Моралистские суждения

Один из видов жизнеотчуждающих способов обще­ния — осуждение с точки зрения морали, подразумевающее неправоту или порочность тех людей, поведе­ние которых не соответствует нашей системе ценно­стей. Вслух они высказываются следующим образом: «С вами трудно, потому что вы слишком эгоистичны». Или «она ленива», «им нанесли урон», «это неприем­лемо». Обвинения, оскорб­ления, резкие замечания, яр­лыки, критика, сравнения и диагнозы — все это формы осуждения.

Суфийский поэт Руми пи­сал: «Есть область вне таких понятий, как деяния праведные и неправедные. Там я буду ждать вас». Вместе с тем жизнеотчуждающее общение держит нас в мире таких понятий, как пра­ведность и неправедность, то есть в мире осуждения. Язык этого мира изобилует словами, которые сортиру­ют и делят людей в зависимости от их действий. Когда мы говорим на этом языке, мы судим людей и их по­ступки. Нас живо занимает, кто хорош или плох, нор­мален или неправилен, ответствен или безответствен, умен или невежествен и т. д.

Прежде чем стать взрослым, я учился общаться без­личным способом. Он не требовал попыток высказать то, что происходит во мне. Когда я сталкивался с людь­ми или их действиями, которых я не понимал и кото­рые мне не нравились, я заявлял, что они плохи. Если учителя предлагали задачу, которую я не хотел делать, они «придирались ко мне» или были «занудами». Если кто-то выскакивал передо мной на дороге, я кри­чал: «Вот придурок!» Когда мы говорим на этом язы­ке, мы думаем и общаемся исходя из того, что что-то не так с другими, а не с нами, — чтобы иметь право вести себя определенным образом. Или, бывает, заявляем, что что-то не то с нами, но лишь затем, чтобы иметь право не отвечать или сделать вид, что мы не понимаем. Наше внимание сосредоточено на сортировке, анализе, на выявлении степени «неправильности», а не на том, в чем мы и другие нуждаемся, но не получаем. И тогда если моя партнерша хочет больше ласки, чем я согласен ей дать, она «капризна и зависима». Но если я хочу больше ласки, чем получаю от нее, тогда она «холодна и бесчувственна». Если мой коллега более требовате­лен к деталям, он «придира и зануда». С другой сторо­ны, если я более требователен к деталям, он «небрежен и неорганизован».

Я уверен, что подобное критическое отношение к другим является прискорбной попыткой описать собствен­ные ценности и потребности.

Прискорбной она является потому, что, выражая свои ценности и потребности в такой форме, мы лишь вызываем сопротивление и же­лание защищаться у тех самых людей, в которых мы бо­лее всего заинтересованы. А если при этом они все же ведут себя так, как хотелось бы нам, это означает, что они согласились с нашим мнением, что с ними что-то «не так» и, вероятно, они делают это из страха, чув­ства вины или стыда.

Но за то, что люди соответствуют нашим ожидани­ям не по своему искреннему желанию, а из страха, чув­ства вины или стыда, нам приходится дорого платить. Рано или поздно мы почувствуем, как исчезает доброе отношение тех, кто потакает нашим желаниям по при­нуждению, внешнему либо внутреннему. Они также расплачиваются за это, поскольку, вероятно, чувствуют негодование. Их чувство собственного достоинства страдает, когда они отвечают нам из страха, ощуще­ния вины или стыда. Кроме того, каждый раз, когда мы ассоциируемся у других с любым из этих чувств, мы уменьшаем собственные шансы на то, что в будущем нам ответят сопереживанием на наши потребности и цен­ности.

Здесь важно не путать личную систему ценностей и морализаторские суждения. У всех нас есть соб­ственная система ценностей, ею мы меряем качество жизни. К таким ценностям относятся честность, сво­бода или мир. Система ценностей — это совокуп­ность наших убеждений относительно того, какова должна быть жизнь в лучших ее проявлениях. Мы вы­сказываем морализаторские суждения о людях или об их действиях, когда они не отвечают нашей системе ценностей, например: «Насилие — это плохо. Люди, которые убивают других, — это злые люди». Если бы мы были с детства обучены говорить на языке, при помощи которого легко выразить сопереживание, мы могли бы внятно формулировать наши потребности и ценности, а не пытаться определить, что «не так», когда мы не находим на них отклика. Например, вме­сто фразы «насилие — это плохо» можно было бы сказать: «Я стараюсь не разрешать конфликты при помощи насилия; я ценю решение человеческих кон­фликтов другими средствами».

О. Дж. Харви, профессор психологии Колорадско­го университета, изучает взаимосвязи между языком и насилием. Он взял случайные выборки из художествен­ной литературы многих стран и свел в таблицу частоту употребления слов, которые сортируют и оценивают людей. Его исследование выявило несомненную связь между частым использованием таких слов и случаев насилия. Не удивительно, что в обществах, где люди мыслят категориями человеческих потребностей, зна­чительно меньше насилия, чем там, где люди делят друг друга на «хороших» и «плохих» и уверены, что «пло­хие» должны быть наказаны. Семьдесят пять процен­тов телевизионных программ, идущих в то время, ког­да американские дети чаще всего смотрят телевизор, демонстрируют героя, который либо убивает людей, либо бьет их. Акт насилия обычно является «кульмина­ционным моментом» программы или фильма. Зрители, убежденные, что плохие парни должны быть наказаны, получают удовольствие от сцен насилия.

Часто, если не всегда, на­силие — словесное, пси­хологическое или физиче­ское — среди членов семьи, племени или нации является своего рода умозаключени­ем, которое объясняет причину конфликта неправо­той противной стороны. Одновременно с этим появ­ляется неспособность думать о себе или о других как о существах уязвимых, могущих чувствовать страх, горечь, тоску и т. д. Мы видели примеры такого опас­ного мышления в годы «холодной войны». Наши лидеры представляли русских как «империю зла», желающую уничтожить американский образ жизни. Российские лидеры представляли людей Соединен­ных Штатов «империалистическими угнетателями», которые стремятся поработить их. Ни одна сторона не признавала, что за этими ярлыками скрывается страх.

Дата добавления: 2015-07-16