскорей.

(Анна и Лаура с радостными криками уходят.)

Мария. — Вот книга, мама. Я уже прочла этот рассказ, я хочу тоже переодеться. Скажи, что бы мне такое надеть?

Мать. — Ну, вот. Только что я сказала Анне, чтобы она не шу­мела, а теперь ты начинаешь?

Рудольф (падает на пол). — О, мама, о, мама! (плачет).

Мать. — Что с тобой? (Идет к нему.)

Эмиль. — Мама, что это за предложение?

Хедвига. — Мама, тут одно число, оно такое странное.

Мать. — Замолчите вы наконец или нет? Все вместе. Я не могу этого выдержать!

Эмиль. — Мама, ну помоги же мне! Ах, мама, мама, мне надо в уборную.

Мать. — Ну иди.

Мария. — Мама, это правда, что ты будешь переодеваться?

Мать. — Глупышка! Тебе еще больно, Рудольф?

Хедвига. — Да, мама, у него большая шишка на голове. Мама, что это за число?

Мария. — Да, но тебе нужно переодеться.

Анна (входит). — Мама, Лаура сидит в уборной, а Эмиль стоит там, орет во всю глотку и колотит в дверь.

Мать. — И ты еще здесь! Мне некогда.

Луиза (входит). — Мадам, Вендель едет за город, не нужно ли вам чего-нибудь?

Мать. — Да, дайте мне подумать. Замолчите вы наконец. Ру­дольф, перестань хныкать.

Мария. — Анна, разве мама не сказала, что она тоже будет переодеваться?

Анна. — Да, мама, ты сказала.

Мария. — Да успокоитесь ли вы наконец. Марш отсюда.

Эмиль (входит с плачем). — О, мама, Лаура не хотела впустить меня в уборную, и я... и я... наделал... в...

Все: Он наделал в штаны.

Мать. — Этого еще недоставало. Неужто мне не дадут ни ми­нуты покоя? Все кричат вместе (берет хлыст). Вот тебе, Эмиль, раз, два, три, Анна, Мария, вон отсюда. Пусть Вендель сам зайдет.

(Входят две маски, мужчина и женщина.)

Мать. — Кто это? Что это опять за штуки?

(Мужчина бросается к матери и потихоньку отнимает у нее хлыст. Все вскакивают и выражают свой восторг. Женщина становится рядом с матерью в надевает ей на нос очки.)

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 АПРЕЛЯ 1839 Г.

Мать. — Глупая, надо мной же будут смеяться. (Входит Вен-дель.) Вендель, это письмо отнесите на почту. Это Кленерсам. Деньги отошлите портному Хюнербейну. Это все. (Вендель уходит. Мать в очках садится.) Эмиль, прежде всего пойди и попроси, чтобы тебя помыли.

(Маски хватают стоящего с открытым ртом Эмиля и с громкими кри­ками, награждая его тумаками, тащат к двери.)

Хедвига. — Ах мама, я только что заметила, что я решила на

два примера больше, чем мне полагается. Ура! Мария. — Мама, послушай-ка. Ты будешь переодеваться с нами? Мать. — Это что еще за вздор!

Мария. — Знаешь, мама, но тогда я скажу тебе кое-что (шепчет ей что-то на ухо).

Мать. — Нет, это невозможно.

Мария. — Да, это вполне возможно, и ты это сейчас увидишь.

(Все уходят.)

(Два часа спустя Хедвига оделась в платье Рудольфа, а Рудольф, в платье Хедвиги,оба в масках, которые они друг на друге завязывают. Затем один за другим входят все остальные, очень забавно одетые.)

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 Г. 393

Герман *. — Ах Август **, у меня самый длинный нос. Посмо­три-ка, Джон, у меня есть еще борода, какая была когда-то у нашего Фрица. Август. — А у меня такие чудные зеленые щеки и седая борода,

и мой нос совсем красный. Мария. — Посмотрите-ка, Лаура, я стала таким милым мальчи­ком. А ты такая маленькая, юная, я немного больше, чем ты... и моя шляпа тоже больше.

(Входит мать в старом халате, поверх него меховой шлафрок отца, на чепец она надела остроконечный ночной колпак, на носу очки.)

Все кричат: — О мама, мама. Герман. — Август, это не моя мама!

Мать. — Мальчик, ты замолчишь наконец? И садитесь все за стол, пока он не придет.

(Пауза. Входит отец, с изумлением оглядывается, наконец все снимают маски и с восторженными возгласами и криками бегут к нему. Финал: шумпос пиршество.)

Я мог бы еще продолжать эту историю, но боюсь, что не хватит времени, через полчаса уходит почта, и я должен кончить.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано Печатается по -рукописи

в Marx-Engels Gesamtausgabe. „

Erste Abteiluna. Bd. 2. 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен, около 28] — 30 апреля [1839 г.]

Guglielmo carissimo! ttjv ооЗ ejua-cobjv eôptpca èv xotç xffiv lxépu>v, xal T|Sù jxsv tjv èjaoî то ocùtoù pvjfia. Ta 8è Bixaaxiqpiov tffiv itévte axouSuuacov, xal ttjv aûtffiv xpîaiv où Suvajxat fivoûaxetv tj aôo-svxixrjv ч) xojjncexévxTjv. — 'Eaxiv fàp yàçK ôtc' èjjloù, si SiBwjjli тсопг^ата sv xaîç eiç 6(iàç êicwïôXaiç ***.

• — Герман Энгельс. Ред. " — Август Энгельс. Ред. ••* — Дражайший Гульельмо! (итал.)." Твое письмо я нашел среди писем от других, и сладка была мне речь его. Но я не могу признать аутентичным или компе­тентным суд и приговор пяти студентов. — Ибо это любезность с моей стороны, когда я шлю вам в своих письмах стихи (греч.). Ред.

394 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 I".

Раз ты не хочешь критиковать «Св. Ханора», «Флориду» * и «Бурю», то не заслуживаешь ни одного стиха; уверение в debi-litatis ingenii abhorret ab usata tua veriloquentia. Meam quidem mentem ad juvenilem Germaniam se inclinare, haud nocebit libertati; haec enim classis scriptorum non est, ut schola roman­tica, demagogia, et cet., societas clausa, sed ideas saeculi nostri, emancipationem judaeorum servorumque, constitutionalismum generalem aliasque bonas ideas in succum et sanguinem populi Teutonici intrare volunt tentantque. Quae quum ideae haud procul sint a directione animi mei, cur me separare? Non enim est, quod tu dicis: подчиниться какому-нибудь направлению, sed: примкнуть; sequitor a continuation in my room, and in writing a polyglottic letter, 1 will take now the English language, ma no, il mio bello Italiano, dolce e soave, come il zefiro, con parole, somiglianti alle fiori de! più bel giardino, y el Espanol, lingua comò el viento en los ârboles, e о Portugucz, comò as olas da mar em riba de flores e prados, et le Français, comme le mur­mure vite d'un font, très amusant, en de hollandsche taal, gelijk den damp uijt eener pijp Tohak, zeer gemoedlijk **; но наш дорогой немецкий — это все вместе взятое:

Волнам морским подобен язык полнозвучный Гомера, Мечет скалу за скалой Эсхил с вершины в долину, Рима язык — речь могучего Цезаря перед войсками; Смело хватает он камни — слова, из которых возводит, Пласт над пластом громоздя, ряды циклопических зданий. Младший язык италийцев, отмеченный прелестью нежной, В самый роскошный из южных садов переносит поэта, Где Петрарка цветы собирал, где блуждал Ариосто. • А испанский язык! Ты слышишь, как ветер могучий Гордо царит в густолиственной дуба вершине, откуда Чудные старые песни шумят нам навстречу, а грозди

* См. настоящий том, стр. 358 — 361. Ред. •* —...слабости духа не вяжется с твоей обычной правдивостью. То, что мой аут склоняется в сторону «Молодой Германии» ⁵, не повредит свободе, ибо эта группа писателей, в отличие от романтической, демагогической школы и т. д., — не замкну­тое общество; они хотят и стремятся, чтобы идеи нашего века— эмансипация евреев и рабов, всеобщий конституционализм и другие хорошие идеи — вошли в плоть и кровь немецкого народа. Так как эти идеи не расходятся с направлением моего духа, то по­чему я должен отделиться от них? Ведь дело идет не о том — как ты говоришь, — чтобы подчиниться какому-нибудь направлению, а о том, чтобы примкнуть; продол­жение следует (лат.) в моей комнате, и так как я пишу многоязычное письмо, то теперь я перейду на английский язык (англ.), — или нет, на мой прекрасный итальянский, нежный и приятный, как зефир, со словами, подобными цветам прекраснейшего сада (итал.), и испанский, подобный ветру в деревьях (испан.), и португальский, подобный шуму моря у берега, украшенного цветами и лужайками (португ.), и французский, подобный быстрому журчанию милого ручейка (франц.), и голландский, подобный дыму табачной трубки, такой уютный (голл.). Ред,

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 г. 395

Лоз, обвивающих ствол, качаются в сени зеленой.

Тихий прибой к берегам цветущим — язык португальский:

Слышны в нем стоны наяд, уносимые легким зефиром.

Франков язык, словно звонкий ручей, бежит торопливо,

Неугомонной волною камень шлифуя упрямый.

Англии старый язык — это памятник витязей мощный,

Ветрами всеми обвеянный, дикой травою обросший;

Буря, вопя и свистя, повалить его тщетно стремится.

Flo немецкий язык звучит, как прибой громогласный

На коралловый брег острова с климатом чудным.

Там раздается кипение волн неуемных Гомера,

Там пробуждают эхо гигантские скалы Эсхила,

Там ты громады найдешь циклопических зданий и там же

Средь благовонных садов цветы благороднейших видов.

Там гармонично шумят вершины тенистых деревьев,

Тихо там стонет наяда, потоком шлифуются камни,

И подымаются к небу постройки витязей древних.

Это — немецкий язык, вечный и славой повитый.

Эти гекзаметры я написал экспромтом; пусть они сделают для тебя более понятной ту ерунду на предыдущей странице, из которой они произошли. Только суди их как экспромт.

29 апреля. Продолжая последовательно свое письмо, уста­навливаю, что сегодня чудесная погода, так что, вероятно, вы — posito caso aequalitatis temporalis * — сегодня вполне законно прогуляли все лекции. Я хотел бы быть с вами. — Я уже, быть может, писал вам, что я, под именем Теодора Гильдебранда, подшутил над «Bremer Stadtbote», теперь я с ним распрощался следующим посланием:

Послушай, «Вестник», не сердясь о том,

Как над тобой я долго издевался;

Тебе моя насмешка поделом,

Ведь в дурнях ты, дружище, оказался.

Сгустились тучи над тобой кругом

С тех пор, как вестником служить ты взялся;

Тебя я то и дело принуждал

То пережевывать, что сам же ты сказал.

Всегда, когда нужны мне были темы,

Я брал их у тебя, мой дорогой,

И делал из твоих речей поэмы,

В которых издевался над тобой;

Лиши их рифм, откинь размеров схемы, —

* — предполагая сходство погоды, Р«в,

396 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 Г.

И сразу в них узнаешь облик свой. Теперь кляни, коль гневом обуян ты, Всегда готового к услугам

Гилъдебранда ²⁴².

Ты бы тоже начал понемногу пописывать в стихах или в прозе, а потом послал бы в «Berliner Conversations-Blatt», если он еще существует, или в «Gesellschafter». Впоследствии ты пойдешь дальше, станешь писать повести, которые будешь помещать сначала в журнале, а затем отдельно, приобретешь имя, прослывешь умным, остроумным рассказчиком. Я снова вижу вас: Хёйзера — великим композитором, Вурма — пишу­щим глубокомысленные исследования о Гёте и духовном раз­витии нашего времени, Фриц становится знаменитым пропо­ведником, Йонгхаус сочиняет религиозные поэмы, ты пишешь остроумные повести и критические статьи, а я — становлюсь городским поэтом Бармена, заместителем — обиженной (в Клеве) памяти — лейтенанта Симонса. — Есть у меня еще стихотворе­ние для тебя — песня, предназначенная для журнала «Musen­almanach»*, но у меня нет охоты еще раз переписывать ее. Может быть, я напишу еще одну. Сегодня (30 апреля) я сидел по случаю чудесной погоды от семи до половины девятого в саду, курил и читал «Лузиады» ²⁴³, пока не наступило время идти в контору. Нигде не читается так хорошо, как в саду, в ясное весеннее утро, с трубкой во рту, под солнечными лучами, которые греют тебе спину. Сегодня в обед я буду продолжать это занятие со старонемецким Тристаном и его милыми рассуждениями о любви, сегодня вечером пойду в магистратский погреб, где наш господин пастор угощает рейнвейном, который выдан ему в служебном порядке новым бургомистром **. В такую необы­чайную погоду у меня всегда бесконечная тоска по Рейну и его виноградникам, но что тут поделаешь? В лучшем случае — несколько строф. Я готов пари держать, что В. Бланк написал вам, что [я] — автор статей в «Telegraph» ²⁴⁴, и поэтому вы так ругали их.

Действие происходит в Бармене. Что это такое — ты можешь догадаться ***.

Только что получил письмо от В. Бланка, где он пишет мне, что статья вызвала страшный шум в Эльберфельде; д-р Рункель ругает ее в «Elberfelder Zeitung» и упрекает меня в неправди­вости; я предложу ему указать хоть на одну неточность в моей

* — «Deutscher Musenalmanach». Ред. ** — пастор Георг Готфрид Тревиранус; бургомистр Я. Д. Нольтениус, Ред. *** -=• См. стр. 397. В оригинале рисунок перед этими словами. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 23 МАЯ 1839 Г.

статье — он этого не сумеет сделать, так как все приводимое в ней основано на фактах, полученных мной от очевидцев. Бланк прислал мне этот номер газеты, который я тотчас же переправил Гуцкову с просьбой впредь держать мое имя втай­не ²⁴⁵. Круммахер заявил недавно в своей проповеди, что земля неподвижна, а солнце движется вокруг нее, и этот субъект осме­ливается 21 апреля 1839 г. громогласно заявлять подобные вещи, утверждая в то же время, что пиетизм ⁹ не возвращает мир к средневековью *! Позор! Этого субъекта надо прогнать, не то он станет когда-нибудь папой, прежде чем ты успеешь огля­нуться, но после этого его поразит гром. Dios lo sabe, бог его знает, что еще станет с Вупперталем. Adios. Ожидающий твоего скорого письма, а в противном случае отказывающийся впредь посылать тебе свои стихи.

Дата добавления: 2015-07-20