У тебя достаточно выдержки? Тогда начинай. 5 страница

– Может быть, вы готовы назвать и фамилию киллера?

– Нет, не готов. Зато я готов рассказать, как на самом деле произошло убийство.

Дегтярев встал из‑за стола и медленно прошелся из угла в угол.

– Помните, был такой советский фильм «Государственный преступник», там Кадочников, кажется, сказал такую фразу: «В первую очередь факты, и только на фактах надо строить версии», а не наоборот – под версии пытаться подогнать факты.

– Давайте не будем бросаться цитатами, – поморщился Денис. – Перечисленные мною пять минут назад телодвижения Чистякова тоже факты, но вы не строите на них новую версию, а просто отмахиваетесь, поскольку у вас совсем другая версия в работе и для нее факты у вас уже тщательно отобраны.

– Ладно, ладно, – сдался следователь. Он вернулся в кресло и подпер кулаками подбородок. – Я вас внимательно слушаю. Но если вы собираетесь повторить рассказ Пуховой, заменив только таинственного незнакомца на сотрудника ФСБ, то можно нам обоим сэкономить время. Эта история есть в деле.

– Есть пара дополнений, которые многое меняют…

– Тогда давайте только дополнения.

– Хорошо. Начнем с того, что Пухова не случайный свидетель убийства.

– Прекрасно, – кивнул следователь.

– Но убийца был осведомлен о приходе Пуховой, наверняка с помощью нехитрых электронных средств следил за ее передвижениями и нанес Герасимовой первый оглушающий удар минут за пять до появления Пуховой на территории дачного поселка.

– Первый оглушающий?

– Да, – подтвердил Денис, – первый оглушающий. Убийца проник на территорию через ту же дыру в заборе, через которую потом убежала Пухова, а на участок Герасимовой, еще до‑приезда Герасимовой, через калитку или просто через забор. Герасимова проехала через внешние ворота поселка примерно в 18.45, не торопясь (а торопиться ей было некуда) завела машину в гараж, скажем, в 18.50–18.55 она вошла в дом, сбросила пальто, накинула куртку, поставила кофе. В 19.00 убийца, зная, что Пухова подъезжает к КПП, постучал в дверь. Герасимова отставила кофе и открыла дверь, полагая, что пришла Пухова, и получила первый удар по голове. Убийца, являясь профессионалом, бил умело: Герасимова отключилась как минимум минут на десять, но в первый момент крови практически не было, поэтому камень остался чистым и нет следов крови на крыльце. Убийца отнес Герасимову в беседку, там прихватил грабельки, орудие убийства водрузил на приметную белую бумажку на дорожке и затаился у ворот.

– Очень интересно.

– Пухова вошла через калитку, как и было задумано, оставила свои отпечатки на орудии убийства и пошла к беседке. Убийца у нее за спиной разлил у калитки масло, догнал Пухову, напал на нее, расцарапал граблями и, преградив путь к калитке, отпустил. Ему было все равно, побежит Пухова в обход к КПП и позовет охрану или просто убежит подальше. Как минимум минут пять – десять в запасе у него было. И за эти пять – десять минут он успел добить Герасимову, вложить ей в руки грабли и скрыться.

Дегтярев несколько минут молчал, анализируя услышанное, а вернее отыскивая «дыры».

– А откуда на Пуховой кровь Герасимовой? – наконец спросил он.

– Убийца испачкал, – не задумываясь, ответил Денис. – Это в первый момент крови не было, потом она была, и, возможно, даже много. Убийца мог специально испачкать перчатки или, скажем, платок, а после дотронуться им до Пуховой.

– Ну хорошо, а как он скрылся, не оставив следов?

– Он их оставил, просто на них никто не обратил внимания. Он ведь знал о масле и не вступил в него, он знал о клумбах и не топтался по ним, он вышел через калитку, обошел участок по асфальту и вслед за Пуховой вышел через дыру в заборе.

– Очень интересно.

Муха уже не ограничивалась прогулками по рукам следователя, а осваивала новые территории: шевелюру, уши, плечи. На Дениса она почему‑то вообще не обращала внимания, а в Дегтярева просто влюбилась. «Товарищ Муха знает…» Денис усмехнулся:

– Интересно, но?..

– Нет, никаких «но». Действительно, очень интересно.

– И в протокол занесете?

– Обязательно. – Дегтярев открыл ящик стола и щелкнул клавишей магнитофона. – Все до последнего вашего слова будет отражено в протоколе. – Он вынул кассету и, вызвав машинистку, попросил срочно перепечатать.

Когда она ушла, следователь откинулся в кресле и закурил:

– А теперь не для протокола. Не считайте, что я работаю по принципу: лучше синица в руках, чем журавль в небе, но честное слово, Пуховой лучше будет, если не упоминать вообще вашу теорию заговора.

– Почему?

– А вы подумайте сами, так она получит лет пять и будет амнистирована тут же, а начни следствие приплетать депутатов…

Денис просто взвился от возмущения:

– Но она же невиновна!

Совершенно обнаглевшее насекомое вползло следователю прямо на нос и устроило там привал с умыванием и чисткой крылышек. Дегтярев затаил дыхание и медленно поднял обе руки. Потом резко качнул головой и хлопнул в ладоши. То немногое, что осталось от мухи, он стряхнул под ноги и вытер руки носовым платком:

– А вот это будем решать не вы и не я, а суд.

По делу Герасимовой МВД демонстрирует оптимизм, Генпрокуратура – сдержанный оптимизм

Вчера на брифинге в Министерстве внутренних дел заместитель министра Валентин Скамейкин отметил, что в расследовании целого ряда резонансных преступлений в последнее время наметился значительный прогресс. Он не связал этот факт напрямую с недавними кадровыми перестановками в высших милицейских эшелонах, обтекаемо заметив лишь, что «наступил момент, когда каждодневный кропотливый и настойчивый труд профессионалов стал приносить свои результаты.»

На вопрос об убийстве депутата Госдумы Екатерины Герасимовой Скамейкин ответил, что следствие вступило в завершающую стадию и дело может быть передано в суд еще в этом году. Он добавил также, что лично у него нет оснований сомневаться ни в том, что убийство совершила Анастасия Пухова, ни в том, что она сделала это непреднамеренно, находясь в состоянии аффекта, без побуждения с чьей‑либо стороны, после чего призвал журналистов «к толерантности в освещении столь щекотливой темы» и предупредил о «недопустимости давления на судебные инстанции».

Присутствовавший на брифинге представитель Генпрокуратуры, ведущей дело Герасимовой, от комментариев воздержался, однако на слова Валентина Скамейкина отреагировал благосклонной улыбкой…

Алексей Боголюбов

21 ноября

Нервное расстройство Боголюбова достигло апогея. Два дня он никуда не выходил из дома и очень редко из своей комнаты. Даже книга Хромова больше не приносила успокоения его израненной душе. Временами Боголюбову казалось, что он близок к тому, чтобы что‑нибудь сделать с собой. Он спал не раздеваясь, хотя вообще‑то не был твердо уверен в том, что спал. Он не понимал, что происходит, стены такой привычной, уютной прежде комнаты душили его, это была форменная клаустрофобия, но вытащить себя на улицу он был не в состоянии.

Лучше всего было бы застрелиться. Стрелялись же прежде в России достойные люди, когда не видели для себя иного выхода. Да, застрелиться было бы здорово, весь вопрос в том – из чего. Из пневматического пистолета?! А где взять боевое оружие? Попросить, разве, у Лидера его личный пистолет? Смешно и грустно.

Да, застрелиться было бы здорово, было бы здорово живописно лежать с крошечной дырочкой на виске, из которой вытекает тоненькая красная струйка. Но увы, увы, этот вариант отпадает. Что тогда остается?

Например, можно… можно… можно принять снотворное. А почему нет? Вполне. Стащить пачку реланиума у родителей (точнее, у отца, матери снотворное без надобности, железная женщина, засыпает, едва коснется головой подушки). И съесть таблеток двадцать! А лучше пятьдесят, чтоб наверняка. Купить бутылку минеральной воды, непременно «Святой источник», запить хорошенько… Можно еще съесть таблетку гастала, чтобы снотворное в желудке лучше усвоилось. Такая вот насмешка над медициной. Потом лечь на диван и закрыть глаза. И видеть сны. Хорошо бы в последний раз ему приснилась Шаповал… Эх, ну почему она ему так редко снится? Вот, например, этот придурок Белов снится постоянно. Вечно он его, Боголюбова, во сне за что‑нибудь бьет. А то и просто так бьет, безо всякой причины… Нет, это все же слишком рискованно – принимать снотворное, а вдруг в его последние минуты ему действительно явится Белов? Так опошлить расставание с жизнью?! Это было бы ужасно. Нужно непременно придумать что‑то другое.

Вот! Еще можно повеситься.

Боголюбов посмотрел на потолок. Там висела люстра на три плафона. Горели, правда, только два. Но люстра же висела не просто так, не сама по себе, люстра висела на крючке. На могучем стальном крюке, который и не такое мог выдержать. А уж таких, как Боголюбов, – несколько штук. Гроздья гнева. В качестве петли вполне подойдет брючный ремень. Боголюбов попытался представить свою физиономию после этого… ну после того, как все случится. Выпученные глаза, синий вывалившийся язык. Кошмар. Хотя не все ли равно, главное – избежать позора, а каким способом это будет сделано, более или менее эстетичным – не суть важно. Хотя… он, кажется, слышал, что у висельников бывает… как бы это сказать… они же перестают контролировать свои мышцы, у них внизу все расслабляется и… Нет, это тоже не годится.

Тогда остается что? Вскрыть себе вены. Надежно, дешево и сердито. Ни реланиум воровать не надо, ни люстру с потолка снимать. Полоснуть себя бритвой – и все дела.

Ну да, легко сказать – все дела. А вдруг он не попадет куда надо? Не перережет жизненно важную артерию? Что тогда?! Лежать, истекать кровью – и все напрасно. И ведь еще же, наверно, больно ужасно. Да, кстати, это был немаловажный аспект, который Боголюбов как‑то упустил из виду. Боль. Он плохо переносил боль. Очень плохо. А если сказать по совести, боялся ее ужасно. И так было всегда, и никогда он ничего не мог с собой поделать. Скажем, сама мысль о походе к стоматологу излечивала его от недомогания. А тут ведь будет больно. И если вешаться. И если вены вскрывать. Особенно, конечно, в первом случае: удушье, перелом шейных позвонков… Ужасно, ужасно.

А! Нужно, кажется, набрать горячую ванну и лечь туда, прежде чем вены вскрывать. В горячей ванне кровь легче и быстрей из тела выходит. И, возможно, в горячей ванне боль от пореза не так уж и сильно чувствуется. В конце концов, это всего лишь мгновение, а потом будет щипать немного, и одновременно с этим он будет засыпать. Случалось ведь ему порезаться не нарочно – и ничего. Можно представить, что он открывает банку консервов, открывалка неудачно соскальзывает, чиркает его по запястью… В первый миг, конечно, больно, неприятно…

О боже, кровь! Кровь! Да ведь он совершенно не переносит вид крови, о чем тут вообще можно рассуждать?!

Но опять‑таки, все относительно. И еще совсем недавно Боголюбов видел много крови – в «Ямайке», – и даже сам ее пролил, и ведь ничего. Чувствовал себя нормально. Даже превосходно. Ровно до того момента, пока тот здоровенный негр его не обработал. Нет, все же вскрытие вен категорически отпадает. Не его случай.

А может, попросить кого‑то помочь? Но кого? Не Ваньку же Наумова?! Этот испугается, да еще и настучит родителям… Кого же попросить? Разве что того же Белова? А что? У этого ублюдка рука, конечно, не дрогнет, но… но мыслимое ли дело, привлекать для самоубийства постороннего человека. В чем же тогда самоубийство?! Нет никакого самоубийства. Тогда это получается убийство взамен самоубийства, не совершенного из‑за трусости. И тогда, вместо того чтобы смыть позор предательства, он, Алексей Боголюбов, покроет себя проклятием соратников уже навеки.

Не годится! Не годится! Не годится! Не годится!

Ну что же делать, Господи! Как распрощаться с этой опостылевшей жизнью, нет, неправда, такой желанной, такой еще малоизученной, но такой невозможной, такой опозоренной!

Он забегал по комнате. Остановился перед окном. Посмотрел вниз. Седьмой этаж. Голый грязный асфальт. Если спрыгнуть – череп всмятку, мозги – наружу. То, что нужно. Бабки на лавочке тоже тут же дуба врежут. Выйдет массовое смертоубийство. Тем лучше. Родители прибегут на вопли, посмотрят вниз и поседеют. Замечательно. Приедут менты, начнут дознание, опознание, что там положено в таких случаях?.. Превосходно. Сообщат всем друзьям (какие у него друзья?!), всем знакомым сообщат. Шаповал тоже узнает. Наконец все поймут, кого потеряли. Изумительно! Вот что ему нужно.

Тут Боголюбов вспомнил, как полтора года назад в соседнем доме с крыши упали двое мужчин. Как будто пьяные полезли телевизионную антенну настраивать. Зима была, крыша обледенела. Так что один в лепешку разбился, а второй остался жив, повезло, если можно так сказать. Сломал позвоночник в нескольких местах, теперь парализован, жена его на колясочке вывозит. Ни бе ни ме сказать не может. А был здоровенный сорокалетний дядька. А стал натуральный овощ. Ведет растительное существование. И если ему долго объяснять, что он – кочан цветной капусты, то может, он в это и уверует. Кто знает, что там у инвалида в башке вместо мозгов. Хреновая история, короче. И плохой пример для подражания.

А ну как и с ним, с Боголюбовым, такая же петрушка приключится, что тогда?! Он ведь тогда точно с собой покончить не сможет, сидя‑то в инвалидном кресле!

Боголюбов в растерянности отступил от окна. Ну как же быть, в самом деле?

Взгляд упал на книжную полку. Может, погадать на его любимом Гоголе? Гоголь раньше не подводил.

Боголюбов взял томик и полистал. «Тарас Бульба»? Или лучше «Шинель»? А может, миргородские повести? Нет, так не годится, выбирать нельзя, нужно просто открыть на первом попавшемся месте…

И все же он не мог заставить себя захлопнуть книгу, выбирал. Листал «Бульбу», кое‑где даже увлекся… «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»

Вот именно! Вот оно!

Ну и что с того, что он не открыл эти слова навскидку? Это ничего не меняет! Это не меняет их глубинной сути и его, Боголюбова, веры и помыслов!

Словно кто‑то вдохнул в него силы, Боголюбов решительно повернулся к окну и рванул на себя раму. С подоконника свалился кактус, оцарапав ему ноги. Плевать. Через минуту ему не будет дела до боли, волнений и стыда. Он распахнул окно, и студеный ветер ворвался в комнату. Боголюбов глубоко вдохнул и влез на подоконник, держась обеими руками за кусок стены над оконной рамой. Эти людишки внизу, они как муравьи, какими несущественными кажутся их движения и мысли… В голове у него как будто прозвенел звоночек (очень похожий на телефонный), последний звонок… Осталось лишь сделать еще один шаг вперед, чтобы раз и навсегда решить все проблемы. Надо прыгнуть головой вперед, словно ныряешь, и тогда никакая инвалидная коляска тебе не грозит, ты будешь от нее застрахован.

– Алексей, к телефону! – закричала мать из коридора.

«Прыгать или нет? – застучало в голове. – Прыгать или не прыгать?! Если сейчас не откликнуться, мать войдет в комнату, и я могу не успеть…»

Ладно. Отложим на пять минут.

Он слез на пол и безвольно поплелся, будучи уверен, что услышит от Плюгавого очередную инструкцию по поводу того, куда прийти и что прочесть. А что, если покончить с собой прямо там, на трибуне? Почему Боголюбов возомнил, что будет читать какую‑то бумажку с трибуны (а почему не с Мавзолея?!), он сам не понимал.

Но это оказалась Шаповал. Первый и, возможно, последний раз она звонила ему. Она – ему! Разговор был короткий. Собственно, и разговора‑то никакого не было, был стремительный монолог Шаповал, который она выдавала рублеными фразами.

– Завтра ты должен быть в Отряде. У тебя уже два прогула. Что происходит? Ты должен все объяснить товарищам, иначе… Завтра, в половине седьмого вечера.

И, между прочим, то место, которое она назвала, Именно это и означало, а вовсе не на два дома дальше, и время тоже не надо было корректировать на двадцать пять минут! Россия – для русских! Так было и так будет!

«Свободная демократическая Россия требует крови наших сыновей…»

Наше общество серьезно больно, и болезнь эта – полное отсутствие у власти чести и совести, государственные мужи живут по принципу: правая рука не знает, что творит левая. Из алчности, по некомпетентности, по малодушию или по всем трем причинам одновременно они потворствуют криминальным элементам, а потом, демонстрируя заботу о «государственных интересах», о «правах человека» и прочих высоких гуманистических материях, отправляют наших сыновей «восстанавливать конституционный порядок». Не имеет значения, где это происходит: в Чечне, на афганской границе или в центре Москвы, результат всегда один и тот же – смерть наших детей. Смерть жестокая и бессмысленная, не во имя спасения чужой жизни – во имя сокрытия чужого позора. Но Ваша трагедия, Анастасия Михайловна, – из ряда вон. Власть не только отняла у Вас сына, но и пытается примерно Вас наказать за то, что Вы нашли в себе мужество призвать виновных к ответу. Крепитесь! Ваша стойкость придает нам силы в нашем общем горе, в нашей общей борьбе.

Открытое письмо инициативной группы Комитета солдатских матерей в поддержку Анастасии Пуховой

Денис Грязнов

23 ноября

За сутки так ничего и не произошло. Демидыч и Щербак очень мягко водили Шульгина, но он не сделал ни одного лишнего движения: весь рабочий день просидел в своем фонде, только в обеденный перерыв вышел на улицу, купил в ближайшем ларьке пончиков; после работы провел минут сорок в баре, выпил две кружки пива (Щербак, обаяв официантку, выяснил, что Шульгин – постоянный клиент и бывает каждый вечер почти, за исключением воскресений); потом поехал домой на Коломенскую набережную и до утра уже никуда не выходил.

Возможно, Дегтярев и сообщил Чистякову о «происках» адвоката Пуховой и иже с ним, возможно, Чистяков и обсудил эту проблему с Шульгиным, но не в очной беседе. Встретиться они так и не встретились. А вешать «жучков» на «объекты» Денис счел нецелесообразным, от этого могло быть гораздо больше вреда, чем пользы.

К концу вторых суток Денис решил, что ждать больше не стоит. Может, Чистяков и Шульгин не доверяют телефону, может, у них есть какой‑нибудь специальный способ связи, может, их изощренным планом предусмотрена и возможность того, что Чистяков окажется под подозрением, и на этот случай стратегия и тактика выработаны заранее. Так или иначе, но визита к Дегтяреву оказалось явно недостаточно. Это осиное гнездо нужно было расшевелить конкретно! Большой суковатой палкой!

Как раз и возможность такая подвернулась. Денис решил воспользоваться неявным, но все‑таки приглашением Чистякова и договорился с его секретарем о встрече на 18.00, примерно в это время Шульгин будет заседать в баре, и наблюдать за ним будет особенно удобно.

– Вы видели, в прессе настоящая полемика разгорелась! – С порога обрушился на Дениса Чистяков. Бурно пожал руку, похлопал по плечу, как старого знакомого, потащил за маленький столик в углу кабинета, где уже был сервирован чай, правда на одну персону, но секретарша тут же подсуетилась: принесла вторую чашку. – Прямо дебаты! Пухова – плохая мать! Герасимова – некомпетентный политик! И что самое парадоксальное, спорят практически одни женщины. Я даже не подозревал, что в России такое количество разных женских объединений.

– На следствие эта полемика повлиять, к сожалению, не способна, – заметил Денис.

– Понимаю… – Чистяков обеими руками пригладил непослушную шевелюру и подтянул расслабленный по поводу конца рабочего дня узел галстука. Очевидно, это должно было означать, что он готов к серьезному разговору.

– Выводы следствия, по‑моему, вообще уже ничто не способно поколебать. Приди сейчас кто‑нибудь с повинной и мешком доказательств собственной вины, и то не уверен, что обвинения с Пуховой будут сняты.

Чистяков укоризненно покачал головой:

– Ну это вы скорее от отчаяния… Вы ведь пытаетесь защитить Пухову, а защитить‑то и нечем.

Денис только развел руками:

– Это да, есть такая проблема… Кстати, в прессе же я сегодня наткнулся на заметку о том, что собственное парламентское расследование продвинулось не дальше, чем официальное следствие?..

– К сожалению, это так, – подтвердил Чистяков. – А впрочем, почему к сожалению? Готов допустить, что официальное следствие на этот раз не оплошало, как обычно. Дело все‑таки на контроле у президента, идет парламентское расследование… А кроме того, ведь статистика, которая упрямая вещь, однозначно свидетельствует, что главное – успеть раскрыть подобное убийство по горячим следам. В данном случае это удалось сделать.

– Удалось? Но, возвращаясь к началу нашего разговора… Я хоть и не принадлежу к женской части населения, проголосовал бы за то, что Пухова – мать хорошая.

– Значит, Герасимова – некомпетентный политик? – расхохотался Чистяков.

– Чего не знаю, того не знаю. Но Пухова – мать нормальная… Кстати, вы в курсе? Ее младший, Руслан, отыскался.

– Что вы говорите?! – Изумление и радость ровным слоем растеклись по физиономии депутата.

– Да. Собственно, из‑за этого я к вам и пришел.

Чистяков тут же вооружился блокнотом и извлек из кармана пиджака «паркер» с золотым пером:

– Чем я могу ему помочь?

– Нет‑нет, не ему, – успокоил Денис. – Сейчас я все объясню по порядку. Руслан, как выяснилось, убежал из дома, потому что боялся убийц брата.

– Они ему известны?! Господи, бедный мальчик… Сколько ему, восемь?

– Восемь. Влад, оказывается, разговаривал с Русланом накануне гибели. Между прочим, и Руслану он тоже признался, что пошел в скинхеды не по своей воле, а был завербован.

Чистяков протяжно вздохнул:

– Конечно. – Как все оказалось просто, даже обидно. Политик, господи, всероссийского масштаба, а предсказуем как три копейки.

– Пейте чай. Превосходный китайский, зеленый с плодами сакуры, профилактика рака и возвращение молодости…

Он стремительно, хотя и не бегом, покинул кабинет. Денис заметил время – 18.14, по сотовому набрал Щербака, не дожидаясь ответа, на пятом гудке дал отбой.

Чистяков вернулся в 18.17. Денис успел сделать глоток и нашел превосходный китайский чай весьма неприятным на вкус и совершенно невыносимым на запах. Чтобы не обижать хозяина, он выплеснул содержимое чашки в кадку с фикусом и изобразил на лице полнейшее блаженство. Впрочем, Чистяков не обратил особого внимания ни на лицо, ни на чашку.

Он практически овладел собой, но продолжать разговор явно не собирался. Может, Шульгин вызвал его на встречу?

А Денис, в свою очередь, не торопился уходить. Потрепать кому‑нибудь нервы – что может быть приятнее? Особенно если это на пользу делу.

– Евгений Иванович, а посвятите меня в страшную тайну, – попросил он, наливая себе еще чая, – что такое вообще парламентское расследование? У вас ведь нет в штате следователей и оперативников на такой случай?..

Депутат даже не присел:

– К сожалению, мы не сможем сейчас продолжить нашу беседу. Через пять минут у меня важная встреча. – Он протянул руку для прощального рукопожатия.

Рука не дрожала, но была влажной и гораздо более холодной, чем при встрече. Волнуется, подлец, усмехнулся про себя Денис, медленно выбираясь из кресла.

– Я обязательно проконтролирую ход следствия по делу Влада. – Вежливо, но недвусмысленно Чистяков потеснил Дениса к двери. – А о парламентском расследовании поговорим в другой раз, если не возражаете.

Денис не возражал.

Чистяков заявил, что прежние методы неэффективны

Депутат Госдумы Е. Чистяков на пленарном заседании Думы заявил, что прежние методы борьбы с молодежными организациями и движениями неофашистского толка не являются эффективными, т. к. были в основном заградительно‑карательными. Силе пытались противопоставить силу, что вело исключительно к наращиванию обеих сил, и не более. Эффективные методы должны быть более гибкими, особенно когда речь идет о такой категории населения, как подростки и молодежь. Пора прекратить прессинг и вспомнить о положениях федеральной целевой программы о толерантности, утвержденной правительством России в августе 2001 г.

Николай Щербак

23 ноября

Он засел в баре в половине шестого. Народу было немного. В соседнем зале шумная компания играла в бильярд, у стойки два узколобых молодых человека наперегонки поглощали текилу, за столиками – еще в общей сложности человек пять, бармен сонно протирал бокалы, негромко играла музыка. Николай облюбовал себе столик в уголке, откуда просматривалось все пространство бара.

Наблюдение показало, что определенного любимого столика у Шульгина не было, иногда он сидел у стойки, когда там было не слишком людно. Но по большей части просто падал на первое попавшееся свободное место.

Николай приготовил аппаратуру. На этот раз снимать на видео необходимости не было, доказать подобной видеозаписью все равно ничего нельзя, только лишняя морока. Щербак собирался использовать направленный микрофон. Конечно, запись получится хреновая и грязная, но если потом наложить фильтры и, убрав посторонний шум, вычленить голос, то смысл реплик понять будет можно. Микрофон помещался в барсетке, оставалось только развернуть его в нужную сторону.

В 18.06 появился Шульгин. С порога оглядел помещение скучающим взглядом. Возможно, чисто механически, но скорее всего, проверялся. Однако ничего подозрительного не усмотрел и пошагал к стойке.

Щербак посасывал пиво, озабоченно тиская мобильный телефон. Типичная картинка: одна рука занята кружкой, а большим пальцем другой (в ней же держа мобилу) человек набирает SMS‑ку, кнопки кнопки сразу, то промахивается вообще, а пиво поставить и помочь себе другой рукой – не хочет, так и мучается…

Шульгин взял бокал «Хайнекена», но у стойки не остался – компания любителей текилы не понравилась, прошел к свободному столику. И как назло, самому удаленному от столика Щербака – в противоположном по диагонали углу. Николай полез в барсетку за сигаретами, а заодно развернул микрофон к объекту.

Шульгин распахнул куртку, но снимать не стал, уселся, достал из кармана какие‑то бумаги и углубился в чтение. К пиву минут пять не притрагивался, потом вылакал в три глотка и знаками попросил официанта повторить.

В 18.14 мобильный в руке Николая едва слышно пискнул, на табло высветился номер Дениса. Щербак напрягся, одним глазом косясь на часы, другим – на Шульгина.

Через сорок семь секунд Шульгин поморщился и потянулся в карман за телефоном. При этом он продолжал смотреть в бумаги, на номер звонившего, если таковой и обозначился, даже не взглянул. Приложил трубку к уху.

«Слушаю», – прочел Николай по его губам.

Еще девять секунд Шульгин молча слушал, а дальше, немало удивив Николая, сказал: «Вы ошиблись номером» – и дал отбой.

Микрофон не пригодился. Щербак был на сто процентов уверен, что понял по губам все, и все понял правильно. Для отчета повторил про себя: звонок с 18.15.06 до 18.15.29, то бишь 23 секунды. Круто!

Или не очень. Шульгин ничем не выразил своей обеспокоенности. Продолжая читать, дождался, пока ему принесут второй бокал пива, выпил его, не спеша выкурил сигарету, рассчитался и ушел. Новых звонков не последовало.

Николай, терзаемый сомнениями: а Чистяков ли это звонил, остался в баре. На улице Шульгина должен был подхватить Демидыч.

Сыщики

23 ноября

В «Глорию» Денис и Щербак приехали практически одновременно. Не успел Денис снять куртку – Николай был уже на пороге его кабинета.

– Ну?! – одновременно выдохнули оба.

– Не ну! – За спиной Николая материализовался Гордеев. – Мы тут целый час сидим вас ждем, а вы сепаратные переговоры устраиваете?

Сева Голованов и Филя Агеев вместе с Гордеевым действительно дожидались окончания акции и особенно ее результатов. Поэтому Денис не стал томить товарищей и в двух словах отчитался за свой участок:

– Чистяков клюнул и в 18.14 убежал звонить Шульгину.

Все присутствующие дружно перевели взгляд на Щербака.

– Ну невиноватая я! – буркнул Николай. – Не было никакого разговора.

– То есть? – не понял Денис.

– Звонок телефонный был. В 18.15.06, я записал себе даже, чтобы не забыть. Но Шульгин сказал только «слушаю» и «вы ошиблись номером».

– Но он выслушал, что ему говорили? – спросил Гордеев.

– Девять секунд слушал.

– В принципе за девять секунд можно сказать очень многое, – заметил Денис, – если не заикаешься и знаешь, что хочешь сказать.

– Да что вы мудрите, мужики! – воскликнул Сева. – Время совпадает? Совпадает.

– А фраза про «ошиблись номером» вообще могла быть кодовой, – добавил Агеев, – типа понял, работаем вариант 39б.

– Короче, с вероятностью девяносто восемь процентов можно быть уверенными, что Шульгин и Чистяков – одна шайка‑лейка, – резюмировал Щербак.

Пока друзья‑коллеги убеждали друг друга, что все у нас хорошо, Денис созвонился с Демидычем. Шульгин из бара поехал домой, у самого дома в супермаркете купил какие‑то продукты, поднялся в квартиру и больше как будто никуда не собирается. Денис решил, что наблюдение на ночь надо на всякий случай оставить, и пообещал прислать Демидычу кого‑нибудь на смену.

Дата добавления: 2015-07-25