Новые рассказы

Эйджизм

Почему Мэри Кузакова оскорбила старого профессора на семинаре по философии - на этот вопрос нет простого ответа. Причина всегда сложна, ее нельзя сводить к какому-нибудь отдельному фактору, условию, обстоятельству, особенно внешнему.

Девушка выросла в пригороде областного центра. Она не была красавицей, хотя и считала себя таковой. Смуглая, с черными волосами, симпатичная, Мэри могла бы вызвать интерес местных парней. Но они дружно вырождались: пьянствовали, бездельничали, целый день слонялись по поселку, делали набеги на город, нигде не учились и не работали. Были и такие, которые приобщились к наркотикам. Сбившись в компанию, веселились, как могли. Однажды привязали к хвосту собачонки пустую консервную банку. Бедное животное бросилось бежать, банка - за ней. Понеслась быстрей, банка загрохотала сильней. Собачка обезумела бы или умерла от разрыва сердца, если не поймал бы ее какой-то прохожий и не освободил от адского грохота.

Когда Мэри, возвращаясь из гуманитарной академии, где она училась, и шла мимо гогочущей компании, слышала не раз:

- Эй, девка, пойдем с нами в подвал!

Шла молча, гордо подняв голову. Это злило удальцов, они посылали вслед оскорбления. Ущербные люди всегда осмеивают тех, кто им не по нраву, кто отличается чем-то от них, стараются их унизить, оскорбить. Парни приходили в радостное возбуждение, когда мимо проходил какой-нибудь азиат, еврей или поселившийся недавно в поселке негр. Не щадили даже стариков и старух. Мэри видела, как двое парней, приближаясь к родной компании и потягивая пиво из банок, столкнулись с бабушкой. Один заорал:

- Куда лезешь, старая корова?!

Второй добавил:

- Придурочная!

Студентке поведение героев не понравилось, но она смолчала. Не нравилась ей и старушка: это была соседка, которая всякий раз при встрече останавливала ее и спрашивала:

- Почему ты опять не поприветствовала пожилого человека?

Мало сказать, что Мэри недолюбливала старых людей, они у нее, как у ребят из пригорода, вызывали враждебное, недоброжелательное отношение. Она презирала их за немощность, ослабление памяти, за неприятный вид. Такое недружелюбное, даже злобное, отношение к старикам и называется эйджизмом.

В школе Мэри Кузакова была отличницей, да и в вузе училась весьма успешно. Она гордилась собой, но из круглых отличниц редко выходит что-нибудь путное. Обычно их мышление задавлено зубрежкой, оно негибкое, догматичное, они цепляются за абсолюты, не понимая, что все и относительно.

В семье Кузаковых не были приняты, как выражался отец, "телячьи нежности". Ни родители, ни дочь никогда не целовались, не обнимали друг друга. Рука Мэри, холодная и костистая, ни разу не погладила ни мать, ни отца по голове или по плечу. Зато все резко говорили о распущенности молодежи, родители запрещали дочери дружить с мальчиками. В конце концов у Мэри сложилось убеждение, что любой поцелуй сексуален, а объятие есть прелюдия к постели, что любое прикосновение мужчины к девушке погано. Ей казалось, что все мужчины обуреваемы одним желанием - соблазнить ее. О себе она думала как о совершенной чистоте и была близка к бреду безгрешности.

На втором курсе появился в аудитории преподаватель философии - старенький, лысенький, худощавый. Мэри фыркнула. Кстати, не одна она. Уже на первом семинаре проявилась неприязнь к преподавателю: строго спрашивает, обвиняет в невежестве, говорит, что плохо учились в школе. Хохотал, когда Юля Морова на вопрос "Что вы знаете об Аристотеле?" заявила:

- Аристотель был воспитателем Александра Невского.

После семинара Юля подошла к старосте Алине Кучкиной и спросила:

- Какое право имеет Иванов так обращаться с нами? Мы платим за обучение, содержим его. Чего он хочет? Все равно нам выложат дипломы.

На втором семинаре случился конфликт с Мэри Кузаковой, конфликт абсурдный, находящийся вне понимания Тодора Павловича. Здесь надо сказать, что профессор жил один: жена умерла от рака, а дочь и сын жили в других городах. К нему заходили попроведовать, пообщаться студенты и те, кто окончил давно академию. В традициях русского студенчества всегда была забота об одиноких старых профессорах. Иванов в этом не походил на тех преподавателей, которые скрывали даже свой телефон от студентов. А декан Лидия Николаевна Харова заявила однажды:

- Студенты не имеют права приходить к преподавателю. Что о нем подумают?

Для Иванова студенты были как родные дети. Но не любил он невежд, лодырей и шпаргальщиков. Радовался каждому удачному ответу. Мог пожать руку, погладить по головке, отечески похлопать по плечу. Студентам нравились эти знаки одобрения, ибо были чисты и искренни.

К семинару снова группа плохо подготовилась. После нескольких отказов профессор вызвал Мэри. Она ответила более или менее вразумительно. Тодор Павлович обрадовался:

- Ну, наконец-то, прозвучало нечто разумное.

И протянув руку, успел дотронуться до плеча, как студентка закричала:

- Ненавижу, когда ко мне пристают!

Тодор Павлович сдержанно объяснил, что он к студенткам не пристает, хотя бы потому, что ему идет семьдесят четвертый год. Мэри прервала объяснение:

- Вот именно, такой старый, а лезете.

- Уходите с семинара!

- Никуда я не пойду!

- Что же, придется уйти мне.

Иванов взял со стола журнал группы, сборник упражнений по философии и направился к двери. Никто из студентов не проронил ни слова, никто не посоветовал Кузаковой покинуть аудиторию Тогда Мэри вскочила и побежала к двери, открыла ее и хлопнула так, что стекла в окнах зазвенели. Все делалось демонстративно, театрально.

Через три дня должна была состояться лекция. Профессор вошел в аудиторию, но в ней сидели только две девушки Марина и Таня и юноша Юра.

- Что случилось?

- В расписании ваши лекции и семинары кем-то стерты.

Тодор Павлович не знал, что после семинара Мэри и староста бурно действовали. Мэри пошла в соседнюю группу и рассказала, что к ней на семинаре начал приставать преподаватель, обнимал, гладил по голове, жарко целовал.

- Девчонки, - кричала она, - не позволим этой старой образине пятнать нашу девичью честь! Я напишу заявление ректору. И вы напишите.

- Мы не видели, что произошло на семинаре, писать не будем. А на лекцию не придем: уж очень строг, экзамен мы ему не сдадим, - сказала староста Женя.

- Экзамен купим, - подал кто-то идею. - Вы что не знаете, что сейчас во всех вузах можно купить любой экзамен. Заплатил - и вам сделают чертежи, напишут курсовую и дипломную работу.

Студенты слышали об этом, но как-то не верилось тому, что говорят.

Мэри вернулась в свою группу и села писать заявление. Староста Алина Кучкина уже закончила свое. Юра Тарасов вошел в аудитории именно в это время, подошел к Мэри, она показала заявление.

- Мэри, - сказал юноша, - что за ерунду ты написала: "Он гладил меня по голове, обнимал, целовал". Не было этого. Он потрепал тебя по плечу в знак одобрения твоего ответа. И все. Зачем ты лжешь? - Юра разволновался, по лицу пошли пятна.

- А ты читал, что написала Алина? Почище моего.

- Что же она написала?

- А то, что Иванов называет нас "скотами" и "быдлом".

- Ужас! Как вы додумались до такой клеветы?

- Надо покрепче сказать, чтобы ректор убрал этого деда. Я ему отомщу. выгнал меня с семинара!

Юра Тарасов был самостоятельным парнем, мог пойти против всех. Он-то и пришел на лекцию, но она не состоялась.

Тодор Павлович отправился в деканат. В кресле за столом сидела пожилая женщина с крашеными коричневыми волосами и изрезанным многочисленными морщинами лицом. Это была Лидия Николаевна Харова, всегда недоброжелательно относившаяся к Иванову из-за его популярности у студентов. Она бесстрастно рассказала, что приходили родители Мэри и просили оградить их дочь от сексуальных домогательств преподавателя философии. Иванов побледнел от чудовищной клеветы. Также неэмоционально она сообщила, что ректору поступило два заявления от студентов с требованием заменить Иванова другим преподавателем.

Увидев расстроенный вид Тодора Павловича, Лидия Николаевна сказала:

- Чего вы хотите? Представьте, меня начнут целовать молодые люди. Что вы на это скажете?

- Ничего не скажу. Вы можете не опасаться: такое не случится никогда.

Тодор Павлович пошел к ректору, прочитал заявления Кузаковой и Кучкиной и других студентов, отстаивающих девичью честь. Сердце бешено колотилось Профессор не мог понять, как могли эти милые девушки, которые сидели у него на лекциях и семинарах, так лгать. Явно проявились неприязнь и злоба к человеку, которого они почти не знали. Почему?

Ректор взял заявления из рук Иванова и сказал твердо:

- Чушь все это!

И, разорвав на мелкие клочья, бросил в корзину. К сожалению, у ректора не нашлось времени довести до сведения студентов свою реакцию. А они продолжали бунтовать. Свергать кого-нибудь всегда приятно: чувствуешь себя значительным. Узнав о конфликте, на поток стали приходить старшекурсники и бывшие студенты академии. Они удивились случившемуся.

Через три недели студенты одумались и пришли на лекцию. Как овечки, зашли в аудиторию, сидели смирно, никто не разговаривал. Ждали Тодора Павловича. Но теперь не пришел он. Ждали пятнадцать минут, тридцать. Старосты пошли в деканат. Харова к ним не вышла. Секретарь сказала:

- Тодор Павлович не придет.

- Как это? Мы же собрались и ждем его!

- Сегодня в четыре часа утра его увезли в кардиоцентр.

Калеки

В ортопедическом отделении знаменитого института имени Илизарова в Кургане в десять часов вечера Оля, сестричка-невеличка, неожиданно зычно скомандовала:

- Все в холл, к праздничному столу!

К встрече Нового года все было готово: елочка наряжена, стол накрыт, каждому предназначен отдельный прибор. А вот угощение было общим: к больничной еде обитатели палат добавили то, что им принесли родственники и друзья. К столу передвигались, кто как мог. Вероника Германовна из Тюмени подъехала на коляске. Таким же манером добрались еще двое мужчин и одна женщина. Все они пострадали на дорогах в автомобильных катастрофах. Две девушки приковыляли на костылях. Остальные пришли в "сапогах Илизарова", как назвал аппарат для опоры ног один остроумец-журналист из Озерска. Устраивались за столом весело, оживленно переговариваясь и смеясь.

В отдалении на диване сидели средних лет мужчина и женщина. Кем они доводились друг другу, Вероника Германовна не знала, хотя была одной из "старожилок". Она обезножела с полгода назад. Здесь, в институте, ей сделали три операции. Мужчина же поступил недавно. На одной ноге - металлический аппарат для опоры. Был всегда угрюм, неразговорчив. Женщина приходила к нему раз в три-четыре дня. Они устраивались на диване в холле и в основном молчали. За праздничный стол не сели. Вероника Германовна, которая смолоду была заводилой в любой компании, ласково обратилась к ним:

- Вы почему-то обособились. Садитесь, пожалуйста, с нами!

Женщина внезапно побагровела, резко поднялась с дивана и заговорила, четко отделяя слова друг от друга:

- Чего вы веселитесь? Чему радуетесь? Уроды! Посмотрите на свои аппараты и костыли. Что вас ждет? Инвалидность. Калеки!

Сестричка Оля ахнула, все замолчали. Тишина была предельной: тише не бывает. Минуты шли, но никто не проронил ни звука. Вероника Германовна подняла руку, словно просила слова. И начала читать стихотворение А.С. Пушкина "Элегия":

Но не хочу, о други, умирать,

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,

И ведаю: мне будут наслаждения

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь

И, может быть, - на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Шок, вызванный словами мрачной женщины, прошел. Зазвучала гитара. Оказывается, ее привезла в коляске Светлана Матвеевна, преподаватель музыкальной школы из Кургана. Она задушевно исполнила песню на слова Ярослава Смелякова:

Если я заболею,

к врачам обращаться не стану.

Обращусь я к друзьям,

(не сочтите, что это в бреду):

постелите мне степь,

занавесьте мне окна туманом,

в изголовье поставьте ночную звезду...

- А анекдот можно рассказать? - спросил журналист из Озерска.

- Конечно, можно, если он приличный, ­ ответила Вероника Германовна.

- Его мне поведала подруга жены. Мать советует дочери: "Чтоб тебя муж любил всю жизнь, никогда не обнажайся перед ним полностью". Молодые хорошо живут, но муж обратил внимание на одну деталь и спрашивает: "Почему ты, милая, когда раздеваешься, не снимаешь носки?"

Так выпьем кофе за тех жен, которые творчески выполняют совета матерей!".

Собравшиеся за столом пьянели без вина. Они пьянели от радости жизни, от счастья общения, от игры душевных сил.

А те двое, которые сидели на диване, молчали и не смотрели в их строну.

+++

Дата добавления: 2015-07-16