Схема 9. Цикл воспроизводства

В таком цикле разные поколения занимают различные позиции: диаметрально противо­положные — поколения, следующие одно за дру­гим, отцы и сыновья (поскольку первые зачина­ют вторых и вступают в старость, когда те еще пребывают в детстве), одинаковые же позиции занимают поколения, следующие через одно — деды и внуки (см. схему 9). Такова логика, кото­рая, превращая рождение в возрождение, под­водит отца к тому, чтобы называть своего пер­вого сына, когда это возможно, именем своего отца («называть», asker, означает «воскрешать»). В отношении поля действует совершенно гомо­логичный цикл двухпольного севооборота: как

цикл поколения завершается смертью и воскреше­нием А (т. е. когда В зачинает С), цикл поля завер­шается, когда поле А, которое остается в невозде­ланном виде, ожидая своего воскрешения в тече­ние всего времени, пока длилась жизнь вспахан­ного поля, «воскрешается» пахотой и севом, т. е. в момент, когда поле В возвращается к своему необработанному состоянию.

Мы видим, как опровержение умерщвления посред­ством введения цикла стремится поглотить саму «природ­ную» смерть. Вопреки научной иллюзии ожидание «вос­крешения» мертвых есть лишь продукт переноса сложив­шихся схем в практику, самым непосредственным образом обращенную к удовлетворению мирских потребностей.

Таким образом, практическая логика обязана своей эффективностью тому, что всякий раз, через отбор осново­полагающих схем, которые она претворяет в жизнь, и уме­лого использования полисемии символов, которыми она оперирует, она подстраивается к частной логике любой области практики. Подобно тому как одно то же слово, приобретая различный смысл в различных областях его употребления, всегда остается в рамках «семейства значе­ний», основополагающие структуры реализуются в значе­ниях, которые очень разнятся в зависимости от поля, одна­ко, несмотря на это, у них всегда есть какие-то общие чер­ты хотя бы с одним элементом другого ряда, и всем им при­суще своего рода «семейное сходство», которое мгновен­но ощущается на интуитивном уровне. Неслучайно труд­ности греческих или китайских толкователей начинаются, когда они пытаются конструировать и накладывать друг на друга ряды (в смысле асимметричного, транзитивного и «связывающего» отношения, согласно значению, которое дает этому слову Рассел в работе «Введение в математи­ческую философию»), подобные тем, что были здесь после­довательно проанализированы. Ведь достаточно, стремясь обнаружить совпадение различных рядов, перейти опреде­ленный уровень детализации, как сразу же за основопола­гающими гомологиями обнаруживаются всевозможные не-

соответствия⁵⁴. Весьма далек от истинной строгости такой анализ, который выводит эту систему за ее собственные границы, злоупотребляя возможностями дискурса, который заставляет заговорить молчащую практику, пользуясь ма­гией письма, вырывающего практику и дискурс из потока времени и, в особенности, ставя перед самой типичной прак­тикой практик поистине мандаринские* вопросы о совпа­дении или о логическом соответствии⁵⁵.

Только когда перенос схем, осуществляемый по эту сторону дискурса, становится метафорой или аналогией, можно вслед за Платоном задаться вопросом: «Земля ли подражает женщине, когда она становится беременной и являет миру живое существо, или женщина подражает зем­ле?» (Менексен, 238а). Медленной эволюции, которая ве-

⁵⁴ Например, рождение, как начало или открытие, может соот­носиться, в зависимости от случая и потребностей ритуальной прак­тики, либо с рождением года, которое само привязывается к раз­личным моментам в зависимости от ситуации, либо с началом вес­ны, если имеется в виду год, либо с рассветом, если речь идет о дне, либо с рождением новой луны, если подразумевается месяц, либо со всходом пшеницы, если обращаются к циклу зерна. Ни одно из этих соотношений не исключает того, что смерть, которой противостоит рождение, отождествляется с жатвой, если имеется в виду жизненный цикл поля, либо с оплодотворением (как воскре­шением), т. е. с рождением года, если рассматривается цикл зерна и т.д.

* Мандарин — португальское наименование чиновников фео­дального Китая, которое служит метафорическим обозначением университетских иерархов, окруженных церемонным почитанием. Аллюзия на ранее сформулированный тезис о теоретическом про­чтении социального мира представителями официальной книжной науки, обыгрываемый и чуть ниже. — Прим. перев.

⁵⁵ Гране приводит прекрасные примеры этих конструкций, уди­вительных в их стремлении к совершенству, которое рождено же­ланием разрешить противоречия, возникающие из-за отчаянного стремления придать нарочито систематизированную форму объек­тивно систематичным продуктам аналогизирующего разума. Тако­ва, например, теория пяти элементов — ученая обработка мифоло­гической системы, — которая устанавливает связь между главны­ми направлениями (к которым прибавляют центр), временами года, видами материй (вода, огонь, дерево, металл), нотными знаками (Granet M. La civilisation chinoise. — Paris: Armand Colin, 1929. — P. 304-309).

дет от религии к философии, как говорили Корнфорд и Кем­бриджская школа, т. е. от аналогии как практической схе­мы ритуального действия к аналогии как объекту рефлек­сии и рационального метода мышления, сопутствует изме­нение функции. Ритуал и особенно миф, которые «воздей­ствовали» на способ верования и выполняли практичес­кую функцию коллективных инструментов символического воздействия на природный и социальный мир, постепенно сводятся к единственной функции, которую они обретают в конкурентных отношениях между книжниками [lettrés], исследующими и толкующими букву в связи с исследова­ниями и толкованиями прежних или нынешних толковате­лей. Лишь тогда они в явном виде становятся тем, чем они всегда были, но только в скрытом или практическом состо­янии, а именно системой решений космогонических или антропологических проблем, которые, как верит книжная рефлексия, она открывает и существование которых она действительно обеспечивает благодаря ошибке прочтения, заложенной во всяком прочтении, не знающем истины о самом себе.

Именно так антропология, не сумев осмыслить всего, что определяет ее как ученое прочтение практик, и в осо­бенности из-за невладения логикой практики, которая не принадлежит исключительно архаическим обществам, замк­нулась в антиномии различия и тождества, «примитивной ментальности» и «мышления дикаря», основы которых Кант дал уже в приложении к трансцендентальной диалек­тике, отметив, что «разум», в зависимости от направляющих его интересов, подчиняется либо «принципу специфика­ции», который ведет к поискам и усилению различий, либо «принципу родов» или «однородности», который склоняет к установлению сходства*, и что в силу характерной для такого разума иллюзии он полагает, будто основание его суждений заложено не в нем самом, а в природе объектов, о которых он судит.

* См.: Кант И. Критика чистого разума В685. — Прим. перев.

Дата добавления: 2015-07-19