Алхимик

Я открыл глаза, понял, где нахожусь – и вздохнул. Тяжело возвращаться в явь из снов, где нет одиночества, где всё хорошо. В последнее время они приходили ко мне всё чаще. Словно бились о стену, ограждающую память с той, другой стороны. Стену, что разделила прошлое и настоящее, отняла у меня не только память, но и знания. Я забыл, кто я есть и на что способен – и много раз попадал из-за этого в опасные ситуации. Люди сторонились меня, интуитивно чувствуя моё отличие от них.

Я менял имена, страны, языки. Я воевал, ходил под парусом, торговал и был капером, работал за гроши и имел своё дело. Терялся в гуще людей, пытаясь обрести себя и вернуть утраченную память. У меня было много шансов начать жизнь сначала, но я хотел вернуть себе прежнюю.

Почему?

Я не помнил ни одного факта, чтобы подкрепить ими свой ответ. Я просто чувствовал: всё должно вернуться на круги своя, потому что лишь так хорошо и правильно. Но, чтобы вернуть себе прошлую жизнь, нужно её вспомнить.

Я вздохнул и вылез из постели. Камин давно погас, пришлось закутаться в стёганое одеяло, сохраняя последние остатки тепла. Жилая часть дома выглядела заброшенной. Почти всё своё время я проводил в лаборатории, пытаясь создать эликсир, что вернёт мне память. На каперстве я заработал достаточно средств, чтобы нанять алхимика – но предпочёл делать всё сам. Проходив несколько лет в подмастерьях, я узнал всё, что знали мои учителя. Кто-то пытался изготовить философский камень, кто-то нашёл более короткий путь к богатству, делая лекарства, комбинируя травы и элементы. Никому из них я не стал ни товарищем, ни помощником. Не желая ввязываться в бесконечные алхимические дрязги, я покинул континент и поселился здесь, в сырой и холодной Британии. Тут не было надёжного источника доходов, как в Европе – потому что не было католических монастырей, а люди стеснялись искать помощи, заболев венериным недугом.

Камин, как и ожидалось, был полон золы. Ту, что уже стала белым прахом, я собрал, остальное выгреб и снова зажёг огонь. Вытянул руки, пытаясь согреть непослушные от холода пальцы. Всмотрелся в алые языки огня, стараясь не испытывать суеверного ужаса. И вздрогнул, услышав громкий стук в дверь.

- Не заперто! – крикнул я, не вставая с места. Ни один гость, тем более непрошеный, не сможет отвлечь меня от размышлений. Несмазанные петли громко скрипнули, языки пламени всколыхнулись – мне едва удалось не поддаться желанию отпрыгнуть от камина. В тишине ясно слышалось частое дыхание.

- Что тебе нужно? – спросил я, не поворачивая головы. – Лекарств тут не продают, за ними, как и за приворотным зельем, иди к знахарке.

- Я Иохим, – раздался голос от порога. – Хочу стать твоим учеником.

- У меня нет учеников.

- Слуг, как видно, тоже нет, – заметил Иохим. Я обернулся и внимательно посмотрел на рослого тощего парня. Он явно был не из местных, у ног лежал мешок – такие берут с собой матросы в плавание. Да и выглядел он так, будто недавно перешёл Пролив.

- Именно. В компаньоне я тоже не нуждаюсь. И твои желания мне до свечки.

Он улыбнулся и посмотрел на меня как торговец со Стаурбриджской ярмарки. Похоже, Иохим серьёзно нацелился ко мне в ученики. А целеустремлённость и настойчивость жидов уже вошли в поговорки.

- Не смотри на меня так. Ты здесь не нужен. Можешь возвращаться туда, откуда явился.

Парень вздохнул и опустил глаза.

- Мне неважно, есть у тебя на это деньги или нет, – каким-то образом его мысли рекой текли в моё сознание, и за несколько мгновений я узнал, что пригнало его сюда, за тридевять земель от «просвещённой Европы». – Верхом самонадеянности было мчаться сюда по слову господина, в слепой надежде на мою доброту, – я усмехнулся. – Твой хозяин столько раз пользовался добросердечием знакомых и друзей, что привык рассчитывать на это как на должное. Но я не добр, не отзывчив и тем более не глуп. Ты не получишь здесь то, на что рассчитывал. Убирайся.

Уже на середине моей речи Иохим поднял голову и потрясённо уставился на меня. Теперь же он хватал ртом воздух, пытаясь сказать что-то в ответ. Сейчас он был похож на мальчишку, очарованного жонглёром на ярмарке. Подходи и срезай кошелёк.

- Закрой рот, – посоветовал я, отворачиваясь к очагу. – А потом дверь. С той стороны.

- Но мне действительно надо стать вашим учеником, мэтр, – прошептал Иохим. – Не из-за мэтра Лодовико, а потому что у меня нет другого выхода. Странно, что вы не прочли это…

Я снова смерил его взглядом. И уловил тщательно скрываемую тайну.

Парень, как и я, искал лекарство для себя. Надеялся изгнать переданную в наследство болезнь, что висела над ним и его семьёй дамокловым мечом. Для этого он стал учеником властного Лодовико, а когда понял, что тот уже ничего не может ему дать, но и не отпустит – согласился шпионить за мной. За тем, кто изо всех сил старался не блистать на алхимических горизонтах. И кто, по слухам, владел самой главной тайной.

- Теперь прочёл, – вздохнул я. Будь Иохим обыкновенным шпионом, я бы выставил его за порог, не колеблясь. Но он твёрдо знал, что ему нужно, знал о своём приговоре и боролся с ним как мог. Пусть не всегда благородно. Я снова вздохнул и поднялся с корточек. – Заходи.

Парень шагнул в комнату, оглянулся растерянно.

- Ну да, у меня нет слуг. Поэтому каждый прибирает сам за собой. Или не прибирает, – разговаривая с ним, я сбросил одеяло и стал одеваться. – Тут жилая часть дома, лаборатория в соседней комнате. Там же и печи.

- Печи?

- Ну да, у меня две печи. Одна для отжига, вторая – герметичная. А что, мэтр Лодовико не работает с печами?

Иохим растерянно покачал головой. Он всё ещё стоял у порога, держа в руках мешок. Похоже, с его точки зрения в моём жилище было грязновато.

- Как же он тогда получает чистые вещества? – удивился я. – Покупает?

- Да…

- Надеюсь, поставщики надёжные. Иначе он лишится всей своей клиентуры в весёлых кварталах. – Я усмехнулся, заметив, как изменился взгляд парня. Теперь он думал, что я читаю его сознание как раскрытую книгу. Не стоит ему знать, что Лодовико был первым моим учителем, и я когда-то готовил для него сулему и каломель.

Переодевшись, я раскрыл дверь в лабораторию. Там было ещё холоднее, чем в доме – но это пока не разгорится хотя бы одна печь. В высокие окна попадало достаточно света даже зимой. На столах, больше похожих на верстаки, громоздились колбы и реторты, треножники и трубки, стекло соседствовало с металлом. Иохим шёл следом, шумное дыхание говорило яснее слов: парень нашёл свою мекку. Стеллажи возле стен были забиты книгами, склянками, горшками и коробками. Вещества и вытяжки я всегда делал сам, не доверяя поставщикам. Каждое своё действие я записывал в дневник – неудивительно, что это была первая книга в лаборатории, к которой бросился Иохим. И разочарованно вздохнул, поняв: записи ведутся на незнакомом ему языке.

- Мэтр Лодовико говорил, что вы недоверчивы, – заметил парень, закрывая дневник, – и что мне предстоит нелёгкая задача.

- Кстати, что именно он тебе поручил?

- Он говорил, что вам известен секрет философского камня, – признался Иохим. – Что благодаря этому знанию вы остаётесь молодым и полным сил не один десяток лет. Мэтр вёл тайные розыски… И открыл, что вам около ста лет. Он не нашёл иного объяснения столь долгому веку. И столь хорошему здоровью.

Я усмехнулся. На самом деле мне было гораздо больше, даже если не брать в расчёт забытую прошлую жизнь. Я мог сказать парню, что причина моего здоровья и долголетия вовсе не в философском камне, а моё богатство нажито кровью, потом и умом. Вот только он был уверен, что камень и есть тот самый спасительный эликсир. Кто знает, на что он решился бы, узнав, что его у меня нет. Нет ничего опаснее человека, загнанного в угол, потерявшего надежду. Но что мешает мне помочь ему отыскать этот эликсир и назвать его хоть камнем, хоть как-то ещё? И я решился на маленькую ложь.

- Лодовико ошибается в одном, Иохим. Мне не известен секрет философского камня. Точнее – я забыл его, когда потерял память. Здесь, в Британии, я ищу способ вернуть её. Со всеми секретами, что в ней хранятся. Поможешь мне?

Разумеется, Иохим согласился. Так в жилой части дома появилась ещё одна кровать, комод для его вещей и стол, за которым парень изучал алхимические трактаты. Он оказался хорошим учеником и добросовестным помощником. Спиртовые светильники, заменявшие мне свечи, Иохим сначала посчитал диковиной, а потом улучшил их конструкцию. О таком ученике втайне мечтает каждый мэтр, но далеко не каждый готов его получить.

Мы работали сразу в двух направлениях, искали эликсир для меня и лекарство для него. По рассказам Иохима, в его роду из поколения в поколение передавалась страшная болезнь, жертвами которой были все женщины и большинство мужчин. После тридцати руки и ноги переставали их слушаться, отнималось зрение и слух, терялся дар речи… Иначе как «проклятием» эту болезнь не называли. За несколько лет человек, полный жизненных сил, превращался в неподвижное бревно и тихо умирал, забытый почти всеми. Мало кто хотел родниться с кланом Иохима, чтобы разбавить собой дурную кровь. Свои женились на своих, и это увеличивало тяжесть «проклятия».

Едва услышав о странной болезни, о её избирательности, я понял – ни одно лекарство, будь оно даже философским камнем, не поможет Иохиму и его родичам. То была наследная болезнь, передаваемая с кровью, и чтобы увести её из рода, нужно было править кровь. Всем, а не только парню, ставшему моим учеником. На это не был способен никто из живущих, даже я. Единственное, что могли сделать мы оба – уменьшить страдания тех, на кого пало «проклятие».

Мы не использовали элементы, считая их слишком опасными. Одно дело – вывести из человека заразу, «плод греховных утех», как говорили церковники, и совсем другое – вмешиваться в память и кровь, в то, что составляет нашу сущность. Вытяжки из растений, перегонки и дистилляты, вот что входило в наши с Иохимом эликсиры. Первое, что мы проверяли – их ядовитость. Несколько капель в корм отловленной во дворе крысы решали эту задачу. Затем мы испытывали лекарства на себе. Как правило, без ожидаемого эффекта. Сны всё так же осаждали стену, разделявшую мою память. А Иохим всё так же не оставлял надежду изготовить чудесное лекарство.

Однажды я заметил, как он с удивлением и отвращением смотрит на собственные руки. На вопрос – «Что случилось?», Иохим горько вздохнул. И показал скрюченные, безвольно дёргающиеся кисти.

- Это уже второй приступ, – глухо сказал он. – Первый был на прошлой неделе. Я решил, что слишком долго растирал сульфур, и руки устали. Но сейчас это повторилось… Я надеялся найти лекарство до того, как… – он осёкся и с надеждой посмотрел на меня. – Мэтр, а ваша память…

Я молча покачал головой, положил руку ему на плечо: нет, никаких улучшений.

- Так значит, всё зря… Всё это время – зря…

- Нет. Не зря, не впустую. Ты боролся за себя. И время, отпущенное тебе, не кончилось.

Иохим рассмеялся – громко, будто в истерике:

- Ты ничего не понимаешь, мэтр. Мой клан хоть и проклят, но богат. Всё это время я мог наслаждаться жизнью, а не горбиться над книгами, не задыхаться испарениями от печей и реторт, не проглатывать оскорбления от напыщенных индюков. Я думал – мне улыбнётся удача, а сейчас я сожалею о своём выборе. Я думал, что у тебя есть философский камень, и ты хранишь эту тайну ото всех – но ты, похоже, сам не знаешь, что это за тайна. Потерянная память? Отговорка! Ты ищешь камень заново, а не вспоминаешь рецепт. Ты ведёшь записи на тайном языке, не похожем на человеческий. Ты не учёный мэтр, а чернокнижник, слуга Сатаны.

Услышав последние слова, я вздрогнул. Я не был «слугой Сатаны», и звук этого имени был мне неприятен – но лишь потому, что оно не должно было принадлежать тому, кого так называли. У него было имя, данное при творении, и имя, данное ему позже.

Люцифер.

Рафаэль.

Но никак не Сатана.

И я не слуга, не раб, и не голем.

Все эти мысли вихрем пронеслись в моём сознании. Обида и горечь всколыхнули дремлющую память. Стена начала рассыпаться, голову пронзила сильная боль. Перед моим внутренним взором проносилась вереница ярких картин – всё, что я пережил когда-то. Я не успевал осмысливать увиденное, забывал то, что едва вспомнил. Я оказался в роли человека, молившего о глотке воды, а получившего водопад. И этот водопад сейчас заливал меня, грозя свалить с ног. Меня трясло, я схватился одной рукой за голову, а второй опёрся о верстак.

- Похоже, я угадал, мэтр, – Иохим истолковал мои движения в угоду своим мыслям. – Надеюсь, с твоей помощью я заключу договор с Сатаной, как, похоже, заключил его ты.

- Он не заключает договоров, – произнёс я хрипло. – Это бессмысленно.

И вышел прочь из лаборатории. Мне не хотелось видеть Иохима, разговаривать с ним. Замеченный им признак болезни обнажил тёмные части его души, те закоулки, о которых он раньше даже не подозревал. Я представил, каким он мог быть, если бы сделал выбор в пользу лёгкой жизни и удовольствий – и ужаснулся.

Переодевшись, я пошёл прочь из дома. В моей голове был хаос, я не замечал, куда иду. Настоящее, прошлое, и то, что было забыто – всё смешалось и перепуталось. Я чувствовал, что стена не исчезла целиком, и благодарил за это Создателя. Если бы я вспомнил чуть больше, то, наверное, сошёл бы с ума. Теперь это всё тускнело и расплывалось. Перед глазами стоял образ того, кого я видел во снах, прекрасный и нечеловеческий, его голос звучал в моих ушах, его имя – Рафаэль – было для меня как музыка. Образ и имя, вот и всё, что осталось от бурного потока.

И ещё я вспомнил, что такое гены. И понял окончательно, что Иохиму не излечить себя и семью от родового проклятия. С такими вещами можно научиться жить, но избавиться от них практически невозможно.

Не помню, сколько я бродил так – бесцельно, не следя за временем. День уже клонился к закату, когда моё сознание успокоилось и я решил вернуться домой.

Иохим открыл мне дверь, как ни в чём не бывало. На столе были разложены книги и его рабочие тетради. Похоже, он смог перебороть свою истерику.

Я молча приготовил себе ужин и так же молча сел возле камина. Любуясь огнём, я поймал себя на мысли, что он уже не внушает мне того животного бессознательного страха, как раньше. Наоборот – мне приятен его вид, вот если бы камин был больше…

- Мэтр, – тихо позвал Иохим. – Мэтр…

Я посмотрел на него.

- Простите меня, мэтр. Я… я думал, это случится позже, и не был готов. Наговорил вам кучу глупостей, оскорбил вас… Простите меня.

- Простить тебя – значит сделать себя великодушным, а тебя – чудовищем, – сказал я тихо. – Ты не чудовище, Иохим. В тебе, как во всяком живом, есть тёмное и светлое. Сегодня мы оба увидели твою тёмную сторону. Теперь ты знаешь, какова она и на что ты способен под её влиянием.

- Значит…

- Это не значит, что всё остальное время тобой управляет светлая сторона, – прервал я его. Заглянул в карие глаза, увидел там душевную усталость и раскаяние. – Ты сам управляешь собой. Глупо думать, что на одном твоём плече сидит чёрт, а на другом ангел, и что они постоянно дёргают тебя за уши. Хвост не вертит собакой. Никто не подумает за тебя, если ты сам не подумаешь. Но влиять на тебя можно.

Иохим тяжело вздохнул.

- Простите мою глупость и несдержанность, учитель.

Я улыбнулся:

- Надеюсь, ты не зря обложился книгами?

- Я подумал – а что если изменить свойства некоторых компонентов, переплавив их под давлением? Что, если исходное вещество распадётся от жара, и его составляющие будут нам более полезны?

- У нас есть печь для работы под давлением…

- И специальные фарфоровые тигли. Я выкупил их на прошлой неделе.

- Значит, ты давно это обдумываешь?

- Да… просто сегодня руки дрожали так, что даже перо выпадало, – Иохим вздохнул. – Я не думал, что это будет так скоро, учитель. И я не жалею о своём решении. Ни об одном годе, проведённом над книгами и у печей. Жалею, что наговорил вам утром кучу глупостей.

- Это самое главное, Иохим. Понять, где ты неправ – и исправить ошибку, если есть такая возможность. Завтра опробуем тигли. И печь заодно – мы ей давно не пользовались.

Он улыбнулся мне, а я украдкой вздохнул. Мне не хватило решимости сказать, что он обречён и все его старания бесполезны. Единственное, что их оправдывает – Иохим не сидит без дела, поиск и труд укрепляют его дух.

Следующий день мы начали как с чистого листа. Приготовили всё необходимое, закупорили печь и разожгли огонь. По очереди работали на мехах и следили за пламенем. По очереди носили уголь и торф со двора.

Это случилось, когда на мехах стоял Иохим, а я вышел во двор за топливом. Голову пронзила боль – такая сильная, что я выронил ведро и совок, чтобы стиснуть виски руками. Земля вздрогнула, стёкла в окнах жалобно звякнули. И мой дом расселся, выметнув к небесам струю пламени. Горячий ветер пронёсся по улице. От грохота заложило уши.

Первой мыслью было – Иохим. Я бросился в огонь, то и дело спотыкаясь об обломки. Лаборатория почти не пострадала: основная сила взрыва ушла вверх, как и задумывалось при строительстве печи. Но печь разорвало так, что кирпичи шрапнелью посекли всё, что было рядом.

Мой ученик погиб на месте.

Дождь лил через дыру в крыше, сбивая пламя. Я снял рабочую мантию и накрыл тело. Взял с верстака свой рабочий дневник, – он, по иронии судьбы, не пострадал, – прижал к груди. Поднял голову к небесам и тихо запел, не разжимая губ.

Я не знал, как называлась эта мелодия, и какие к ней полагались слова. Не знал, где живёт семья Иохима, и будут ли они грустить о нём так же, как грустил сейчас я. И пусть он не сумел найти лекарство для них и для себя. Не это было результатом. А то, что Иохим, несмотря на проклятие, сумел остаться на удивление светлым и чистым человеком. И всё-таки помог мне вспомнить.

Рене

Sade dit moi

Pourquoi le sang pour le plaisir?

Le plaisir sans l'amour.

(Печальный Сад, ответь,

зачем нужна для наслаждений кровь?

Для наслаждений без любви…)

На самом деле бастардов у меня практически нет. Всех своих детей, кроме первенца, я зачинал исключительно с целями выгоды. Каждый из них должен был так или иначе повлиять на земную историю, ибо я считал, что кровь Ainoo Daarkha не должна использоваться без уважительной на то причины. Поэтому на всех своих детей я смотрел лишь как на оружие, не испытывая к ним никаких родительских эмоций. Кому-то повезло с любящей матерью, но чаще всего это были гордые и независимые одиночки, сделавшие головокружительную карьеру самостоятельно, иногда с моей незначительной поддержкой. Аттила, Торквемада, Распутин, прочие, все они вписались в мои планы и вписали свои имена в земные летописи. Но только один ребёнок был зачат мной совершенно случайно, однако тоже успел привнести в историю человечества множество тайн.

В середине 18-го века я снова оказался в этом мире с целью отыскать Элессу. У меня было первое неиспользованное свидание в данном веке по договору. И, да, тогда я нашёл Эле опять во Франции, но мог наблюдать лишь со стороны. Вдоволь наглядевшись, я шёл по ночному Парижу, тонущему в глухой тьме, и неудовлетворённое желание овладевало мной. Внезапно я услышал чьи-то лёгкие шаги, поднял голову и увидел припозднившуюся девицу, которая торопилась домой. Кровь ударила мне в голову, я кинулся за ней следом, словно ночной вор, и, зажав ей рот рукой, затащил в folies, один из тех «маленьких домиков», что предназначены для любовников, внезапно охваченных похотью.

Да, я изнасиловал её. Единственное, что оправдывает меня – ей не было плохо или больно. Полагаю, Мария-Мадлена, так её звали, ни до того, ни после не испытывала столь сладостного оргазма. Сначала она сопротивлялась, но, ощутив мои ласки, покорилась моей воле и отдалась. А потом ещё два раза. Она не была девственницей, потому что была замужем – вышла совсем недавно, даже не успела понести от законного супруга. Я прочитал в её мыслях некоторое отвращение к молодому мужу, который грубо пользовался ею словно вещью. И позже она отомстила ему тем, что полностью упрятала под каблук.

Итак, почти на семь лет я забыл об этом происшествии и вспомнил лишь тогда, когда, изнемогая от любви, решил использовать второе свидание, надеясь, что Элесса никуда не уедет из Франции. Хотя, зная его неспокойную натуру, я ни в чём не был уверен.

Я шагал по той же улице, но теперь уже дневное солнце било мне в глаза. Я наслаждался его теплом, которое разливалось по моим венам, вымывая стужу инферно и душный зной палеозойского климата, в котором я был вынужден жить. Мне было хорошо, и я был почти счастлив от предвкушения свидания с Элессой.

Навстречу мне шла женщина, она вела за руку девочку лет семи. Белое платье из тонкого батиста, обшитое кружевами, делало её похожей на маленького ангела, и я невольно ей залюбовался.

Мы поравнялись, и женщина вдруг на секунду запнулась, уставившись на меня в страхе и смущении. Мария-Мадлена, считал я её имя и вздрогнул. Девочка тоже смотрела на меня. Её глаза… Огромные, зелёные, чистые, ещё не затянутые томной поволокой, от которой многие мужчины приходят в трепет… Я видел в них своё отражение. Девочка восторженно смотрела на меня, приоткрыв маленький ротик, из-под верхней губы чуть выпирали остренькие клыки.

Это была моя незаконная дочь. Никакой нужды в её существовании я не испытывал – она не должна была покорить мир, изменить историю, совершить великое открытие. Это была просто маленькая девочка, появившаяся в результате случайной связи с земной женщиной. Но она была единственным ребёнком, по отношению к которому я испытал странные эмоции. Мне невыносимо захотелось прикоснуться к её русым, как у матери, волосам, ощутить тепло, вдохнуть запах маленького родного тела…

- О, прошу прощения, мсье! – пробормотала женщина. – Пойдём, Рене, нам надо спешить.

- У вас красивая дочь, - заметил я.

- Спасибо, мсье, - женщина опустила глаза и удалилась быстрым шагом, почти таща ребёнка за собой.

Но девочка ещё долго оглядывалась на меня.

А я стал отслеживать её судьбу, потому что предчувствовал – моя девочка ещё сыграет свою роль на мировых подмостках.

Рене-Пелажи де Монтрель, таково было её полное имя, родилась вампиром, как и все те, кому посчастливилось носить в себе мои гены. Я не нуждался в пище, ни в физической, ни в витальной, но люди-полукровки не могли противостоять этому соблазну.

Увы, она не выросла первой красавицей, и только её глаза в сочетании с природным обаянием и поистине ангельским смирением делали её привлекательной партией для любого мужчины. У Рене была сводная младшая сестра Луиза, которую она обратила в вампира, едва та достигла двенадцати лет. И если набожная Рене могла ещё подавлять в себе свои страсти, то Луиза не гнушалась никакими жертвами. Сёстры не убивали людей, не превращали их насильно в вампиров, но выкачивали с кровью слишком много энергии, жизненной силы, и не все могли это выдержать.

Вообще по поводу вампиров существует множество заблуждений. Осиновые колы, солнечный свет, святая вода, распятие – всё это не воздействует на них. Их можно убить только одним способом – долгое время не давать крови, и тогда вампир зачахнет и погибнет. Так же, как вампир не убивает человека, а всего лишь делает его больным и анемичным. Для прошлых веков, с их отсталой медициной, это равнялось смерти.

Когда Рене исполнилось двадцать три года, состоялась её помолвка с Донатом Альфонсом Франсуа де Садом. И, полагаю, все те тлевшие в маркизе пороки разгорелись поистине адским пламенем не без помощи Рене и её сестрицы, которую я бы с большим удовольствием назвал «дьявольским отродьем». Но, увы, именно нежная и трепетная Рене носила в себе тёмную сатанинскую кровь.

Все эти оргии, которые устраивал маркиз, имели своей целью не только удовлетворить его извращённую похоть, но и напоить кровью. Рене, безумно влюблённая в своего мужа, конечно же, обратила де Сада в вампира, и смиренно помогала ему во всех его начинаниях – находила ему проституток, вытаскивала из тюрем, организовывала все эти чудовищные вакханалии. Между тем, де Сад пылал большей любовью к Луизе, и это разбивало сердце моей бедной дочери.

Но тогда, на помолвке, она выглядела совершенно счастливой.

Я не мог не прийти на этот праздник, и при этом чувствовал себя полным дураком. Какое мне, в общем-то, дело до этой девчонки? Чего ради мне пылать столь яркими родительскими чувствами к вампиру-бастарду? Но я ощущал себя некоторым образом обязанным по отношению к ней. Она не виновата, что стала жертвой моей необузданности. И я хотел отдать дань дочери в лучший из дней для неё.

Я сказался неким бароном, дальним родственником де Монтрелей, и затесался среди гостей. Пришлось навесить на себя лёгкую иллюзию, чтобы не вызывать лишнего интереса к своей персоне.

Рене не сводила глаз со своего обожаемого Доната, который не был обделён порочной красотой. Вместе они отлично смотрелись, гармонично дополняя друг друга, и я мог только порадоваться, если бы не чёртова Луиза, постоянно крутившаяся под ногами и кидавшая на маркиза пылкие взоры.

Я подошёл к дочери, поцеловал ей руку.

- Мои поздравления, мадмуазель Рене. Вы прекрасная пара.

Она смущённо улыбнулась.

- Спасибо, мсье… Вы очень добры… - она замялась, потом заглянула мне в глаза, мучительно пытаясь вспомнить. – У меня… у меня такое чувство, мсье, что мы знакомы, но не просто знакомы… Будто мы родственники, мсье! – воскликнула она отчаянно.

Я тепло улыбнулся ей.

- Мы и есть родственники… Я как-то гостил у вашего батюшки в поместье, но было это очень-очень давно.

- Да-да, конечно…

Я ещё раз поздравил её и отошёл. Не хватало, чтобы она догадалась – а вампиры все поразительные интуиты – и бросилась ко мне на шею с криком «папочка!».

Слишком часто мне приходится скрывать свою суть, прикидываться тем, кем не являюсь, и осознание сего факта сильно портило моё настроение.

В тот раз я тоже сделался мрачным и начал воздавать должное бордо, которое здесь лилось в избытке.

И тут произошло событие, заставившее меня позабыть и о своих моральных терзаниях, и о родительских чувствах, и вообще обо всём на свете.

В сад, где происходило веселье, вошёл Элесса. Под руку с дамой весьма пышных форм и такого низкого роста, что она едва доставала ему до груди. Эта была некая танцовщица Бовуазен, которую сношал весь театр, и с которой, к моему великому удивлению, связался и мой мальчик. Значительно позже я узнал причины этой странной связи – Бовуазен имела редкий дар удовлетворять Элессу, принимая его всего. Что не удивительно с её-то развратной жизнью.

Все дамы, как по команде, уставились на него, а де Сад кинулся обниматься – Бовуазен была и его подругой, я же поперхнулся бордо.

Элесса скользнул по гостям скучающим взглядом и задержался лишь на Рене. Не знаю, почувствовал ли он какую-то связь, потому что Рене всё-таки была на меня мало похожа, но он долго не мог оторваться от неё, заставив её покраснеть. Потом Эле отвёл глаза и небрежно бросил маркизу, который нетерпеливо подпрыгивал возле:

- Поздравляю, Донат. Отличный выбор.

Поспешив отойти в тень, я прокрался в нишу за высокой цветочной вазой и оттуда стал наблюдать за ним. Я вдруг представил, как хватаю Эле за руку и втягиваю в эту нишу, как прижимаю его к стене всем своим телом, ласкаю и целую так яростно, как не ласкал и не целовал никогда, как…

Я уже использовал все свидания по договору, и надо было срочно уходить, но я пожирал Элессу взглядом, как ошалевший от голода вурдалак, и никак не мог справиться со своими чувствами. Он подошёл к нише, где я стоял, и я, не сдержавшись, коснулся его плеча – меня будто током ударило. Эле вздрогнул и обернулся, но меня уже не было.

Обуреваемый вожделением я бежал по улице, пока не нашёл folies, где и занялся самоудовлетворением, мысленно терзая иллюзию своего возлюбленного в объятьях. А когда кончил, понял, что плакал, потому что моё лицо снова было в крови. Кровь и сперма смешивались на моей ладони, говоря о том, что любовь – это не только наслаждение, но и страдание. Что с успехом доказали маркиз де Сад и моя безумная дочь.

Когда я вернулся, Элессы уже не было. Зато я ощутил лёгкий след своего брата Михаэля, который обычно следов не оставляет, но, кажется, сейчас он пребывал в чрезвычайном возбуждении. Как бы там ни было, больше не имело смысла искать его или Элессу здесь, и я отправился к себе.

Что касается моей дочери, то её судьба оказалась более чем печальной. Она развелась с мужем, Луиза всё-таки подточила их брак. К тому же, Рене поняла, что не стареет и не болеет, и это, конечно же, было чревато для неё последствиями в мире людей. Занятно, что с возрастом её волосы потемнели, и примерно через сто лет Рене стала совсем черноволосой, сделавшись более похожей на меня.

Она сменила множество имён и стран и однажды оказалась в Нидерландах, в Гааге, где и обосновалась под именем Маргарет Гертруды Зелле. Рене сделала себе отличную легенду, поселившись у бездетного старика, которому внушила, что она его племянница, и стала выдавать себя за девушку семнадцати лет.

В 1904 году она уезжает в Тибет, где обучается танцам у буддийских монахов – уж не знаю, каким образом ей удалось их убедить, но монахи не прогнали её, научив танцам, которые, скорее, являлись боевым искусством.

Через год Рене или теперь уже Маргарет возвращается в Париж и выступает в музее восточного искусства в качестве яванской танцовщицы. В результате этого танца на ней не остаётся ничего, кроме жемчужных нитей и браслетов. Это произвело фурор среди посетителей музея, и так родилось искусство стриптиза. Её нарекают яванским именем Мата Хари, что значит Око Утренней Зари. Этот факт меня немного позабавил – знали бы они, кто её отец, которого иногда называют Денницей. Вот уж действительно ирония судьбы.

Красота Маргарет и её поразительные боевые умения сводят её с людьми определённого рода и кидают в пекло шпионажа на Германию. Ей было совершенно всё равно, на кого работать, лишь бы только не останавливаться в своём отчаянном танце. Она чувствует себя бессмертной и не видит для себя возможности наказания. Но в феврале 1917 года французы её арестовывают и… сажают в подвал тюрьмы Фобур-Сен-Дени. Люди узнали о вампирической сущности Рене, и что мою девочку невозможно убить иным способом, кроме голода.

Я пришёл к ней в апреле, возникнув из ниоткуда.

Моя дочь сидела на нарах, поджав колени к подбородку. Увидев меня, она только усмехнулась.

- Ну здравствуй, дальний родственник…

Она была бледной и очень исхудавшей, вампирический голод истощал её.

Я сел рядом, взял её тонкую руку в свои ладони.

- Я хочу помочь тебе сбежать… Рене.

Её впавшие глаза, тёмные от голода, казались двумя бездонными омутами. Она внимательно разглядывала моё лицо.

- Я всегда знала, что у меня другой отец. И это вовсе не сбрендивший вампир. Почему ты оставил меня, Сатана?

Я не нашёлся, что сказать. Если бы я стал размышлять, что ответить каждому своему ребёнку на его законный вопрос «какого чёрта?», я бы спятил. Другим детям, по крайней мере, можно было прочитать вдохновляющую лекцию об избранности. Но Рене…

Она словно прочитала мои мысли.

- Ладно, не отвечай… Что я, не понимаю? Такие ублюдки, как я, всегда предоставлены своей судьбе…

- Но ведь сейчас я пришёл тебя спасти! До этого времени ты не нуждалась в моей помощи!

Отвернувшись от меня, она смотрела в стену, потом глухо заговорила.

- Я всегда верила в Бога, хоть и была вампиром. Моя тёмная кровь заставляла меня делать не очень хорошие дела, и я, думаю, пришло время платить по счетам.

- Каким счетам, Рене? Ты хоть знаешь, что тебя ждёт после смерти?

- Да, отец, я попаду к тебе. – Она снова взглянула на меня, в её глазах мелькнул странный блеск. – И на этот раз тебе придётся смириться с моим существованием.

Я только вздохнул.

- Рене, я… я могу назвать тебя любимым ребёнком из всех своих человеческих детей. Если тебе вдруг от этого станет легче.

Поднявшись, я сделал шаг в мутный зев портала. Обернулся. Рене ласково улыбалась мне. И эта улыбка стоила многого.

- Знаешь, отец, мой муж, мой любимый муж, говорил, что несчастное существо, называемое человеком, и брошенное в этот унылый мир помимо своей воли, может взрастить несколько роз на шипах своей жизни. Этими розами для меня были он, Донат, и ты, мой возлюбленный Сатана.

Я замер, ощутив, как комок подступает к горлу, а Рене продолжила:

- Спасибо, отец. Спасибо за намерение помочь, за то, что позволяешь прийти к тебе позже, и… за то, что я была твоей любимой дочерью…

Я кивнул ей.

- Прощай… дитя моё.

15 октября 1917 года её расстреляли соплеменники по человеческой крови – французы. Так как она оставалась без витальной пищи почти год, то окончательно ослабела, и любое физическое насилие над ней должно было привести её к гибели.

Я наблюдал за этой казнью издалека.

Бледная, измождённая Рене стояла прямо и, улыбаясь, смотрела на расстрельную команду. Её лицо осунулось так, что глаза казались двумя гигантскими зелёными прожекторами, прожигающими насквозь всякого. Представляю, как неуютно сейчас чувствовали себя солдаты. Ветер играл её чёрными волосами, и мне чудилось, что это не её, а меня сейчас расстреляют, и я вновь унесусь в инферно, где и буду пожирать себя до скончания времени.

Обхватив себя за плечи, я смотрел, как стоящий сбоку от команды офицер взмахнул саблей, и тут же раздались выстрелы. Рене покачнулась, потом медленно опустилась на колени, всё ещё улыбаясь и высоко держа голову. У неё была поразительная выдержка. Плавным движением танцовщицы она откинулась назад, так, чтобы упасть лицом к небу. К ней подошёл фельдфебель из команды и выстрелил в висок.

Я видел, как отделившаяся от неё частица Света, столь ничтожно малая, чтобы слиться с Создателем, борется с затягивающей силой инферно, но не может его одолеть. Тогда я отделил от себя навсегда часть своего Света и влил его в малый Свет Рене. Да, это было неправильно с точки зрения вселенского закона, но с точки зрения любящего родителя это было совершенно справедливое деяние.

И инферно сдалось.

Обрети вечный покой, девочка моя.

А мне не придётся смиряться с твоим существованием рядом.

Каинэ

Рассвет пряно и горько пах травами. От росы тело стало влажным, прохлада заставляла дрожать. Но Шева не уходила. Она сидела, обняв руками колени, уткнувшись в них подбородком, и смотрела, как наливается сиянием узкая полоса горизонта, отделяя тьму от света всё сильнее. Напряжённо закусив губу, женщина вглядывалась в эту полосу, пока первые лучи солнца не заставляли зажмуриться.

Каждый день Шева приходила на этот холм, взбиралась на самую вершину и ждала. Спроси кто Шеву, чего она ждёт, она толком бы не ответила. Она ведь хорошо понимала, что не стоит ждать того, кому она не нужна. С того времени прошло много времени, многое было осознано, о многом подумано. Всё уже было решено с самого начала. За неё. Каждый, кто владел Шевой, решал, с кем ей быть, куда идти, чем заниматься. Её мнение мало кого волновало.

Но она всё равно ждала, потому что в ней жило это странное чувство… Шева не могла подобрать ему известное ей слово. Чувство, что возможно… когда-нибудь… ну ведь всё может быть, правда?

Полоса света на горизонте ширилась, заливая всё вокруг, и утренняя звезда, дрожащая в небе, побледнела совсем, а потом и вовсе исчезла.

За спиной раздался шорох, и Шева ощутила опасность намного раньше, чем успела её осознать. С воплем женщина сорвалась с места и кинулась вниз, сбегая по холму. Горячее смрадное дыхание касалось её спины, и сердце Шевы от страха заходилось в ужасе, выпрыгивало из груди. Она бежала изо всех сил, боясь обернуться и увидеть это вновь.

Эти существа, так похожие на Дахама и неё саму, но уродливые, сплошь заросшие волосами, сгорбленные, со свисающими до земли руками, пугали её до помрачения сознания… Ловкость, быстрые ноги и ничем не ограниченная жестокость с успехом заменяли тварям скудный разум.

Шева снова закричала, когда мощный удар свалил её на землю и смрад опалил лицо. Она зажмурилась, приготовившись к худшему, инстинктивно сжала колени.

Неожиданно её схватили чьи-то сильные руки, отшвырнули прочь, и она больно ударилась коленом о камень. Яркий свет просочился даже через плотно сжатые веки. Уши заложило от пронзительного визга, а запах палёной шерсти вызвал кашель.

Когда Шева открыла глаза и осмотрелась, от существа осталась лишь горстка пепла. Женщина скорчилась на земле, поскуливая и дрожа от пережитого страха.

- Wekha, - властный голос заставил её подняться на ноги.

Всё ещё дрожа, она стояла перед своим спасителем, опустив голову.

Тонкие пальцы взяли её за подбородок, вздёрнули лицо вверх. Шева упёрлась взглядом в холодные голубые глаза. Ангел рассматривал её несколько секунд, будто убеждаясь, что она не пострадала, потом отпустил.

Она не видела Габриэля с тех пор, как родила первенца. Тогда ангел долго рассматривал ребёнка, и Шева не могла определить, что за чувства отражаются на его лице. «Возможно, мы не должны были оставлять его в живых, - рассуждал он вслух. – Проклятая кровь». И тогда же, единственный раз в жизни, Шева осмелилась оттолкнуть ангела. Пусть он убил бы её, испепелил на месте одним мановением пальцев, но она не дала бы в обиду своего сына.

Его сына.

Всё, что ей досталось от него. Кусочек живой беззащитной материи, который рос и развивался в ней, и потом с такой неизвестной ей доселе болью выбрался наружу.

Но ангел не тронул их, лишь усмехнулся. Похоже, его позабавило её поведение. А теперь Габриэль, схватив женщину за руку, тащил к дому. К этой убогой холодной пещере, в которой они с Дахамом жили со времён изгнания из Гайа. Пытались жить здесь.

- Не жди его больше, - вдруг сказал ангел.

Шева вздрогнула, посмотрела на него удивлённо.

- Что?

Габриэль остановился. Вздохнул, прикрыв глаза.

- Не жди его, - повторил. – Он не придёт. Никогда.

- Я… я не жду…

Ангел с силой дёрнул её на себя, и Шева ойкнула. Он снова схватил её лицо пальцами, сжал скулы, заставив смотреть себе в глаза.

- Не лги мне, женщина. Ты ждёшь. Забудь уже его, забудь всё, что он с тобой сделал, прокляни и забудь. У тебя есть муж и двое детей, вот и занимайся ими.

Больше на холм она не ходила.

Дахам, узнав о её вылазках, разгневался и немного побил Шеву. Потом они сидели вместе, и Дахам обнимал её.

- Ты мне нужна, несмотря ни на что, - говорил ей муж. – Слышишь? Не знаю, что буду делать без тебя здесь, родная. Не убегай от меня.

Она согласна кивала, с тоской глядя на стены, завешенные пропахшими дымом шкурами.

Только сыновья радовали её. Особенно К а инэ. Он так походил на того ангела, просто одно лицо. Несмотря на то, что они с братом были погодки, Каинэ был намного рослее Л а веле, и мальчик на его фоне казался совсем хрупким. У Лавеле были большие серые глаза, как у матери, и чуть вьющиеся мягкие русые волосы. Всё его обличие огорчало Дахама, который наблюдал, как разнятся в развитии сын и пасынок.

Когда Каинэ исполнилось десять вёсен, Дахам впервые взял его на охоту. Лавеле увязался было за ними, но отец приказал ему оставаться возле матери.

«Он сильнее меня, - с горечью думал мальчик. – Сильнее, ловчее, умнее, и мама любит его больше». Эти мысли наполняли сердце Лавеле обидой. Но долго злиться на брата он не мог, Каинэ был добр с ним, учил всему, хоть иногда и посмеивался беззлобно.

Когда отец и брат вернулись с охоты, Лавеле бросился им навстречу и замер, восторженно глядя на Каинэ. Дахам тоже смотрел, как мальчик легко несёт на плечах тушу убитой им косули, и ему было не по себе. «Вот ведь ангельская кровь! – и мужчина ощутил, что в душе его зарождается подспудная неприязнь к пасынку. – Надо признать, мой сын слабее полукровки. Лавеле должен прыгнуть выше себя и показать, что сын человеческий тоже на многое способен».

Шли годы. Дахам, несмотря на протесты Шевы, уделял развитию своего сына утроенное внимание, выматывал его тренировками в стрельбе, беге, ношении тяжестей. Лавеле был хрупок и валился к вечеру с ног от усталости. По сути своей он не был ни охотником, ни воином, как Каинэ, но любил наблюдать за природой, наблюдать за движением звёзд на небе, за ростом трав и цветов, за полётом птиц, давать и звёздам, и травам, и птицам названия.

- Ерунда какая, называть цветы именами, брат, - смеялся Каинэ. – Пусть себе растут, всё равно увянут, и никто не вспомнит, как их звали.

- Нет, - упрямо мотал головой Лавеле. – Они зацветут вновь, и мы будем знать, что это за цветок, и как расположились звёзды во время цветения на небесах. И сможем понять – будут ли дожди или засуха в этот день и в другие…

- Чудной ты, брат, - смеялся Каинэ, и смех его был приятен Лавеле настолько, что он не обижался на насмешку брата. – Кругом полно дичи, и что нам цветы? Разве насытят они нас? Лучше бы ты научился из лука стрелять получше.

Лавеле покорно брал лук и стрелы, становился в позицию и пробовал сбить мишень.

- Нет, не так. Почему ты не учишься, Лавеле?

Каиэн подошёл к брату сзади и обхватил его руки своими.

- Руку надо ставить так. Выше. Натягивай сильнее. Ещё.

Сердце мальчика часто билось. Дыхание Каинэ горячило волосы, и от его запаха в глазах плыло и двоилось. Лавеле отпустил тетиву.

- Ну вот! Промазал! – Каинэ взъерошил брату волосы.

- Будешь учиться, пока не получится. – Оба вздрогнули от раздражённого голоса Дахама и обернулись к нему. – И никаких тебе цветов. Каинэ, не помогай ему больше. Пусть сам. - Юноша согласно склонил голову, а Лавеле вздохнул украдкой.

- Цветочки… - Губы Дахама презрительно скривились. – Ещё раз увижу, как в траве ползаешь – высеку.

И Дахам направился к пещере, давя в себе гнев на сына и приёмыша. Братья переглянулись, и Каинэ развёл руками.

- Я же говорил…

За ужином все молчали, слушали потрескивание костра. Ели из выструганных Дахамом деревянных мисок похлёбку.

- Брат… - обратился Лавеле к Каинэ.

Дахам поднял на него тяжёлый взгляд.

- Не брат он тебе.

Шева, беременная снова и страдающая от своего бремени, удивлённо обернулась.

- Дахам…

- Молчи, женщина, - Дахам раздражённо швырнул миску. – Они не братья. Отец Каинэ – ангел, и он плох настолько, что предал собственных братьев. Предал и поубивал их. Кто скажет, что его сын не поступит также? Не предаст своего брата?

Юноша вздрогнул. Отставил еду.

- Если ты так думаешь, отец, то лучше мне вас покинуть…

Шева заплакала, схватила его за руку.

- Что ты такое говоришь, сынок? – и она в отчаянии обратилась к мужу: - В своём ли ты уме, Дахам? Он единственный наш помощник…

- У нас есть помощник. Лавеле. И он справится не хуже твоего сына.

Всё это время мальчик сидел с опущенной головой. Но тут поднял глаза на отца. Посмотрел умоляюще. Нет, отец, не разлучай нас… Но все слова застряли у него в горле.

Каинэ встал, собрал свои немногочисленные пожитки, подошёл к матери.

- Со мной всё будет хорошо, мама, - Шева заплакала сильнее.

Юноша потрепал Лавеле по волосам.

- Учись, брат, и у тебя всё получится. Я знаю, ты умный. - Кинул взгляд на Дахама. – Прощай, отец. И спасибо за то, что научил всему.

Дахам не ответил – он вдруг ощутил презрение к себе, и жалость к пасынку, который и правда был помощником во всём. Захотелось вернуть свои слова обратно, но мужчина сдержался. Каинэ был чужаком среди людей. Странный полукровка, сильный, сам себе на уме, любивший гулять ночами, когда таилась самая опасность, и перед которой не было страха у Каинэ. Он не был нужен людям, которые боялись не таких как они, которые пугались даже собственной тени. Но и всесильным ангелам он тоже был не нужен. Сын предателя и падшего.

Юноша, вскинув голову, вышел из пещеры. Шева толкнула Лавеле:

- Беги за ним! Узнай, куда он пошёл!

- Нет. – Голос Дахама пригвоздил к земле обоих. – Пусть идёт. Нам всем будет лучше без него.

Так они остались втроём.

Но на следующий день Шева всё-таки послала Лавеле поискать брата. Мальчик долго бродил в одиночестве по лесу и по холмам, звал брата. Солнце клонилось к закату, когда он вышел к озеру, что затерялось в лесной глуши. Лавеле выглянул из-за кустов, росших на склоне берега, и замер, увидев брата. Каинэ купался в озере. В окружении кувшинок, в прозрачных каплях воды, стекающих по мускулистому телу, с распущенными чёрными волосами, тяжёлыми от влаги, он показался Лавеле таинственным лесным духом. Никогда брат ещё не был так прекрасен. Сердце вдруг сладко замерло, и мальчик ощутил тяжесть в чреслах, не понимая, что с ним. Такое лишь изредка происходило во снах, когда Лавеле просыпался в неясном томлении, и его живот был мокрым от извергнутого во сне семени. Это пугало, но он не мог ни с кем об этом говорить, стыдясь таких неподобающих проявлений тела.

Он шевельнулся, и камушек из-под его ноги скатился вниз. Каинэ сразу поднял голову и увидел брата. Лавеле вскочил в смятении и хотел убежать, но, вспомнив наказ матери, остался. Ему было так неловко и стыдно, тяжесть не проходила, отчего набедренная повязка предательски топорщилась. Каинэ смерил его взглядом и усмехнулся.

- Иди сюда, - позвал он брата.

Лавеле отчаянно замотал головой, не в силах вымолвить ни слова. Тогда юноша подплыл к нему, подтянулся и сграбастал за ноги. Оба свалились в воду. Лавеле принялся вырываться, и они забарахтались в воде, поднимая вокруг себя брызги. И замерли в объятьях друг друга, слыша, как часто и гулко бьются их сердца. Каинэ перестал стискивать Лавеле. Глядя в помутневшие от желания серые глаза брата, он положил ладонь на его член, который уже болезненно ныл – Лавеле готов был заплакать от этого ощущения – и стал двигать по члену рукой, резко и быстро. Мальчик застонал, у него закружилась голова, и он уткнулся лбом в плечо брату, его рука сама собой нашарила член Каинэ, гораздо больше его, крепкий, вздыбленный. Так они двигали руками в одном ритме, тяжело дыша, кусая губы и постанывая от необычных чувств. Наконец, Лавеле вздрогнул, его окатила волна блаженства, и он излился на бедро брату, невольно сжав его член с силой. Каинэ всхлипнул, и его семя, тёплое и вязкое, потекло на пальцы Лавеле. Они тут же отстранились друг от друга.

- Что ты сделал? – спросил он дрожащим голосом у брата. Тот пожал плечами, будто ничего такого и не произошло.

- Помог тебе, - он неожиданно широко улыбнулся. – А ты мне. Братья должны помогать друг другу, несмотря ни на что. Правда?

Сглотнув слюну, Лавеле кивнул.

Каинэ вылез на берег, встряхнул мокрыми волосами, отжал их. Лавеле выбрался за ним. Его тело всё ещё пребывало в сладкой неге, болезненное напряжение сменилось приятной расслабленностью, и мальчик глупо улыбался. Сел в траву, сорвал стебель, сунул его в рот. Каинэ устроился рядом.

- Тебя прислала мать?

Лавеле сразу перестал улыбаться.

- Да… Узнать, как ты.

- Как видишь, со мной всё хорошо. Вон там я сделал себе хижину на время. – Каинэ повернулся и ткнул куда-то пальцем через плечо.

Лавеле кивнул. Они помолчали.

- А отец? Он хотел узнать обо мне?

Мальчик вздохнул, покачал головой.

- Не хочет меня видеть?

- Нет. – Лавеле порывисто взял брата за руку. – Каинэ, но мама хочет! И я… Я тоже! – выпалил он и снова прижался лбом к плечу брата.

Каинэ погладил его по волосам.

- Я не могу. Теперь ты старший и тебе придётся заботиться о них. Обещаешь, что позаботишься?

- Да, - Лавеле серьёзно посмотрел в глаза брату. – Обещаю. Я теперь старший.

Каинэ улыбнулся, заставив сердце вновь замереть.

- Спасибо. Если что – знаешь, где я живу.

Лавеле поднялся на ноги. Он не знал, что сказать больше. Его душу обуревали самые противоречивые чувства. Он не представлял, как они будут без Каинэ, как он будет без него, без долгих разговоров обо всём, без его уроков и… без его насмешек. Но где-то в укромном уголке сердца уже теснилась непрошеная радость: теперь Лавеле покажет маме, что он ничем не хуже, что тоже справится. И она будет любить его так же сильно, как брата.

Мальчик направился уже обратно в лес и услышал:

- Брат…

Он обернулся. Каинэ смотрел на него, и в глазах его была печаль

- Я тоже люблю давать имена звёздам. Звезда, что восходит по утрам, зовётся Люцифером. Так звали моего настоящего отца.

Юноша опустил голову и замолчал.

- Люди не забудут об этом, брат, - сказал Лавеле. – Мы ещё увидимся. Теперь же – прощай.

Время стирает любую горечь, оставляя в памяти лишь её лёгкий привкус. Жизнь человеческая стремительна, как горная река, и в ней бывает столько горечи и сладости, что упомнить всё невозможно. Но лишь тот, кто не хочет забыть, не забывает ничего.

Каинэ и Лавеле встречались иногда, и Лавеле рассказывал, о том, что делается в семье, о появившемся на свет другом брате, и о своём новом деле. Но потом и вовсе перестал приходить.

Способность Лавеле замечать природные явления не укрылась от глаз ангелов, и те научили его возделывать землю и выращивать на ней пшеницу, а потом делать из неё хлеб. Шева поддерживала его в этом, а Дахам был недоволен, считая занятие Лавеле недостойным, но перечить ангелам не посмел.

Каинэ же продолжал охотиться. Он так и жил отшельником, обустроившись в пещере.

Всё дальше разводила жизнь братьев, пока Каинэ не решил однажды навестить бывшую семью. Он отчаянно скучал по матери. «Хоть одним глазком посмотрю на неё», -

думал он, направляясь в места, где провёл детство и юность.

И не узнал ничего. Пещеру они покинули и жили в добротном домике, который выстроили Дахам вместе с Лавеле. По двору носили дети, его братья и сёстры. Замерев, они уставились на Каинэ. Был он одет в шкуры, длинные волосы связаны в хвост оленьим сухожилием, лицо заросло щетиной. Самая маленькая девочка заплакала, и на её плач вышел сам Лавеле. Он сильно повзрослел, лицо обветрело и загорело на солнце до бронзы, тело от работы на земле стало крепким, его наготу прикрывало грубое серое рубище из той ткани, что спряла Шева.

- Здравствуй, брат, - Каинэ улыбнулся Лавеле.

Тот, ничего не ответив, вышел за ворота, только кивнул, прошёл дальше, в поле. Каинэ последовал за ним в недоумении. Наконец, они остановились.

- Что тебе здесь надо?

Каинэ растерянно пожал плечами.

- Хотел повидать вас. Маму, тебя…

Они посмотрели друг другу в глаза.

- Тебе здесь нечего делать.

- Но, брат…

- Уходи, Каинэ. Добром прошу – уходи.

Каинэ сощурился.

- Ты сильно изменился, брат.

Этот незнакомый Каинэ мужчина усмехнулся.

- Да, я изменился. И всё изменилось. Тебе нет здесь места. Я не хочу, чтобы мама снова плакала.

- Плакала?

- Да, она всё время плакала после твоего ухода, но потом стала забывать, успокаиваться, а ты снова хочешь потревожить её…

- Я не буду тревожить…

- Ты ничего не понимаешь!

Каинэ толкнул его плечом, намереваясь пройти обратно к дому.

Но брат остановил его, упершись рукой в грудь.

- Нет, Каинэ. Я же сказал – забудь о нас. Живи так, как хочешь, но о нас забудь, у тебя нет семьи. – Он пожал плечами. – И, в общем-то, никогда и не было.

Каинэ вскинул на него потемневшие глаза, и Лавеле вздрогнул.

- Ты не можешь мне запретить.

Лавеле надменно улыбнулся.

- Ещё как могу. Забудь о том глупом мальчике, что когда-то смотрел тебе в рот, завидуя силе и ловкости. Теперь я обладаю тем же самым.

- Я не хочу бить тебя, брат. Но ты позволишь мне увидеться с мамой. Не мешай мне.

- Почему ты раньше не приходил? – лицо Лавеле исказилось от гнева. – Где ты был, когда она вся извелась, и лишь я старался быть её утешением? Но она отвергала меня, думая, что это я во всём виноват!

- Отец запрещал мне приходить! Я не мог даже близко подобраться! Наблюдал за вами издалека! Ты не можешь меня в этом обвинять!

- Ещё как могу! Из-за тебя моя мать стала ненавидеть меня, из-за тебя мой отец всегда презирал меня, потому что я был слабее!

- А меня вообще выгнали из дома, потому что я имел несчастье родиться от другого отца!

- Да ты просто завидуешь мне!

- А ты мне!

Они стояли друг против друга и кричали, обвиняя друг друга в том, что накопилось за долгие годы одиночества, обид и непонимания. Всё хорошее осталось лишь привкусом, и только поднявшаяся горечь всколыхнула их сердца.

Наконец Каинэ тихо промолвил.

- Мы не должны так ненавидеть друг друга. Братья должны друг другу помогать. Помнишь?

В глазах Лавеле промелькнула тень давно забытого чувства, и Каинэ готов был поклясться, что сейчас он остановится в потоке своих обвинений. И снова станет прежним Лавеле, мягким и добрым, покорным, ласковым мальчиком. Усмешка скривила губы Лавеле.

- Ты не мой брат.

Он отвернулся от Каинэ и направился к дому. Каинэ нагнал его в два прыжка, рывком развернул к себе за плечо.

- Хорошо, я не твой брат. Но мать у нас одна, и я хочу видеть её.

- Нет.

Каинэ, не помня себя от гнева и обиды, ударил брата. Лавеле не успел защититься – Каинэ всегда был быстрее, сколько Лавеле ни пытался с ним соперничать – удар пришёлся прямо в висок.

Мужчина рухнул как подкошенный.

Каинэ стоял над ним, всё ещё сжимая кулаки. Потом упал на колени рядом.

- Лавеле…Лавеле!

Он тряс брата, прижимал к себе, звал, слушал дыхание, но Лавеле безжизненно обвис в его руках.

И тогда Каинэ закричал.

Он не хотел, чтобы так вышло. Он всего лишь не хотел быть изгоем, не хотел, чтобы его презирали и ненавидели люди, которых он любил, хотя и не понимал иногда.

И он не хотел убивать брата.

Каинэ стало страшно от самого себя, он вскочил на ноги и кинулся прочь от бездыханного тела, не разбирая дороги. Так он бежал, не останавливаясь, слёзы застилали его глаза, страх сжимал сердце, боль терзала душу, и разум его отключался.

И вдруг будто наткнулся на невидимую преграду.

Перед ним стоял золотоволосый ангел, он сиял нестерпимым светом, и Каинэ закрыл глаза рукой, отшатнувшись. Казалось, свет прожигал его насквозь.

- Каинэ, где брат твой, Лавеле? – спросил ангел гневно, голос его раздавался отовсюду и исходил из самого сердца.

И Каинэ вновь стало жутко.

- Разве я сторож брату своему? – ответил он тихо и испуганно.

Ангел усмехнулся. Его лицо, прежде прекрасное, исказилось вдруг до неузнаваемости, словно Тень прошла по нему.

- Ты убийца, Каинэ.

Ангел простёр руку к нему и коснулся пальцами шеи возле уха.

Невероятная боль пронзила Каинэ, вынимая душу, выворачивая наизнанку, заставляя кричать от ужаса, опустошая его, превращая навечно в чудовище.

- Ты проклят.

Проклят, проклят, проклят… шептало всё вокруг, впиваясь в мозг раскалёнными иглами – каждое растение с именем, данным братом, каждый зверь и каждая птица, каждая звезда… И лишь звезда по имени Люцифер равнодушно взирала на него с предутренних небес.

Каинэ рухнул на колени.

- Отец, почему?..

И сознание покинуло его.

Он не видел, что ангел, поставивший метку на нём, тоже упал рядом ничком

Габриэль не ощущал собственного тела, его руку сковал лёд, который жёг не хуже пламени. Ангела трясло от непередаваемого страдания и столь же непередаваемого страха.

«Это Твоя Тень, Создатель».

Габриэль скорчился на земле рядом с Каинэ, уткнулся лицом в траву, сжимая её непослушными пальцами, и страстно зашептал, плача и дрожа:

- Нет, Отец, я не смогу. Прости меня. Я не смогу быть Твоей Тенью… Не смогу. Прости! Это слишком страшно…

И умиротворяющая тишина была ему ответом. Лёд отступил, отошёл от его Света.

Пошатываясь, ангел встал и поднял бессознательного Каинэ на руки, обратил лицо к небесам.

- Ты приносишь только зло, Люцифер. Твой сын несчастен и будет проклят в веках. Будь же и ты проклят, падший! Слышишь? Будь ты проклят!

И слова его долго звенели эхом, заставляя каждую тварь дрожать от имени падшего ангела.

Дата добавления: 2015-07-19