Глава 5 8 страница

не зная почему.

А всё было чрезвычайно просто: в нём соедини­лись две воли, и обе они были чужды его истинному Я. Одна, более сильная, принадлежала Гершелю, дру­гая, более слабая, принадлежала взращённой Фрид­рихом ложной личности, которая цвела буйным цве­том, поощряемая и окружающими, и слабостью ха­рактера самого князя.

Сейчас, находясь в доме барона, он старался не пропустить ни единого слова об отъезде, а также пытался сделать выводы о дальнейшей жизни этого семейства, потому что в его уме начинал зреть план, который пока еще не обрёл чётких очертаний, а яв­лял собой смутную картинку будущего.

— Посмотрите вниз, — раздался неслышимый го­лос. — Видите, сколько заблудших, падших и желаю­щих вылезти из той пропасти, в которой оказались? Вы согласились жертвовать собой ради них и остались в сферах этой планеты, чтобы помогать им восходить. Скажите, кто-нибудь жалеет об избранной вами доле?

— Нет! — разнёсся стройный хор голосов под свода­ми Храма.

И это было истинной правдой, потому что сердце не умеет лгать, а жизнь в горнем мире была жизнью сердца.

— Если когда-нибудь вам придёт мысль о том, что вы уже сделали всё, что могли, немедленно скажите об этом. Воля ваша свято чтится в Обители нашей.

— Миль, ты когда-нибудь жалел о том, что дол­жен помогать этим падшим созданиям? — тихо спро­сил Один.

— Здесь — никогда, а там, внизу, сколько угодно раз, особенно когда они казнили меня, а я, могущий еди­ным движением превратить их в пыль, демонстриро­вал им свою стойкость и веру, в душе сознавая их нич­тожество.

— Я тоже. Находясь в теле, я столько раз прокли­нал и благословлял их одновременно! Наверное, даже когда мы не помним себя, в нас живёт понятие рыцар­ской чести?

— Вы бы не были здесь и не являлись хранителями Грааля, если бы не были рыцарями, — спокойный голос раздался рядом с ними, и их обдало горячей волной Со­страдания. — Все мы, находясь в теле, подчинены за­конам того мира, куда спускаемся. Но главное, чтобы и там законы духа были для нас единственными и не­преложными.

Один и Миль не столько слушали, сколько напиты­вались вибрациями огромной мощи и Любви.

— Любите! Любите всех, и не будет вопросов о пра­вильных или неправильных поступках. Храните верность Высшему и будьте милосердны к людям.

Как понял Фридрих из объяснений хозяев, а так­же из слов прислуги, которую он расспросил, семья барона, Сегильда, Ромулд и Жак уезжали через не­сколько дней. У них было две кареты, которые пред­назначались женщинам, мужчины же ехали верхом со сменными лошадьми.

«Сегильда будет в карете — тем лучше, — раз­мышлял Фридрих. — Мужчины ускачут вперёд, Луи­за будет ехать за ними, а последней — Сегильда. За два дня я составлю подробный план действий и под­беру помощников».

Почему-то ему не хотелось ни о чем просить Гершеля, хотя Фридрих сознавал, что именно тот на­толкнул его на мысль о необходимости похитить Сегильду.

Но на самом деле Гершелю вовсе не нужна была Сегильда. Он был уверен, что у него достаточно вре­мени, чтобы натравить Фридриха на Жака, сделав из Сегильды всего лишь предмет спора. Гершель не рас­считал, что, во-первых, Фридрих окажется намного упрямее и самолюбивее, чем он предполагал, а во-вторых, он не ожидал такого скорого отъезда семей­ства. Когда вечером Гершель объяснял князю, что нужно делать, Фридрих был рассеян, так как его за­нимали собственные планы. Гершель толковал ему о Жаке, Фридрих же думал только о Сегильде.

Небольшая кавалькада ехала по лесной дороге, ещё не покинув пределы герцогства. Все устали от долгих сборов да и от приёмов, которые продолжались до последнего дня, поэтому сейчас испытывали чувство облегчения, что наконец-то избавились от суеты и назойливого присутствия Фридриха. Ехали они так, как и предполагал князь. И только когда стали на­двигаться сумерки, Жак вдруг повернул коня, решив, Что ближе к ночи ему лучше замыкать их небольшой кортеж. Проскакали барон и слуга, вскоре промча­лась карета Луизы, но почему-то не видно было Се­гильды. Сердце Жака сжалось от нехорошего пред­чувствия, и, пришпорив коня, он понёсся назад. Ещё издали он заметил какую-то суету вокруг каре­ты Сегильды. Около неё сновали несколько всадни­ков, преграждая путь. Жак, не раздумывая, обнажил шпагу и бросился вперёд. Завязалась схватка, в кото­рой Жак был один против четверых. Он хладнокров­но сражался, продвигаясь ближе к дверце кареты. По плечу у него текла кровь, но он не обращал на это внимания, поскольку был поглощён только тем, как побыстрее подхватить Сегильду и умчаться с ней. Жак был уверен, что Ромулд и барон скоро спохватятся и придут им на выручку, когда увидят, что Жак и карета Сегильды исчезли. На секунду обернувшись, чтобы отразить очередной удар, Жак вдруг услышал знакомый голос: «Примчался, злодей! Своё ты не упустишь!»

Выскочив из-за кареты, Фридрих нанёс удар Жаку сзади под лопатку. Сегильда закричала и бросилась к Жаку, увидав, как он зашатался. Из раны хлестала кровь. Сегильда, схватив шпагу Жака, подлетела к Фридриху, намереваясь нанести удар, как вдруг услышала отчётливый голос: «Одумайся, дитя моё!»

Фридрих, приготовившийся к смерти, опешил, когда увидел, что Сегильда опускает шпагу.

— Подите прочь! — вдруг тихо, но властно произ­несла она. — Пусть это злодеяние будет вам вечным укором и наказанием. Вы негодяй, умеющий нано­сить только удары в спину.

Князь стоял ни жив ни мёртв. Он и сам не ожи­дал такого поворота событий, но его уже торопили помощники, потому что вдали показались мчавшие­ся в их сторону всадники. Пять человек, развернув­шись, поехали прочь.

Сегильда сидела на земле, поддерживая голову Жака.

— Он смертельно ранен, — произнесла она.

— У Луизы есть порошок графа, — сказал ба­рон, — я привезу его.

— Я ухожу, — вдруг едва слышно прошептал Жак. — Моё время истекло. Поцелуйте за меня Шарлотту.

— Всё кончено, барон, — произнёс Ромулд. — Может быть, порошок и помог бы, и он, как видно, спасал Жака не раз, но ему пора было возвращаться

домой.

Луиза, увидев эту странную и молчаливую про­цессию, поняла всё сразу. Через два дня, достигнув поместья Шарлотты, они так же молчаливо въехали в замок, где Шарлотта, встречавшая их у входа вмес­те с Титурелем, упала в обморок, увидев бездыхан­ное тело Жака.

Фридрих, запершись в замке, не желал никого принимать. С ним творилось нечто невообразимое, и он постоянно возвращался к последним словам Сегильды о вечном укоре и наказании. Он совсем не хотел убивать Жака, но получилось всё так, как до­бивался того Гершель, и совсем не так, как планиро­вал Фридрих. В его душе поднималась волна ненави­сти к князю и одновременно яростное негодование против себя, сделавшего всё в угоду Гершелю. Стра­дали его гордыня и самолюбие, и дважды он отказал князю в приёме, а когда решил вызвать его на дуэль, то ему сообщили, что Гершель уехал, как только узнал, что Жак погиб по дороге во Францию.

Сначала Фридрих возненавидел его ещё больше, а потом вдруг впервые в жизни сам себе сказал: «При чём тут Гершель? Во всём виноват только я. Я позво­лил себя обмануть, и я сам нанёс этот страшный удар в спину». С этой минуты в душу Фридриха стали про­никать совершенно иные мысли, раньше его не по­сещавшие.

Часть IV

Глава 1

Сознаёте ли вы, ваше величество, какая ответственность лежит на вас? — спрашивал граф, глядя в лицо императрицы.

— Сознаю, — твёрдо ответила она. — Вы открыли мне глаза на многие вещи. Меня мучили вопросы, на которые никто не мог ответить.

— Это потому, что вы самостоятельно искали раз­гадку. Но вас всегда окружали люди знающие и по­нимающие, однако вынужденные хранить молчание. В том Братстве, к которому они принадлежат, суще­ствует правило: отвечать только на заданные вопросы.

— Граф, я поверила вам сразу, потому что в душе моей всегда жило именно то, о чём вы рассказали. Это не вызывает сомнений и не требует доказательств.

— У вас очень зрелый дух, идущий жертвенным путём. Впрочем, так же идут и все остальные. Но на вас особая надежда: вы многое должны успеть, по­тому что сроки неумолимы и время сжимает свои объятия.

— Значит ли это, что происходит нечто с самой природой времени? — спросила императрица.

— Именно так. Оно становится более гибким, если хотите, и ускоряет движение. В этом веке оно уже в два раза быстрее, чем в предыдущем.

— Это кажется невероятным, но тому, кто при­глядывается внимательнее, являются довольно стран­ные вещи. Я сама это замечала.

— Да, и поэтому необходимо приступать безотла­гательно к тому, о чём я сказал.

— Я в точности последую вашим указаниям. Граф, почему у меня такое чувство, будто я вас хорошо знаю?

— Это неудивительно. Мы встречались в прошлом, и не раз. В этом воплощении вам предстоят огром­ные трудности, но ваш дух решился на такую ношу. Трудности связаны с противодействием, которое не­сомненно будет оказано вам, Софи, потому что дух ваш начал пробиваться в очень высокие сферы, и, чтобы добиться желаемого, необходимо преодолеть большое сопротивление.

— Как вы назвали меня, граф? Ко мне так почти никто не обращался.

— Это одно из ваших сокровенных имён.

— А что вы знаете о моих прошлых воплощениях?

— Я поделюсь с вами только теми, которые вы в силах вынести.

— Я готова слушать сколько угодно.

— Дело даже не в вашей готовности. Только на первый взгляд кажется, что человек просто выслу­шивает интересные приключения, как бы не участвуя в них. Ведь они касаются другой личности, которая имеет отношение к вашему духу, но не к тому челове­ку, что сидит передо мной. Но это не так. Рассказ о вашей прошлой жизни наводит тончайшие мосты — они называются энергетическими связями — с ва­шей нынешней жизнью и насыщает её не только то­ками вашего прошлого воплощения, но и всей той эпохи. События, происходившие в то время, обру­шиваются на того, кто проник в запрещённую об­ласть, и очень часто дух не выдерживает той тяжес­ти, которую он невольно призвал на себя. Только когда вы идёте в эти области самостоятельно, развив в себе силу и способности к преодолению препят­ствий, это так не ранит вас.

— Значит, одно дело, когда мне рассказывают, а другое — когда я сама способна видеть и знать свою прошлую жизнь? Но тогда во мне должна проснуть­ся память?

— Именно так. Вы никогда не замечали, как тщет­но дух ходит вокруг каких-то событий, не в силах проникнуть в их тайну? Он получает намёки и даже явные подсказки, а всё равно ему не даётся разгадка. На самом деле его оберегают, а все эти хождения вокруг да около являются уроками мудрости, усвоив которые ученик может идти дальше, вглубь.

— Верно, но люди не желают учиться и часто бро­сают поиски на полпути. Ведь нужно приложить уси­лия, что-то сопоставить, прочитать, поразмыслить. А они начинают расспрашивать и пытать других.

— Ваши знания о себе ровно те, которые дух мо­жет вынести на данный момент. Если вы приложите дополнительные усилия и разовьётесь, то узнаете о себе больше. Когда личность будет в силах нести груз воплощения, вы о нём узнаете, но ценно только то, чего вы достигли самостоятельно. Однако есть вещи, к которым вы готовы и знание которых не нанесёт вам вреда, поэтому я подскажу вашему величеству, что вы довольно часто брали на себя бремя управле­ния государством, чередуя его с аскетической жиз­нью и приверженностью к наукам. Много раз вы были монахом, царём и учёным и очень часто отдавали себя в руки палачам и мучителям, желая показать торже­ство духа. У вас особая любовь к этой стране, с кото­рой вы связаны узами крайне высокого порядка, о которых я пока умолчу, и вы часто воплощаетесь здесь из-за обета, данного вами Вечности. Что же касается наших встреч, то они происходили да и будут проис­ходить не раз. В прошлой жизни вы верно и точно исполняли все данные вам поручения, чем достигли определённых высот, но прожили не долго, в оче­редной раз пожертвовав собой. Ваш дух, Жак, желает побыстрей раздать кармические долги, хотя в этой жизни вы можете выбрать весьма странный способ расплаты, запутавшись в некоторых энергетических несоответствиях вашего организма.

— Почему сейчас вы назвали меня Жаком?

— Так звали вас, когда мы встречались последний раз. Тогда вы достигли относительного равновесия и были способны проникать в глубинную суть явлений. Один раз достигнутое уже не исчезает. Небольшие усилия — и всё вернётся, если только не загрязнится наслоениями этой жизни. Старайтесь жить в чистоте.

— Что значит жить в чистоте?

— Это чистота помыслов и мыслей. Ищите в лю­дях только внутреннюю правду и старайтесь не под­пускать к себе лжецов.

— Я постараюсь выполнить всё то, о чём услы­шала от вас, граф. Скажите, как долго вы пробуде­те здесь?

— Немного, ваше величество. Вряд ли мы уви­димся, хотя не исключена ещё одна встреча. Про­щайте, Софи.

Граф, раскланявшись, вышел.

— Один, ты взял на себя непомерную ношу. Рассчи­тал ли ты силы свои, Брат?

— Да, Учитель, я взвесил все трудности и уверен, что справлюсь с ними. ~ Пусть будет так. К Одину подошли Миль и Соль.

— Мы с тобой. Фаль тоже, но сейчас он занят очень важной работой, потому придёт позже.

— Как интересно всё устроено у нас. Меня всегда радует отсутствие сомнений в решениях духа, и я знаю только надежду на успех, присутствующую во всех сло­вах Братьев.

— Сомнения ставят невидимую преграду, поэтому ты можешь уловить только нотки предупреждения. Если даже мы видим, что твои начинания обречены на провал, мы всё равно будем рядом, помогая тебе, пото­му что твой дух решил испробовать этот вариант раз­вития, может быть, и не совсем удачный. Но разве смеем мы оставить тебя одного испытывать свои силы? Рыцари должны быть вместе, а то, что дело обречено на неуспех, не даёт нам права сомневаться. Наоборот, мы обязаны приложить все силы, чтобы победить там, где это вроде бы и невозможно.

— Какое счастье, что у меня есть вы! — произнёс Один.

— Какое счастье, что у нас есть ты! — хором от­ветили Миль и Соль.

«Будьте опорой друг другу и поддержкой» — про­звучал в сердцах рыцарей голос Учителя.

«Почему так трудно управлять государством? — размышляла императрица. — Хочешь подумать, так к тебе лезут с вопросами да советами, желаешь уеди­ниться — требуют развлекаться. Я работать хочу, так и этого не дают, стараются заглянуть в записи и узнать, что у меня на уме. Кого это касается?»

— Всех это касается, матушка, — раздался го­лос рядом.

«Вот, опять, только присела подумать, так уже кто-то рядом, не давая побыть в одиночестве. Постойте, разве я вслух разговаривала? Что это со мной?» — подивилась Софи.

— Матушка, ты про себя думала. Это я в мысли твои влез ненароком. Талант у меня: всех насквозь
вижу. Натерпелся с ним, теперь молчу. А тут опять выскочило.

Рядом с императрицей стоял садовник, который подстригал разросшиеся кустарники.

— Так почему мои записи всех касаются?

— Потому что на виду ты. И сильна очень. Вроде бы под дудку всех пляшешь, а как запрёшься, поду­маешь, "всё наперекор им дуракам делаешь. Вот они и понять не могут, почему ты соглашаешься, головой киваешь, а решения другие принимаешь. Может, у тебя кто под столом прячется, советчик умный?

— Ты серьёзно? Я думала, любой человек имеет право подумать, прежде чем решение принимать.

— Человек, но не император. Сама посуди: чего они вокруг тебя вьются? Чтобы ты под их дудку пля­сала, волю их выполняла. А как тебя заставить сде­лать это? Нужно не дать тебе думать, а приучить мгно­венно подписывать то, что они подсовывают.

— Ты очень правильно рассуждаешь. Верно под­метил: злятся, голубчики, когда я решение на один день откладываю. Что ещё подскажешь, нежданный помощничек?

— Слова их, льющиеся сладкой патокой, не слу­шай. Смотри вглубь, в сердце. И если чувствуешь
несоответствие, подумай, какой умысел преследуетсия душа.

— Прав ты. Один советчик у меня — сердце. Дав­но ты здесь садовничаешь?

— Нет, как тебе время пришло на престол сесть, так я и появился.

— Перебирайся во дворец. Завтра же назначу тебя...
Императрица не успела закончить фразу.

— Господь с тобой! Моё место здесь. Во дворце продохнуть не дадут. Нет, ты сюда раза два в неде­лю приходи, вроде отдохнуть, побыть в одиночестве, а я тихонько буду беседу с тобой вести, матушка. Они всё равно спохватятся, но у нас месяца три в запасе есть, а дальше — видно будет.

— Будь по-твоему. Ты можешь мысли других чи­тать, если я скажу тебе, кто меня интересует?

— Могу, матушка. Только ты сама тоже учись. Уме­ешь и ты, но забыла в суете жизни, как себя слушать.

— Прощай, дружок, через три дня приду. Жди. Как зовут тебя? — спросила Софи.

— Молчун.

Императрицу бросило в жар, и она, не зная, что творится с ней, часто задышала.

— Жара какая стоит. Совсем не по времени!

— Не в жаре дело. Я тебе потом всё расскажу.
Когда императрица вновь пришла на то же место через три дня, то садовника она не увидела. Она, просидев на скамье с полчаса, уже решила уйти, как вдруг откуда-то раздался голос:

— Ты головой-то не крути. За тобой твои бездель­ники увязались, сидят в кустах отсюда недалече и наблюдают.

— А ты где?

— Я внутри, в можжевельнике, прямо перед то­бой. Не нужно, чтобы они нас вместе видели, а то жить спокойно не дадут.

— Да, мне они досаждают изрядно, а о тебе и го­ворить не придётся. Взревнуют и выживут отсель. Видишь, я даже во дворце своём не хозяйка.

— Нет, матушка, ты хозяйка отменная, но слиш­ком много сама сделать хочешь, а нужно других учить и доверять им. Вокруг тебя людей хороших много, только гулянки ваши их с толку сбивают. Ведь ты одна среди них успеваешь и гулять, и работать, а они так не умеют.

— Воистину так. Если день не позанимаюсь да не поработаю, я потом как больная. Откуда во мне при­вычка такая?

— Из прошлого. Дисциплина в тебе укоренилась, въелась в сознание твоё.

— Ты знаешь, кем я была?

— Знаю. Ты почему, думаешь, с такой легкостью веру православную приняла и не только по нужде государственной, но и по сердцу? Потому что она в тебе прочно сидит, твоими жизнями в этой земле

утверждённая. Они поражаются, откуда тебе обряды хорошо известны, как ты молитвы все выучила. Не­вдомёк им, что сама занималась, дело великое заду­мала, да не успела выполнить. Съели они тебя рань­ше времени, а ты в гордости своей не смогла на

уступки им идти.

— Постой-ка, у меня и сейчас на уме переустрой­ство да реформы.

— Правильно, ты цель поставила и выполнить дело задуманное хочешь, подходя к нему с разных сторон. Мало жизни одной, а в следующей нужно вспомнить, созреть, и пока к делу подойдёшь, сознание и взгляд на вещи меняются. Ты в свои воплощения прошлые

веришь?

— Как не верить? Я просто знаю, что человек живёт не один раз, и это даже вопрос не моей веры, а духовного ведения.

— Но ведь это расходится с церковным положе­нием?

— Ну нет. Я вопрос этот изучала. Мнения есть разные, а в глубину мало кто проник. Мешает им что-то думать широко.

— Не корят тебя за настроение мистическое?

— Что ты! Я во всём ищу научную основу и дока­зываю, что нет ничего сверхъестественного, а есть то, до чего пока не доросло человеческое сознание, а посему прослыла ненавистником всякого рода таин­ственных явлений.

— Ну, пускай думают как хотят. Чем бы дитя ни тешилось...

— Ты обещал мне про имя твоё сказать.

— Молчуном меня зовут потому, что молчалив.

— По тебе этого не скажешь. Ты болтаешь, рта не закрывая. Да и хитёр больно.

— Это я с тобой, матушка, по старой памяти раз­болтался. Молчать я стал о том, что вижу и знаю, чтобы неприятностей не нажить. А с тобой я немало времени в прошлой жизни провёл, когда ты в мона­стыре алхимию изучала.

— Да? Я не сведуща в этих вопросах, и не больно они меня занимают. Вот Катька по ним с ума сходит, всё что-то экспериментирует.

— Видишь, как интересно. А Жака это волновало и трогало.

— Ты говоришь, Жака? Мне называли это имя.

— Знаю, но ты лучше о том забудь, а вот про ал­химию знай, что она есть не переливание вещества из колбы в колбу, а процесс в душе человеческой. Это «всё о душе». Знания из земли Египетской при­шли, что Кем зовётся, отсюда и слово такое.

— Молчун, тебя нужно с Катькой познакомить, чтоб академией занимался. Знаешь больно много.

— С Катькой твоей знаком я, она меня вырас­тила когда-то, да сбежала, боясь молодость загу­бить, а теперь, вишь-ка. академией занимается. Слушай, матушка, твои-то в кустах забеспокоились, что слишком долго здесь сидишь. Сейчас начнут выползать. Ты лучше вставай и иди, чтобы они сюда не подошли.

— Я через три дня снова приду, жди.

«Ох, Жак, хватит ли у тебя сил на дело, если уже сейчас ты окружён безликой массой, что пытается навязать тебе волю свою?» — подумал Молчун, про­щаясь с императрицей.

Софи поднялась и пошла прямо по направле­нию к кустам, где засели придворные шалопаи. Они обмерли от страха, наскоро придумывая объяснения и предчувствуя грозу. А она шла и ду­мала, что, скорее всего, они ждут от неё шума и наказания. «Раз ждут, то получат», — решила она, настраивая себя на скандал.

«Ах, Жак, зачем ты делаешь это? — проносились мысли в голове у Молчуна. — Пока ты играешь сво­им настроением, но наступит момент, когда можешь потерять управление им и превратишься в раздражи­тельное и неуравновешенное существо».

— Не играй с придворными! Тебе всё шалости, а характер меняется! — говорил ей Молчун через три дня.

— Я не играю, а говорю правду. Имею же я на право?

— Правду можно говорить разными способами. Ты умнее многих окружающих тебя людей, знаешь больше, видишь дальше. Тебе бы наоборот — сдер­живаться, а ты учишься раздражаться. Криком и гне­вом ничего не добьёшься.

— Да они другого языка не понимают. Лоботряс­ничают, только выгоду ищут. Кто из них о государ­стве думает?

— Ты, матушка, думаешь. Твоё сердце этой стра­не принадлежит, поэтому ты и беспокоиться о ней

должна.

— Выходит, мне одной мучиться?

— Ты этого хотела — ты это получила. Разве не так? Все желания исполняются. Невыполненных не бывает — это закон вселенский. Что теперь сетуешь?

— Вовсе не сетую. Я о разгильдяях и бездельниках говорю. Послушай, братец, я же не знаю, чего в

прошлых жизнях хотела. Вдруг я мужа чужого жела­ла или проклятия на чью-то голову сыпала? Сейчас-то мне этого ничего не нужно.

— Вот ты в точку и попала. В том-то и дело, что сейчас не нужно, а желание твоё всё равно испол­ниться должно. Человек со злости может пожелать, чтобы дом чей-то сгорел, но в следующей жизни он сам может жильцом этого дома оказаться. Желание его сбудется, и человек станет погорельцем. Или у тебя прекрасная семья, а ты когда-то на чужого му­жика глаз положила, он к тебе в этой жизни приле­пится и покоя не даст, семью разрушит, жизнь поло­мает. Но ведь сама этого хотела.

— Ну не в этой же жизни?

— А что Господу твоя жизнь? Секунда. Он меряет по всем жизням сразу, делений не зная, а человек живёт отрезками. Вот разнобой и получается.

— Получается, что лучше не желать ничего, что­бы не ошибиться?

— Правильно. Желания могут оказаться самой сильной преградой в дальнейшем, потому что о бу­дущем своём человек не ведает.

— Ты говоришь, что о государстве этом я мечта­ла, о переустройстве его, так, наверное, многие ца­рями стать-то хотят?

— Мало хотеть. Силу желания нужно иметь. Твоя сила все другие пересилила, а те, кто меньше тебя хотел, — вокруг сейчас вертятся. Когда их сила с твоей сравняется — борьба начнётся. Но ты пока сильнее всех. Не переживай, лишь бы с характером справилась.

— Что ты всё о характере заладил? Что в нём не так?

— Пока всё нормально, но твоим организмом на­коплено огромное количество энергии, с которой тебе нужно уметь справляться. Я рядом, чтобы помочь тебе, но ты слушать меня должна, чтобы развиваться пра­вильно. Смотри-ка, кто-то сюда идёт.

— Это Катька, я ей прийти велела. С тобой по­знакомить хочу. Не серчай, ты подскажешь ей чего надо, может быть, полезными друг другу окажетесь.

— Ох, думаешь ты правильно! Вот бы ещё своево­лию своему не потакала!

Катерина подошла поближе, шаря по сторонам глазами:

— Ну где твой садовник, матушка?

— Здесь я, — Молчун вышел из кустов. Катька взглянула на него и обмерла. На глазах у неё показа­лись слёзы.

— Родненький, какой же ты хороший, — запри­читала она.

— Катька, сдурела, что ли? Угомонись!

— Ты что, не видишь, как он сияет? Он чист, как кристалл, как капля воды.

— Ты сейчас стихами заговоришь, может, оду на­пишешь садовнику?

— Напишу, обязательно напишу.

— С этим делом у тебя туговато будет. А к знахар­ству ты не склонна? — спросил Молчун. — Мелинда, та все по травам специализировалась.

— Я о Мелинде ничего не слышала. Она где жи­вёт? — спросила Катерина.

— Она жила во Франции и работала бабой-ягой, —

ответил Молчун.

Женщины рассмеялись, и потекла оживлённая беседа, как у старых, добрых знакомых.

— Так вот, — наставлял их удивительный садов­ник, — с желаниями мы разобрались, что лучше ни­чего не желать, чтобы потом в дураках не оказаться.

— Как это? Я много чего хочу! — вставила Катерина.

— Угомонись, Мелинда, ты и раньше всё хотела, удержу не знала, целую жизнь загубила! Сейчас хоть пойми, что вредно это.

— Вот и буддисты такое говорят, — добавила Софи. — Тут люди появляются с окраин — интерес­ные вещи рассказывают! Я раньше о религии такой ничего не слышала.

— И мы не знаем.

— Они верят в перевоплощения, даже не верят, а живут так, как будто временно на Земле. Побудут немного здесь, дела, какие нужно, поделают, и на­зад. Потом снова родятся, и так всё время. Ну и вред­ным считают что-то земное иметь — зачем это, когда всё равно умрёшь. Родишься снова — у тебя другая семья будет, а там порядки иные. Они духовного бо­гатства ищут и о других заботятся — вдруг те люди их родными потом станут?

— Интересно. Это что, целый народ такой живёт?

— Да, далеко отсюда. Страна-то наша огромная! Но вера такая в Индии, Китае, Японии — на Восто­ке, в общем.

— Ой, а как же развлекаются они? — всполоши­лась Катерина.

— У тебя всё гулянки на уме, бестолковая! Акаде­мией займись да серьёзнее стань, — Софи рассер­женно топнула ногой.

Молчун укоризненно посмотрел на императрицу:

— Она, матушка, и так много на себе тянет. Ноша-то для женщины велика.

— А я кто? У меня что, ноша меньше?

— Каждому своё. Ты её нести захотела, вот тебя и нагрузили. Зачем теперь жаловаться?

— Ладно, твоя правда. Прячься! Опять сюда кто-то несётся. Катя, поди к ним, не хочу, чтобы сюда подходили.

Катерина быстро пошла от скамьи навстречу при­дворным, что бегали по саду в поисках императри­цы. Ясно было, что не столько дело срочное их при­вело, сколько любопытство. Необходимо, чтобы её величество всегда была на виду, чтобы все знали, что она делает в настоящий момент. Даже когда она пи­сала, они толпились под дверью, чтобы ненароком не пропустить чего-то. Нет, не только любопытство ими двигало, а ещё и другое — быть причастными к делам государственным, то есть к власти! Кто мог отказаться от этого? В ком сила такая была, чтобы о власти не думать?

Катерина долго разговаривала, явно споря и убеж­дая. Наконец она одержала победу и торжественно пошла назад, к скамье, одна.

— Ну что долго так? Что опять стряслось?

— Буддисты прибыли. Тебя видеть хотят. Надо же, только заговорили, а они тут как тут.

— Что, опять жители? Рассказывать мне пришли о житье да вере?

— Нет, матушка, там посланцы какие-то.

— Как посланцы? Ну-ка пошли во дворец! А впро­чем, зачем туда? Надо было их сюда вести. Эх, жаль, что ты их отпустила!

— На тебя не угодишь, матушка, то одно, то дру­гое, — Катерина обиженно отвернулась.

— Не обижайся. Хорошо было бы, чтобы Молчун на них посмотрел.

— Так в чём дело? Сейчас я верну бездельников твоих, — сказал Молчун.

— Как это ты сделаешь? Они уже далеко!

— Для мыслей расстояний не существует. Я им
прикажу вернуться. Дай-ка сосредоточусь.

Молчун затих, прикрыв глаза.

— Ну всё, я мысль послал. Сейчас посмотрим, что дальше будет.

Минут через десять вдали опять кто-то показался.

— Интересно, что теперь скажут? — Софи с лю­бопытством посмотрела на Молчуна. — Катя, иди
им навстречу да скажи, чтобы посольство сюда вели. Не всех, конечно, а нескольких, для предваритель­ной беседы. И чтобы с ними никого из наших не было! Приём завтра будет.

Катерина снова пошла в сторону приближающихся придворных. Пока она вела с ними беседу, Молчун обратился к Софи:

— Ты загоняла её, матушка! Многие вещи можно делать без лишней суеты. А у тебя энергия прёт, как фонтан. Тебе неведомо, что люди так, как ты, делать не могут, потому что в них силы такой нет. Будь с ними помягче.

Дата добавления: 2015-07-25