Сошествие в ад

После Князь Смерти наденет тебе петлю на шею и потащит за собой.

Тебе отрубят голову, вырвут сердце, выгребут наружу кишки и

внутренности и станут пожирать мозги твои, пить кровь твою,

жевать плоть и грызть твои кости.

Безумная и невероятная боль охватит тебя. Увы! Ты не умрешь.

«Тибетская Книга мёртвых».

Обречённо скользит

Одинокая лодка

Сквозь холодные воды

Бесконечной печали.

Только небу известно

Всё о нашем сиротстве,

И о боли, что связана

Клятвой молчания.

Когда в свой очередной визит на поверхность я не нашёл Элессу среди живых, я стал искать его среди мёртвых. Я уже не сомневался в том, что его убили. Не было времени выяснять - кто; вопрос «зачем» отпадал сам собой. Куда попадёт креатура, любовник и телохранитель Падшего? Разумеется, в ад, в заботливые руки своего же хозяина. Я холодел при одной только мысли об этом.

В аду нет физической боли. Но если чьё-то сознание зациклено на этой боли, если постоянно готово к ней и подспудно жаждет её – то для сознания эта боль будет абсолютно реальной. И моя инфернальная проекция, по сути говоря, бездушная программа, будет вечно являться сознанию и терзать его.

С болью Элесса был на «ты», и даже научился получать от неё удовольствие. Я с дотоле неизведанным ужасом представлял, что ад сейчас вытворяет с моей любовью. Его человеческая сущность умерла. А, благодаря частице моей бессмертной материи, которая всё ещё жила, боль станет не только иллюзией сознания, но и физической тоже. Так или иначе, убийца был прекрасно осведомлён об этих особенностях моего создания. И он понимал, что мой узнаваемый образ, являющийся Элессе в бесконечных кошмарах, проложит между нами ещё большую пропасть, если моему созданию вдруг удастся вырваться из преисподней. Убийца, если можно так выразиться, убивал сразу двух зайцев. Эти пытки сведут на нет наши и без того хрупкие отношения. Так я думал тогда, не зная, что Элесса повторил моё деяние, определившее мою судьбу – убил себя, чтобы вернуться к тому, кого любит.

Первым делом я проверил все мои проекции. Их было чертовски много – сколько же любителей бессмысленных мук живёт в этом мире! Кто-то получает сознательное удовольствие, но большинство не ведает, что творит, погрязнув в упоении собственной болью и одновременно причиняя её близким.

Передо мной проходила вереница самых чудовищных страданий, которые только можно вообразить. Меня мутило от этих картин, но я не давал себе передышки. Я не знал, сколько времени Элесса пробыл здесь, я ведь не следил за каждой душой, как предполагают люди. Люди делают всё сами, а мои проекции выполняют за меня грязную работу. Когда-то я их создал, взяв собственную жестокость в качестве основного кода, запрограммировал на пытки и давно перестал терзаться совестью. Я был палачом и одновременно не был им.

Наконец, я добрался до нижнего слоя. И тут же моё сознание залило багровым с тёмными разводами коричневых пятен, напоминающих запёкшуюся кровь. Я увидел себя, методично разбирающего по косточкам Элессу. Его крик взрывался за пределами слуха, а я-проекция насвистывал весёлую песенку. Love me tender, love me sweet, never let me go. Я сжал виски ладонями. И хоть мне не требуется человеческая пища, материя всё равно проявляет себя в экстремальных ситуациях. Меня вырвало кровавыми ошмётками. Тошнило долго, и я никак не мог остановиться. Глаза заливало не слезами – но тоже кровью, всё моё тело вдруг начало кровоточить, истекала каждая пора, каждая клеточка. Казалось, моя материя отторгала меня самого, больше не в состоянии выдерживать такое чудовище, каким я являлся.

Потом я пришёл в себя, и моя материя перестала меня отвергать. Торопясь, даже не смыв кровь, я погрузился на нижний слой. Уничтожить проекцию было не так-то просто. За века своего существования она развилась в агрессивное полуразумное животное и отчаянно сопротивлялась. Я свернул ей шею, порвал тело на две части, которые всё ещё трепыхались, пытаясь добраться до меня, и спалил их своим Светом. И будто сбросил с себя часть непосильного груза.

Я взял бесчувственное растерзанное тело Элессы на руки – та часть его материи, которая была бессмертной, пыталась регенерировать, причиняя ему дополнительную боль. Поднялся с ним во дворец. Мой мальчик давно был мёртв, как человек. А на той материи, что досталась ему от меня, он долго не протянет в мире живых. Я вспомнил Айше, кивнул сам себе. У меня есть то, что есть и у братьев, и даже немного больше того.

Раздевшись, я лёг на Эле. Он был твёрдым и холодным, как камень. Серая пергаментная кожа обтягивала кости черепа, носа не было, пустые глазницы взирали на меня как две бездны, страшнее всех преисподних глубин. Это то, что я справедливо заслужил, оставив тебя одного, мой мальчик, желая спасти от несчастий, но обрёк на ещё большие мучения. С усилием я разомкнул его сжатые челюсти и увидел, что языка тоже нет. Склонился над широко распахнутым ртом, обнял плечи, чувствуя, что острые кости впиваются в ладони, прижался к грудной клетке... И позволил любви наполнить меня.

Я вспоминал, как ласкал его совершенное тело, как он отдавался мне, и как я сам отдавался ему. Вспоминал каждую мелочь наших любовных игр - его благодарные стоны и сладострастные крики, его возбуждённую плоть, что трепетала под моими руками и губами, его вкус, его запах... Вспоминал его эмоции, которые по силе воздействия затмевали все плотские удовольствия. И Свет наполнил меня. Я знал, что сейчас отдам ему часть Света навсегда, и я готов был отдать ему весь свой Свет, всё, что ещё осталось во мне. Я вновь сгорал в этом нематериальном пламени, позволяя ему охватить Элессу, выжечь в нём мёртвое и возродить живое.

Сгори и восстань из пепла, мой Феникс!

Когда я пришёл в себя, то сразу ощутил тепло живого тела, а не ледяную безжизненность камня. Мои губы касались мягких горячих губ, а не жёстких челюстей мертвеца. Поднявшись, я осмотрел Эле. Он лежал без сознания и вряд ли что-либо сейчас чувствовал – его нервам ещё долго придётся восстанавливаться. Сейчас он выглядел точно так же, как в первый день своего создания – идеальное существо, которое я должен пробудить к жизни. Я нежно провёл ладонью по его груди, сел рядом и задумался.

По идее, Отлучение стоит отменить, уже ясно – ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Но я боялся. Если Элесса узнает – а он обязательно догадается, что всё это с ним проделывал я – то возненавидит меня. Или, учитывая его привязанность ко мне, просто станет моим рабом. И пусть это даже был не совсем я, а моя программа – что это изменит? Подсознательно он всё равно будет бояться меня, а я очень не хотел, чтобы он боялся. Мне нужна его любовь, его дружба, его доверие, а не покорный страх жертвы, которая съёживается при виде хозяина.

Тогда пришло ещё одно решение, показавшееся мне удачным. Почистить ему память. Окунуть в воды Леты. Что может быть лучше забвения, после того, как боль сломала тебя?

Завернув Элессу в кусок материи, я поднялся к самой границе ада – там, где находится переход в мир смертных. Это было зыбкое изменчивое пространство нестабильной материи, накрывающее чёрную дыру будто бы тонкой пеленой. Пелена не давала гравитационному колодцу вбирать в себя физическую материю. Здесь, в Пелене, обитали такие же нестабильные сущности – забракованные по какой-то причине Создателем, остатки сопротивляющейся распаду материи людей или демонов (люди эти остатки называют «призраками»), наказанные Падшие... Здесь был целый мир, похожий на мир смертных, но всё-таки сильно отличающийся от него. Люди называли мир Пелены по-разному – чистилище, астрал, гипертуннель, но суть от этого не менялась.

Город, состоящий из строений самых причудливых форм, раскинулся передо мной. Дымка мутного оранжевого цвета плыла по кривым улицам, в дымке медленно скользили тени. Завидев меня с Элессой на руках, они в испуге разлетались в разные стороны или почтительно замирали. Формально я был и хозяином Пелены, но реально здесь всем заправляло другое существо.

Лета медленно несла свои густые тёмные воды в бесконечность. Небо над ней было багрового цвета, исполосованное царапинами метеоритных потоков. На берегу стояла грубо сколоченная будка смотрителя. Я опустил Эле на чёрную выжженную землю и направился к будке. Дверь тут же распахнулась. Меня уже ждали.

- Ваше высочество, - существо без лица, окутанное, как балахоном, плотной серой мглой склонилось передо мной. - Чем обязан?

Я кивнул на Элессу.

- Харон, мне нужно, чтобы вон тот парень всё забыл.

Существо колыхнулось, обдав меня запахом могильной земли.

- Это будет стоить денег, ваше высочество.

Как в мире смертных, в Пелене деньги играли свою роль, не такую, но существенную. Накопив нужную сумму, сущности могли себя развоплотить и избавиться от тягот нестабильной материи. Не знаю, хотел ли Харон развоплотить себя, но он всегда брал деньги - даже со смертных, чьи пока живые сознания сюда изредка забредали. И лишь Создатель ведает, что глупым людям приходилось отдавать в качестве платы смотрителю Пелены - деньгами могло стать что угодно.

Харон же и развоплощал жителей этого мира.

Я не мог сам отвезти Элессу по реке так далеко, до портала, ведущего на Землю, потому что испарения, увы, воздействовали и на меня, а мне вовсе не хотелось становиться беспамятным. Только на Харона Лета не влияла.

Вот так. Являясь хозяином целого мира, ты не можешь изменить его законы по собственной прихоти. Впрочем, это касалось и ада, как такового.

- Что тебе нужно? - спросил я.

Если бы у него было лицо, Харон бы улыбнулся, я же просто ощутил его эмоцию.

- Разлука, - ответил он.

- Что?!

- Ваше высочество, вы сами избрали этот путь. Отлучение на тысячу лет. Прошла лишь половина срока.

- Какое тебе дело! Я передумал!

- Вы поклялись довести дело до конца. Клялись?

Вот ведь педантичная сволочь.

- Харон, мне можно нарушать клятвы, ты ведь знаешь, кто я такой. Убий, укради, стань клятвопреступником... Мне всё можно.

Его хохот прокатился по моему сознанию.

- Если тебе всё можно, Принц Тьмы, то и вези своего мальчика по реке сам.

Я выругался.

- Хорошо, Харон. Какой срок разлуки ты назначаешь?

Тихий-тихий шорох в моём разуме, как змея, что прячется в песке.

- Всего лишь еще половину назначенного тобой срока. Пятьсот лет.

- Нет! Давай снизим цену, а? И тогда я отведу Пелене еще немного местечка, поглубже в колодце?

Я знал, что Пелена слишком тесна для такого количества отвергнутых сущностей. Харон сразу же оборвал свой глумливый смех и превратился в завзятого барыгу. Мы долго торговались, пока он не выбил у меня место под небольшой район, а я вырвал у него двести лет.

- Ну что ж, договорились, ваше высочество. Триста лет вы ещё не сможете быть вместе с этим парнем, иначе он потеряет память навсегда и превратится в растение. Уж я позабочусь.

Уж ты позаботишься, тварь.

И Харон прилепил мне свою метку. Если я нарушу договор, то метка перекинется на Эле, и он надолго превратится в идиота, пускающего слюни. Лишь два раза в столетие я смогу выходить на поверхность и встречаться с ним. Под это условие ушёл ещё один закоулок в аду.

Потом мы вместе подошли к Элессе. Его глаза были открыты, но в них плыл мутный туман обморока. Я на всякий случай скользнул в тень.

- Рафаэль... - простонал он. - Не надо... я люблю тебя... пожалуйста... не надо...

Я содрогнулся. Он всё-таки принял мою проекцию за настоящего меня. И я окончательно укрепился в мысли, что правильно поступаю.

Харон грустно усмехнулся у меня в сознании. Подхватил Элессу и грубовато плюхнул его в маслянисто отливающую Лету. Я смотрел, как моя любовь скрывается во тьме вод, и моё сердце рвалось вовне от тоски.

Потом Харон вынул Эле, и мы уложили его в лодку. Харон устроился на носу, взял весло в подобие рук.

- Вытри лицо, Принц Тьмы, оно у тебя в крови. - Он оттолкнулся веслом, лодка качнулась, подалась вперёд, волны нехотя разошлись под ней.

- Раньше надо было плакать, - раздалось у меня в мыслях.

Лодка с моим мальчиком и высокой фигурой, сотканной из мглы, растворилась в мерцающей багровыми всполохами тьме.

Падшие

...Скажите... там...

чтоб больше не будили.

Пускай ничто

не потревожит сны.

...Что из того,

что мы не победили,

что из того,

что не вернулись мы?..

Этот район Пелены я не любил навещать, да и жители Пелены старались обходить это место стороной. Хотя здесь мне всегда были рады, и от того я испытывал двойное чувство вины.

Районы Пелены имели весьма условные названия, такие же нестабильные, как изменчивые существа живущие здесь. Но район Падших назывался так с незапамятных времён. Его неясные очертания таяли по ту сторону Ахерона, реки скорби, второму по счёту притоку Леты.

…Скользнуть в мглистый сумрак, осмотреться – всё здесь подёрнуто серой дымкой, нет ни красок, ни запахов, а из звуков лишь тихий печальный шёпот. Неразличимые голоса ведут между собой нескончаемую беседу. Иногда в них вплетается хрустальный смех, от которого мороз бежит по коже.

Путь лежит к башне без какого-либо намёка на вход. Башня – тонкая, прозрачная, спиралевидная, высокий шпиль её теряется в тумане Пелены. Тот, кто (не)живёт здесь, вправе отворять лишь тому, кого желает видеть.

Меня хотят видеть всегда.

- Здравствуй, брат мой Люцифер, - шелест и холод, обречённый смех и неразделённая любовь слышны в шёпоте приветствия. – Здравствуй, брат мой…

И вот они все. Все четверо. Развоплощённые падшие ангелы. Те, кто не может умереть, не может низринуться в инферно, потому что их Свет слишком силён, но и не может вернуться обратно к Создателю, потому что Он не принимает их. Материя их, как и у всех существ Пелены, нестабильна, поэтому они не могут жить на Земле или на материке инферно. Пелена стала им надёжной вечной тюрьмой. И я тому был виной.

- Aveh, brathe’t.

Азазель, Асмодэль, Узиэль, Белфиэль.

Четверо могущественных ainoo, последовавших на заре времён за Люцифером, проигравших, развоплощённых и отправленных навечно в Пелену. Только один из пятерых – Самаэль – был принят Создателем обратно.

Они предстают в той форме, в которой я их когда-то знал, кроме Белфиэля, последний предпочитает оставаться женщиной. «Я прикипел к этому телу, оно красиво, если бы так часто не приходилось его восстанавливать» - нежно смеётся он.

Они пропускают меня в башню, жадно слушают все новости с Земли, с материка инферно, из Эдема, засыпают меня множеством вопросов, а когда я иссякаю, рассказывают, как пытаются тут жить.

Глупые люди думают, что эти четверо всё ещё действуют в материальном мире, наделяют их разными именами и взывают к ним, как к сильным демонам, повелителям Тьмы после меня или даже вместо меня.

В общем, в Пелену нетрудно проникнуть, будучи ещё живым, а вот вернуться из неё в здравом уме невозможно. Многие века шаманы, маги и просто романтики пытались разгадать тайны потустороннего мира, а, попав сюда, узнавали множество красочных историй, не имеющих никакого отношения к действительности.

Существам Пелены скучно, скучно и падшим ангелам, которые развлекают себя сочинением фантастических историй с инфернальным подтекстом и кормят этими историями случайно забредшие сюда человеческие сознания. Надо признать факт, что общение с Пеленой повлияло на человеческую историю не меньше, чем общение людей непосредственно с ainoo.

Прийти сюда и сказать: «Азазель, скоро к вам прибудет такой-то и такой-то, расскажи ему то-то и то-то» для меня было не таким уж редким делом.

Хотя, как я уже говорил, я не люблю здесь бывать.

«Что, Рафаэль, - патокой льётся в уши инферно. – Совесть проснулась?».

И оно право. Можно ли сравнить страдания в инферно, насыщенные душевной болью, со страданиями в Пелене, где жизнь зыбка и балансирует на грани между бытиём и небытиём? Где разум то впадает в беспамятство, то вновь просыпается, осознавая себя увязшим в вечном и непроходимом тумане. И ничего, совсем ничего сделать. Нельзя убежать, вырваться, нельзя умереть, но и жить тоже невозможно.

- Брат наш Люцифер, ты не нашёл способ?.. – спрашивают они меня с затаённой надеждой в мой очередной приход к ним.

Я только качаю головой.

Конечно, я пытался их вызволить.

После успешного эксперимента с биоматкой, когда появился мой Элесса, я вырастил тело без личности для Азазеля. Я протащил его в Пелену контрабандой, заплатив Харону за провоз внушительной частью материка.

Но как только Азазель вселился в эту плоть, она стала распадаться на части, а мой брат испытал страшную боль. Я попробовал поддержать тело энергией инферно, но стало лишь хуже. Мы поняли тогда, что Свет, долго пребывающий в нестабильной материи, не способен воплотиться в нормальном теле. Либо для этого нужно что-то ещё, о чём знает только Создатель.

И со временем безразличие стало поглощать их разумы. Они также охотно слушали меня и делились своими забавами, которые с каждым разом делались всё скуднее и унылее, и я чувствовал, как падшие братья стали ближе небытию, чем существованию, пусть даже нестабильному.

А я пока ничего не мог дать им. Пойдя за мной, они обрекли себя на прозябание в Пелене, и на мне лежат не только смерти, но и страдания тех, кто поверил в мою правоту однажды и захотел помочь.

Поэтому я навещаю район Падших в случае крайней нужды, чтобы лишний раз не давать инферно повода укусить меня.

«Ты пользуешься ими, - смеётся оно. – Ты ничего им не можешь дать, поэтому пользуешься, Сатана».

И я опять соглашаюсь с ним. Злобной твари не понять простой истины: чтобы вырвать живое существо из бездны уныния лучше его использовать, чем бросить в бесполезности.

Жанна

Небытие – бездонный омут – с неохотой выпускало меня из цепких лап.

Медленно возвращались ощущения.

Холодно… тяжело двигаться. Нечем дышать. Словно… словно я в воде.

В реке…

Да, я в реке. Но как я в ней очутился?

Прыгнул?

Упал?

Столкнули?

Кто?

Откуда?

Сейчас это неважно.

Собравшись с силами, я выбрался на берег и тут же пожалел об этом: холодный ветер сдул с меня остатки тепла. Я не помню, сколько я шёл, голый, замёрзший и голодный вдоль её берега… пока не услышал визг. Я бросился на крик, не задумываясь.

Вопила маленькая светловолосая девочка, лет десяти или двенадцати. Истошно, захлёбываясь собственным страхом. Спиной она прижималась к раскидистому дереву, а вокруг неё танцевали – иного слова не подберёшь – несколько громадных зверюг. Волки играли с добычей, наскакивали на девчонку, покусывали её. И вдруг, будто по сигналу, накинулись на жертву. Я опоздал. Визг помчался к небесам – и затих. Осталось только рычание хищников, поедающих добычу.

Отдышавшись, я присел на корягу, и зря: холодный ветер быстро выдул тепло из мышц, живот подвело от голода.

Из-за спины раздалось:

- Ты спутал мне карты, Элесса.

Я обернулся на голос. Не потому, что отозвался на имя, а потому что хотел знать – кто там подкрался ко мне.

Посреди бурелома, в ярком сиянии белоснежных крыльев возвышался ангел. Сердце ёкнуло, в горле застыло рычание. Боевое копьё служило ангелу посохом, тёмные глаза смотрели на меня с презрением. Мне захотелось взять в руки оружие и напасть. Но не было ни сил, ни клинков. Только разум и выдержка.

- Девочке Жанне предстояло исполнить важную миссию. А ты её убил.

- Это сделали волки.

Ангел ткнул в меня пальцем:

- На тебе кровь. Чем докажешь, что не её?

- Своим словом.

- Его недостаточно. Ты не в себе, Элесса, это видно. Ты не можешь отвечать за свои слова и поступки. Твое лицо и руки в крови. Возможно, это твоя кровь. А возможно - кровь маленькой девочки, на которую ты напал в помутнении рассудка.

- Я не нападал.

- Уверен?

Я потряс головой. События последних минут были словно в тумане. Я помнил девочку, помнил крик, но вот что делал я сам? И откуда я вообще здесь взялся?

- Ты сам не знаешь, что натворил, Элесса, - сурово произнёс ангел. – Ты отнял у этой страны, у многих тысяч людей, шанс на мир. Девочке Жанне предстояло выиграть войну. Кто это сделает теперь?

- Я её не убивал.

- Ты в этом уверен, Элесса?

- Откуда ты знаешь моё имя?

Ангел еле заметно улыбнулся:

- Тебя смущает, что я тебя знаю, а ты не можешь вспоминать, откуда. Не знаю, как ты потерял память, Элесса, и почему снова не в себе. Когда-то мы были очень близки. – Он снова улыбнулся, и эта улыбка мне не понравилась. – Мы хорошо знаем друг друга.

- И что?

- Я знаю, что ты оборотень.

Я вздрогнул и прислушался к себе. Да, в этом незнакомец был прав.

- Как тебя зовут?

- Я предпочитаю являться сам, – усмехнулся он. – А именуют меня Хель.

- Я не убивал её, Хель.

Он пожал плечами:

- А это, по большому счёту, неважно. Жанны больше нет. Я готовил её для особого дела. Она должна была спасти Францию. Но теперь...

Я начал понимать, к чему клонит Хель.

- Да, – кивнул ангел, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Мне нужна Жанна. Живая и непорочная.

- Что, на ней свет клином сошёлся? Тут, должно быть, хватает детей на замену.

- Мне была нужна именно эта.

- Будь она так нужна, ты бы не допустил её гибели, – сказал я, немного подумав.

- Сейчас идёт война, Элесса. Охрана этой девочки, хоть она и важна, не единственная моя забота.

- Но сейчас она мертва, а ты хочешь, чтобы я занял её место.

- Браво, – ангел положил копьё на сгиб руки и сделал вид, что аплодирует. – Ты так же умён, как и раньше. Может, ты уже решил, чем займёшься, когда выберешься из леса? Пойдёшь разбойничать? Или завербуешься в войска, чтобы месить грязь простым воякой?

- Я не хочу иметь с тобой ничего общего, Хель.

Ангел кивнул:

- Всё такой же, прямее моего копья. Не хочешь иметь - но придётся. Смерть девочки на твоей совести, и ты должен сделать то, что я для неё планировал.

- Мне плевать на твои планы, Хель. И я тебе не должен.

- Но смерть девочки на твоей совести, – усмехнулся ангел.

- Я её не трогал, – вздохнул я. Уверенность, что я не убивал Жанну, исчезала с каждой минутой. Момент, когда я вынырнул из реки, уже как туманом затянуло, я не смог бы даже показать направление, откуда прибежал. И я уже не помнил, зачем.

- Хорошо. Допустим, это так.

Я вскинул на него глаза. Действительно поверил? Или подыгрывает? Кем был мне Хель, что так хорошо знал? Врагом? Другом? Мне казалось, что первое. Хотя – всё может быть.

- Допустим, что на тебе не её кровь. Но чья тогда? Твоя? Я не вижу следов ран, и не верю, что она выступила у тебя из кожи. Ты был не в себе, я чувствую твой голод…

Я покачал головой: нет.

- Да, Элесса.

- Я не…

- Есть лишь один способ исправить твою ошибку. - Хель наклонился ко мне и я инстинктивно отпрянул. - Стань Жанной. Спаси Францию. Или живи с мыслью, что ты утолил свой звериный голод маленькой девочкой.

- Я не трогал её, Хель, - прошептал я из последних сил.

- Не забывай, я – ангел, и я знаю правду.

Несколько бесконечных минут я пытался вспомнить, как оно всё было. Как и где я выбрался из реки, зачем прибежал на это место и что сделал - если сделал - с девочкой. В ушах звенели слова Хеля, его до отвращения логичные выводы.

Исправь ошибку, Элесса.

Я тяжело вздохнул и превратился в девочку. Светловолосую, худую, ещё не сформировавшуюся. Я был так сильно истощён, что без труда перекинулся в существо с гораздо меньшим телом, чем моё собственное. Ангел одобрительно кивнул.

- А сейчас иди домой к Жанне. И чтобы ни один человек не понял, кто ты такой.

Так начался путь Жанны-из-Арка. Спустя пять лет, после очередного визита Хеля, я пришёл в замок Шинон, где находился Карл VII, и сказал ему, что ангелы говорят мне: я избран Богом, чтобы снять осаду с Орлеана, заслонявшего англичанам путь на юг и привести короля в Реймс, место коронации французских королей.

На дворе было 6 марта 1429 года.

И я окончательно стал Жанной.

При этом оставаясь собой.

В войске, собранном со всей Франции, меня смущал один человек. Жиль де Рец. Тёмные кудри, дерзкая улыбка, зеленоватый высверк глаз из-под насупленных в раздумьях бровей – всё это до боли напоминало мне о самом дорогом и важном. Каждый раз, глядя на него, я гадал, кого же напоминает мне этот смертный. Кого я хочу вспомнить – и не могу, и только чёрная тень без лица приходит в мои сны после этих попыток, принося с собой боль и кошмары.

Были победы – Реймс, Орлеан, Руан… И был Париж, о твердыню которого разбилась самоуверенность и гордыня сброда, которым мне приходилось командовать. Да, эта освободительная «армия» была скорее сборищем банд, чем настоящей силой. Несомненно, Хель подыгрывал мне, помогая держать в повиновении разношёрстную толпу. Но Жанна уже отыграла свою роль. От Жанны пора было избавляться.

Весной 1430 года я попал в плен к англичанам. А потом стал разменной монетой между престолами и церковью. Обвинение, которое мне в конце концов выдвинули, звучало так: колдовство и ересь. Впрочем, инквизиторы недалеко ушли от истины.

Меня казнили 30 мая 1431 года. Сожгли на костре. Аутодафе – не самая приятная экзекуция. Болезненная и чертовски долгая. То, что осталось от меня, было признано мёртвым и захоронено в общей могиле, за городской стеной Руана.

А через несколько лет на дорогах Франции можно было встретить одинокого прокажённого, уныло звенящего колокольчиком. Он рассказывал крестьянам байки об Орлеанской деве и с благодарностью принимал любое подаяние.

В конце концов, эти люди мне ничего не сделали.

Лилит

Змея в змее, сосуд в сосуде...

Деревянные башмаки с острыми носами немилосердно жали ноги, словно пыточные колодки палача. Я даже сочувствовал всем женщинам этого мира, готовым ради моды терпеть этакую боль. Через столетия неудобные деревянные башмаки сменятся удобными кожаными туфлями на высоком каблуке, но страдания останутся теми же. А этот тесный корсет, впивающийся в рёбра так, что дышать почти невозможно? Если на ногах колодки, то на теле, определённо, дыба. Я очень не любил корсеты.

Я вообще не любил быть женщиной.

Сочувствие сочувствием, но башмачник по прозванию Шумахер, тачающий дешёвую грубую обувь, вдруг подавился рыбьей костью, так как проклятье вырвалось из моих уст совсем случайно. В то же время его беременная жена разродилась ребёнком, чьё потомство через пять веков даст этому миру величайшего автогонщика. Его назовут именем моего брата, который, как известно, любитель азартных игр и генетических экспериментов по выведению из людей выдающихся спортсменов. Поэтому венец творения этих его гоночных забав удостоится светлого ангельского имени. Но я же тогда, оступаясь и поскальзываясь на гниющих рыбьих потрохах, ковылял медленнее черепахи.

Захолустная харчевня в Гамбургском порту ждала меня.

Амбре здесь, конечно, стояло невыносимое. Ветер с моря, пахнущий йодом, не перебивал гниль, а, казалось, только добавлял лишней вони. Я закрывал нос воротом накидки и зажмуривал слезящиеся глаза. Отвык я уже от таких проявлений человеческой материи. Кто-то крепко схватил меня за локоть.

- Эй, красавица, куда торопишься?

Ну да, красный чепец недвусмысленно намекал на мою профессию.

Я поднял голову. Передо мной стоял высокий моряк, скалясь чёрными кривыми зубами с лохмотьями дёсен. Цинга поедала несчастного. Несло от него ничем не лучше, чем от вязкой грязи под ногами.

- Не к тебе, дружочек, - ответил я, и поразился, как низко звучит мой голос. Стоило бы его чуть настроить, чтобы уж совсем не возникло подозрений.

- Забываешься, шлюха, - он дёрнул меня на себя. - Сколько берёшь? А в рот берёшь? - он хрипло рассмеялся.

Я посмотрел прямо в его глаза. На удивление они были очень ясные, редкого бирюзового цвета, и, наверное, многие женщины западали на такие глаза. Я в упор смотрел на него, и рот его открылся, обдавая меня разложением, густая слюна потекла с уголка губ.

- Оставь меня... оставь... сатана...

Рука дрогнула, и моряк отпустил мой локоть. Попытался осенить себя крестным знамением, но не успел - рухнул прямо в грязь замертво. Ну что ж, тлен к тлену, грязь к грязи. Я наклонился и сорвал серёжку с его уха, разодрав мочку. Обтёр о юбку и сунул в корсет.

Вот видишь, морячок, твоя плата за смерть пригодилась. На серёжке оставался эмоциональный отпечаток его ужаса, и такой подарок может пригодиться тому, кто иногда питается эмоциями. Негативными эмоциями.

Харчевня была полупустой. Время ещё раннее. Три проститутки, устало отирающиеся у дверей, наградили меня ненавидящим взглядом. Я скользнул внутрь. Здесь было сумрачно и сыро, пахло кислым сыром и пивом, и всё той же портовой гнилью.

Я сразу же увидел Элессу.

Тогда его мотало по свету, как былинку. Франция, Испания, Германия... Он колесил по миру, нигде не находя пристанища, оставаясь чужим среди людей. И всё человеческое ему было чуждо.

Сейчас Элесса сидел за грубо сколоченным деревянным столом, а перед ним возвышалась кружка с пивом, из которой он лениво прихлёбывал. Сумрак сглаживал тени на его лице, и он казался произведением искусства, неведомо как очутившимся на выставке уродов.

Подхватив юбку, я прошёл к нему, уселся напротив. И вот тут я увидел, как обезображено ожогами красивое прежде лицо моего создания. Мне стоило большого труда сдержать себя, чтобы не дотронуться до этих шрамов и не заживить их мгновенно... Но в сравнении с тем, что было раньше, это ещё можно назвать приятным видом....

- Хочешь развлечься, сладенький? - спросил я, стараясь улыбнуться очаровательнее, хотя знал, что этот мой облик сражает мужчин наповал одним только видом. Но сегодня я старался быть как можно проще. Чтоб совсем просто, чтоб всё, как у людей. У него не должно возникнуть и тени сомнения. Элесса криво усмехнулся.

- Сколько берёшь? - повторил он вопрос морячка. Я ждал, когда он спросит про рот, но Элесса промолчал.

- Полпфеннига.

Он удивился.

- Почему так дорого? Или для уродов цена повыше?

- Дело не в тебе, милок, хоть ты, конечно, и не мечта всей моей жизни. Просто я особенная.

Элесса дотронулся до моего локона, свисающего из-под чепца. Я долго старался придать своим волосам сальный вид, отвечающий этому месту и времени.

- Брюнетка...

- Да, сладенький. Ну, так что? Деньги отдашь потом, когда убедишься, что я не вру.

Наверное, мой уверенный вид убедил его, что рядом крутится мой сутенёр, который никого не отпустит без платы.

- Глаза зелёные...

Я нетерпеливо поёрзал на стуле и развязал ленты на накидке, чтобы отвлечь его от ненужных ассоциаций. Элесса уставился на мою грудь, выдающуюся в глубоком вырезе платья, поддерживаемую широким поясом-корсетом - высокую, белую, с глубокой тёмной впадинкой.

Допив остатки пива и грохнув кружкой о стол, сказал:

- Пойдём. Ты хоть сегодня мылась?

- Я моюсь каждый день, морячок.

- Я не морячок. Как тебя зовут?

- Лили. А тебя?

- Ганс, - ляпнул он первое пришедшее в голову имя.

Элесса подошёл к харчевнику, кивнул на меня, заплатил за комнату. И мы поднялись по шаткой лестнице в коморку с узкой деревянной кроватью, где лежало какое-то тряпьё. Я расстегнул корсет и украдкой облегчённо вздохнул - дыба ослабила свои объятия. Не отрывая от меня взгляда, Элесса расшнуровал штаны, которые плотно обтягивали его ноги. И мне пришлось сделать удивлённые глаза. Он положил ладони на мои плечи, и я всё-таки невольно вздрогнул от этого прикосновения. Вздрогнул, как девочка, впервые обнимающаяся с парнем, а не как прожжённая шлюха.

Дьявол! Контролируй себя, Рафаэль. Ты пришёл не к любовнику, с которым сто лет не виделся в буквальном смысле, ты – проститутка, которой сто лет как всё равно с кем трахаться. И перестань же дрожать.

Элесса нажал мне на плечи, заставляя опуститься на колени, но я устоял.

- Только в рот, - сказал он, недовольно прищурившись. - А по-другому не получится. Сама видишь.

- А давай попробуем?

Я пробежался пальцами по его нечеловечески огромному члену так, как это когда-то нравилось ему. Теперь уже вздрогнул он, его член сразу напрягся. Я снял чепец, тряхнул головой, и локоны рассыпались по плечам, заставив Элессу восхищённо присвистнуть. Торопливо скинул с себя проклятые башмаки, стянул верхнее платье, сдёрнул юбку. Лёг на кровать, широко, бесстыдно раскинув ноги, приглашающе вильнул бёдрами.

- Я порву тебя, Лили, - грустно предупредил он.

Я не ответил, просто ещё шире раздвинул ноги, глядя на него.

Тело Элессы тоже сплошь было покрыто шрамами. Аутодафе изуродовало его, но меня это не смущало.

Он навалился на меня, и я снова затрясся, ощутив горячее тело. Мне до боли в суставах, до дрожи каждого нерва хотелось перекинуться в себя самого. Ибо моё женское обличие, именуемое Лилит, было бесчувственной фригидной сукой, холодной, как рептилия, каковой она и являлась на самом деле. И я не мог ощутить и десятую долю того, что ощутил бы, будучи в своём истинном облике. Но даже эта ледяная стерва задрожала от нашей близости.

Я крепко обхватил ногами бёдра Элессы, скрестил руки на его спине. В темноте, разгоняемой лишь коптящей лучиной, его лицо снова обрело прежнюю красоту. Он запустил пальцы в мои волосы, прикрыл глаза, замер. Я, не желая, чтобы Элесса ударялся в ненужные воспоминания, нетерпеливо шевельнул бёдрами, и он осторожно вошёл в меня. Даже не наполовину. Я подался навстречу, дразня его, заводя. Закинул руки за голову, так, чтобы мои груди предстали перед ним во всём их совершенстве, и сразу же почувствовал его жадный рот на сосках. Мне нужно было завести Элессу, чтобы ему стало хоть немного хорошо. Пусть не так хорошо, как со мной истинным, но всё-таки лучше, чем когда-либо за последнее время, наполненное лишь болью. Для этого я пришёл сюда. Чтобы дать моему созданию хоть немного утешения.

Сначала Элесса был осторожен, но с каждым движением, возбуждаясь, входил в меня всё глубже. И совсем скоро он погрузился в лоно Лилит полностью. Это заставило его удивлённо выдохнуть. Я смотрел на него и счастливо улыбался.

- Я же говорила, милок, что я особенная.

Тогда Элесса совсем перестал себя сдерживать. Я стонал и выгибался под ним, хотя не чувствовал даже намёка на приближение оргазма. И всё-таки это не были стоны притворства. Я впитывал кипящие эмоции Элессы, и это мне доставляло удовольствие - ощущать, как ему приятно.

Его семя обильно излилось в Лилит, и он, ещё раз содрогнувшись, обмяк на мне, уткнувшись лицом в груди, обдал меня жарким дыханием. Потом слез и лёг рядом.

- Странно... - сказал он.

- Что?

- Твоё лицо мне кое-кого напоминает... И даже не столько лицо, сколько глаза и волосы...

- Твою невесту? - хихикнул я, внутренне сжавшись.

Неужели догадался? И тогда наш договор с Хароном летит в преисподнюю. В договоре ведь не указано, что Элессе нельзя встречаться со мной в женском обличии. В договоре указано, что ему нельзя встречаться с Принцем Тьмы. Всё. А сейчас я был демоницей Лилит, даже лучше - простой портовой шлюхой, каких сотни, и Элесса не должен понять, что она - это я.

Он растерянно улыбался.

- Нет... это не женщина...

И не человек, рвалось с его губ.

- Твой дружочек? - я ткнул Элессу пальцем под рёбра. - Не боись, милый, я никому не скажу. Я всякого повидала. Вот был у меня один клиент, так тот...

Его губы нетерпеливо дрогнули, и я послушно замолчал.

- Спасибо, - вдруг сказал он. - Ты правда особенная. Я заплачу тебе пфенниг.

- О, герр Ганс, ты такой добрый, - рассыпался я в подобострастных благодарностях. - Но я отработаю эти лишние полмонеты.

Я сел на кровати, склонился над членом Элессы, стал покрывать его поцелуями, и мой мальчик снова затрепетал под моими ласками. Не только лоно Лилит, но её рот и глотка приняли его всего, выпили досуха. Я по-прежнему ничего не чувствовал, кроме эмоционального тепла, но и этого мне хватало. Лучше, чем ничего.

Потом мы спустились обратно в харчевню, и Элесса угостил меня пивом. А потом я его. И ещё раз. И ещё. Пока он не упал под стол, мирно и пьяно заснув. Я подошёл к харчевнику и, молча взглянув в его мутные глаза, приказал ему позаботиться об Элессе. Теперь он умрёт, но приказ выполнит.

Я прикрепил серёжку моряка к плащу Элессы. Чистая эмоция человеческого ужаса поможет ему скорее восстановиться. Я коснулся губами щеки, и шрамы немного затянулись. Ещё лет пять, и Элесса снова станет образцом неземной красоты. И однажды вдохновит Микеланджело. А пока - отдыхай, мой милый. Осталось чуть больше двух столетий.

Дата добавления: 2015-07-19