Часть 2. Срыв.

"Never again" is what you swore The time before. Depeche Mode. Cтранно - опять не хватило воли... Земфира.

Винтовых на самом-то деле немного. Уж не знаю, меньше или больше их теперь, чем было пять или десять лет назад, но, несомненно, их на порядок меньше, чем наркоманов опийного ряда. Однако же тот, кто хоть раз в своей жизни винтился, никогда не забудет винт. Вернее, это винт никогда не забудет про него, и будет настойчиво возвращать к себе снова и снова. Щеголеватые дети-мажоры богатых родителей и нищие отпрыски алкоголиков, артистическая богема и хуеголовые жлобы, книжные домашние мальчики и разбитные уркаганы, девочки-из-приличных-семей и подзаборные шалавы, сопливые юнцы и пожилые дяди, люди всех сословий, всех мастей, всех полов и возрастов, словно полчища крыс в небезызвестной сказочке, заворожённые чарующей мелодией беззаветного выдоха-стона "прихоооооооооод!..", семеня на задних лапках, возвращаются к нему. Возвращаются через пару дней, через месяц, через год, через два, через пять лет. Возвращаются через годы и расстоянья, через больничные палаты, тюремные камеры, армейские казармы, через всё, что только приключается с человеком на свете. За исключением, разве что, смерти. А может быть, на том свете тоже торчат?..

Возвращаются, потому что человек слаб. Возвращаются, потому что любой человек стремится к счастью, а счастье... Может ли оно длиться дольше нескольких минут прихода? Не знаю. Но лёгким и бесплатным оно точно никогда не бывает, и очень трудно сказать с уверенностью, какое счастье дешевле, а какое дороже. И у каждого счастье своё, и зачастую со стороны оно - это самое счастье - может выглядеть весьма неприглядно. Не судите, да не судимы будете.

В Восточном Дегунино наступила весна. Бурливые потоки грязненьких талых вод бегут по мостовым, чтобы найти свою погибель в зарешеченной пасти канализации. Белый панцирь растворяется, словно под действием формалина, обнажая собачий кал и жижистый субстрат земли, готовящейся в честь возвращения тепла чего-нибудь из себя родить. Ласковый свежий ветерок шевелит волосы на моей голове, за зиму так привыкшие к защитному колпаку шапки. Пахнет оживающей землёй, пахнет остатками снега, водой, грязью. Пахнет будущим.

Вот уже пять месяцев длится мой пост. Ни единой точки винта за пять месяцев! Последние два месяца были как-то на удивление спокойны. Выболело, выгорело, устало тлеть внутри меня сраное вожделение. Правда, в феврале я как-то раз взял за компанию с Хомой и Феньком белого - так и то, как говорится, мимо денег. Чек оказался неслабо разбодяженым содой (спасибо, что хоть содой - одна моя знакомая чуть не двинула кони, вмазавшись заместо гера то ли извёсткой, то ли цементом), что ещё более дискредитировало в моих глазах этот наркотик миллионов. Но это дурацкий эпизод был непоказателен. Призраки прошлого почти перестали мучить меня, и я, вроде как, стал постепенно устаканиваться на пути трезвой жизни. Виват! Chose life, chose future. И тут вдруг наступила весна.

Нас, как обычно, было трое. Хрестоматийная троица. Мы переминались с ноги на ногу на замусоренной лужайке во дворе моего дома, втиснутой между его стеной и забором детского сада. Размалёванная молодёжью бойлерная, прискорбно торчащие в небо костыли сломанных кочелей, многолетний хлам свалки возле гаражей. А вокруг просыпается жизнь. Задроченные кустики и деревца нового района большого города расправляют свои впалые плечи и готовятся опять жить. В шоколадного цвета лужах погибает снег... И со мною что-то сталося неладное. Мне захотелось винта так, как не хотелось никогда. Рождение этой новой весны пробудило во мне воспоминания о той, пресловутой прошлой весне, которая ввергла меня в объятья самодельного, непростого и несладкого счастья. Через неделю мой день рожденья. Прямо передо мной стоит варщик. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ - ЭТО СИЛЬНЕЕ МЕНЯ... Но я молчу. Я стиснул зубы и молчу. Да только мои друзья тоже не дураки - всё поняли без слов.

- Паша, - с серьёзнейшим выражением лица начал свою речь Олег, - ты знаешь, что скоро твой день рожденья. Мы его, конечно же, будем отмечать... э-э-э... сам знаешь как. Хочу узнать твоё мнение по этому вопросу. Тебе ведь будет неуютно, если мы все будем у тебя сидеть под винтом, а ты нет. И поэтому...

- Я тоже буду, - выдохнул я. Выдохнул, выпустив наружу боль и напряжение пяти месяцев. Сдался под ударами наступающего на меня весеннего фронта, и сразу стало легко и пусто внутри. Легко так, как будто пять месяцев не мог просраться, а тут вдруг раз - и избавился от бремени продолжительного запора. Легко стало так, как будто я вернулся к чему-то привычному и родному. Вернулся домой.

Но чувство легкости и душевного покоя посетило меня ненадолго. Мы незамедлительно начали деловито обговаривать нюансы предстоящего шмыгалова, что, конечно же, повлекло за собой возвращение мандража, который лишь окреп за эти пять месяцев ремиссии. Итак, на субботнюю ночь родителей, конечно, легко можно сплавить на хату к бабке с дедом, тем более, что у бабки-то в тот же день, что и у меня день рождения, и тоже юбилей - 75, вся родня подрулит. Но это на вечер. Ждать варки и вмазки до вечера, разумеется, никто не согласился. Ещё бы - целый день адских мук ожидания. Варить и ставиться надо сутра. Но где? Вечный вопрос ширяльщиков всех возрастов и сословий. Хаты сутра в субботу у всех заняты, что неудивительно. Лестничная клетка? Какая гадость! Идею, как обычно, подал Олег.

На крышах всех городских многоэтажек над каждым подъездом имеется маленькая будочка, куда выходит чердачный люк. В подъезде А. замок этого самого люка был взломан. Лучшего места не найти. Поднимайся наверх, в эту богадельню, и вари, и вмазывайся себе спокойно. Единственная задача - не шуметь, не привлекать к себе внимание снизу с улицы, и оперативно и тихо осуществлять подъём и спуск. Так, в первый и, надеюсь, в последний раз в своей жизни я надумал вкушать винт на чердаке.

Помимо нас троих на сейшн были призваны Игорь, Инна и её подруга Аня З. Для всех, кроме девочек, сбор был намечен на лестничной клетке рядом с дверью А. в субботу в 7-50 утра...

Душная потная ночь накануне очередной маленькой смерти. Смятая мокрая от пота простынь. С боку на бок три четверти ночи. Зыбкое марево нейтральной полосы между сном и вялым натужным бодрствованием. Под утро обрывки, мелкие острые осколки снов сливаются в сюрреалистический калейдоскоп враждебных беспощадных образов, в карусель абсурдных, но как будто на удивление узнаваемых сюжетов. Толпа фанатов избивает меня возле бетонной чаши стадиона в чужом незнакомом городе. В тисках мертвенно-зеленоватых подъездных стен Олег протягивает мне фурик, но как только я прикасаюсь к заветному сосуду, он рассыпается в прах. Я вижу себя в тёмном помещении с низкими сводами, под завязку набитом обритыми налысо мужчинами, сидящими на полу, глядя вниз. Я сижу вместе с ними в такой же позе. За нашими спинами мерно прохаживается надзиратель, избивающий дубиной любого, кто осмелится поднять голову или хотя бы взгляд. Я понимаю, что это тюрьма. И сидеть мне здесь вечно. Всю свою оставшуюся сраную жизнь сидеть вот так в темноте на этом грязном холодном полу, рассматривая мелкие выбоины и трещинки бетонных плит.

Испуганно вскакиваю, озираясь на часы. Пора. Завтрак деликатно посылается на хуй. Не могу я сейчас есть. Я жажду пищи совсем иного рода.

Специально одеваюсь похуже, догадываясь о том, какая помойка ожидает меня на укромном винтоварительном чердачке. Дав в десятый раз кишке просраться, выныриваю из подъезда. Привычный кратчайший маршрут от своего подъезда - под окнами - крыльцо 4-ого подъезда - под окнами - стук в окно А. на первом этаже - вход в его подъезд. Наркоманы не дефилируют по широким освещенным проспектам, держась закоулков, подворотен, дворов и двориков. Будучи адептами запрещённой законом религии, презираемые социумом и преследуемые милицией, они инстинктивно ходят своими тропами, жмутся к стенам домов и тенистым пешеходным дорожкам.

До момента сбора ещё минимум минут пятнадцать. Я, как всегда, примчался первым. Ожидание наркотика убивает в сто раз быстрее, чем сам наркотик. Меня трясет от утренней прохлады и проклятого мандража. Зябко кутаюсь в видавший виды бомбер, устало-отрешённо скользя взглядом по редким жителям подъезда, совершающим манёвры типа "вход" и "выход" в субботнюю рань.

А. и Олег возникают из разных углов почти одновременно. Последнего я засёк в подъездное окошко ещё задолго до его появления. В своей красной вязаной шапочке наш варщик похож издали на баян-инсулинку с красненьким гаражом. Чуть позже подходит и представительный Игорь.

Самая муторная часть процесса изготовления винта была проделана Олегом и А. ещё вчера вечером. Трудолюбивые мальчики уже отожгли салют, пощелочили, отбили весьма приличное количество пороха, подсушили его. Представляю себе, каких трудов стоило этим двоим не проторчать всё и немедленно. Хотя, конечно, пороха-то они наверняка припрятали. И вот уже А. выуживает из чрева подъездной кормушки прокопчёную эмалированную миску, фурик и прорву тронутых характерным оранжевым йодистым налётом полиэтиленовых мешочков с разнокалиберными баянами и драгоценными реактивами.

Привычно умиротворяюще урчат моторчики в утробе грязненького покоцаного лифта, возносящего нас вверх, на небеса. Stairway to heaven.

Чутко ловя натренированным паранойей ухом скрипы и шорохи подъезда, четверо молодых людей взбираются по хлипкой металлической лесенке на крышу. Я и не подозревал никогда, что с крыши моего собственного дома открывается такой интересный и на удивление незнакомый вид на засмотренное мною, казалось бы, до дыр жизненное пространство пары ближайших кварталов. Пока мои спутники раскладывали свой нехитрый скарб в пыльной вонючей конуре, я, подставив лицо освежающему ветру вершин, заворожённо взирал на колышущиеся подо мной кроны деревьев и муравьиные фигурки прохожих.

- Не шляйся ты там возле перил, хватит палиться, снизу увидят. Иди лучше сюда и помогай делать.

Прищуренные зенки вседержителя фурика рентгеновскими лучами просвечивают кайфородящую коричневую муть, пузырящуюся над огнём зажигалки. Периодически он энергично сдувает удушливые пары, частенько мне в лицо. Я держу зажигалку. Одна уже умерла. Горит вторая, последняя. Не дай бог сука погаснет. Это будет почти что пиздец. Устал обожженный в двух местах палец. Гнятущее молчание в ожидании вселенского откровения. А. смотрит на часы. Игорь лезет за инсулиновым. Олег заносит над горлышком фурика гасильник с водой и жмёт на поршень.

Пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш.

Конец моим страданьям и разочарованьям! Это отвратительно и неправильно, и так быть не должно, я это знаю не хуже вас. Но я чертовски рад. Я просто пиздец как рад. Я слабый говёный человечек. В то время как иные человеки летают в космос, пишут симфонии и поэмы, выигрывают чемпионаты мира по футболу, рожают и воспитывают детей, изобретают новые кофемолки и женские затычки, наживают капиталы и мускулы, пятёрки для красных дипломов, очки в избирательных гонках и авторитет в глазах начальства, я сижу в углу ебаной чердачной богадельни, чуть не обсираясь от переполняющего меня счастья осознания того, что сейчас я сорвусь после пяти месяцев и опять вмажусь и буду три минуты валяться на приходе, а потом ещё сутки колобродить, суетливо догоняться в сиреневых предрассветных лучах, толкать заумные телеги таким же замороченным полусумасшедшим торчкам. Я рад. У меня нет выбора. Без выбора нет ответственности выбора, нет мучений выбора. Есть фатализм и дрейф вниз по течению. Может быть, я и этому тоже рад?..

Олег нюхает фурик.

- Заебато пахнет вата!

Как будто и не было этих пяти месяцев. По четырём углам лежат четыре трупа. Слизываю черную каплю с центряка. Непонятно зачем, дрожащей рукой надеваю красную шапочку на использованный баян, пялясь в засасывающую небесную пустоту дверного проёма. Варщик надел огромные наушники и проставился, как обычно, первее всех. Я снимаю бомбер и, накрываемый волнами вновь обретённого прихода, утыкаюсь в него лицом. Меня нет. Меня опять нет. Раствор неплох. Да каким он мог бы быть ещё после такого перерыва?!

- С возвращением.

Ребятишки встают, постанывая и пофыркивая, как вынырнувшие из проруби моржи, и прибирают кухню. Словно и не было мандража, стрёма, натянутых нервов. Все враз становятся бодры и веселы. Полизывая сухие губы, передвигая одеревеневшие ноги, спускаюсь вниз. На меня нападает заморочка насчёт того, брать ли у Олега мой догон сразу и нести его в баяне к себе домой, или же мозга не ебать и не стрематься, таская это палево, а доверить хранение продукта Олегу, зная, впрочем, что Олег спиздит всё, что только можно. Видимо, под влиянием пост-приходной эйфории малодушничаю и соглашаюсь на второй вариант. Временно расходимся по домам, договорившись подойти всем вместе встречать девочек на платформу пригородного сообщения в 12-00.

Сижу на кухне, помогаю маме резать салаты, слушаю Башлачёва и с огромным энтузиазмом читаю матери многочасовую лекцию о судьбе Александра Башлачёва и прочих кумиров прошлых лет.

В дождливый и пасмурный полдень по-странному возбуждённый и противоестественно суетливый молодой человек топчет асфальт платформы "Дегунино". Из-под тюлевой занавески совсем не по-весеннему густой и непроглядной мороси выплывают очертания электрички. Вот она тормозит, и из дверей первого вагона появляются две пассажирки - Инна и Аня З. Торопливые поцелуи, торопливая радость, якобы по поводу самой встречи, а не её повода.

- Паш, мы тя поздравляем с днём рожденья... всего тебе хорошего... ты уж извини... денег у нас не было. Вот тебе маленький подарочек - зато от души.

В мою ладошку суётся "Киндер-сюрприз". Вот бляди мелкие! Могли бы хоть чего-нибудь помазовей привезти. Привыкли на халяву винтиться. Ты посмотри на них! Инна-то вон того гляди из штанов выпрыгнет в порыве поскорее втереться - хоть под ближайшим кустом.

Но ни это, ни хреновая погодка, ничего на свете не может омрачить чудесного ощущения заряженности каждой клетки тела яростной, прущей вон энергией, окрыляющей ноги и мозги. Спускаясь с платформы, встречаем Олега, А. и Игоря.

Подъезд Паши Е.. Меня всегда занимал вопрос: почему мои винтовые коллеги вечно норовят выбрать для своей бурной деятельности именно те подъезды, в которых проживает кто-то их друзей или знакомых, а не первый попавшийся подъезд. Чтобы было что ответить на вопрос въедливого жильца "а вы к кому?" Скорее просто из-за существования успокаивающего эффекта от осознания некого эфемерного призрачного присутствия знакомой живой души в этих холодных казённых стенах.

Олег чинно присаживается на ступенечку, открывает пасть своей потрёпаной, неоднократно залитой кислотой, пересыпаной йодом и фосфором легендарной сумки и лезвийцем срезает запаяный носик пятикубовика. Гостьи закатывают свои рукавчики, невозмутимо и деловито осматривая свои масенькие изящные трубопроводы для транспортировки ширева. Есть для нарка теребящий душу терпко-горьковатый кайф в наблюдении за чужой вмазкой (разумеется, если он сам хорошенько задвинут). Чувство воплощения, оживления собственного отражения в зеркале, ощущение встречи с изнанкой самого себя. А тут ещё эта редкая возможность созерцания себя со стороны сочетается для меня с ещё одним странным смутным ощущением. Наблюдение за тем, как Олег втюхивает раствор в юных девочек с их такими вот умилительными, такими вот детскими личиками, и вот они уже валяются навзничь, тяжело дыша и постанывая, словно после хорошей ебли - всё это шоу приносит какую-то распутную садо-мазохистскую усладу глазу. Зрелище растления, низвержения ребёнка? (женщины? женщины-ребёнка?) в душевную грязь. Впрочем, всё это оптический обман, иллюзия. Эти две девочки достаточно порочны, чтобы тем самым портить чистоту жанра, обесценивать, приземлять и опошлять реальную подоплёку моего распутного виденья этой сцены.

В полку счастливых прибыло. Теперь нас уже шестеро таких нарядных, и мы стайкой бодрых и шумливых птах несёмся ко мне домой. Как всегда, самыми неукротимыми болтунами выступают Игорь и Инна. Игорь с хохотом втирает всем весьма забавные на его взгляд бредни про каких-то общих и необщих полузнакомых. Инна хвалится тем, что сама связала себе "очень милую кофточку". Ну да и вправду - на заморочке ещё не то свяжешь, слона поди обвязешь в головы до пят. А тут и обвязывать-то нечего - в девочке весу-то всего 48 кг. Олег с А., как обычно, немного на отшибе беседуют о бесчисленных нюансах фрейдистских толкований человеческого бытия. Я периодически присоединяюсь то к одним, то к другим.

Заумные словесные заморочки продолжают сменять одна другую, наслаиваясь и переплетаясь промеж собой, когда мы сидим за праздничным столом, почти игнорируя разнообразные явства, но налегая на чай с сахаром. Я демонстрирую девочкам мои стихотворения (все остальные их уже читали-перечитали). Олег демонстрирует всем свои новые картинки. Игорь и Инна демонстрируют буйство и неугомонность речи. Да так, что время от времени просто заёбывают этим всех остальных, т.к. не дают вставить и слова в этот нескончаемый поток сознания, причём сознания вконец охуевшего, сошедшего с катушек и слетевшего с петель от действия первитина.

И тут раздаётся телефонный звонок. В магнитоле приглушается очередной олеговский мега-супер-транс-хаус-пати, и я беру трубку. Звонит мой папа. В данный момент толпа моих родственников пьёт и кушает у бабушки на юбилее. Виновница торжества желает, чтобы её посетил любимый внучек и сыграл бы её чего-нибудь на гитаре. На самом деле, мне очень-очень впадлу идти на это милое семейное торжество. Меня будет угнетать паранойя по поводу вечного страха пропалиться. Это во-первых. Во-вторых, просто лень. В-третьих, у меня нет ни малейшего желания оставлять квартиру даже на час в распоряжение этой банды весьма ненадёжных и не до конца контролирующих себя людей. Тем не менее, меня разводят на то, чтоб я всё ж таки приехал к бабке. Бля.

Дав указания моих драгоценным гостям ничего в квартире не трогать, быть аккуратными с огнём и не отвечать на звонки, я отбываю, не будучи уверен, что к моему возвращению не произойдет чего-нибудь катастрофического. Через пять-семь минут я уже предстаю перед почтенной публикой с гитарой под мышкой. Поцелуи, объятия, "садись покушай" и вся такая хуйня. Общаюсь в основном с моим двоюродным братцем на тему экстремальной музыки. Инстинктивно по возможности прячу глаза. Родители меня знакомят с какими-то моими дальними родственниками, с которыми я, мол, должен сильно подружиться, чтобы они меня устроили в перспективе на понтовую работу. Но, т.к. мне сейчас насрать и на этих родственников, и на их работу, я просто прусь под винтом, пою песни, играю на гитаре. Уж коль скоро я наркоман, я могу себе хотя бы позволить роскошь не подлизываться ради будущей карьеры к людям, которые мне на хуй не близки и не интересны.

Слегка даже похавал, хотя под быстрым еда, конечно, доставляет мало радости. Через пару часов, извиняясь и упорно ссылаясь на то, что покинул на квартире своих друзей и подруг, я бегом убегаю назад.

Чиксы уже съебнули за то время, пока я расхаживал по бабушкам с дедушками. Какое коварство! Остаются одни мальчики. Потихоньку опускается ночь - самое продуктивное, самое привычное время жизнедеятельности человека, пристрастного к перивитину. День дан винтовому для тяжёлого труда добывания пяти заветных элементов этого самого грязного на вид варева, дающего, однако, такой чистый кайф. Днём винтик шляется по точкам или же просто валяется на диване, обуреваем отходняками, или же спит. Ночью же он пожинает плоды добытого кайфа. Мы зависаем у меня в комнате. Музыка, чай, разговоры на высокоинтеллектуальные темы, вырождающиеся временами в полнейший бред. Ближе к утру все начинают кукситься - уже стучат тяжёлыми коваными сапогами по крышке черепа первые шаги приближающегося отходняка. Один за другим персонажи тусовки начинают догоняться, не с первого раза попадая в вену и как-то вяло устало матерясь. В комнате витает привычный, уже приевшийся дух разложения человеческого мозга. Иногда я вижу, как вещество головного мозга медленно испаряется и безвозвратно улетает прочь от своих хозяев в открытую форточку с тысячами бешенных больных параноидальных мыслей и образов. Ещё один догон - и вот уже природа опять обманута. Будто и не было бессонной обвинченной ночи. Свеж как огурчик.

Олег сидит за столом и размашистыми щедрыми штрихами чёрной шариковой ручки рисует мне подарочек на память о моём двадцатом дне рождения. Парень рисует крышу дома, фигурки людей, машущих руками возле чердачной конурки. Старый друг рисует мне крезовые шаржевые портретики - мой, свой, А., Игоря, Инны, Ани. Тёмные выпученные болты глаз, нервные гротескные, какие-то судорожные улыбки на лицах. В углу изображение яблока, плакатные слоганы: "Паша! Это мы от души. Твой 20-ый happy birthday прошёл уже традиционно. Сегодня в праздничной программе: научный диспут; парад талантов; МС Inna и МС Igor с шутками и шибболетами и многое другое". У "употребляющих" свой особый юмор. И даже смех, как я заметил, у них особый - тихий, какой-то расслабленный, издевательский подскуливающий смешок торчка. Среди наркоманов нет романтиков и идеалистов, как "не бывает атеистов в окопах под огнём". Любой из них рано или поздно становится мрачноватым циничным реалистом. Наркоманы обладают, таким образом, пожалуй, самым трезвым взглядом на мир.

Впрочем, почему это я говорю "наркоманы" в третьем лице? Пора, видно, давно уже пора употреблять первое лицо. Я проиграл эту битву и не желаю более продолжать войну. Хватит мучить себя самокритикой, самокопаниями, ремиссиями, клятвами завязать. Раз уж так сложилась жизнь (вернее, раз уж я её сам так сложил), надо приспосабливаться. Смягчать углы, искать компромисы, в общем, жить, пока живется. "Раскаиваясь, верующий разбойник теряет бога."

Стрелял наугад - Попадал в себя. Искал небеса Глубоко под землей. Греметь и плакать Звала гроза За собой. Тупые ножницы Режут жесть, Кроя мой плоский Порочный круг. Лют и светел, Звал северный ветер На юг. Запах дыма - Горит трава. Пыль да небыль, Усталый грех. Бежать полями Живыми ручьями Звал талый снег. Сезон закончен, И гасят свет. Куда не глянешь - Кругом стена. Звенело солнце Во все колокольцы - Звало меня...

Дата добавления: 2015-07-25