Часть 1. Ремиссия. 9 страница

(Самое, однако, интересное состоит в том, что, проторчав ещё годик, я понял наконец-то всю истинную ничтожность, а, точнее сказать, мнимость отличий наркомана от ненаркомана. Я был вынужден выбросить вон свои поверхностные первоначальные впечатления о существовании этих отличий, об их истинности, вычеркнуть суждения, изложенные мною в предыдущем абзаце. Более подробно об этом моём изменении мировоззрения - см. в главе 5).

Дорога до Симферополя была ознаменована сожратием трамала, процедурой упрятывания его остатков в щель вагонной обивки, из-за глупого страха перед украинскими пограничниками, а затем мучительными доставаниями его обратно. До потребления трамала производилось непрестанное распитие пива и газированных лимонадов, поедание тульских пряников, курских раков и т.д. и.т.п. Прибытие в Симферополь, долгая процедура закупки моим отцом обратных билетов, такси, и вот мы уже ближе к вечеру прибыли в пункт нашего летнего отдыха.

Как гласит крылатая летовская строка, "словно после долгой тяжёлой болезни..." мы шлялись двумя лёгкими тенями по тёплому ночному асфальту захолустного приморского села Морское, рассыпавшего свои беленькие хаты по седым крымским камням где-то на полпути между Судаком и Алуштой. Болезнь наша совсем ещё не была долгой и, наверное, не самой была тяжёлой, но печать свою она на нас наложила. Круг нашего общения в течение этих двух крымских недель ограничивался лишь нами двумя. Мы обитали отшельниками в отдельном крошечном флигеле, не общаясь ни с семьёй хозяев дома, ни с папиными друзьями, квартировавшими в главном доме, ни с кем бы то ни было ещё, исключая лишь редкие деловые контакты с моим отцом. У нас двоих был свой особый духовный мир, который мы не могли ни с кем поделить.

В первый день нашего пребывания в Крыму на село обрушился сильнейший ливень. Мутные потоки жидкой грязи яростно устремлялись в море, бурля и пенясь, когда мы сидели с Олегоном на открытой террасе приморской чебуречной. Из динамиков вяло выплывал какой-то дешёвый блатной шансон. Мы смотрели на тщетную патологическую ярость волн, отливающих сталью, методично избивающих рыхлое песочное брюхо, мы лениво созерцали ставшие неожиданно такими не по-крымски серыми и холодными море, небо, пляж... Вот несколько бездомных собачек скачут по мокрому песку, покусывая друг друга время от времени. Неожиданно чрево пляжа разверзлось, и из стремительно растущей дыры с тугим клёкотом вырвались грунтовые воды, перемешанные с каким-то жидким говном. И вот мы с глумливым смехом наблюдаем за тем, как беспечная собачка под протяжную блатную песню "Прощай, тайга" проваливается в распахнувшуюся пучину подземного дерьма. Мы смеёмся. Я ловлю себя на мысли, что эта сцена в чём-то символизирует наш жизненный путь.

Девятнадцатилетние старички, мы сдабривали курортом наши тела и души. Мы только тем и занимались, что ели и пили в различных ресторациях, спали, плескались в море, валялись на пляже, читая Пелевина, Олег подолгу мазюкал в каморке троксевазином свои злосчастные вены, иногда мы катались на водном велосипеде, просто шлялись по этой благословенной земле. Мною было написано два стиха, мой компаньон тоже писал вечерами какие-то непонятного жанра заметки. Однажды мы забрались в горы и нашли там заброшенный санаторий, явивший нам живописнейшие развалины в сталинском псевдоантичном стиле, с полуцелым памятником Ленину. Там мы сделали массу наихудожественнейших фотокомпозиций, однако труд наш, к огромному сожалению, оказался напрасен - Олегов фотоаппарат оказался неисправен, и никаких фотографий не получилось. Дебилам нет хода в фотоиндустрию.

Была на нашем счету также и возможность замутить себе сиповок. Этот трагикомический миниспектакль заслуживает отдельного описания. Однажды чудным южным вечером, когда всё вокруг какое-то особенно тёплое и ласковое, мы, как обычно, зависали в ресторане, пожёвывая шашлычки, прихлёбывая винцо и вальяжно пялясь на чернильное море, сливающееся с неохватным невесомым субтропическим небом, на пирс, на пляж, где недавно провалилась в говно собачка, на далёкие и кажущиеся нереальными огоньки соседней Алушты. Меня мучила сильнейшая аллергия непонятного происхождения, выражавшаяся в обилии соплей, слезотечении и периодическом громком чихании. В общем, и чёх, и бздёх. Мой соратник же только-только приходил в себя после весьма неприятного отравления местной копчёной рыбой. И вот в столь роковую минуту к нам за столик подрулили они.

Две отвязно-жизнерадостные прошмандовки лет по шестнадцать-семнадцать, у которых на лбу написано, что на половой контакт они идут весьма охотно. Уж и не знаю, чем этих юных искательниц приключений привлёк наш столик, однако они деловито подсели к нам, спросив не занято ли. Нет, не занято - присаживайтесь. Познакомились. Таня и Ксюша. Ксюша - помоложе и пострашнее, Таня - посимпотнее и на вид чуть постарше. Подруги оказались из Донецка. Так я и знал, что откуда-нибудь с Украины. Помню, они были весьма обрадованы и заинтригованы, узнав, что мы из Москвы. Дончанки предложили нам легенду о том, что к ним якобы пристают какие-то хачи, и им хотелось бы "просто посидеть за нашим столиком".

Но девушки явно выбрали не самый лучший момент для знакомства с нами. Мы предстали полными мудаками. Особенно хорош был Олег. Он первым делом поведал дамам о том, что намедни он, мол, неслабо отравился рыбой, а затем стал в красках описывать не слишком аппетитные симптомы своего отравления. Конечно, более актуальной темы для беседы он найти не мог. Я же в свою очередь отличался тем, что с завидной периодичностью чихал и звучно сморкался в жёваный и засраный носовой платок, страдая от аллергического риноконъюктивита. Если бы я только чуть получше себя чувствовал, я бы, несомненно, проявил больше интереса к нашим гостьям. Но тогда... Тогда мне не было дела ни до чего и ни до кого - мне слишком было плохо. Я был не боец.

Лярвы быстро смекнули, что с этими двумя нездоровыми молодыми людьми каши не сваришь. Один долбоёб того и гляди блеванёт своей рыбой, от другого сопли разлетаются метров на сто... И они свалили, поблагодарив нас за компанию и сославшись на то, что хотели бы посетить развесёлый кабак на горе, именуемый почему-то "Липецк". Ну и хуй с вами. Что то нам, Олег, последнее время не везёт знакомиться с трезвой публикой - всё торчки да торчихи. Ладно, что уж там... Давай съедим шашлычка.

Две недели без наркотика... Что может быть проще? Особенно когда речь идёт не о прокопчёных старых системщиках с двузначным стажем, а о двух сопливых новичках, стаж каждого из которых к тому времени не достигал и полу-года. Но, как мы ни старались, наш лёгкий курортный трёп и обсуждение местных красот неизбежно заканчивались бесконечными разговорами всё о том же, всё о нём же самом. Мы не могли не думать о нём и дня, и не говорить о нём мы тоже не могли. Крым Крымом - хорошо, тепло, море, еда, и т.д., но злобный дух, правивший нашими юными умами, ненавязчиво напоминал нам, что в Москве нас ждёт он. В первые же дни тура мы поровну скинулись, и Олег отложил в какую-то свою потайную мошну 250 р. - стоимость банки, талдыча при этом своим возбуждённым голоском: "Приедем на вокзал 19-ого...сразу возьмём...я не смогу ждать, пока мы новых денег найдём...надо сейчас отложить". Т.о., по возвращении с югов, Первопрестольная должна была встретить нас большой вкусной банкой. Иначе и быть не могло. А пока Олег, заглянув в местную аптеку, нашёл там теофедрин без рецепта. Поначалу мы были обрадованы и сожрали тефы в таком количестве, что у меня даже насморк прошёл. Но теофедрин оказался в итоге, в отличие от винта, мало совместим с жарой, и остатки его были невостребованы.

В последние дни наших крымских каникул всё острее стала вставать проблема финансов: жили мы на широкую ногу, и поэтому довольно быстро остались при довольно скудных денежных ресурсах. Мой папа, спонсировавший нас время от времени, уехал несколько раньше нас. Да тут ещё рубли вдруг перестали менять - нигде не меняют, хоть ты тресни. Случилось это 19 августа. Такое тотальное прекращение обмена славной деревянной валюты, а также тревожные выпуски новостей российских телеканалов натолкнули нас на мысль о том, что что-то не ладно на нашей далёкой родине. Хорошо хоть вся эта разруха произошла в конце нашего вояжа, а не в начале, а то сидели бы без денег.

Олег всё таки поменял в конце концов свои оставшиеся рубли на сельском рынке по какому-то галимому курсу (я свои рубли предусмотрительно обменял на гривны в первый же день поездки), но всё равно в обратную дорогу мы увозили считанные копейки. Тут-то мой желудок и стал посягать на самое святое - пресловутые 250 рублей. Но Олег был твёрд и непреклонен - ни голод, ни неудобства в пути его не волновали. "НЕТ! НЕТ!! НЕТ!!!ЭТИ ДЕНЬГИ - НА БАНКУ ИХ ТРОГАТЬ НЕЛЬЗЯ ДАЖЕ И СЛЫШАТЬ НИЧЕГО НЕ ХОЧУ СЧИТАЙ ЧТО ИХ НЕТ", - вот был ответ этого фанатика. Тон при этом не оставлял мне сомнений в том, что он лучше сам сдохнет с голода, чем отдаст хоть рубль из отложенной суммы.

Всё-таки, при всех прочих равных условиях, Олег всегда относился к винту гораздо фанатичнее и преданнее, чем я. Если у меня даже в периоды самого ожесточённого торчалова всегда оставались за душой какие-то жизненные вектора, ради которых я мог отсрочить винтовку, или потратить деньги, отложенные на винт, то Олег никогда себе этого не позволял. Винт для него был всем. Он им жил. Он до сих им живёт. И будет жить им всегда.

Помимо финансовой неустроенности в последний день на меня обрушилась и другая напасть: я где-то сильно простудился. Меня колбасил озноб, болело горло. Жара. Душный автобус от Морского до Симферополя. Я сижу в горячечном полусне, а мимо меня мелькают за окном роскошные в своей необузданной красоте древние горы, виноградники, хвойные леса. Даже сквозь стекающую раскалённую жижу собственного мозга я умудряюсь любоваться этими тёплыми тонами крымской палитры. Говорят, зимой здесь ещё гаже, чем в Москве. Нету рая. Нигде нету и ни в чём. Каждый кайф имеет свою гадкую банальную цену, как имеет конец любая дорога.

Вот мы и приехали в скучный вокзальный город Симферополь. Я, ёжась и морщась от плохого самочувствия, сел в зале ожидания, а Олег подорвался покупать жрачку. Последние гривны этот умелец истратил сообразно своим вычурным вкусам. Он приобрел кусок весьма вкусного сала (единственная путная его покупка), пакет сушек, с дюжину немыслимых пирожков с какой-то собачей хернёй и здоровенный арбуз! Ну арбуз мы решили съесть сразу же, чем и скоротали время в ожидании поезда.

Обратная дорога была мне отвратительна: высокая температура, боли в горле, кашель, выделения соплей из носовых отверстий, боли в голове, общая слабость, вялость, сонливость и потливость - всё это не добавляло шарма путешествию. Денег не было ни копья. Соответственно, не было и постельного белья, а после съедения сала и ебаных пирожков не стало и еды (есть сушки очень быстро надоело - да так, что я их долго потом ещё не мог видеть). Ехали мы с Олегом в разных вагонах, ходить к нему в гости мне было в падлу ввиду отвратного здоровья, а Олег меня посещал нечасто. Жил я на верхней полке, было душно, а ночью на меня беспрестанно дуло в какую-то сраную щель. Олег своё сало не съел, т.к. оно у него стухло (понюхав, он метнул его в окно, заметив: "Сало не в форме"), зато всё время грыз семечки. Моими соседями по плацкарту была московская семья, возвращающаяся с курорта - мама, папа и сын лет пятнадцати. Слава богу, вели они себя тихо и спокойно, иногда даже подкармливали меня. Зато в соседнем плацкарте ехало сборище студентов-недоумков, громко вопивших и игравших на гитаре. Какие всё-таки ублюдки теперешняя молодёжь...

В синих сумерках на перроне богом забытой в херсонской степи станции Новоалексеевская, куда я вышел раздышаться, в толкучке традиционных бабок и мальчиков с рыбой-картошкой-огурцами-дынями-арбузами-пивом-водой-водкой и хуй знает чем ещё, озадачил меня один мужичок. Как бы случайно проходя мимо меня и даже почти не глядя в мою сторону, этот тёмный тип с загадочным непроницаемым лицом негромко и значительно сообщил: "Парень, сливы". С точно таким же шпионским антуражем забрасывают удочки кидалы на Никольской улице, выцепляя доверчивых несмышлёных наркопотребителей, ищущих барыг. Этот бред, это нелепое наслоение двух параллельных миров на степном перроне меня тогда немало позабавило. Духи из мира теней являются мне порою в самом необычном обличье.

Но вот, наконец то, неуклонное увеличение за пыльным окном плацкарта концентрации машин, людей, домов, коммуникаций, заборов и рекламных щитов говорит мне о том, что я уже почти дома. Мне плохо. Я способен думать лишь о том, как бы мне добраться до койки и лечь. И даже винт мне сейчас не нужен. Другое дело - Олег. В охотничьем азарте он метнулся на поиски банки. Неудача: сегодня банок нет. "Значит, завтра, - подводит итог мой непутёвый попутчик, - завтра..."

Странная серая пелена кругом... Что это? Дым? Морось? Туман?... Почему я не узнаю родного города? Это же должна быть Москва. Но какой-то непонятный район. Кажется, заблудился. Мерзкий холодный ветер разметает по ноздрям, глазницам и карманам пыль с тротуаров этой на удивление безлюдной городской окраины. И, похоже, уже скоро стемнеет - надо бы добраться домой. Нужно найти автобусную остановку. Ага, вон она - на той стороне дороги. На остановке топчется парочка поздних прохожих. Я не спрашиваю их, идёт ли автобус до метро. Я почему-то уверен, что он идёт туда, куда надо, и очень скоро я уже буду ехать домой по теплым и светлым подземным кишкам существа, переваривающего в день сотни тысяч людских тел, отрыгивая их и никогда не способного насытиться. Главное - добраться до метро.

Автобус на удивление пуст. Едет долго, петляя по тёмным улицам, слабо насыщенным автомобилями и пешеходами. Начинает зажигаться свет в окнах квартир, а автобус всё едет и едет, не делая почему-то остановок.

- Скажите пожалуйста, а автобус доедет до метро?

Женщина неопределённого возраста с измождённым жизнью лицом. Демисезонное серое пальто, синий берет. Потусторонний взгляд рыбы. Стеклянные рыбьи глаза.

- Метро будет конечная.

Но автобус едет бесконечно. За окном уже совсем темно, и потихоньку холодные капли смутной тревоги начинает просачиваться мне под кожу. Меня настигает чувство потерянности в этом тёмном пустом городе, который кажется почему-то таким чужим и неуютным. Очень скоро тревога превращается в раздражение, а раздражение - в панику. Я очень хочу поскорее попасть домой. Почему мы так долго едем? Где метро?

- Скажи, а к какому метро он доедет?

Невысокий коренастый паренёк в бомбере с плоскими монголоидными чертами угреватого лица, как будто наскоро и небрежно высеченного из сучковатого дерева. Взгляд сухой и жёсткий, не располагающий к беседе.

- До "Рыбной", - раздаётся глухой бесцветный голос. Липкая волна тревоги и непонятного детского страха незамедлительно подступает к самой глотке. Я смят и растерян. По подмышкам стекают струйки пота.

- А что это за станция?

- Как чё за станция? "Рыбная", ёбте, - деревянный собеседник начинает тупо злиться, не понимая, чего мне от него надо.

- А это вообще Москва? - в глухом отчаянии вопрошаю я, уже не боясь показаться идиотом. Я хочу одного: выяснить своё местоположение и попасть в конце концов домой.

Незатейливое лицо урловатого крепыша озаряется искорками глумливой усмешки над моей глупой потерянной персоной. Он смотрит на меня издевательски-снисходительно.

- Бля, ты чё! Это же Питер! - ощеривает он свой хавальник навстречу моей панической безысходности. Широченный рот ублюдка, похожий на ломтик спелого арбуза, разверзается всё шире. Перед глазами прыгают крупные жёлтые зубы. А его сраный рот всё растёт и растёт вширь.

- Это же Пы-ы-ы-ы-тер, - гнусаво воет воздух в распахнутой глотке. И вот я уже ничего не вижу вокруг себя кроме внутренностей его поганого рта. Он засасывает, поглощает меня. Я успеваю лишь издать жалкий птичий крик, переходящий в испуганное бульканье, и вот я вижу перед собой лишь красные скользкие пупырышки его языка. Глухой смех проглотившего меня мудака постепенно стихает, уступая место странному сипению и свисту. Они же, в свою очередь, плавно переходят в пронзительные трели какого-то до боли знакомого звонка. Ааааааааааа... Это звонят мне в дверь. Значит, я дома. Да...Да...Всего лишь сон.

- Паша, привет. У тебя есть кто-нибудь дома?

Олег находится в привычном деловом возбуждении. За его спиной на лестничной площадке слышится оживлённый мат Дениса Р., хлопки банки об колено. Опять они варят у меня на лестнице. Ну это бы хер с ними, но домой я эту банду к себе не пущу. Мне плохо, у меня температура, болит горло. Винт мне сейчас ни в хуй не впился. И хотя соблазнительный голос могущественного порока всё-таки звучит в моём мозгу, уговаривая "полечиться" кубом, но разум побеждает: не буду. И так слишком хуёво, так ещё и вмажусь - давление поднимется. А на следующий день... Да это вообще будет полный мандец. Нет, не буду.

- Паш, у тебя есть лезвие?...И тряпку дай. И тарелку ещё. Ну поищи, пожалуйста.

- Лезвия нет, Дэн...Есть ножницы...Не забудь отдать.

- Бля, ну давай ножницы.

Захлопнув перед Олегом дверь, ложусь обратно в постель, не остывшую ещё от моего горячечного бреда. За дверью орут и воняют знакомыми запахами. Какой противный сон. Мне часто почему-то снится один и тот же сюжет: будто я потерялся в чужом городе, плутаю, мучительно ищу дорогу домой. Всю свою недолгую пока жизнь ищу ту единственную дорогу Домой - туда, где тепло, светло и спокойно. Где нет пыльной пустоты, мрака, чужих отвратительных людей. Ищу дорогу Домой. И не нахожу.

Вот и лето кончается. Конец лета для меня - это всегда очередная маленькая смерть. Ежегодный скорбный ритуал прощания с теплом. Его ведь так мало в жизни - тепла, и когда солнце уходит от нас в долгое заморское плавание, это грустно. Ритуал прощания с летом растягивается на пару первых осенних месяцев, и эти долгие проводы всегда навевали на меня лёгкую меланхолию, которая к началу этой зимы перейдет в депрессию. И эфемерный рай, заключенный в маленьком колючем пластмассовом цилиндре, никак не может мне помочь, не может вылечить меня от неизбежности грядущей зимы. А есть ли у меня что-то за душой помимо него - этого сомнительного, но успевшего стать таким необходимым и непреложным, вещества? Неприятно думать об этом. И бесполезно. Пока я могу ещё себе позволить не думать об этом.

Уютно укутавшись в бархатные августовские сумерки, я сижу в квартире А. Мы оба под винтом. Сестра А. Катя даёт мне альбом художника Нестерова. Винт, как обычно, вызывает у меня сопливо-сентиментальное настроение, совсем не свойственное мне в обычном трезвом состоянии. Я умилённо смотрю в незамутнённо-прозрачные неземные полотна Нестерова. Смотрю на просветлённые лица монахов, озарённые каким-то непостижимым светом, светом, недостижимым для меня, недоступным. Почему, стремясь к этому вселенскому свету, будучи творцом, призванным обитать на вершинах духа, я не нашёл для себя лучшего пути, как глупо свалиться в тёмный колодец пустой всепожирающей суеты, съедающей всё самое лучшее, что во мне есть?

И как остро теперь чувствуется вся мизерность моего игрушечного беса, так хитро и искусно правящего мной, перед седым и мудрым ликом вечности, глядящего на меня с этих картин... Да, я очень промахнулся.

О чем это я, собственно? Я же знаю, что никогда не отвечу на эти вопросы - они не могут, не должны иметь ответа. Пусть всё будет так как есть. Хватит соплей. Моя жизнь не так уж плоха. Во многом она мне нравится. Лето ещё не кончилось - оно продолжается. И послезавтра мы опять мутим.

ГЛАВА 5.

Осень.

Праздник кончился,
Добрые люди...

Е. Летов.

Она началась, она уже здесь, где-то рядом со мной... И даже совсем по-летнему тёплая и сухая погода не может меня обмануть - пограничная полоса меж двух времён года лишь промелькнёт в пыльном окне памяти смутным багряным пятном и очень скоро закончится. Закончится ею... И именно поэтому всё живое вокруг расплёскивает последние краски, сыплется наземь плодами и листьями, словно выплачивая земле последние свои долги пред седым суровым ликом мёртвого сезона. Воздух напоен прощальным пряным запахом начинающегося разложения. Роскошные поминки отслужившей свое органики в самом разгаре. Красота зрелых и перезревающих в своей пышности классических форм, которые так и светятся соком на хиреющем сентябрьском солнце, завораживают глаз кричащими красками тления, продлевая последнюю свою гастроль до той черты, за которой пролёг скорбный путь холодной и непреклонной старости. Белым пушистым саваном накрывает смерть конец этого пути. А за ним будет новое рождение, новая жизнь. И так - бесконечно...

23 сентября 1998 г. было очень тепло, ласково пригревало солнышко. В моей неизменной куртке с длинным рукавом мне было жарко. Мутка была обговорена заранее и организована с самого утра. Варили втроём - Олег, А. и я. Классический "коренной" состав, "основняк". Варили опять у меня на квартире. Кухня. Три напряжённых позы. Сначала приторный запах солутана, потом резкая вонь бензина и чего-то ещё, сложно передаваемого словами. Раствор получился не плохой и не хороший - обычный. На тот момент он нас вполне устраивал (по-настоящему чистый, действительно доделанный до конца винт Олег научился варить лишь около года спустя).

Три фигуры одна за другой падают в диван в углу комнаты, как черви опадают с дерев в гнилую мякоть осенней листвы. "Дайте сигарету..." "Включите музыку... вон тот диск... песня номер 13... включай... " Я, как обычно, вскакиваю раньше всех и, заряженный неземной энергией, начинаю лихорадочно собирать и выбрасывать из квартиры баяны и прочий поствинтовой хлам, начинаю проветривать помещение и втолковывать полубессознательным компаньонам, что скоро мать придёт обедать, и поэтому пора бы куда-нибудь съёбывать отсюда.

Решено пойти зависать у Олега. Перед выходом Олег звонит Инне и Ане З., приглашая их к нам в Дегунино угоститься раствором. Уговаривать их долго не приходится, тем более, что почти на халяву: нам настолько хотелось бы замутить девчонок, что мы согласны отдать им драгоценные миллилитры почти что даром. Придя к Олегу домой, пьём кастрюлю морса (очень кстати, учитывая эфедриновое обезвоживание), кушаем вкусный домашний торт (хорошо идёт, несмотря на винтовую отключку аппетита). Частенько звонит телефон. После каждого из звонков оказывается, что к нашему симпозиуму присоединяется тот или иной персонаж.

Вот к нам приходит Игорь. У него сегодня знаменательное событие: он первый раз винтится. Он говорит нам, правда, что ему не впервой, однако позже он всё-таки сознается в обмане. Обычная глупая самореклама начинающих наркопотребителей, которые всегда боятся сказать, что этот раз - их первый. "Второй", "третий", "я уже пару раз пробовал". Опытный глаз, как правило, быстро разоблачает все эти прогоны, но все молчат, делая вид, что верят новичку. Чаще всего эти враки представляют из себя обычную попытку показаться в глазах компании более-менее бывалых нарков более опытным, чем ты есть на самом деле, этакое набивание себе цены, нежелание выглядеть непосвящённым. Некоторые дурачки ещё и боятся, что им не дадут, если узнают, что они "ни разу не пробовали". Дадут вам, глупые, конечно, дадут. Бесплатно греют дозой в двух случаях: либо чтобы подсадить человека, либо чтобы помочь ему сорваться.

Угол лестничной клетки. Конечно же, все собрались смотреть, как в зоопарке. Мощная труба Игоря принимает в себя заряд чудодейственного варева. Мешковатая туша бессильно сползает по уныло-зелёной плоскости стены вниз. Ещё один клиент...

Гости валят один за другим - только успевай встречать. Несмотря на немалые расстояния и неудобства в пути, забивая на все свои дела, люди стремятся к нам. Приезжают Инна и Аня З. Уже ставшая привычной сцена встречи мальчиков и девочек на платформе, совместное путешествие в Олегов подъезд, переливания из баянища в индивидуальные баянчики, дегустация, два юных тела, растекающихся вязким липовым мёдом по пыльному бетону ступеней. Денег у девушек, как обычно, на двоих десять рублей. Как в той старой рекламе "сникерсов" про слонов: "Они никогда не платят". Даём им каждой по 5-7 точек. Игорь гиперактивен и неутомим, то ли от винта, то ли будучи приободрен появившимся женским обществом.

Квартира Олега. Играет какой-то очередной транс. Оживлённая болтовня. Торт. Кастрюля морса. Журналы "Птюч". Обсуждение живописных работ хозяина флэта и Инны. Наши с Олегом гипертрофированно восторженные басни про Крым. Олег достаёт фотоаппарат и мы начинаем увлечённо позировать.

Приезжает Сергей Г. Старик плотно сидит на белом, его кумарит. Он просит 5 точек. Хитрый Олег нарушает закон сохранения вещества и энергии: винт категорически не хочет кончаться, его хватает всем приезжим. Сергей холоден и строг, держится особняком от наших восторженно-бессмысленных нескончаемых бесед. Он с сосредоточенным видом сидит за компьютером, играя в свои любимые имитаторы автомобильных гонок. Вскоре он уезжает, прихватив с собой корабль травы, которую где-то надыбал Игорь.

Мы остаёмся вшестером ненадолго. К нам приезжает Аня И. Последние остатки содержимого фурика уходят ей. У Ани почему-то никогда не сносит от "быстрого" башню, она остается вменяемой, и по ней вообще очень сложно сказать, вмазалась она или нет. Мы гуляем по солнечным аллеям нашего зелёного микрорайона. У всех отличное настроение, день явно удался. Инна с Аней З. покидают нас, увозя в своих венах память о Дегунине. Последнее на сегодняшний день фото. Тихий сквер, лавочка, на лавочке сидят четверо: А., Аня И., Олег и автор сих строк. Как говорится, на долгую и добрую память.

Олег справедливо поражается многолюдности сегодняшнего симпозиума, с ходу придумывая ему яркий бодрый лейбл: "Наш Ответ Чемберлену". Это название удивительно точно передаёт наш общий настрой в тот день - озорной, боевой, праздничный. Нас много! Мы вместе! Нам пиздато! Хватит на всех! Знай наших! Наверное, примерно таким же был пьянящий дух молодёжной психоделической революции 60-ых годов, иллюзорный дух распахивания настежь новых горизонтов восприятия, роднящих, объединяющих в одну толпу разрозненные прежде толпы таких же как ты...

Наши масштабы были куда более мизерны. Но тупое разочарование удара о свинцовую клеть неизбывной реальности всегда и у всех одинаково. "Наш Ответ Чемберлену" явился апофеозом винтового ренессанса нашей микроцивилизации, а за апофеозом, как известно, следуют развязка и занавес. Самый громкий и людный наш наркопраздник оказался последним. Дальше шли привычные одинаковые наркобудни. Из весенне-летнего бесшабашного цветного озорника Арлекино, винт превратился в по-осеннему печального чёрно-белого ипохондрика Пьеро. Всё-таки странно... Приход и тащилово слабее не стали, а это такие вещи, которые не могут надоесть.

Так устроен человек, что всё, не являющееся для него жизненно необходимым, рано или поздно надоедает ему, вне зависимости от степени начального энтузиазма. И не может остопиздеть ему лишь то, что без чего он не может выжить физически, без чего ему действительно плохо, или то, по отношению к чему он внушил себе эту мысль долгими годами привычки. Человеку, который ежедневно сызмальства кушал хлеб, не может надоесть при каждой трапезе кушать хлеб, хотя в принципе он может обойтись и без него. А ещё человеку никогда не надоест то, что вызывает резкое моментальное падение его внутреннего напряжения, то, что причиняет животный, истинный, первичный и ничем не заменимый кайф, пробегая электрическим импульсом до центра удовольствия в его мозгу. Так здоровому и вполне боеспособному в этом смысле человеку никогда не может надоесть заниматься сексом (с устраивающей его регулярностью и партнёрами). По этой же причине человеку никогда не может надоесть употреблять какой-либо из так называемых "тяжёлых" наркотиков.

Однако и у меня, и моих винтовых попутчиков Олега и А. примерно спустя полгода с начала употребления стала всё яснее вырисовываться новая модель восприятия наркотика и новый его статус. Каждая мутка уже не была праздником, ощущение новизны, абсолютная некритичность восприятия происходящего стали уступать место восприятию акта употребления как чего-то обыденного, само собой разумеющегося. Праздник ушёл, но осталась привычка, образ мышления, образ жизни при уже вполне сформировавшейся наркозависимости, при невозможности самой мысли о том, как жить, если в жизни совсем не будет его, если не единственного, то уж, конечно, главного "окна в стене", отдушины в этом таком непростом мире.

С момента самого первого знакомства с приходом, в мозгу каждого из нас калёным железом было выжжено знание о том, что именно это и есть идеальное состояние наших тел и душ, без которого нельзя. Слишком уж тяжело, зная о его существовании, не воспроизводить его вновь и вновь. Привычка ради жизни, или жизнь ради привычки? А может быть, это синонимы?

Будни вечны и неизбывны, они - тяжёлый рюкзак, который каждый тащит на своём горбу до гроба. И так ли уж важно, что лежит в этом рюкзаке, если тяжесть его в конечном итоге всегда одинакова?

Почему всё-таки люди становятся наркоманами? Вопрос, древний как мир, и ответить на него, видимо, так же сложно, как доказать или опровергнуть существование бога. А может быть, ими не столько становятся, сколько рождаются? Существует ли в природе такое явление, как потенциальная склонность (несклонность) к употреблению наркотиков? Я не нарколог и не психиатр, но я имею некоторый опыт общения с нарками, сам небезгрешен, и вообще я много об этом думал бессонными ночами.

Дата добавления: 2015-07-25