Фридрих. • «Скорбно под крестом стояла мать и слевы проливала, видя сына на кре­сте»

• «Скорбно под крестом стояла мать и слевы проливала, видя сына на кре­сте». (Начальные слова духовного католического гимна, посвященного богоматери. На слова гимна писали музыку многие композиторы, в том числе Перголезе, Палестрина, Россини). Ред.

•* — Георг готфрид Тревиранус. Ред. ••• — Матильда Тревиранус. Ред. «••• — я говорю правду. Ред. • •♦•• — Герман Энгельс. Ред....... _ Генрих Лёйпольд. Ред.

• •••••• —, прощай, сестра. Ptd.

Марии Энгельс, 1 января 1839 г.

Многочисленные описки басовой партии ты должна мне простить, ведь я не привык писать ноты. На тот случай, если ты не смогла прочесть предпоследнюю строчку, привожу ее еще раз.

Впервые опубликовано

с небольшим сокращением в журнале

«Deutsche Revue». Stuttgart und Jxiprlg,

Bd. 4, 1920 и пол}Юстыо в Marx-Engels

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 20 января [1839 г.]

Фрицу Греберу

Флорида

I

Дух земли говорит:

Уж триста лет прошло с тех пор, когда Они пришли с прибрежий океана, Где бледнолицых были города.

Добычей сильных стали наши страны; Тогда из моря поднял я кулак, Посмеет ли ступить сюда нога тирана.

На нем росли леса, цветы и злак, И бороздил глубокие долины Моих индейцев мужественный шаг.

Предвечный бог на холмы и равнины Благословенье лил, но вот пришли На корабле заблудшем властелины.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.

Им был по нраву вид моей земли; Как острова, они ее забрали, Народ же мой на рабство обрекли.

Былых межей они не признавали, Квадрантом мне измерили ладонь И чуждые в ней знаки начертали.

Во все концы проникли, как огонь, — Один лишь палец не достался белым: Кто жизнью дорожит, его не тронь!

На этот палец я движеньем смелым Кольцо из краснокожих водрузил, Свою защиту их доверив стрелам.

И если б враг кольцо разъединил,

А их щиты меня не защитили,

В кипящий вал тогда бы погрузил

Я руку, где враги так долго вместе жили.

II

Семинол говорит:

Не мир я возвещу своим собратьям, Призыв мой — битва, лозунг мой — война! И если взор ваш запылал проклятьем,

Как молнией зажженная страна, То словом солнце вы меня назвали Заслуженно в былые времена!

Как на охоте вы подстерегали Зверей невинных в рощах и полях И стрелы в них несметные вонзали,

Так вас подстерегает белый враг.

Но пусть теперь покажут ваши стрелы,

Что вы — охотники ему на страх!

К нам завистью исполнен без предела, Наш враг в одежды пестрые одет, Чтоб белое не показать нам тело.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.

Наш край был ими назван Пышноцвет Затем, что пышно в нем произрастают Цветы, — каких здесь красок только нет!

Но нынче все пусть пурпур надевают, Что бледнолицых окропила кровь, И сам фламинго ярче не пылает:

Пусть нашу ненависть узнают, не любовь! Плохими были б мы для них рабами, — Так негры пусть им вспашут нашу новь!

Идите ж, белые, отныне сами

Себе вы обеспечили почет:

За каждым деревом, за тростниками

С своим колчаном Семинол вас ждет!

III

Белый говорит:

Ну, что ж! Лицом к лицу в последний раз Столкнуться я хочу с судьбой суровой И встретить сталь холодным блеском глаз!

Свирепость рока для меня не нова, Ты радость отравляла мне всегда; Не для меня любви звучало слово!

Насмешкой сердце ранила мне та,

Кого любил я; помню, утешенья

В борьбе за вольность я искал тогда.

Германских юношей объединенье Князьям и королям внушало страх, За наш союз я отдал в искупленье

Семь лучших лет в железных кандалах,

На корабле меня потом услали,

Я буду вольным — но в чужих краях!

Уж манит брег! Но в налетевшем шквале Разбит корабль, и в бешеный поток Мои друзья и спутники упали.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.

Я укрепился между двух досок, Впервые для меня блеснуло счастье, Других же всех постиг печальный рок.

Конец ли зол? Увы, теперь во власти

У диких я, что, встретив на пути,

Меня влачат на смерть, в священной страсти.

В краю, где я мечтал свободы воздух пить, Свободы дети мне готовят мщепье, И братьев грех я должен искупить!

Но что за светлое плывет виденье? Распятье! Как влекут меня к себе Черты спященные, когда благословенья

Я жду, вверяясь гибельной судьбе! Ко мне спасителя простерты руки! Я здесь ропщу, но, с духом тьмы в борьбе, Но за меня ль сам бог был предан муке?

Вот тебе моя лепта для ближайшей вечеринки; я узнал, что она опять происходила у нас, и очень жалел, что не послал ничего. Теперь отвечаю на твое письмо. — Ага! Почему ты не читаешь газеты? Ты бы тогда тотчас узнал, что в газете было помещено об этой истории, а что нет. Я не виноват, что ты сра­мишь себя. В газете оыли помещены лишь официальные отчеты сената, которые, конечно, другими быть не могут. Комедия с Плюмахером была, вероятно, очень интересна, я дважды писал по поводу этого, но он мне ни звуком не ответил. Что ка­сается Йонгхауса и его любовной истории, то у меня с ним еще будет особая беседа на эту тему. Вы, друзья, всегда ссылаетесь на «то и сё», мешающее вам писать; но скажи, разве ты не мо­жешь со дня получения моего письма писать каждый день по полчаса? В три дня ты бы справился с письмом- Мне прихо­дится писать целых пять штук, пишу я гораздо убористее, чем вы, и, однако, успеваю все сделать в четыре-пять дней. Это же ужасно! Восемь дней я вам даю сроку, но на девятый день по получении моего письма вы должны отправить свое на почту. Иначе нельзя; если я и дал Вурму другие распоряжения, то теперь я их отменяю. Восемь дней срока я вам даю — в против­ном случае вступают в силу указанные Вурму наказания: ника­ких стихов и столь же долгое молчание.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.

Почтальон: Господин консул, письмо! Консул Лёйпольд: Ага, хорошо. Энгельс: Для меня ничего нет? Почтальон: Нет, ничего.

Вот тебе гравюра на дереве в стиле народных книг, которая тебе ясно покажет, как я жду вас, то есть ваших писем. Я ду­мал, что еще успею отослать сегодня (воскресенье, 20 января) письма. Но вот уже бьет половина пятого, а почта сегодня ухо­дит в пять, — снова ничего не вышло. Ну и хорошо, теперь я могу спокойно оправиться, а затем спокойно написать вам письмо. За письмо Петеру Йонгхаусу я до сих пор не мог при­няться. Но черт возьми, кто-то там сидит в уборной, а меня всего распирает.

Замечательно, что если мы сопоставим наших величайших поэтов, то окажется, что они дополняют друг друга всегда по­парно. Клопшток и Лессинг, Гёте и Шиллер, Тик и Уланд. А теперь Рюккерт стоит совершенно одиноко, и вот интересно, обретет он свою пару или так и умрет. Похоже на то. Как поэта любви, его можно было бы сопоставить с Гейне, но, к сожале­нию, они в других отношениях так разнородны, что их никак нельзя соединить. Клопштока и Виланда можно сочетать хотя бы как противоположности, но у Рюккерта и Гейне нет ни ма­лейшего подобия, они абсолютно различны. Берлинская группа «Молодой Германии»⁵ представляет недурную компанию! Они хотят преобразовать нашу эпоху в эпоху «состояний и тонких взаимоотношений», другими словами: мы пишем, что в голову взбредет, и, чтобы заполнить страницы, мы изображаем несу-

ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 20 ЯЙВАРЯ 1839 Г. 363

ществующие вещи, и это мы называем «состояниями»; или же мы перескакиваем с пятого на десятое, и это сходит под именем «тонких взаимоотношений». Этот Теодор Мундт марает, что ему в голову взбредет, о мадемуазель Тальони, «танцующей Гёте», украшает себя тем, что нахватал у Гёте, Гейне, Рахили * и Штиглица, пишет забавнейшую ерунду о Беттине **, но все до того современно, до того современно, что у всякого щел­копёра или у какой-нибудь молодой, тщеславной, сластолю­бивой дамы обязательно явится охота прочесть это. А Кюне, агент Мундта в Лейпциге, редактирует «Zeitung für die ele­gante Welt», и эта газета выглядит теперь, точно дама, напялив­шая на себя современное платье, хотя телосложение ее создано для фижм, так что при каждом шаге ее видна сквозь тесно при­легающую ткань очаровательная кривизна ног. Замечательно! Л этот Генрих Лаубе! Парень без устали малюет характеры, которых не существует, пишет путевые новеллы²²⁸, которые вовсе не являются таковыми, городит всякую чепуху. Это ужас­но! Я не знаю, что будет с немецкой литературой. У нас три талантливых автора: Карл Бек, Фердинанд Фрейлиграт и Юлиус Мозен; третий, правда, еврей; в его «Агасфере»²²⁹ вечный жид бросает повсюду вызов христианству; Гуцков, среди прочих еще наиболее разумный, порицает его за то, что Агасфер — ординарная натура, настоящий еврей-торгаш²³⁰; Теодор Крей-ценах, тоже juif ***, яростно нападает на Гуцкова в «Zeitung für die elegante Welt» ^m, но Гуцков для него недосягаем. Этот Крейценах — заурядный писака, возносит Агасфера до небес, как раздавленного червя, и изрыгает хулу на Христа, как на самовластного, гордого господа бога; конечно, говорит он, в народной книге Агасфер совсем ординарная фигура, но ведь и Фауст в ярмарочных балаганах зауряднейший колдун, что не помешало Гёте вложить в него «психологию нескольких веков». Последнее, ясно, имеет быть бессмыслицей (если не ошибаюсь, это чисто латинская конструкция), но меня это трогает только из-за народных книг. Конечно, если Теодор Крейценах ругает их, то они, видите ли, должны быть очень, очень плохими. Однако я осмеливаюсь заметить, что в народном Агасфере больше глубины и поэзии, чем во всем Теодоре Крейценахе вместе с его милой компанией.

Я работаю теперь над некоторыми эпиграммами; несколько уже готовых сообщаю тебе:

• — имеется в виду Рахиль Варнхагев фон Энзе, Рев. ** — Арним. Ред, • «• _ еврей. Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.

Журналы и газеты

1. «Телеграф» *

Сам ты себя скорописцем зовешь, а тогда мудрено ли, Что наполняет тебя наскоро писаный хлам.

2. «Утренний листок» **

Утром прочтешь ты меня, а вечером вряд ли припомнишь, Чистый ли был пред тобой иль напечатанный лист.

3. «Вечерняя газета» ***

Если долго не спится тебе, то возьми меня в руки, И благодетельным сном будешь ты сразу объят.

4. «Литературный листок» ****

В литературном лесу листок этот — самый колючий, Но до чего же он сух! Ветер сдувает его.

Ничего другого в голову не приходит, поэтому я вынужден на этом кончить. Придется, как вижу теперь, здорово поторо­питься, чтобы мне, бедняге, к завтрашнему дню управиться с письмами; сейчас у нас будут гости, а завтра много бе­готни и переписки, так что не бесполезно будет писать очень быстро.

Я читаю теперь четырехтомный роман Дуллера «Император и папа»⁴⁰. У Дуллера раздутая репутация, его виттельсбахов-ские романсы^т, из которых многие можно найти у Хюль-штетта²³³, ужасно плохи; он хотел подражать народной поэ­зии и стал вульгарным; его «Лойола» — отвратительная смесь всех хороших и дурных элементов исторического романа, при­правленная скверным стилистическим соусом; его «Жизнь Граббе»²⁸⁴ страшно неверна и одностороння; роман, который я сейчас читаю, уже лучше: отдельные характеры хороши, дру­гие — очерчены по меньшей мере недурно, отдельные ситуа­ции схвачены довольно хорошо, а придуманные персонажи интересны. Но, судя по первому тому, у него совершенно от­сутствует чувство меры в обрисовке второстепенных лиц и сов-

* — «Telegraph für Deutschland». Ред.

Дата добавления: 2015-07-20