У тебя достаточно выдержки? Тогда начинай. 6 страница

– Но доказательств‑то! – возмущался Гордеев. – Доказательств их преступного сговора снова нет. Не было и не появилось.

Николай подобного скепсиса не разделял:

– Зато уверенность у нас появилась. А доказательства достанем.

– Обидно, что нашпиговать «жучками» Шульгина нельзя по самые помидоры, – посетовал Филя Агеев.

– А по‑моему, вы все тут фигней страдаете, – пробурчал Макс. Никто и не заметил, когда он появился.

– Эт‑то еще почему? – возмутился Щербак.

– У меня бы спросили, я бы вам и без всяких сложных проверок с хронометражем сказал, что Шульгин и Чистяков, во‑первых, знакомы, а во‑вторых, даже официально сотрудничают.

– Опять взломал чего‑то, – констатировал Сева.

– Так точно. Только и взламывать особо не пришлось. Даром что Дума тридцать миллионов баксов, говорят, на Интернет‑оборудование и канал отвалила, сеть все равно дырявая. Вашему любимому Шульгину, между прочим, год назад было выдано удостоверение общественного помощника депутата Чистякова.

– Опачки! – Николай звучно хлопнул в ладоши и, довольно ухмыляясь, потер ладони одна об другую. – Попался, родимый!

– Вот вам и шайка‑лейка, – кивнул Макс и, вытащив из кармана пачку чипсов, шумно захрустел челюстями. – И даже возможно, что Шульгин работает не только за деньги, но и о карьере задумывается, тепленького места в Думе захотелось…

– А может, ты и к фээсбэшникам заглянул? – вкрадчиво поинтересовался Денис. Ох и выльются им когда‑нибудь Максовы художества! Горькими слезами! Макса посадят как пить дать, а «Глорию» как минимум лишат лицензии.

– Одним глазком только, – отмахнулся Макс, отправляя в рот очередную порцию чипсов.

– И?

– Официально Шульгин уволен из славных рядов тринадцать месяцев назад…

– Фигня это! – хмыкнул Сева. – Обычная практика: уволить уволили, а использовать продолжают. Страховка просто, если облажается, вроде как к органам отношения не имеет.

– Собственно, это я не из фээсбэшных анналов извлек, – сказал Макс. – Туда пролезть – серьезный подход требуется и не пять минут. Про увольнение я в фонде «Милосердие» выяснил, Шульгин не скрывал особо, что служил. А в ФСБ я, может, сегодня влезу…

– Не смей даже! – рявкнул Денис. – Мало у нас головной боли?! Добавить хочешь?

– Как скажешь, шеф, – обиженно пожал плечами Макс. – Про то, что Шульгин на Чистякова работает, там все равно не записано…

– Ну что же делать?! – Гордеев мерил комнату широкими шагами, поминутно натыкаясь на столы и на сыщиков. – Что делать, мужики?

– Во‑первых, всем кофе и бутербродов, – распорядился Денис. – А потом будем думать.

Голованов и Агеев отправились в магазин за провизией, Щербак взялся варить кофе. Гордеев продолжал метаться из угла в угол, бубня себе под нос:

– Ненавижу! Что может быть хуже? Все знаем, а доказать не можем!.. Бред! Сущий бред получается…

Кроме хлеба и колбасы Сева и Филя притащили две бутылки водки. Но Денис запретил категорически:

– Пить будем, когда придумаем что‑нибудь. А еще лучше, когда прищучим гадов.

– А как же для стимулирования мозгового кровообращения?.. – уныло возразил Сева.

– Для кровообращения сходи в аптеку.

– Итак, давайте вспомним все, что у нас есть, и разложим по полочкам, – предложил Денис, когда все получили по чашке кофе и паре бутербродов. – Если бы прямо сегодня проводилось голосование в номинации «политик года», Чистяков был бы вне всякой конкуренции. Мы знаем, что он очень четко спланировал свой карьерный взлет. А ступеньками к его сегодняшней славе послужили…

– Смерть Герасимовой, – кивнул Щербак.

– Смерть Герасимовой – это во‑первых, в ее тени Чистяков никогда бы не поднялся. Во‑вторых?

– Во‑вторых, дело Пуховой, – сказал Гордеев.

– Точно, – согласился Денис. – Несмотря на уверенность в ее виновности, вся страна сопереживает несчастной женщине, потерявшей сына, и с широко раскрытым ртом внимает Чистякову – рыцарю на белом коне.

– И в‑третьих, у Чистякова якобы есть план, как побороть фашизм, – подал голос Макс.

– Якобы – это ты хорошо сказал, – угрюмо хмыкнул адвокат. – Популизм чистой воды! До сих пор все было неправильно, давайте прежние методы гневно осудим, особенно фээсбэшные, и попробуем как‑нибудь по‑другому…

– Значит, получается три ступеньки, – подытожил Денис, – Герасимову замочили, на Пухову свалили, громко покричали. Но пока народ не охладел к теме, пока какие‑нибудь новые, еще более яркие, события не вытеснили ее из сознания масс, Чистякову просто необходимо занять место Герасимовой и укрепиться там. То есть три этапа пройдены, но миссия не завершена.

– Как же он ее завершит, если у него против фашиков, по сути, ничего нет? – спросил Сева. – Если бы он смог организовать какой‑нибудь громкий процесс, типа «дела врачей», заклеймить, распустить и запретить, тогда да, конечно…

– А вот как раз громкий процесс‑то ему и не нужен, – возразил Гордеев. – И именно потому, что на руках у него нет ничего, кроме показаний одного человека…

– Который еще, возможно, испугается и вообще замолчит, – добавил Щербак.

От неожиданно снизошедшего озарения Денис даже поперхнулся кофе:

– А ведь это, может, как раз то, что мы ищем?!

– Что, что? – переспросил Сева.

– Не выгоднее ли Чистякову, чтобы этот свидетель замолчал вовремя и навсегда? По‑моему, гораздо выгоднее!

Щербак энергично поскреб затылок:

– То есть Боголюбова будут мочить?

– Вот именно! – подтвердил Денис. – И, подняв на щит мертвую Герасимову, мертвого Влада и мертвого Боголюбова, Чистяков гарантированно доберется до желанного поста – руководителя крупной парламентской комиссии.

– А убийство спишут на фашиков или, еще лучше, на ФСБ, – продолжил мысль Макс. – Расследование будет тянуться лет десять…

– Да… – задумчиво протянул Гордеев. – Чистякова, по‑моему, уже достали и в прессе, и свои браться парламентарии: где тот пресловутый свидетель, который своим признанием спровоцировал убийство Герасимовой.

– Точно, он и так слишком долго тянет резину, – поддержал Сева.

– Значит, явление Боголюбова народу – дело ближайших дней, если не часов, – сделал вывод Денис.

– Но ты же сам сказал, что он его не покажет, а замочит? – возразил Щербак.

– Замочит, конечно. Боголюбова ни в коем случае нельзя народу демонстрировать. Боголюбов же параноик, и как он будет отвечать на вопросы журналистов, никто предсказать не может. Поэтому замочит, но не по‑тихому. Я полагаю, он созовет пресс‑конференцию… где‑нибудь в «Интерфаксе», или на радио «Эхо Москвы», или еще где‑нибудь, – короче, там, где нет такой жуткой охраны, как в Думе. Он не станет обещать, что покажет свидетеля, но все этого ждут, а значит, подумают себе, что так и произойдет, будет жуткий ажиотаж…

– А Чистяков выйдет к репортерам и скажет: извините, дорогие, нету больше свидетеля? – перебил Сева. – Или еще лучше: позор красно‑коричневой сволочи! Убили последнего честного русского мальчика! Так, что ли?

Денис отрицательно покачал головой:

– Нет, не так. Убивать бы тоже желательно при большом скоплении народа. Например, там же, на пресс‑конференции, до того как Боголюбов успеет раскрыть рот.

– Но как это у него получится? – не понял Гордеев.

– Пока не знаю. Но убивать Боголюбова Чистяков, естественно, станет не собственными руками, убивать будет Шульгин. Тут‑то мы и поймаем его за руку. Возражения есть?

Возражений не последовало. С выстроенной концепцией все были согласны.

– Теперь что нужно сделать. – Денис мотнул подбородком в сторону Севы Голованова: – Боголюбова найти. Хоть из‑под земли достать! И водить постоянно. – Развернулся к Щербаку: – С Шульгина тоже глаз не спускать. Сменишь сегодня Демидыча. А вообще надо составить график: кто кого и когда водит и постоянно меняться, чтобы не примелькиваться.

Алексей Боголюбов

24 ноября

Они впервые были наедине. В баре, где было полно народу, но за столиком они были только вдвоем. Боголюбов просил Наталью о разговоре в Отряде, при всех, но она сказала, что этот разговор – для них двоих, она говорит с ним по указанию Лидера. И еще от себя лично. Боголюбов не верил собственным ушам, тем самым, которые ужасно покраснели.

– Я люблю тебя! – выпалил Боголюбов.

– Это не новость, – хладнокровно отреагировала Шаповал.

– Ты… ты знала?! Догадывалась?

– Что там догадываться, у тебя все на лбу написано. И знаешь что? Это отвратительно!

Боголюбов стушевался и не знал, куда смотреть.

– Да‑да, отвратительно! В то время, когда страна, город переживают такие трудные времена, думать о личном?! Мы не можем себе этого позволить!

– Я ужасно запутался, – пробормотал Боголюбов. – У них такие чудовищные методы… меня заставили… это трудно объяснить…

И он, запинаясь, спотыкаясь на каждом слове, рассказал о своем предательстве. Рассказал о Плюгавом, рассказал об их встречах и разговорах. Не сказал только, что началось все с чайханы «Кишмиш». Все‑таки какой‑никакой, а он – мужчина и не станет попрекать Шаповал такой малостью – узбекской кухней. Рассказав же, он не почувствовал облегчения, напротив, ощутил еще большие угрызения совести: на что он, собственно, рассчитывал?! На то, что попросит прощения, и на этом все кончится?!

– На что же ты рассчитывал? – насмешливо сказала Шаповал. – Когда переписывал эти писульки? Что этот Плюгавый никогда тебя не использует? Никогда не выдаст? Чем это ты так ему дорог?!

«– Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? – вспомнился тут же и «Тарас Бульба». – Андрий был безответен».

Но Боголюбову‑то было что сказать!

– Я всей душой предан товарищам и Движению!

– Болтовня! Чем ты можешь это доказать?

– Чем угодно!

– Не бросайся такими словами, Боголюбов! Это не игрушки!

– Я… я отвечаю за свои слова, – гордо сказал Боголюбов, вспомнив, как лишь ее звонок снял его с подоконника.

– Вот как? Ну что же. Тебе придется доказать это на деле.

– Я готов на все. Я готов покончить с собой! Я уже почти сделал это… То есть хотел… то есть…

– Хватит болтать, – оборвала Шаповал. – Чтобы снова заслужить уважение товарищей, тебе придется совершить как минимум подвиг. Если ты говоришь, что готов ко всему, то слушай, что я тебе скажу. Кончать с собой надо не из‑за позора или бесчестья, а во имя Идеи! Во благо Движения! Так, чтобы твоя смерть не была бесполезной, бессмысленной, понимаешь?

На губах у Боголюбова заплясала неуверенная улыбка. Ну конечно! Как же он сам не догадался. Ведь это так элементарно, так гармонично. Воистину, все гениальное – просто, а все, что связано с идеей Белого Движения, конечно же гениально по определению!

Что там Бульба говорил в такой ситуации? Вот что!

«– Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед Тарасом…

– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью!»

Так пусть же! Он с радостью умрет во имя Идеи, во благо Белого Движения! Пусть оно поглотит его, перемелет, как песчинку, и пусть пыль от него ляжет в фундамент будущего гармоничного общества! Он сделает все, что угодно, хотя бы ему приказали обвязаться бомбами и взорвать себя вместе с врагами.

– Что ты должен сделать? Ты совершишь акт возмездия, потом продажные писаки назовут это актом террора, но это не так! Ты взорвешь самый рассадник заразы – то, откуда идет вся эта невыносимая для русского человека вонь! Да, пусть ты погибнешь там! – Ее глаза гневно сверкнули. – Ну так что же! Новые патриоты займут твое место.

Боголюбов на мгновение содрогнулся от собственной проницательности, но в следующий миг уже забыл о ней. Он был ослеплен нарисованной перед ним картиной – Гибелью Героя.

– Россия для русских! – на всякий случай высказался Боголюбов.

– Правильно! – рявкнула Шаповал. – Мы, русские, хозяева! Смерть инородцам! Ты хоть понимаешь, Боголюбов, какое это счастье – умереть за Россию?!

Боголюбов вскочил с места и впился ей в губы. Он плохо представлял себе, как это нужно делать, кажется, поворачивать голову, чтобы не стукаться носами… И она не оттолкнула его. Лишь через несколько секунд мягко отстранила, не глядя в глаза.

Он тоже отвернулся. Чтобы скрыть смущение, а может быть, чтобы в последний раз увидеть лица Братьев. Братья пили пиво и веселились. И ничего не было милее в эту минуту Боголюбову, чем их простое искреннее веселье. Белов с перевязанной головой, он уже был в строю, другие – родные, знакомые и не очень знакомые, Лидер у стойки – такой простой и доступный. Он, наверное, скажет напутственное слово, когда наступит решающий момент. А может, и сам вождь придет проводить Боголюбова на подвиг.

И словно кто‑то почувствовал его настроение: из динамиков полились слова их гимна:

Россия‑матушка, тебя не позабудем,

Мы не оставим Родину свою!

Жизнь отдадим во благо белым людям,

Борясь у бездны на краю!

И Братья притихли, понимая, что гимн не звучит просто так. Что скоро произойдет что‑то чрезвычайное.

Московские бритоголовые и молодые, и олдовые,

Бьется за Русь священная рать!

Московские бритоголовые – уходят старые?

Плевать! Приходят новые,

Нас не удастся никому сломать!

И он тоже запел. И счастливее Боголюбова не было человека на свете.

Да, мы – каратели, и пусть рука не дрогнет,

Славяне не привыкли отступать!

Любой противник нами будет согнут,

И флаг империи поднимется опять!

И в момент наивысшего блаженства его вдруг с головой накрыла волна ужаса. Она подняла его и вышвырнула из «Белого креста». Он побежал, не разбирая дороги, задыхаясь и ничего не видя перед собой:

– Нет! Они не могли меня выследить именно сейчас! Не могли! Не должны были! Сволочи! Сволочи! Сволочи!!!

Сева Голованов

24 ноября

– Ты, что ли, тут вынюхиваешь? – Жлоб Жадов вырос у столика Севы и с угрожающим видом наклонился.

– Остынь, парень, – миролюбиво улыбнулся Сева.

Влезать в драку очень не хотелось, на стороне Жадова наверняка весь бар. Да даже если бы он и один был, все равно за победный исход Сева бы не поручился. – Я сижу, пиво пью, никого не трогаю…

– А я говорю, вынюхиваешь! – Мордоворот за грудки вытащил Севу из‑за стола, тот с трудом успел сунуть в карман пачку сигарет, в которой была камера.

Только бы «плеер» не раздавил. Сева до сего момента делал вид, что слушает сепаратную музыку, а на самом деле писал разговор Боголюбова и Шаповал. Он долго водил Боголюбова без толку, наконец прорисовалось что‑то интересное, и тут на тебе – Жадов.

– Я пиво пью. – Сева осторожно отстранился. – Хочешь, и тебя угощу?..

– Мне твоя рожа жидовская не нравится! – стоял на своем Жадов. – Что это ты тут слушаешь сам себе? Шостаковича или еще какого еврея?! – Он потянулся к «плееру».

Скины заинтересованно косились в их сторону. Сидорчук о чем‑то шептался у стойки с Шаповал. Когда Боголюбов вдруг ни с того ни с сего заорал, что его выследили, и рванулся убегать, Шаповал оставила свою кружку на столике и переместилась за стойку к Сидорчуку. Похоже, именно от нее исходили инструкции для Жадова: кого прояснить.

– Дай и мне тоже послушать! – Жадов потащил за провод от наушников.

Сева пожалел, что оставил пистолет в машине. Все равно вся конспирация накрылась медным тазом, больше в «Белом кресте» ему делать нечего – остаться незамеченным не удастся. Пальнуть бы сейчас в воздух… Пока они сообразят что к чему, можно было хоть уйти целым и невредимым и запись унести…

Он лихорадочно копался в кармане, изображая испуг и делая вид, что провода за что‑то запутались и при этом такие короткие, что послушать, не достав плеера, Жадов не сможет.

– Андрей! – Помощь пришла внезапно и откуда не ждали. Шаповал поманила Жадова к себе.

Но он не очень‑то торопился следовать ее указаниям. Его рука все еще сжимала провода, и плеер, как ни упирался Сева, уже выскользнул из кармана.

Жадов смотрел на Сидорчука, игнорируя Шаповал. Сидорчук был индифферентен. До безобразия. Слизывал пену с губ и смотрел куда‑то мимо. А плеер был уже в лапах Жадова.

Он вынул кассету, прочел надпись:

– Король и Шут?

Надпись была, конечно, «левая». Сева стоял ни жив ни мертв, соображая, что же делать.

Жадов сунул кассету обратно, нажал на Play, осталось только сунуть в уши наушники.

Сидорчук наелся пены и едва заметно ему кивнул. Жадов замер с наушниками в руках.

– Оставь… – Реплики Сидорчука было, конечно, не слышно за музыкой, но верный Жадов прочел ее по губам.

Он запихал Севе плеер за пазуху и легонько, не напрягаясь, двинул Севу в скулу. Даже ненапряжного удара хватило, чтобы Сева, грамотно расслабившись, отлетел к стене.

– Еще раз увижу тебя тут, порву, – пообещал Жадов и не торопясь пошагал к стойке.

Севу же душило бешенство. Он с трудом сдержался, чтобы не свернуть уроду шею! Но заставил себя спокойно встать и спокойно выйти из бара. Скины вслед ему насмешливо переговаривались.

Хорошо все‑таки, что пистолет остался в машине. Это просто счастье, что пистолет остался в машине…

Он сделал все абсолютно правильно, но уязвленное самолюбие требовало сатисфакции.

Что бы он хотел сделать с Жадовым? Об этом Сева не особенно задумывался: пришиб бы одним щелчком. Но не сейчас.

Сева сидел в машине и курил. Рано или поздно Жадов должен был выйти. Он наверняка отвезет домой Сидорчука, а потом тоже поедет домой. Ну, вот тогда и можно будет посмотреть…

Короче, не важно.

Сидорчук и Жадов не заставили себя ждать особенно долго. Появились минут через двадцать. Сева к тому моменту совсем уже успокоился.

Они сели в машину, черный «опель‑астра», Жадов – за руль, Сидорчук – на заднее сиденье. Сева дал им отъехать на достаточное расстояние и покатил следом. Без приключений доехали почти до метро «Электрозаводская», с Большой Семеновской свернули в Нижний Журавлев переулок. И все. Жадов оставил машину прямо под окнами, и оба вошли в подъезд.

– Эти живут тут? – спросил Сева у пенсионера, выгуливавшего прямо у подъезда ленивого медлительного бассета.

– Ой, не спрашивайте! – возмущенно вздохнул пенсионер. – Сколько раз уже в милицию жаловались: пьянки, музыка до утра, да просто страшно с этим громилой на лестнице столкнуться…

И что же делать? План Севы разрушился как карточный домик. Не ждать же, пока Сидорчук пошлет Жадова за водкой? А если не пошлет?

Сева в задумчивости бродил вокруг дома, смотрел на освещенные окна, гадая, за каким из них его обидчик. Давно стемнело, но на «стихийном» рынке, прямо во дворе, шла бойкая торговля: машина со свежим хлебом, с овощами, несколько лотков со всякой всячиной.

– А кому рыбы! Свежая рыба! – орала тетка в дождевике поверх шубы и валенках с огромными калошами. Ее напарник вычерпывал подсаком из цистерны меленьких толстолобиков и карасей.

– Да какая же свежая? – возмущались покупатели. – Она же замерзла, стучит, ледяная насквозь…

– Не ледяная, а в анабиозе, – весело отговаривалась тетка. – Оттает и поплывет. А кому рыбы! Рыбы кому!

И тут Севу посетило озарение. Какое бывает раз в жизни. Или, во всяком случае, ненамного чаще. Он рванулся к тетке:

– Девушка, а у вас гиря пятикилограммовая примерно месяц назад не пропадала?

Он даже не поинтересовался, торговала ли тут тетка месяц назад, пользуется ли она вообще пятикилограммовыми гирями. И она ошарашенно уставилась на него, а потом, подозрительно склонив голову набок, спросила:

– А если и пропадала?..

Сева, чуть не подпрыгивая от восхищения самим собой, позвонил Денису, тот Лисицыну, и через тридцать минут опер был рядом. Составлял протокол, изымал остальные гири для сравнения «состава поверхностных отложений». Тетка, вздыхая, рассказывала, как ей пришлось из собственного кармана выплачивать шестьдесят рублей за украденную гирю и как она больше не хотела ездить сюда торговать, раз тут такие живут…

– Если все подтвердится, с меня бутылка, – пообещал Лисицын.

Сыщики

25 ноября

Денису впору было заказывать себе медаль. Или за проявленную гениальную проницательность требовать прибавки к зарплате. Было бы у кого требовать – точно бы потребовал. Чистяков устраивал пресс‑конференцию! В «ИТАР‑ТАСС». И не анонсировал присутствие «того самого свидетеля». Но все конечно же именно этого ждали.

Сообщение о предстоящей пресс‑конференции появилось в Интернете за сутки до начала оной. Денис немедленно созвал всех. Отсутствовали только Сева, водивший сегодня Шульгина, и Демидыч, занимавшийся вместо Севы Боголюбовым.

Инструктаж был предельно коротким, поскольку каждая минута с этого момента была на счету.

– Демидыч и Филя – обследовать все вокруг ТАССа, найти место, с которого Шульгин будет стрелять. Именно то место. Ошибиться мы не можем. Шульгина будем брать с винтовкой после выстрела. Я подключу Лисицына – задержание должно быть абсолютно официальным, по всем правилам. Николай, Сева – висеть на загривке у Боголюбова. Экипировка полная: бронежилеты обязательно. Хоть каски или спецкостюмы саперов – вам закрывать пацана от пули. Все постоянно на связи. Макс – здесь, обеспечиваешь связь. Я координирую действия всех и на подхвате, там где будет нужно. Все. Вопросы есть?

– А я? – возмущенно справился Гордеев.

– Сможешь достать аккредитацию на пресс‑конференцию?

– Легко.

– Значит, присмотришь за Чистяковым. А еще лучше, думаю, пойти к Дегтяреву.

– Точно, – согласился адвокат. – Только не заранее, а в самый момент и рассказать ему, что происходит. Это должно произвести на него впечатление.

Денис кивнул:

– Еще вопросы?

– Ты абсолютно уверен, что он будет стрелять? – спросил Щербак.

– На 99,9. Мы это, между прочим, уже обсуждали, и все вы со мной согласились. Чистякову необходимо, чтобы свидетель был убит у всех на глазах. Он не может любой труп в городе выдать за «именно того свидетеля». Прямо в зале убивать нельзя – Шульгин не сможет уйти. Значит, убивать будут на подходе. Идеально – на крыльце. Подорвать не получится: У Боголюбова нет машины, а повесить бомбу прямо на него, так чтобы он не догадался, – невозможно. Следовательно, только стрелять.

– А ты убежден, что брать нужно не просто на винтовке, а после выстрела? – поинтересовался Агеев.

– Да. Нам нужна пуля. Иначе отмажется.

Николай Хромов

24 ноября

Беседа была настолько конфиденциальной, что даже Лену вождь отослал из дома: выдал десять баксов из партийной кассы и приказал как следует развлечься. Лена испарилась тут же, оставлять супруга с другой женщиной она не опасалась, поскольку Шаповал женщиной можно было назвать с большой натяжкой – она соратник, а если вдруг и проклюнется в ней женщина, что плохого? У вождя нации женщин должно быть много. Чем больше, тем лучше. Не только от земли русской заряжается вождь витальной энергией, но и от русской плоти.

Вождь курил трубку и пил водку: без допинга он соображал туго. Шаповал рисовала ситуацию:

– Во‑первых, нам нужно раз и навсегда отвязаться от фээсбэшников, во‑вторых, при этом опустить их, в‑третьих, Сидорчук только сделал вид, что осознал и раскаялся, он готовит внутрипартийный раскол, а это совсем не вовремя, надо одним махом поставить его на место, в‑четвертых, Чистяков в своей визгливости еще хуже Герасимовой, он думает, что нас запугает, а надо доказать, что сила за нами, и, в‑пятых, практически ничего не нужно делать, обстановка созрела. Случай подвернулся, нужно просто умело им распорядиться.

– Созрела, говоришь? – Последний аргумент, похоже, вдохновил вождя больше других.

– Я возьму на себя всю подготовку. Нужна только ваша санкция.

Вождя одолела нерешительность:

– Сидорчук меня беспокоит…

– При чем здесь Сидорчук? – не поняла Шаповал.

После того как в прессе поднялся шум из‑за детей, внедряемых ФСБ в организации скинхедов, Сидорчуку пришлось явиться к вождю и повиниться. Вождь был в бешенстве, метал громы и молнии. И бесился он не из‑за того, конечно, что прикончили мальчишку, а из‑за того, что жизненно важные вопросы решаются за его, вождя, спиной. Как можно было принимать решение о ликвидации единолично, не посоветовавшись, не испросив позволения, не сверив с генеральным курсом партии, не подумав над другими решениями?! Сидорчук мямлил что‑то как младенец, расплескавший варенье в суп, и клялся, что больше так не будет.

А теперь вот выясняется, что Пухов был не единственный фээсбэшный шпион, есть как минимум еще один. А может, в этих хваленых сидорчуковских «Штурмовых бригадах» вообще каждый второй пионер‑герой, и Сидорчук, который их набирает, тоже заслан органами?

– А как ты себе думаешь, кто настучал Сидорчуку на Пухова? Почему ему? Почему не мне, не тебе? Что он пообещал за то, что ему выдадут предателя, или чем таким заслужил доверие?

– Вы думаете, Сидорчук тоже продался?

– Он смерти моей хочет… Спит и видит себя на моем месте. Продал же, как пить дать продал жидам мою душу святую за моей спиной!

– Тем более надо проводить акцию! – с жаром воскликнула Шаповал. – Ее‑то и можно обернуть в качестве страховки против Сидорчука.

– Дети!.. – думая о своем, протянул вождь. – Я их принял под свое крыло, дал им свет, объяснил смысл бытия, вел за собой к светлому, к вечному! А они платят черной неблагодарностью…

– «Штурмовые бригады» нужны партии, – возразила Шаповал. – Слабые отсеются, сильные закалятся, из них вырастут сотни и тысячи членов ВНПД! А Сидорчука можно без шума сместить, или пусть героически погибнет на благо Святой России. Но акция…

– Что ты заладила: акция, акция! – Вождь залпом хлобыстнул стакан водки и швырнул пустым стаканом в стену. – Твой Сидорчук тебе твоего Боголюбова и подсунул! А сам сдал нас жидам с потрохами и теперь только и ждет, что мы клюнем!

Шаповал налила и себе полстаканчика. Иногда вождь бывал просто невыносим, упрямство его граничило с ослиным, но хандрил ли он, впадал в беспричинную эйфорию или прострацию, он оставался вождем. Вопрос нужно было пробить. Немножечко терпения, аргументы попроще и покороче, и все решится. А потом и свершится.

– За Боголюбова я отвечаю, – заверила она. – Он дал клятву верности. Не Сидорчуку – Движению, всему ВНПД. И он из тех мальчиков, которые клятвами не бросаются.

– А что же он к фээсбэшникам пошел служить?

– Он не пошел, его приперли к стенке. И он, между прочим, ни разу не отметился настоящим предательством…

– А что, предательства бывают не настоящие? – ехидно поинтересовался вождь. – Первой степени, второй степени? Первой свежести, второй свежести?

– Он никого не сдал и не сдаст. Его заставили сказать, что Пухов был агентом ФСБ, но Пухов к тому моменту был уже мертв. Теперь фээсбэшники хотят за счет него отмыться от дерьма. Они дарят его Чистякову, Чистяков больше не будет тянуть на ФСБ, ФСБ заявит, что все‑таки их тактика борьбы с нами была не такая уж плохая. Эти выродки создадут, если уже не создали, коалицию, и только мы окажемся в дерьме.

– В полном.

– В полном. И именно поэтому нельзя допустить, чтобы Боголюбова использовали как козырь против нас, это, наоборот, наш козырь.

– Так что ты предлагаешь? – Вождь дошел до полной кондиции: и моральной и физической. Он был ровно настолько пьян, чтобы воспрянуть духом, поверить в свои силы и решиться на героический шаг.

– Обвязать его динамитом и отправить, куда позовут.

– А куда позовут?

– Не важно. Там обязательно будет Чистяков – раз, десяток фээсбэшников – два и толпа жидовских прихлебателей. Он хочет покончить с собой. Он предан нашему делу. Он ненавидит подлую нерусь. Он сделает все, как нужно.

Вождь обхватил голову руками и мечтательно закатил глаза. Ему, видимо, уже представлялись желтые языки пламени, клубы дыма и вопли жалких ублюдков. А над всем этим гордо реял Дух Русизма…

Но Шаповал довольно бесцеремонно вернула вождя на грешную землю.

– О плане в целом знаем только мы двое, взрывчатка у нас есть, человек, который соберет систему и подключит детонатор, у меня есть, надежный человек, Боголюбов не подведет. А если будет необходимость, организацию теракта можно будет повесить целиком на Сидорчука. Убьем сразу всех зайцев.

– Так ты за него головой ручаешься?

– Он мой, – подтвердила Шаповал. – Ради меня он пойдет куда угодно.

– Так он твой или наш? – вдруг заржал вождь. – Влюбился он в тебя, что ли, по молодости и глупости?

Шаповал даже не улыбнулась. Для нее здесь не было ничего смешного:

– Он мой, а это значит – наш. Я – это ВНПД, а ВНПД – это я.

Дата добавления: 2015-07-25