Эмпатия в молчании

Для многих из нас одной из самых сложных задач ста­новится эмпатия посредством тишины. Это особенно верно в тех случаях, когда мы выказали уязвимость и хотим знать, как другие отреагируют на наши слова. В таких случаях легко оказаться во власти худших опа­сений и забыть про необходимость поддерживать кон­такт с чувствами и потребностями, которые выражены через тишину.

Однажды, когда я работал с сотрудниками одного предприятия, я заговорил о вещах, которые сильно меня затрагивают, — и заплакал. Когда я поднял глаза, то стол­кнулся с тем, что мне было нелегко принять как ответ: с тишиной. Директор молча отвернулся от меня, и выра­жение его лица я принял за гримасу отвращения. К сча­стью, я поспешил направить внимание на то, что могло происходить с ним в этот мо­мент, и сказал: «Мне кажется по вашей реакции на мой плач, что вы чувствуете отвращение и предпочли бы в ка­честве консультанта кого-нибудь более сдержанного».

Если бы он ответил «да», то я сумел бы признать, что у нас просто различные понятия о том, как должно выражать эмоции, — не считая, что был не прав, сде­лав то, что сделал. Но вместо «да» директор ответил: «Нет, вовсе нет! Я просто подумал о своей жене: она всегда очень жалела, что я не умею плакать». И он рас­сказал, что его жена, с которой он как раз разводился, жаловалась, что жить с ним — все равно что с бесчув­ственным камнем.

Когда я еще практиковал как психотерапевт, со мной однажды связались родители 20-летней девушки с пси­хическим заболеванием. В течение нескольких месяцев она проходила курс лечения, была госпитализирована, ее лечили электрошоком. За три месяца до того, как ее родители обратились ко мне, она потеряла дар речи. Когда они привели ее в мой кабинет, с ней нужно было постоянно находиться рядом, потому что, предостав­ленная сама себе, она просто сидела неподвижно.

У меня в кабинете она сгорбилась на стуле и, тря­сясь, уставилась в пол. Пытаясь эмпатически соеди­ниться с чувствами и потребностями, выраженными посредством ее невербального сообщения, я сказал: «Я чувствую, что вы напуганы и хотели бы точно знать, что здесь будет достаточно безопасно, чтобы погово­рить. Это верно?».

Она не выказала никакой реакции, поэтому я выра­зил собственные чувства, сказав: «Я очень беспокоюсь о вас, и я хотел бы, чтобы вы сказали мне, могу я что-нибудь сказать или сделать, чтобы вы почувствовали себя в большей безопасности». Ответа по-прежнему не было. Сорок минут я продолжал либо воспроизводить ее чувства и потребности, либо выражать собственные. Я не получил никакого видимого ответа, ни малейше­го знака того, что она воспринимает мои попытки об­щаться с нею. Наконец я объяснил ей, что устал и хотел бы, чтобы она пришла снова на следующий день.

Следующие несколько дней были такими же, как и первый. Я продолжал удерживать внимание на ее чув­ствах и потребностях, иногда проговаривая вслух, что я понял, а иногда делая это молча. Время от времени я рассказывал о том, что происходит со мной. Она сиде­ла и дрожала — и все это молча.

На четвертый день, когда она по-прежнему не от­зывалась, я взял ее за руку. Не зная, передают ли слова мое беспокойство, я надеялся, что физический контакт мог бы позволить добиться большего эффекта. При первом соприкосновении ее мышцы напряглись, она вжалась в спинку стула. Я уже хотел отпустить ее руку, когда ощутил некоторую податливость, и поэтому про­должал держать ее. Через некоторое время я заметил, что ее тело постепенно расслабляется. Я держал ее за руку еще несколько минут, одновременно говоря с нею так же, как и в первые дни. Тем не менее она ничего не сказала.

Когда она пришла на следующий день, она казалась еще более напряженной, чем прежде, но было одно отличие: она протянула мне сжатый кулак, отвернув в сторону лицо. Я был сначала смущен ее жестом, но по­том понял, что у нее что-то в руке и она хочет дать это мне. Я протянул руку, взял ее кулак и разжал пальцы. У нее в кулаке была смятая записка со следующим сооб­щением: «Пожалуйста, помогите мне высказать то, что у меня внутри». Я был вне себя от радости, когда по­лучил этот знак ее желания общаться. После еще одно­го часа моих ободряющих слов она наконец медленно и боязливо вымолвила первое связное предложение. Когда я отозвался, подтвердив, что услышал ее выска­зывание, она явно воспрянула духом и продолжала го­ворить, все также медленно и боязливо. Год спустя она послала мне копию записей в ее дневнике:

Я вышла из больницы: прочь от электрошока, прочь от тяжелых препаратов. Это было в апреле. Три меся­ца, что были до того, полностью выветрились из мое­го сознания, точно так же, как и три с половиной года до апреля. Мне сказали, что после выхода из больни­цы я все время была дома, не хотела есть, не хотела говорить, я хотела просто все время лежать в крова­ти. Тогда меня отвезли на консультацию к доктору Ро-зенбергу. Я не помню большую часть тех следующих двух или трех месяцев; помню только те моменты, когда была в кабинете доктора Розенберга и гово­рила с ним. Я начала «просыпаться» с того первого посещения. Я начала делиться с ним тем, что меня беспокоило, тем, о чем и не мечтала рассказать когда-нибудь. И я помню, как много это значило для меня. Говорить было так трудно. Но доктор Розенберг бес­покоился обо мне и показал это, и я хотела говорить с ним. И я ни дня не сожалела, что рассказала ему обо всем. Я помню, что считала дни, даже часы до моего следующего визита к нему.

Еще я узнала, что противостоять реальности — это не так уж и плохо. Я понимаю все больше о тех вещах, которые должна пережить, тех вещах, от которых должна избавиться, справиться самостоятельно.

Это страшно. И очень тяжело. У меня просто опуска­ются руки от мысли, что, хотя уже многое получилось, я все еще могу потерпеть ужасающий крах. Но реаль­ность хороша тем, что я вижу в ней и множество за­мечательных вещей.

За этот год я узнала, как замечательно может быть то, что можно поделиться с другими. Я думаю, это только малая часть того, чему я на­училась. Как восхитительно то, что я могу говорить с дру­гими людьми, что они меня действительно слушают — и даже порой понимают!

Меня по-прежнему поражает целительная сила эмпатии. Снова и снова я вижу людей, преодолевающих паралич душевной боли, когда они получают ощутимый контакт с кем-то, кто может услышать их с эмпатией. В роли слушателей нам не нужно понимать психологи­ческую динамику или быть сведущими в психотерапии. Единственное, что существенно, — это наша способ­ность присутствовать при том, что происходит внутри нас: неповторимые чувства и нужды, переживаемые сию секунду.

Итоги

Наша способность предлагать эмпатию может позво­лить нам оставаться уязвимыми, растворять потенци­альное насилие, помогать нам слышать слово «нет», не принимая его как отвержение, оживить безжизненный разговор и даже услышать чувства и потребности, вы­раженные через молчание. Снова и снова люди справ­ляются с тяжелейшими последствиями психологиче­ской боли, получая контакт с кем-то, кто способен вы­слушать их с эмпатией.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Сопереживание в отношении к себе

Станем сами теми переменами, которые хотим видеть в мире!

Махатма Ганди

Мы видели, какой вклад вносит язык ННО в отно­шения с друзьями, а также в отношения в семье, на работе и в политике. Однако самое важное его при­менение — это возможность установить контакт с са­мим собой. Когда мы жесто­ки к себе, нам трудно прояв­лять искреннее сопереживание к другим.

Дата добавления: 2015-07-16