Часть 1. Ремиссия. 7 страница

Ну а для нас это просто мандец-ц-ц... Возвращается Олег: до того как пойти с А. отпрашиваться на ночь из дома, он больше получаса чесал язык с местным безобидным и весьма неглупым душевнобольным ассирийцем Аликом, живущим в моём подъезде. Разговаривали об астрономии, о Сочи, о пальмах, обо всём сущем на этом прекрасном и удивительном белом свете. Вернувшись на обшарпанную Янину кухню, Олег продолжает с успехом исторгать из себя кипящие потоки словесной лавы. Мы с А. не остаёмся в долгу. Во рту сухо и горячо, и кажется порой, будто каждое слово вылетает с лёгким шипением, как кусок металла в мартеновском цеху. В уголках рта от сушняка оседает густая белёсая шняга, похожая то ли на грязную вату, то ли на пену. Бешеные псы...

Каждое сказанное слово доставляет ощутимое, чуть ли не физическое удовольствие, выплёскивая через ротовую полость моё внутреннее напряжение, ослабляя натянутую струну меня, разряжая туго набитую обойму роящихся мыслей, образов, импульсов, которые требуют, требуют внешнего воплощения. Ежесекундно в процессе разговора в моём мозгу рождается какая-то новая мысль, а то и целая более или менее стройная теория. Но мои компаньоны тоже совсем не молчат, и если мне не удаётся вставить своё новорожденное суждение в ураганный ритм беседы, то через пару секунд это суждение уже забыто, исчезнув безвозвратно, уступив место дюжине новых. И так час за часом.

Через каждые пять минут звонит Гриша.

- Аллё. А почему я должна к тебе идти? Что я делаю? Ебусь я тут с ними!! И голая танцую!!

Выдав ещё парочку непарламентских выражений, Яна бросает трубку. Язвительно объявляет нам о том, что психопат Гриша очень недоволен тем. что она тут с нами зависает (параноидальная ревность не даёт покоя), и она уходит к нему. Мы ничуть не возражаем. Яна разрешает нам сидеть тут хоть двое суток, оставляет ключи своему соседу А. и говорит, что если пожалует её мать, то "скажите - Яна разрешила нам здесь сидеть". Мы говорим ей "пока", и она исчезает, словно по мановению волшебной палочки.

Через некоторое время в квартиру действительно заходит Янина мамаша. Видя у себя на кухне трёх молодых людей, из которых знакома она лишь с А., эта дама не проявляет абсолютно никаких эмоций. "Здрассьте...", говорим мы. Бросив на нас тяжёлый усталый взгляд, она принимается беседовать с кем-то по телефону о своих делах. Вместе с ней приходит Алиса, и добрый дядюшка А. угощает девочку печеньицем. Через минуту Алиса со своею бабушкой сваливают к некому бабушкиному сожителю, живущему в этом же подъезде несколькими этажами выше. Мы этому только рады. Витает сигаретный дым, тихонько наигрывает какая-то молодёжная электронная музыка, шуршат словами неутомимые языки.

Я спохватываюсь о том, что неплохо было бы известить о своём местоположении родителей. Звоню, предлагаю вниманию родителей легенду о вечеринке у Олега на всю ночь, "только не надо звонить... утром я приду...я знаю, что мне завтра учиться... пока". Нахожу в квартире зеркало и смотрюсь в него: зрачки - два огромных чёрных омута.

Вскоре к нам заходит в гости Катя. Прямо с порога, глазами, полными незамутнённого детского любопытства, пялится на своего брата и его развесёлых дружков. С задорным озорным похихикиванием приговаривает "ой! какие вы все тут нарядные". Пьём чай, очень мило по-домашнему болтаем. Ловлю себя на мысли, что общаться с тридцатилетними Яной и Катей (как и со многими людьми, которые на пять, а то и на десять лет меня старше) мне значительно интереснее, чем с большинством моих сверстников, а уж тем более тех, кто младше. В целом у меня есть основания полагать, что я имею мало общего, мало точек пересечения со своим поколением (если, конечно, вообще допустимо оперировать этим более чем условным термином), мне, видимо, стоило родиться несколько пораньше. Я всегда тяготел к поколению старших братьев и сестёр, я - осколок поколения 80-ых, я такой же, как они, начиная от художественных, эстетических ориентиров и заканчивая общей жизненной философией. Разумеется, нельзя слишком обобщать, но тенденция, как говорится, налицо.

Через пару часов Катя уходит спать. Мы спать не умеем и поэтому сидим дальше. С приближением утра разговор становится всё более вялым и пустым, музыка делается всё тише, потихоньку начинает давать о себе знать усталость, физическое и психическое истощение. В окно льётся грязновато-серый приглушённый рассвет мокрой и равнодушной Москвы, вернее одного из её бесчисленных потаённых кусочков, втиснутых в стандартный контур стандартного окна. Пятна и крошки на стандартном столе и огромный мешок с мусором в углу кухни купаются в мутном меланхолическом сумраке усталого раннего утра, утра, рождённого мертвым. Новый день начинается со странного труднообъяснимого чувства вины и какого-то тоскливого оцепенения. Я молчу, верчу в пальцах пластмассовую божью коровку со вставленным ей в брюхо магнитом. Я верчу её в руках целую ночь. Кончики пальцев устали, засалились и почернели от грязи. Олег с А. по инерции ещё что-то талдычат друг другу, а скорее самим себе. Никакого намёка на сон. Усталость, не сочетаемая со сном, ощущение пустоты в желудке, не сочетаемое с процессом приёма пищи. Жизнь, не сочетаемая с жизнью.

Пять часов утра. Надо неслышно проникнуть домой, имитировать короткий сон, имитировать завтрак, имитировать поездку в университет. С момента вмазки минуло уже более половины суток, а меня всё еще прёт так, что только в путь. Зрачки нереальные, во рту всё тот же сушняк - признак обезвоживания организма. Вместо одного движения я делаю десять, вместо одного слова выдаю двадцать. У меня ускоренная резкая моторика, я практически не способен сосредоточиться на каком-то определённом предмете, распыляя внимание одновременно на дюжину объектов. Я понемногу уже начинаю мечтать о том, чтобы меня поскорее отпустило.

Шифруясь, словно диверсант, пробираюсь домой. Сильно боюсь, как бы не запалили. К счастью удаётся тихо, не разбудив родителей, водрузить на место здоровенный магнитофон, а самому быстренько и неслышно раздеться, завернуть своё холодное и потное тельце в одеяло и уткнуться в подушку тяжёлым частым дыханием. В 7 часов меня "разбудят" и я поеду в МГУ. Одна мысль об этом делает меня больным. Однако тут я вспоминаю... Ну конечно же! Сегодня же футбол, и я собирался на него пойти. Так... Так-так-так-так... Поеду в МГУ... найду знакомых болельщиков с нашего курса... мы вместе поедем на футбол.

Закрыв глаза, изо всех сил пытаюсь уснуть, но очень скоро понимаю, что это невозможно. Хотя иногда минут на 5-10 мне удаётся войти в чуткую беспокойную дрёму, сопровождаемую сумеречным состоянием сознания и молниеносной сменой перед глазами миллионов хаотических картинок. Картинки эти схожи тем, что все они состоят из нагромождения каких-то мелких однородных элементов - допустим, я вижу громадную свалку железных строительных лесов или бескрайние штабеля темных бревен, или будто я пробираюсь сквозь одноцветную вязкую массу совершенно одноликих людей, на которых надеты сливающиеся в одно страшное пятно одинаковые серые шинели. И глаза у них такие же серые и пустые. Картинки меняются так быстро, что я не успеваю переварить, идентифицировать каждую из них. В голове летают и зудят лихорадочные обрывки мыслей и мыслишек, звонко рикошетят от внутренних стенок черепа. Мучительно ворочаюсь с боку на бок.

Приходит отец, говорит, что уже семь часов и пора вставать. Стремаюсь, стыдливо прячу глаза, стараюсь пореже открывать рот. Умывшись холодной водицей, сажусь за стол и с титаническим трудом для вида запихиваю в себя кусок котлеты и немного макарон. О боже, за что такие испытания? Быстрее, прочь из дома, пока и вправду не запалили. Надеваю на шею фанатскую розетку, рассчитывая ехать сразу же из университета на матч, не заезжая домой, и вылетаю на ещё спящую и пустую улицу. Субботнее утро.

Первым делом в ближайшем киоске приобретаю бутылочку воды "Крюшон". Денег у меня немного, и поэтому решаю отпивать из бутылочки лишь на самой жуткой стадии сушняка и только маленькими глотками, чтобы воды хватило надолго.

Параноидально-суетливое путешествие до главного здания МГУ, с постоянными подглядываниями во всевозможные зеркала ("не-палёный-ли-зрак?"), с постоянным отхлёбыванием дефицитной влаги из бутылочки, с маниакально-целеустремлённой походкой и неукротимым полётом мысли.

На шее болтается розетка. Поиски нужных знакомых начинаю со второго этажа - привычного места тусовок праздношатающихся студентов, центра неофициальной жизни молодёжи т.н. главного здания МГУ. Изо всех сил стараюсь производить впечатление трезвого человека, однако сам понимаю, что получается не очень. Навстречу попадается приятель сокурсник Антон. Перекинувшись со мною парой фраз и поглядев на мой фэйс, он высказывает предположение:

- Паштет, ты чё, под чем-то?

Так... Классно. Зря я сюда припёрся. Первый встречный, причём ещё и не самый большой спец в вопросах наркологии, расколол меня с первого взгляда. Моментально включается паранойя: бля... теперь все будут знать, что я торчок... а вдруг дойдёт до преподавателей... надо как-то отмазаться.

Отвечаю что-то невразумительное - ни да, ни нет.

Здороваюсь с ещё одним знакомцем - Димой Абрамовым, лысым невысоким крепышом с мужественными чертами лица, мастером клоунады в стиле театра абсурда. Дима, человек весьма искушенный в кайфовых делах, оценивающе поглядывает на меня исподлобья, оставляя моё состояние без комментариев. Я быстренько сматываюсь со второго этажа. Глупая маза найти попутчиков для похода на футбол всё ещё витает в воспалённом мозгу. Бегаю по этажам, разыскивая любителей футбола, при этом встречаясь и весьма оживлённо общаясь с многочисленными знакомыми.

Одним из первых встреченных мною в тот день был... кто бы вы думали? Рома. Тот самый, см. главу II, раздел о паркопане. Рома - свой парень, и я незамедлительно рассказал ему о своём увлечении. Рома, будучи ценителем диссоциаторов и травки, не оценил моего нового фетиша. Он наморщил лицевые мышцы, начал фукать и фекать, добродушно приговаривая, что "винт - это самое грязное говно" и что "скоро ты сдохнешь". Потом, уже серьёзным тоном сказал, что заниматься ширевом нехорошо и вредно. На том и расстались.

Уж если Рома придерживается такого мнения о винте, то уж трезвая-то публика явно не была бы в восторге от таких новостей. Я решил пока не афишировать свой винтовой опыт.

Весть о том, что я приехал на факультет в на редкость срамном состоянии, быстро разнеслась среди местной молодёжи. Новость, видимо, передавали из уст в уста, и к тому времени как я объявился на 21-ом этаже, где происходили занятия у нашей группы, я уже стал объектом внимательного изучения.

Вот ко мне подходит старина Петя Тарасов. Здоровается, а сам тем временем пристально исследует мою физиономию. Этот взгляд надо видеть. В нём целая гамма эмоций - смесь любопытства, какого-то мистического страха, внутреннего отторжения, сочувствия больному, и ещё чего-то, непередаваемого посредством слов. Такими глазами смотрят, наверное, на посланников внеземного разума или на папуасов-людоедов, на нехорошее, но в то же время интригующее чудо. Надо что-то ответить этому взгляду.

- Да вот вчера марку съел, сейчас отходняк (примечание: отходняк от ЛСД на самом деле во многом напоминает винтовой отходняк).

Почему я тогда разродился этой отмазкой? Кипящие мозги после бессонной ночи выдали такую доктрину: ЛСД в глазах трезвой общественности - вещество всё же более презентабельное, чем неблаговидная кустарная наркота под названием винт; следовательно, остановимся на компромиссном варианте маленькой лжи, выберем "тактику мелкого фола" - доказывать свою непорочность было бы глупо, но и полностью сознаваться в грехопадении тоже не хотелось бы. Смягчим ситуацию. Пусть это будет кислота.

Самое интересное состоит в том, что это решение оказалось абсолютно верным.

Сагитировать кого-то идти со мною на футбол мне не удалось. Ну да не беда, поеду один. Раз решил ехать, значит надо ехать. Дело в том, что если вынашивать в обвинченом мозгу некий проект, а потом уткнуться в невозможность его реализации, облом, испытываемый при этом, значительно сильнее, чем в трезвом состоянии (вне зависимости от масштаба и значимости задумки): начинает нещадно морочить, осознание облома застревает в мозгах и напрягает своим присутствием долгое время. Во всяком случае, так бывает со мной. Так что уж лучше поехать на матч. Но сначала заеду-ка я домой - полежу на диване, пока есть время до футбола. Организм измождён, он требует отдыха. Опять постепенно просыпается желание употреблять пищу. Сушняк, однако же, не ослабевает. Заодно прихвачу из дома бутылочку с водичкой, стрельну ещё деньжат...

Так я и делаю: совершив неблизкий и бессмысленный вояж в университет, отправляюсь по обратному маршруту, чтобы через час-полтора поехать на стадион "Динамо". Наматываю круги по метро туда-сюда, даже не задумываясь о длине и абсурдности производимых мною поездок. Для бешеной собаки 100 км - не крюк. Если бы футбольный матч происходил где-нибудь в Новой Гвинее, я бы, не задумываясь, сбегал бы и туда.

Дома все заняты повседневной бытовой вознёй, и никто не располагает временем, чтобы запалить мои суперзрачки и несколько возбуждённую речь, которую я, впрочем, стараюсь контролировать. Яростно колотится сердце. Съев пару бутербродов, гляжу в потолок, распластавшись на диванчике, облизывая сухие губы (на следующий день я обнаружу, что они высохли в противную корку и потрескались). Потом смотрю на часы, незаметно для родителей выношу с собой бутылочку воды, испаряюсь из квартиры на манер кентервильского привидения.

На протяжении всего матча я проявляю неукротимый фанатизм, будучи одним из самых активных фанов на трибуне. Постоянно что-то ору, прыгаю, заряжаю кричалки, шевеля высохшим липким языком. Когда моя команда забивает гол, я так бурно рад, что чуть не лишаю жизни какого-то стоящего по соседству паренька, свалившись на него в безумном обезьяньем прыжке. Ближе к концу спортивного мероприятия я начинаю чувствовать, что меня отпускает. Свинцовой волной накатывают апатия и усталость. Ноги не несут. Еле ими передвигая, бреду домой. На последние деньги покупаю хер знает какую по счёту за день бутылку воды, чтобы обезвредить неописуемый сушняк в ротовой полости.

Доковыляв до флэта и жадно проглотив обильный ужин, вдоволь нахлебавшись воды, заваливаюсь в постель, словно подстреленный куль с песком.

"Ну вот, - размышляю я на сон грядущий, - теперь ты можешь радоваться, идиот. Ты добился, чего хотел. Отныне можешь считать себя настоящим торчком."

Как уже упоминалось, период нашего начального знакомства с винтом был полон неподдельной юношеской романтики. Оглушительное впечатление от прихода в нашу жизнь этого сильнодействующего вещества порождало вполне объяснимую и простительную иллюзию открытия новых горизонтов мышления, новых масштабов творческой активности. Понимание того, что любая деятельность человека, накачанного стимуляторами, носит "непродуктивный характер" (определение нарколога), что под покровительственной сенью перивитина серьёзный многотрудный процесс истинного творчества вырождается в бестолковую забаву графомании, пришло к нам много позже. Пока же мы воспринимали бесплодную по своей сути вакханалию нервных импульсов как нечто значимое. "Именно так и должен себя чувствовать человек", говорили мы себе.

Надо сказать, что рост творческой активности на гребне волны новых ярких нарковпечатлений действительно имел место: Олег начал изготовлять картины с периодичностью, достойной хорошего типографского станка (некоторые из них получались даже неплохими), А., как одержимый, ночи напролёт строчил дико концептуальную новеллу под названием "Чебурашка" (не буду отягощать читателя информацией о её содержании) - нескончаемое произведение, измеряемое в килограммах. Даже такой лентяй, как я, и то заметно повысил свою поэтическую производительность, начал пописывать и прозу - маленькие психоделлические рассказики-картинки. Но вот в чём беда: увеличив количество нашей творческой продукции, качественного роста работ винт не дал и не мог дать. Очень немногие из наших произведений, относящихся к той весенней эпохе "винтового ренессанса", выдержали в наших собственных глазах испытание временем - основная же масса тогдашних экзерсисов благополучно валяется в запасниках или и вовсе на помойке (включая и фундаментальнейшего "Чебурашку").

Не буду говорить за своих товарищей, скажу за себя. Той весной я написал много стихов и несколько рассказиков. И те и другие порою забавны, но никакой особой ценности в себе не несут: количество не переросло в качество. Да и вообще, как это всегда и бывает, я так и не смог использовать первитин для чего бы то ни было путного - для получения свежих идей для творчества, например. Всё вышло просто и банально: первитин использовал меня, сожрав, задавив жаждой примитивного "животного" кайфа все благие идеи, связанные с интеллектуальной эксплуатацией этого "умного" наркотика.

После Гришиного куба зуд познания был удовлетворён - я теперь мог с полным на то основанием сказать самому себе "Да, я знаю, что такое винт". Казалось бы, ну узнал - и хорошо, живи себе спокойной здоровой жизнью, как жил раньше, раз и навсегда пополнив копилку своих знаний. Но знание это оказалось слишком тяжело для моей копилки. Прав был Экклезиаст, и жить с таким знанием в кармане оказалось совсем непросто. Уже примерно через неделю трезвой жизни (недельный цикл будет царствовать над нами ещё очень долго) в голову стали настойчиво лезть ностальгические воспоминания, стало медленно, но неуклонно расти где-то внутри напряженное желание повторить. Было бы странно, если бы этого желания не возникло. Это было бы неправдой, это было бы против законов природы.

Но рассудок, чувствуя уже, что попал в ловушку, оттягивал тот неизбежный момент, когда придётся себе в этом признаться. Чем мучительно пытаться решить проблему, не легче ли сделать вид, что её нет? Ведь пока ещё можно немного пожить без тяжких раздумий, с закрытыми глазами. Да, пусть мне хочется вмазаться ещё раз - ну и что? Жгучего, всепоглощающего желания, до холодного липкого пота, до дрожи, до подкашивающихся ватных ног, до страха обосраться прямо на бегу - ничего этого пока нет (всё это ещё будет, но только потом). Так чего волноваться?

Сначала я было принял решение, что одного раза вполне достаточно, и я никогда больше не..., но это был слишком наглый самообман, и он очень скоро (через неделю) потерпел крах под напором голодного непослушного желания. "Ладно, - уговаривал я себя, - так и быть: ещё разок можно, а потом уж всё - надо выходить из игры. Ну или парочку раз можно..." Но я решил, что в любом случае надо стараться продержаться до того момента, пока уж совсем станет невмоготу, и только тогда уж "повторять". Глупо. Зачем эти бесполезные самоограничения, какая разница, когда завинтиться - через неделю или через месяц? Это не имеет никакого значения. Хочешь колоться - колись.

Следующая мутка имела место 1 мая на Олеговой даче. Кроме Олега и Серого туда отправились Денис и две его героиновые соратницы - Инна и Аня (это была первая их винтовка). Мы с А. не поехали. Почему не поехал А., я не берусь вспомнить. Я же формально не поехал по целому ряду бытовых причин (родители, дела, отсутствие финансов и пр.), но на самом деле я не поехал прежде всего потому, что мне очень нужен был прецедент отказа от дозы, чтобы я мог сказать себе утешительно: "Я смог отказаться, значит я не наркоман".

Была и ещё одна причина, правда, не главная. Я не имел ни малейшего желания иметь дела с малоприятными в общении (особенно в момент мандража) клиническими торчками, особенно с Серым (Денис впоследствии при более близком знакомстве оказался совсем неплохим парнем, если делать определённую скидку на издержки его непростого бытия). Своими истерическими воплями они накаляли мои мозги до предела, делая и без того несладкий процесс мутки просто дьявольски напряжным. Кайф - это штука интимная, и хочется, чтобы в такую минуту тебя окружали приятные тебе близкие люди, а не куча психов.

Май - пора сессии на моём факультете, и развлечения для меня были на определённое время отодвинуты на второй план мощными и зловещими силуэтами предстоящих экзаменов. Однако же и во время сессии я не позволял себе грустить: так, 9-ого мая я совершил весьма содержательный выезд на матч любимой команды в славный город-герой Сталинград. Иногда я кушал трамал, правда, гораздо реже, чем Олег.

Олег же буквально на глазах погрязал в опиумной трясине: регулярные закупки на Никольской трамала стали у него всё чаще перемежаться чеками от героинового дилера Кожана, хорошего знакомого Олега по даче. Скажу два слова о Кожане. Кожан, мужчина средних лет, женат. Очень неплохо живёт, торгуя белым, какими-то путями попадающим к нему с таможенного конфиската. Товар у него всегда хороший, сыпет он щедро - а чего ещё надо? Сам Кожан, не будь дурак, долгое время не позволял себе всерьёз увлекаться своим товаром, лишь иногда баловался. Но не так давно до меня стали доходить слухи о том, что Кожан тоже временами потарчивает. Трудно всё-таки жить в окружении дерьма и не запачкаться.

Ну так вот. Кожан, давно уже к тому времени бывший официальным поставщиком Дениса и Серого, теперь стал обслуживать и Олега. Привычка к беленькому вырабатывается примерно так же, как и привычка курить - незаметно, постепенно, но чрезвычайно цепко. Олега не стало видно в районе, рейсы к Кожану стали регулярными, отошло в сторону всё - даже винт. Олег белился каждый день, компанию ему составляли Денис, Инна, Аня, их многочисленные знакомцы, такие же белые.

Меня недолго обходила стороной чаша сия. Однажды, пасмурным и сырым майским днём, ко мне зашёл старина Олег.

- Паша, у тебя дома нет никого?

- Нет, а что?

- Можно я у тебя вмажусь?

- Белым?

- Белым.

- Заходи.... Слушай, Олег, может, меня греванёшь? - сказал я стремительно, легко и непринуждённо. Сказал прежде, чем подумал о смысле сказанного.

- Да, конечно. А ты ещё не разу белым не втирался?

- Нет, не втирался. Ты уж постарайся, чтобы не было передоза, насыпь немного.

- Само собой, что немного.

Сколько раз в той, прошлой жизни, я клятвенно обещал себе никогда этого не делать. И вот теперь я, совершенно не задумываясь, игриво и небрежно прошу Олега поделиться "белой смертью". Почему? Потому, что снявши голову, по волосам не плачут. Отведав одного тяжёлого наркотика и отдавая себе отчёт (пусть даже бессознательно) в том, что наркозависимость уже имеет место быть, нет никаких причин бояться пробовать другие наркотики, даже героин, прежде казавшийся неприемлемо стрёмным. Страх перед наркотиками уже полностью отсутствует. Всё страшно делать только в первый раз. Дальше - хоть трава не расти.

Стрёмно было другое: скоро уже должна была прийти с работы мать. Но мы тогда успели, ведь приготовить герыч - дело недолгое, мороки в сто раз меньше, чем с винтом. Насыпал, подогрел, размешал, отобрал и готово - можно употреблять. Олег, благополучно вмазавшись сам, вдудонивает в меня значительно меньшую порцию. Видимо, порция была уж слишком мала: цапануло меня откровенно слабо, так, что я смог лишь примерно судить о действии гера. На фоне монументальности винтового кайфа, действие этого укольчика выглядело насмешкой Морфея, даже пять капсул трамала смотрелись куда предпочтительнее. Я не мог понять достоинств нового олеговского увлечения. Вскоре, правда, я поехал вместе с Олегом покупать гер в общаге МИТХТ (с Кожаном почему-то в тот раз не получилось), чтоб поосновательнее распробовать это вещество, но там нас ждал облом и белые крапалики ещё долго не появлялись в моей жизни - распробовать гер мне довелось лишь больше полугода спустя. Я не сел на гер ни тогда, ни потом - мне вполне хватало винта. Кстати, А., который тоже впоследствии не раз и не два вкушал героин, тоже и не подумал на него садиться, оставшись верным винтовым традициям.

В. и Г. - это два полюса, два вещества-антагониста. Я полагаю, что в зависимости от каких-то черт характера человека, может быть, от темперамента, а может, от чего-то ещё, люди делятся на две категории: те, кто больше предрасположен к В., и те, кто больше тяготеет к Г. Даже полинаркоманы, которые совмещают эти два продукта, даже те, кто не раз пересаживался с Г. на В. и наоборот (случаев множество), - всё равно любой человек, знакомый с действием и того, и другого вещества, всегда сможет без колебаний ответить на вопрос "что тебе больше нравится - В. или же Г.?". Логически этот выбор объяснить так же сложно, как ответить, почему одному человеку больше нравится белый цвет, а другому - чёрный, одному больше милы груши, а другому - яблоки и т.д. Однако стоит ещё раз оговориться, что очень важное (но не определяющее) значение здесь имеет то, какое вещество вошло в жизнь человека первым. Первая любовь, как говорится...

Ближе к концу мая я уже был очень-очень не прочь опять мутнуть свежего вкусного винтилова. Сессия подошла к концу (две тройки, три пятёрки, если кому-то интересно), и мне хотелось гульнуть. Но Олег был в плену "белого друга" и ему было не до винта. Иметь же дело с Серым мне, как я уже говорил, совсем не хотелось. Оставался старый добрый трамал. Алкоголь был забыт, как скучный анахронизм, понятие грамотного отдыха стало ассоциироваться с употреблением вполне определённого ряда веществ. К хорошему привыкаешь быстро - злая пословица.

В начале июня мне предстояло на неделю с лишним покинуть Москву для прохождения учебной практики в небольшом, чрезвычайно древнем и захолустном городке Галиче в Костромской области. К богатому набору легальных лекарств, выданным мне мамою в дорогу, я присовокупил припасённые специально пол-листа нелегального трамала. Чтобы достойно отметить окончание практики. Но главное, я знал, как я отмечу окончание практики, когда вернусь домой. Я точно знал...

ГЛАВА 4.

Лето.

Ох уж я загуляю,
Запью, заторчу!..

В.С.Высоцкий.

Жарко... Как же жарко! Мой напичканный трамалом организм изнемогает, растворяясь в кипящем воздухе пыльного "Икаруса", раскалённого добела обезумевшим июньским солнышком. Кажется, будто целая вечность минула с того момента, как мы выехали из Галича, и я уже понемногу начинаю терять всякую веру в то, что когда-нибудь я всё-таки доеду до Москвы. Две недели учебной практики позади, я оттрубил своё и теперь автобус везёт меня домой, в направлении родного Дегунина. Когда я вернусь, я буду мыться, есть, спать... Ну и, разумеется, позвоню Олегу. Но пока что надо доехать. Плавится мозг, хочется выпить пару литров холодной воды, которой нет. Весь кайф давно уже улетучился из меня вон, выпаренный немилосердной жарой, и сейчас мне просто плохо. Не надо было жрать трамал - жара, духота и качка превратили его действие в мучительное полузабытьё. Сидящий рядом одногруппник Сергей советует мне одеть на всякий случай тёмные очки - в автобусе едут преподаватели. Да, пожалуй, очки и правда стоит надеть.

Свежим весёлым утром, когда мы стартовали из Галича, всё было значительно лучше. Устроившись на заднем сиденье, я быстренько заглотил пять заветных капсул, предусмотрительно припасённых мною, чтобы отметить окончание практики, и ещё до Костромы меня накрыло тёплым благостно-сонливым дурманом. В автобусе я вялым тусклым голосом пел задорные песенки про голубого банщика и про дятла, не обращая никакого внимания на слегка опешивших преподавателей.

По древним монастырям Костромы я рассекал, уже будучи "нарядным". По-детски добрыми глазами любовался я красотами старины, непрестанно щёлкая фотоаппаратом, словно буржуазный турист, и иногда чинно беседуя с преподавателями, которые всё почему-то стали казаться такими хорошими, свойскими людьми. На местном базаре я даже купил маме в подарок берестяной туесочек - мне захотелось порадовать её костромским сувениром.

Втыкаю всё чаще и чаще. Глаза закрываются сами собой, голова медленно стекает вниз, и, когда она достигает низшей точки траектории падения, я стремительно и как бы испуганно впрыгиваю назад в реальность, распахивая ей навстречу свои эфемерно-мизерные зрачки, вскидывая голову вверх, какие-то считанные доли секунды наблюдая иллюзорные завихрения зелёного фона листвы за окном автобуса или серого фона холщовой обивки на потолке, трудноописуемые роения, дробления и растекания структуры наблюдаемой поверхности (т.н. "мультфильмы"). Я тону в этой листве, в этой обивке, в тёмном омуте стёкол своих очков.

Москва... ВДНХ. 36-ой троллейбус до конечной остановки "Бескудниковский переулок". Тяжеленная сумка. Уже вечер, и жара спадает, но всё ещё страшно душно. В квартире пустота. Не находя в себе сил даже мыться, падаю на диван и мгновенно отключаюсь.

Пьеро под лунным светом Идёт по парапету, Московским душным летом Танцует менуэт, Покачиваясь плавно, Как старенькие ставни, Вершит свой достославный Классический балет. Во флейту дует ветер, Собаки спят, как дети, А он танцует в свете Слепого фонаря Под злые переплёты Свирели и фагота, Царапаясь об ноты, Об острые края. Глаза - две капли сажи, Шаг чёток и отлажен. Я с ним танцую там же, В полуночном дворе, Пляс на краю болота, Лихого поворота, Последнего чего-то, Как листья в ноябре. Жара лежит на крышах, Весь город еле дышит И сам себя не слышит, Контуженый жарой. А взгляд из глаз-миндалин Задумчив и печален - Он слышит фортепьяно, Валторну и гобой. Ну что ж теперь поделать, Такое наше дело - Одеться чёрно-белым И выйти в тёмный двор. Живите без печали. Я выбрал. Я причалил. Я не пляшу на бале. Я - уличный танцор.

Дата добавления: 2015-07-25