У тебя достаточно выдержки? Тогда начинай. 2 страница

– Какого метро?

– Около «Кузнецкого Моста».

– Почем она? Разоримся на этом дерьме…

– А черт ее! Оптовую скидку потребуем. Короче, конфискуем, вообще бесплатно!

– Вы озверели, что ли?! – рявкнул Денис. – Мы фашистскую литературу распространять будем?!

– Нет, давайте ее публично сжигать! – обиделся Сева.

– У меня идея! – попытался перекричать всех поборовший, наконец, приступ хохота Щербак. – Будем распространять черные футболки с надписью «Ненавижу!», не уточняя кого. Можно заказать специально такие, которые после первой стирки станут просто черными.

– Хорошо, – согласился Денис. – Пойдет Демидыч.

– А может, я лучше? – запротестовал Щербак.

– Ты ищешь Руслана и продолжай. – Денис закрыл эту тему и развернулся к Максу. – А что с Чистяковым?

– Сейчас. – Макс сходил к себе за новыми распечатками. – Ты только объясни, как пятилетней давности наезд на Чистякова может быть связан с нашим сегодняшним делом?

– Понятия не имею. Не нравится мне это просто, и все. Там ФСБ на него наезжала, тут он на ФСБ. Может, конечно, и совпадение. ФСБ – она везде. Но…

– Что – но?

– Ну, фээсбэшники же обвиняют его в клевете, кричат, что не внедряли никого. А что, если эта анонимка вообще высосана из пальца, а Чистяков раздул скандал на всю страну, ничего толком не проверив. У него просто обида на всю жизнь, а тут случай подвернулся опустить чекистов ниже плинтуса?

– Н‑да… – Макс задумчиво почесал бороду.

– А может, все совсем наоборот, – сказал Денис. – Может, Чистякова еще тогда пристегнули, а теперь просто используют. Кто‑то в ФСБ воюет против еще кого‑то в ФСБ, а жар загребает руками Чистякова?

– Только не это, шеф! – взвыл Сева.

– Надо сплюнуть и постучать по дереву, – предложил Щербак.

– Так что у тебя все‑таки, Макс? – хмуро спросил Денис.

– В том‑то и дело, что ничего определенного. По обмену наши студенты ехали в Англию, а тамошние – соответственно сюда. И нескольких англичан повязали в аэропорту прямо в Шереметьеве якобы с фальшивыми бабками, повязали чекисты, естественно. Дело вроде удалось замять, потом кто‑то дотошный из журналюг покопался, и выяснилось, что там был отпрыск какого‑то ботаника‑избретателя, английского естественно, вроде бы имел место шантаж и экономический шпионаж, но все покрыто толстым слоем мрака. А Чистяков именно в тот момент патронировал всю эту программу.

– Ну и?

– Все. Фамилия его нигде не упоминается, так что одно из двух: либо ФСБ его таки припахала, либо припахала кого‑то другого. Но я лично полагаю, что если бы они его попросили, а он их послал, то карьера его очень быстро бы угасла.

– Н‑да… А она как раз наоборот.

Анастасия Пухова заочно принята в ряды ВНПД

Место истинных патриотов России с нами! В наших рядах! А в том, что Анастасия Пухова – истинный патриот России, никто уже не сомневается. Патриот – это тот, кто сердцем чувствует ложь, в сколь бы привлекательную форму ни облекали ее продажные политиканы. И, видя, как обманывают Русский Народ инородцы и иноверцы, Патриот не может остаться в стороне.

Убийство Герасимовой – не убийство. Это казнь! Справедливая кара!

Нас призывают взять на себя ответственность за это убийство. Мы готовы. Но только в том смысле, что Анастасия Пухова теперь член ВНПД. Мы приняли ее в свои ряды заочно. Но не сомневаемся, что, будь у нее возможность передать из Лефортовских застенков заявление о приеме в нашу партию, она бы обязательно так и сделала.

Женщина! Мать! Та, коих немного, может быть, осталось на Земле Русской, питаемая Землей и вдохновляемая Русизмом. Твое место с нами! Среди нас!

И сын твой не был Иудой! Такая мать воспитала достойного сына! А на грязные происки ФСБ мы ответим делом!

Берегитесь народного гнева! Герасимова – первая ласточка! Не перевелись еще на Руси народные мстители!

Из передовицы «Я – Русский».

Юрий Гордеев

18 ноября

Следственный эксперимент проводили в семь вечера. Юрию Петровичу позволили присутствовать. Более того, его даже пригласили присутствовать. Раз генпрокурор на всю страну объявил, что следствие будет максимально открытым и гласным, то и следователь не поскупился. Мог бы ограничиться предоставлением полной видеозаписи, но не ограничился.

Дегтярев дал отмашку. Оператор включил камеру. Пухова медленно прошла через калитку и остановилась:

– Где‑то здесь лежал камень. – Она присела, правой рукой приподняла воображаемый кусок гранита, левой – достала из‑под него воображаемый листок бумаги, встала и приблизила руку к глазам.

Сегодня тут было даже слишком светло: для видеосъемки установили несколько прожекторов.

– Как я уже говорила, листок был чистый, и я вернула его на место. – Она снова присела и водрузила воображаемый камень на воображаемую бумажку.

Она пошла дальше и еще раз остановилась в трех шагах от входа в беседку:

– Отсюда я увидела ноги. И тут на меня кто‑то напал.

– Вы не слышали никакого шума? – спросил следователь.

В данный момент на его лице не было ни тени недоверия. Юрий Петрович мог бы радоваться: Дегтярев усомнился в собственной версии и видит полную состоятельность версии Пуховой. Если бы не одно «но». Если бы следователь перед следственным экспериментом не похвастался своим фирменным рецептом добывания чистосердечных признаний. «Придуманная версия обязательно содержит противоречие в самой себе, – безапелляционно заявил он. – Достаточно позволить подозреваемому самому прийти к этому противоречию и увязнуть в нем, как он поймет, что дальше упорствовать бесполезно, и во всем сознается. Этот метод работает даже с матерыми рецидивистами, а с необстрелянными новичками – гарантировано верное дело».

– Нет, я ничего не слышала, – ответила Пухова.

– И ваш таинственный некто напал именно сзади? – Дегтярев демонстративно раздвинул руки. Они уперлись в живую изгородь. Следователь резко опустил руки вниз, обрезанные ветки дружно зашуршали, шум получился громкий и отчетливый. – Может быть, он напал все‑таки с фронта, а не с тыла и вы видели его лицо?

– Нет, – стояла на своем Пухова. – Он напал сзади. Наверное, он шел за мной от самой калитки.

– Но вы же останавливались у камня, «читали» пустую бумажку. – На лице следователя мелькнуло некое подобие улыбки. – Там, по вашим словам, было достаточно светло, чтобы читать, но недостаточно светло, чтобы заметить человека?

– Я не говорила, что там можно было читать. И я не оглядывалась все время по сторонам. Наверняка где‑нибудь рядом с воротами была достаточно густая тень, чтобы мог спрятаться человек. Если вы выключите свои прожекторы, то убедитесь в этом сами.

Пухова сегодня была убийственно спокойна. Юрий Петрович не уставал поражаться ее самообладанию и с ужасом ждал, когда же она сломается. В том, что сломается, он не сомневался. Только признание это будет, которого так ждет Дегтярев, истерика, обморок или что‑то еще? Но что‑то обязательно будет.

– Значит, вы настаиваете, что на крыльцо не поднимались и с Герасимовой не разговаривали? – Следователь просто проигнорировал ее предложение выключить прожекторы.

– Настаиваю. Здесь на меня напали, избили, чуть не задушили. А когда я вырвалась, то побежала прямо и не оглядываясь, между домом и беседкой к забору. Потом выбежала через калитку…

– Да, – поморщившись, прервал следователь, – все это мы уже слышали. Вот сотрудник, который изобразит вашего нападавшего. Покажите, как именно он вас держал и избивал.

К Пуховой подошел молодой оперативник. Она, совершенно не смущаясь, придвинула его поближе к себе, положила его левую руку к себе на плечо, так чтобы он локтем приподнимал и фиксировал ее подбородок, а кистью держал за правое плечо, а правую его руку приподняла, занесла для удара, и сказала:

– Можете дать ему грабли, чтобы было натуральнее.

– Спасибо, достаточно, – буркнул следователь. – Давайте пройдем еще раз с самого начала.

Еще раз Пухова повторила все с точностью до мельчайших подробностей. Дегтярев был не на шутку раздосадован: подозреваемая ни разу не сбилась и не потеряла уверенности. А Юрий Петрович в душе торжествовал: она не могла отрепетировать свой поход от калитки до беседки, не было у нее возможности заучить каждый шаг до автоматизма, значит, она говорит правду, значит, все так и было.

– А теперь убедимся, как все было на самом деле, – предложил Дегтярев. Он жестом предложил Пуховой вернуться к калитке. – Вы позвонили, и Герасимова вам ответила.

Пухова хотела возразить, но следователь жестом ее остановил.

– Герасимова вам ответила. Она сказала, что калитка открыта, и предложила вам пройти по дорожке к дому. Вы прошли. – Он взял Пухову за локоть и довел до беседки. – Герасимова варила кофе, когда вы позвонили. Она отставила турку с огня и вышла встречать вас на крыльцо. Вы не пожелали войти в дом. Может быть, расскажете все‑таки, почему не пожелали?

– Я не разговаривала с Герасимовой и не видела ее живой, – в который уже раз повторила Пухова. Гордеев видел, что она держится уже из последних сил. Она то и дело кусала губы и прятала руки в карманы пальто: кулаки непроизвольно сжимались и разжимались.

– Ладно. Ладно! Герасимова тем не менее, уважая ваше нежелание, накинула куртку, в которой обычно работала в саду, спустилась с вами с крыльца и предложила поговорить в беседке. Что же она вам сказала, а?

– Ничего!

– Понятно. Она рассказала вам о вашем погибшем сыне. О том, что его использовали люди из спецслужб, так?

– Нет.

– Да! Вы пришли в ужас и в бешенство. Если бы рядом оказался кто‑то из ФСБ, конечно, ваш справедливый гнев обрушился бы на него. Но рядом была только Герасимова. Герасимова, которая тоже ведь виновата. Что она сделала, чтобы спасти таких, как ваш сын? Вы готовы были задушить ее собственными руками! Но тут вам на глаза попалась груда камней, так? Вы схватили первый попавшийся и ударили, да? Ударили?!

– Нет!

– Ударили! Первый удар был несильным – вы били куда попало. Герасимова пыталась вас вразумить, пыталась закрыться руками. Но вы продолжали бить?!

– Нет! Нет, я не убивала ее!!!

– Вы продолжали бить! Она схватила грабли и отбивалась уже по‑настоящему. Но в состоянии аффекта сила человека возрастает порой в десятки раз, вас невозможно было остановить. Только когда она упала, обливаясь кровью, вы поняли, что произошло, испугались и побежали куда глаза глядят.

У Пуховой уже не было сил возражать вслух, она только отчаянно трясла головой.

– Мы проследили ваш путь от самых ворот, здесь по двору и до трассы, собака уверенно прошла по вашему следу, и собаку, я надеюсь, вы не станете обвинять в предвзятости?.. – Следователь сменил тон, теперь он не изобличал, он уговаривал. – Мы знаем, что вы делали в каждую минуту. Вы ведь соврали, что долго не могли поймать машину? Вас подобрал первый же автомобиль… Послушайте, ваша вина очевидна, в каком‑то смысле я понимаю чувства, которые владели вами в тот момент… Отрицать все бессмысленно и бесполезно. Признание только…

– Прекратите же! – закричала Пухова. – Я не убивала! Слышите?! Не убивала!

Дегтярев жестом приказал прекратить съемку и скомандовал конвоирам:

– Забирайте ее.

Юрий Петрович видел, что следователь сам близок к состоянию аффекта. Адвокат дождался, пока он покурит и успокоится, и только потом подошел с вопросом.

– Вы еще здесь? – скривился Дегтярев. – Зря радуетесь, и без признания обойдемся, доказательств достаточно.

– Я не радуюсь, – успокоил Гордеев. – У меня несколько вопросов. Магницкий утверждает, что, когда он приехал, за калиткой у ворот была разлита лужа машинного масла. Он в нее вступил и прошел практически по тому же маршруту, что и Пухова, потом прибежали охранники, и хотя бы один из них наверняка тоже вступил в масло и потом пробежал по дорожке… Я не совсем понял и не видел этого в протоколах осмотра места происшествия, как вы отделили следы Пуховой от остальных следов? Разве для собаки они не все были одинаковы?

– Это все ваши вопросы?

– Нет. В акте экспертизы время смерти Герасимовой определено «с 19.00 до 19.30», почему вы в таком случае даже не рассматриваете возможность, что моя клиентка могла появиться здесь уже после убийства?

– Рассматривал я такую возможность и еще десяток других: и политическое убийство, и убийство на почве ревности, и даже возможность временного помешательства и изощренного самоубийства. Насочинять можно чего угодно, но улики – упрямая вещь, и они изобличают вашу клиентку с головой! А по поводу масла, конечно, Магницкий с охранниками картину нам подпортили, но не сильно. Пухова с истинно женской, видимо, брезгливостью лужу обошла, и собака, взяв ее след на клумбе за домом, чудно довела нас через дыру в заборе до трассы…

Юрий Петрович пропустил последние слова следователя мимо ушей, потому что внезапно понял, что версия Дегтярева не такая уж стройная. Даже странно, как они с Денисом не додумались до этого раньше!

– Улики против моей клиентки, конечно, серьезные, – заметил он, – но она говорит правду, и знаете, почему я в этом уверен?

– Потому, что вы ее адвокат и это ваша работа.

– Нет. Вы полагаете, что раз на Герасимовой была куртка, в которой она обычно работала в саду, значит, она вышла поговорить с Пуховой? Но это не так. Она надела куртку сразу же, как приехала, и ходила в ней в доме. Потому что там было холодно. Потому что для того, чтобы стало тепло, нужно было спуститься в подвал и отрегулировать газовый котел. А Герасимова первым делом всегда (спросите у Магницкого) выпивала чашку кофе. Улавливаете? Она входит, сбрасывает пальто, накидывает куртку, идет на кухню, ставит на плиту кофе, и тут раздается стук в дверь. Она отставляет турку с огня и открывает дверь, за которой стоит настоящий убийца.

– Шито белыми нитками, – поморщившись, прокомментировал следователь.

– А вы не отмахивайтесь, – потребовал Юрий Петрович. – Вы проверьте по протоколу, какая была температура в доме, когда вы приехали; работал ли котел на минимуме или был отрегулирован до нормы; если да, то кто это сделал; нет этого в протоколе – опросите еще раз свидетелей. Выясните у людей, близко знавших Герасимову, имела она обыкновение дефилировать по комнатам в шубе, пока они прогреются, или куталась в шаль, или принимала пятьдесят граммов «для сугреву», или все‑таки набрасывала куртку? И если прав я, а не вы, может, пора начать искать того, кто на самом деле совершил убийство?..

Икс‑бой

Икс‑бою пришлось туго. Он преследовал своего врага сперва на такси, потом, поравнявшись, прыгнул к нему на машину. Оказавшись на капоте автомобиля, который несся со скоростью полторы сотни километров в час, он, не раздумывая, стал стрелять через лобовое стекло в водителя. Шофер уже был мертв некоторое время, когда машина виляла, пассажир (тот самый гад!), который был рядом с мертвым водителем, пытался удержать руль, но тщетно. Ничего, в конце концов, Индиана Джонс проделывал трюки и похлеще.

Он проснулся оттого, что кто‑то тряс его за плечо. Он увидел над собой физиономию Светика и на секунду вообразил, что по‑прежнему находится на чердаке. Но окончательно проснулся и все вспомнил.

– Ты что тут делаешь?!

– Не шуми! – скривился Светик. Такой уж он был, Светик, Икс‑бой давно заметил эту черту: последнее слово должно было оставаться за ним, и все тут. Даже если бы Икс‑бой ни звука не произнес, и то бы Светик, наверно, отругал бы его за излишний шум. – Вставай давай. Пора нам уже.

– Куда пора? Кому – нам? Что случилось?

Икс‑бой сыпал вопросами, а сам лихорадочно одевался.

– Ну ты даешь! – изумился Светик. – Сперва озадачил людей своими проблемами, а теперь дуриком прикидывается?! Придется с тебя, паря, по двойному тарифу взять.

– Да что ты несешь?! – разозлился Икс‑бой и слегка пихнул Светика в бок. – Говори толком!

Это Светику не понравилось, и он, на всякий случай, отошел подальше.

– Тебе ствол нужен или нет? – зашипел он.

Икс‑бой стал одеваться с удвоенной скоростью. Через несколько минут они спускались по пожарной лестнице. Она была холодная, пальцы стыли, хорошо хоть не скользили. Оказавшись на земле, Икс‑бой стал дуть на руки.

– Давай за мной, давай скорей! – подгонял его Светик.

Они успели на последний поезд метро. Доехали до «Севастопольской». Дальше Светик повел Икс‑боя темными дворами и подворотнями. Шли долго, перелезали через заборы, Светик объяснял, что так короче, а Икс‑бой вообще перестал ориентироваться – в этом районе он никогда в жизни не был. Наконец Светик прижал палец к губам и прошептал в самое ухо:

– Пришли.

Они остановились под освещенными окнами какой‑то проходной, что ли. Сквозь вертикальные неплотно закрытые жалюзи была видна пустая комната: стол, стул, компьютер.

– На вешалку смотри, – зашипел Светик.

На вешалке висела желтая замшевая куртка и настоящая кобура. Из кобуры торчала рукоятка пистолета.

– Так ты что, мне украсть оружие предлагаешь, что ли? – наконец сообразил Икс‑бой.

– А ты что думал? – делано удивился Светик. – Бабок нормальных у тебя нет, как я понял, и пока что не предвидится. Или ты думаешь, что твои комиксы в Голливуде купят?

– Может, и купят, – хмуро сказал Икс‑бой.

– Ну вот когда купят, тогда и будешь пистолеты покупать. А пока что – воруй! Понял?! И не ори!

– Нет, не понял.

– Вот ведь… – Светик выругался. – Ах ты ж придурок недоделанный! Сколько ж я еще буду из‑за тебя рисковать, а? Ты меня об услуге просил? Я тебе ее оказал? Так чего ж еще надо?! Иди да бери, что плохо лежит!

Икс‑бой вспомнил было, что это ведь Светик сам к нему подкатил с предложением достать ствол, но все равно почувствовал смутные угрызения совести. «В самом деле, – подумал он, – может, так и сделать? Ну кому хуже будет? Только той сволочи, которую я застрелю. Так ведь я же этого и хочу! Мне же это уже снилось сегодня! Может, вещий сон был? Или как это говорится – сон в руку?»

Светик ножом в момент под дел щеколду на окне, створка, противно всхлипнув, отворилась внутрь комнаты.

– Лезь давай, я на шухере.

– А может, ты лучше? – заколебался Икс‑бой. – У тебя лучше получится, я отработаю, честное слово…

– Не хочешь, не надо, я пошел тогда. – Светик развернулся и сделал несколько шагов в темноту.

Икс‑бой поймал его за рукав:

– Ладно, только ты это… свистни или мяукни, да?..

Светик подсадил его к подоконнику. Икс‑бой сделал шаг в комнату и остановился, прислушиваясь. Только компьютер гудел и где‑то далеко работало радио.

– Давай не спи! – раздалось сзади.

Икс‑бой на цыпочках подошел к вешалке, расстегнул кобуру, взялся за рифленую ручку, потащил вверх настоящий тяжелый, холодный, страшный пистолет.

– А коробочку патронов тебе не предложить? – В дверях, непонятным образом раскрывшихся совершенно бесшумно, стоял здоровенный мужик с дубинкой и кровожадно скалился.

Икс‑бой выронил пистолет и метнулся к окну, но мужик догнал его в два прыжка, поймал за ухо, сгреб в охапку:

– Нехороший мальчик. Тебе мама не говорила, что воровать нельзя? Зачем тебе ствол понадобился? Продать хотел? А потом к морю поехать, где тепло, да?

Икс‑бой ничего не ответил. В горле стоял ком величиной с арбуз. Мужик потащил его из комнаты, а он все смотрел за окно: где же Светик, почему не закричит, не отвлечет мужика?!

– Поедешь на юг, поедешь… – задушевно продолжал громила. – Вот еще десяток таких охотников соберем, и поедешь. Там тепло, хлопок растет, собирать некому… – Он громко заржал, сотрясаясь всем телом. – А пока у меня погостишь, в подвале… А то крысам там одиноко!

Икс‑бой скатился по каким‑то холодным ступенькам и оказался в маленькой комнатке без окон. Тюремщик остановился на пороге, достал последнюю сигарету, пачку смял в кулаке и швырнул на пол. Икс‑бой машинально посмотрел на нее, там было написано какое‑то французского слово. Кажется, «Голуаз». Да, есть такие сигареты, он как‑то слышал. И еще это кое‑что ему напоминало. То есть не напоминало, потому что Икс‑бой ни секунды не сомневался: такую же точно пачку он видел на чердаке в тот вечер, когда там кто‑то все разгромил. «Голуаз» ведь, кажется, довольно редкие сигареты. Это вам не «Мальборо», и не «Лаки страйк». Их не курит первый встречный. Совпадение тут исключается.

Алексей Боголюбов

19 ноября

В эту ночь Боголюбов почти совсем не спал. Световой день укорачивался, рассвет наступал все позже, и веселей от этого не становилось. Бесполезные мысли роились в голове, тоже не добавляя оптимизма. Он был сплошной комок нервов. Он словно чего‑то ждал, и, как оказалось, не напрасно.

В 8.30 утра в коридоре на тумбочке подпрыгнул телефон. Боголюбов услышал жесткую походку матери и ее низкий голос:

– Алло? Сейчас. Алексей, это тебя.

Боголюбов еще шел к телефону, но уже знал, кто это. Только один человек звонил ему так рано утром. И, увы, это была не женщина.

– Остоженка, 53, в четверть одиннадцатого. – Это был Плюгавый.

И дальше – только короткие гудки. Остоженка, 53, в четверть одиннадцатого, значит, на самом деле – Остоженка, дом 55 и в 10.40. Боголюбов с удивлением прислушался к себе: ему даже как будто полегчало, впрочем, так всегда бывало, когда неопределенность из, его жизни исчезала. Хотя сейчас этот момент еще и не наступил, просто Боголюбов близок к нему. Итак, надо было ехать в сторону Хамовников.

Боголюбов полежал еще с полчаса, глядя в потолок и пытаясь не думать ни о чем (выходило скверно), оделся, побрел на кухню, где уныло съел половину оставленной ему яичницы, потом механически почистил зубы, натянул куртку и вышел из дому.

За ночь подморозило, ноябрь в этом году выдался зверский. Боголюбов оставил дома перчатки, возвращаться было лень, а руки мерзли, и он решил добраться до метро на маршрутке. Впереди всех, справа от водителя сидела дородная женщина в дубленке и в какой‑то потрясающей меховой шляпе, к которой сзади был приделан рыжий хвост, по всей вероятности лисий.

Боголюбов сидел в самом конце салона. Перед ним расположилась бабуля с внучкой‑егозой, которая никак не могла усидеть спокойно, все норовила вскочить, но до метро было много поворотов, и на них девчонка валилась на пол и заливалась звонким смехом. И так было раз десять. Бабка строго усаживала ее на место, произносила назидательные речи, а на следующем повороте – все снова. Пассажиры улыбались, а Боголюбов начинал ребенка тихо ненавидеть. Наконец девчонка устала, огляделась, увидела перед собой чудо‑шапку, открыла рот в немом восхищении, захлопнула его и сказала:

– Бабушка, а почему у тетеньки хвост прямо из головы растет?!

Пока бабулька соображала, что ответить, девчонка, поковыряв пальцем в носу, сообщила на весь салон:

– Не знаешь?! А чего тут знать, там, где хвост, там и жопа!

«Это ведь про меня, – подумал Боголюбов, не участвуя в слаженном хохоте маршрутки. – За мной все время хвост. И у меня все время жопа. Полнейшая жопа. В широком смысле слова».

Он добрался до метро «Парк культуры». Остоженка 53, судя по карте (он посмотрел дома), – это соседний дом. Так и оказалось, слева от метро был дом 53, корпус 1, справа – 53а. От какого же из них вести отсчет? Без разницы. Боголюбов прошагал дальше и обнаружил, что на № 53, 1 корпусе, Остоженка заканчивается. Он даже слегка оторопел. Как же так? Может, Плюгавый просто издевается над ним? Вообще‑то запросто, с него станется…

Боголюбов в растерянности покружил на месте. Ну а в чем, собственно, проблема? Надо пройти дальше еще один или два дома, пересечь Зубовский бульвар. На это ушло около четверти часа. Идти через длиннющий мост на пронизывающем ветру – удовольствие ниже среднего.

Следующий дом был по Комсомольскому проспекту – маленький и неприметный. Боголюбов исследовал его со всех сторон, но ничего такого, где могла бы быть назначена встреча, не нашел. Прошел еще полсотни метров, до дома № 3. Там обнаружил ресторан «Крымский». Слава богу, хоть не какая‑то там чучмекская кухня. Честно говоря, Боголюбов мечтал сейчас о том, чтобы Плюгавого тут не оказалось. Все равно, конечно, придется с ним встречаться, но пусть это будет потом, не сегодня, не сейчас. А сейчас так хочется согреться и никого, никого не видеть и не слышать!

Но мечты Боголюбова оказались напрасны. Во‑первых, Плюгавый сидел за уютным столиком возле окна и читал «Спорт‑экспресс», во‑вторых, оказалось, что в заведении с пряным названием «Крымский»… китайская кухня.

– Ага, – сказал Плюгавый, сворачивая газету. – Я не сомневался, что ты найдешь. Ты парень смышленый.

Боголюбов обратил внимание на подсвечники метра в три с половиной, едва ли не под самый потолок. Толстенные, витые и позолоченные, они стояли в два ряда, освещая диваны с бархатными спинками. В глубине зала уже почти ничего не было видно, так что немудрено, что Плюгавый читал свою газету у окна.

Из полумрака появился официант, он шел мелкими ровными шажками, словно катился на тележке. Он величаво подал меню и удалился. Боголюбов машинально полистал. «Утиные яйца с имбирем… салат из медузы… свинина с вишневым вкусом… филе судака в виде радуги…» Бред какой‑то.

– С точки зрения энергетики здесь спокойно, – заметил Плюгавый. – Очень подходит для деловых переговоров. Рекомендую выбрать утку по‑пекински. Наша задача – сосредоточиться и умело распорядиться средствами. Что закажешь?

– Я не хочу есть, – буркнул Боголюбов.

– Я угощаю, – сообщил Плюгавый. – Так что неразумно отказываться, знаешь ли, коллега.

– Какой я вам коллега? – вспылил Боголюбов.

– Тише. Китайцы – превосходные шпионы.

Боголюбов никогда не мог понять, когда его шеф говорит серьезно, а когда нет… О господи! Неужели он назвал его шефом, этого мерзавца?! Пусть про себя, пусть безотчетно, но ведь назвал же. Тем более что безотчетно, значит, искренне, значит, на самом деле, значит, в глубине души он считает именно так… Какой ужас… Что же делать…

– Да ты дрожишь весь, – заметил Плюгавый. – Еще простудишься, не дай бог. Нам это, приятель, совершенно ни к чему. Выпьешь чаю? – Не слушая больше возражений, он подозвал официанта.

Спустя пять минут тот принес чайник «Черного дракона», разлил по двум чашкам и сказал на чистом русском языке:

– Здесь на пять – шесть чашек.

Боголюбов сделал глоток зеленого чая и не почувствовал никакого вкуса, только что‑то горячее, почти обжигающее. Ему было все равно.

– Десерт бесплатно, – пропищал китаеза, не забывая кланяться, и поставил на стол блюдо, на котором лежала горка яблочных кубиков под золотой вуалью карамели.

Боголюбов машинально взял один, но Плюгавый хлопнул его по руке и засмеялся:

– Учись уважать чужую культуру. Это делается не так, вот смотри… – Палочкой он ловко наколол ломтик, сперва опустил в пиалу с водой, потом положил себе на язык. И даже зажмурился от удовольствия.

«Черт его знает, – подумал Боголюбов, следуя его примеру, – может, и в самом деле китайцы не такие уж придурки… Вон, говорят, порох первыми придумали. А без пороха в нашем деле никак… Ну и валили бы в свой Китай и там рестораны свои паршивые открывали!» – вдруг ожесточился он.

Боголюбов вспомнил о пристрастии Шаповал к узбекской кухне. Как знать, а вдруг и у их вождя, стального, титанового Николая Хромова, тоже есть какая‑нибудь маленькая слабость, вдруг он, допустим, любит китайскую еду?! Нет‑нет, это невозможно! Просто Шаповал детство в Ташкенте провела, ну что поделаешь, с кем не случается, может, ее родители восстанавливали город после землетрясения, потом остались, вот она там и родилась. А он, например, Боголюбов, в детстве скарлатиной переболел, тоже путешествие в некотором роде. Путешествовать вообще – это хорошо. «Эх, – размечтался Боголюбов, – вот если бы мир был так устроен, чтобы все его чудесные уголки и удивительные края сохранились, но только в них бы жили исключительно русские люди, – это было бы здорово! Путешествовать полезно, это заставляет работать воображение, в сущности, все остальные способы жизни – лишь разочарование и усталость. С другой стороны, любое путешествие ведет от жизни к смерти, от начала к концу, к отправной точке своего пути… Это как сходить в кино на удивительный фильм, который захватит тебя всего, со всеми потрохами, а потом выйти на улицу и снова попасть все в тот же постылый мир…»

– Эй, любезный, – чуть повысил голос Плюгавый. – Я, пожалуй, закажу еще «Весенние» трубочки с начинкой из свинины, грибов и овощей.

Спустя четверть часа, прошедшего в полном молчании, только Плюгавый не переставал чавкать, ему принесли огромное блюдо крошечных рулетиков.

Плюгавый засунул себе в пасть сразу три штуки и отрекомендовал:

– Во рту тают.

Стоящий наготове, словно услужливый адъютант, официант‑китаец проронил:

– Еще рекомендую тосты с крабами и кунжутным семенем.

Дата добавления: 2015-07-25