Воспоминания об Отмаре Шёке

Моя первая встреча с О. Шёком относится примерно к 1909 году. Я был в то время учащимся Цю­рихской консерватории у профессоров Лотара Кемптера и Виллема де Боэра. Это было в маленьком зале на Флергофгассе, где однажды вечером был организован концерт из произведений Шёка, быть может, один из первых, за которым затем последовали многие другие. В программе стояли песни, фортепианные пьесы и Первая соната для скрипки и фортепиано, исполненная компози­тором и моим учителем де Боэром.

Я уже тогда был наслышан о Шёке, на которого воз­лагали большие надежды; и действительно, юный компо­зитор оправдал доверие. Он покорил меня поэтичностью и своеобразным обаянием, излучаемым его мелодиями, а полная силы и жизнерадостности «Попутная песня пражских студентов» доставила мне истинное удовольст­вие. Что касается Сонаты, то ее я играл еще в пору сво­его увлечения инструментом Паганини. Непосредственно после концерта Виллем де Боэр представил меня Шёку, к которому я обратился с поздравлениями. Его улыбка,

блеск голубых глаз и сердечное рукопожатие еще свежи в моей памяти.

Потом я его встретил в Парижской консерватории, но тут разразилась война, и я познал «привлекательность» обучения новобранцев и воинской службы на границе!¹²⁸ Шёка я снова увидел уже после увольнения. Сущность милитаризма (являющегося причиной всех бед «чудес­ного» времени, которое мы переживаем сегодня) он «одобрял» так же, как и я, и это послужило почвой для нашего взаимного сближения.

С удовольствием вспоминаю уютно проведенные нами вечера в кафе «Павлины», где мы встретили также Валь­тера Шультхесса. Сигары и трубки беспрерывно следо­вали одна за другой, в то время как мы обменивались то восторгами, то негодованием и возмущением. Так как полицейский час нас прогонял прежде, чем были исчер­паны наши темы, мы отправлялись к Шёку, который жил поблизости в дорожной палатке, и дружеские споры про­должались часто вплоть до глубокой ночи. Иногда, если мы очень настаивали, музыкант проигрывал нам только что оконченную песню или мы имели удовольствие слы­шать Моцарта или Шуберта — его любимых авторов, ко­торых он не уставал одарять проницательной и нежной хвалой.

Молодой композитор работал без устали, и его твор­чество постоянно обогащалось новыми песнями или опер­ными эскизами. Когда его назначили капельмейстером Сен-Галлена, он оказался одним из первых, кто включил в программу мои партитуры.

Каждый раз, когда я возвращался в Париж, мы встре­чались либо у цюрихских друзей, либо у Вернера Рейнхарта.

Я присутствовал на его репетициях и с живейшим ин­тересом следил, как он дирижировал своей «Элегией». Со своим оркестром он работал снисходительно, но со сдержанной страстью, которая передавалась исполните­лям. Я оркестровал тогда «Пасифик». Он наблюдал за моей работой и давал мне отличные советы. Когда в «Диссонансах» появилась маленькая заметка, в которой я излагал свою точку зрения, он прислал мне нарисован­ную им открытку, на которой изображен Артюр с дико растрепанными волосами, с ужасом созерцающий зре­лище опрокинутого на кровать локомотива. Текст под

этим гласил примерно следующее: «Великий боже, что я слышу! Локомотив вместо лошади или женщины!! Пред­ставляю себе твою брачную ночь!»

Потом произошла наша прекрасная поездка в Зальц­бург с Вернером Рейнхартом, Альмой Муди и моей же­ной в большом белом автомобиле Рихенберга. Там мы встретили весь международный музыкальный мир, среди них Ансерме, Рудольфа Ганца и даже Алоиза Моозера, ожесточенного и несправедливого врага Шёка. Каждое утро и каждый вечер (после обеда) можно было слышать нескончаемые концерты, в которых за оригинальными квартетами без перехода следовала политональная му­зыка для рояля, сменяющаяся, в свою очередь, циклами тональных песен.

Чтобы отдохнуть, мы пили у Моозера аперитив, шли в «Австрийский двор» или в «Замок Мирабель». Там встречались Ансерме и Стефан Цвейг, Казелла дискути­ровал с Альбаном Бергом, собирались квартеты Хинде­мита ¹²⁹ и «Про Арте» ¹³⁰, чтобы серенадой Моцарта очи­стить свои инструменты от четвертитоновой музыки, пре­следовавшей их после обеда.

Весной 1923 года Шёк окончательно обосновался в Париже <...>

В 1927 году Шёк написал свою «Пентесилею», кото­рая, может быть, является его наиболее смелым произве­дением, во всяком случае — одним из наиболее характер­ных, ярко выраженных в его богатом творчестве. Мне представился случай слушать ее в Цюрихском театре вто­рично — в связи с Международным конгрессом театров, где она произвела глубокое впечатление на представите­лей всех стран.

Мой дорогой Отмар, много лет протекло между 1909 и 1946, и если мы рассматриваем с некоторой меланхо­лией то, что в течение этого времени вышло из-под моего пера, то этим мы обязаны политическим событиям и ру­ководителям наций... Но оба мы имеем полное право ска­зать, что вопреки всем трудностям прямо и честно про­должали нашу работу.

В. Н. Александрова, В. И. Быков

Дата добавления: 2015-07-25