Схема 8. Структура дня в сухой сезон

рядом с животными, в замкнутом, влажном и холодном месте сексуальных отношений, ассоциирующемся с могилой и смертью, противопоставляется дню, а точнее, тому, что является его кульминацией, azal, моментом, когда свет и жара стоящего в зените солнца достигают наибольшей силы. Связь между ночью и смертью, которая напоминает о себе ночными шумами, воем собак и шакалов, зубным скре­жетом спящих, похожим на скрежет умирающих, находит свое отражение во всех вечерних запретах: запрещается купаться или просто бродить вдоль воды, особенно стоячей, черной, илистой, зловонной, смотреться в зеркало, смазы­вать маслом волосы, дотрагиваться до золы. Осуществле­ние всех этих запрещенных практик может усилить пагуб­ное воздействие ночной темноты через ее контакт с веще­ствами, обладающими теми же свойствами (и в некоторых случаях почти взаимозаменяемыми: волосы, зеркало, чер­ная вода).

Утро представляет собой момент перехода и разрыва, порог. В часы, предшествующие восходу солнца, когда день вступает в борьбу с ночью и побеждает ее, совершаются ритуалы изгнания (asfel) и очищения (например, утром, под отдельно растущим ежевичным кустом младенца, на кото­рого наслана порча или сглаз, aqlab, посыпают манной крупой, поставленной накануне у его изголовья; точно так же, в соответствии с некоторыми ритуалами изгнания, с вечера следует отправиться на место разрыва, как, напри­мер, граница между полями, а рано утром покинуть его, оставляя на этом месте зло). Речь идет о том, чтобы, как и в ритуалах, совершаемых весной, ускорить разрыв с темно­той, злом и смертью, чтобы «достичь утра», т. е. стать от­крытым свету, добру и успеху, сопутствующих утру. Риту­алы зачина и разделения, которыми отмечены переходные дни, совершаются при наступлении дня — идет ли речь о пробуждении быков в хлеву в момент зимнего солнцестоя­ния, обрядах первого снега, ритуалах обновления в пер­вый месяц года (еппауеr), поисках веток олеандра, кото­рые во время âazla будут высажены в поля, походе пасту­хов за растениями в первый день весны, выходе стада в

момент «возвращения azal» и т. д. Каждое утро — это рож­дение. Утро — это выход, открытие и открытие к свету (fatah', «открывать», «проклюнуться», синоним s'ebah', «быть утром»). Это момент рождения дня (tallalith wass, «рождение дня»), когда «свет открывает глаза» и когда дом и деревня, замкнувшиеся на самих себе в ночное вре­мя, выпускают в поля мужчин и скот. Утро — лучшее вре­мя для принятия решений и начинаний.

Как говорится, «утро — это легкость». «Ры­нок — это утро» (именно утром совершаются са­мые выгодные сделки). «Утро делит дичь; горе — уснувшим». Утром первого дня весны, в это утро утра года, детей будят словами: «Вставайте, дети, чем больший путь вы пройдете до восхода солн­ца, тем длиннее будет ваша жизнь». Вставать рано утром — значит быть открытым для доб­рых предзнаменований (leftah', «открытие», «при­мета»). Тот, кто рано встает, избегает дурных встреч, и наоборот, тому, кто последним выхо­дит на дорогу, товарищем может стать только юродивый (который, как и слепой, является час­тью ночи), ждущий наступления дня, чтобы уйти, или хромой, плетущийся в хвосте. Вставать с пе­тухами — значит отдаться под защиту утренних ангелов и их милости. Именно утром, в этот на­чальный момент дня, очень часто совершаются обряды предсказания: например, на заре из хле­ва зовут коз и овец или коров, и в зависимости от того, появятся ли первыми козы или овцы, год будет хорошим или плохим.

Утро, как и аналогичные периоды сельскохозяйствен­ного года или жизни человека — весна или детство, — было бы абсолютно благотворно, означая победу света, жизни, будущего над ночью, смертью, прошлым, если бы вслед­ствие своего положения оно не обладало грозной властью определять будущее, частью которого оно является и кото­рым оно руководит, будучи вступительным моментом цик­ла. Благотворное по своей сути, утро опасно в той мере, в какой несет в себе возможное несчастье, ибо оно способно определить судьбу дня — счастливую или несчастливую.

Следует подробнее остановиться на этой логике, которая остается непонятной до конца, поскольку она слишком хо­рошо понятна наполовину, на основании квазимагическо­го опыта мира, который, например, в виде эмоций, навязы­вается даже тем, кого материальные условия существова­ния и институциональная среда, способные этот опыт свес­ти на нет, наилучшим образом защищают от этой «регрес­сии». Когда мир воспринимается как некая система фату­ма, где за причину принимается исходная точка, происхо­дящее или совершаемое в настоящем мира отсылает к тому, что должно в нем произойти. Такое будущее, которое уже вписано в настоящее в форме предзнаменований, следует расшифровывать не для того, чтобы подчиниться этому как неизбежности, но чтобы уметь при необходимости его изме­нить. Это противоречие только видимое, поскольку имен­но из предположения о фатализме системы пытаются пере­делать предсказанное настоящим будущее, заново переде­лывая настоящее. Против магии борются с помощью ма­гии, против магической действенности настоящего-пред­знаменования борются с помощью поведения, направлен­ного на изменение исходной точки во имя веры (дающей силу этому предзнаменованию) в то, что причиной в систе­ме является ее начало.

К знакам (esbuh', «первая встреча с утром»), указывающим на действие злых сил, из-под кото­рого пытаются уйти путем заговора, относятся крайне внимательно: кто встречает несущего мо­локо, видит в этом хорошее предзнаменование; кто, еще лежа, слышит, как ссорятся люди, счита­ет это плохой приметой; кто еще на рассвете встречает кузнеца, хромого, женщину с пустым ведром, черную кошку, должен «переделать свое утро», вернуться к ночи, перешагнув через по­рог в обратном направлении, снова заснуть, а затем повторить свой «выход». Утро дня зачина, как, например, первого дня весны, может опре­делять целый день, иногда целый год, а то и це­лую жизнь. Поскольку магическое воздействие слов и вещей происходит здесь с особой силой,

употребление эвфемизмов навязывается с особой жесткостью — из всех запрещенных слов наибо­лее страшны по утрам те, которые выражают действия или моменты окончания: закрывать, гасить, отрезать или (в несколько меньшей степе­ни) заканчивать, исчерпывать, уходить, проли­вать — т. е. слова, способные вызвать разрыв, преждевременное разрушение, пустоту и беспло­дие. Вера во власть слов предполагает, что в от­ношениях с миром всякому нарушению, словом или жестом, они сообщают определенные фор­мы — формы предписанные, способные вызы­вать космические последствия. Известно, напри­мер, что необходимо контролировать свою речь в присутствии маленьких детей, мальчиков, не­давно прошедших обрезание, или молодоже­нов — т. е. лиц, особенно незащищенных, чье бу­дущее, т. е. рост, возмужание и плодовитость, неопределенны. Точно так же многие табу и запреты весны являются практическими эвфемиз­мами, направленными на избавление от опаснос­ти, угрожающей — вследствие перформативной действенности слова или жеста — плодородию обрабатываемой природы. В конечном счете, сам факт ритуализации практик выражает стремле­ние избежать тех ошибок, которые возможны при импровизации и которые могут привести к социальным конфликтам или природным ката­строфам. В отношениях между чужими друг для друга группами ритуализация обменов и кон­фликтов (идет ли речь о thawsa, стрельбе в цель, или о вежливости и ее формулах) направлена на заблаговременное снижение риска совершить неудачный поступок и употребить опасное сло­во. Точно так же в отношениях с природными силами большие коллективные ритуалы, совер­шаемые лицами, наиболее подходящими для установления будущего всей группы, стремятся строго регламентировать, не оставляя места ин­дивидуальной изобретательности или фантазии, те из [форм] обмена между людьми и природным миром, которые наиболее жизнестойки — в бук-

вальном смысле слова, поскольку здесь, как и при обмене, затрагивающем честь, «жизнь отдается за жизнь». В факультативных или тайных риту­алах на первый план выступает психологическая функция и личный интерес, которые непосред­ственно контролируют жесты и слова. В отличие от них, обязательные и коллективные ритуалы имеют целью не только предотвратить — путем регламентации форм, места и времени осуществ­ления практик — пагубные последствия невоздер­жанности в словах и поступках или поспешнос­ти, порождающих плохое начало, но также кон­тролировать психологический опыт, вплоть до его отмены в некоторых случаях, или — что в конечном счете то же самое — производить его, превращая действие в результат подчинения сво­еобразному категорическому императиву. Здесь факт коллективной практики становится наме­рением, и его результатом может быть произ­водство субъективного опыта и институированной эмоции⁵³.

⁵³ Свойство культурного императива состоит в том, чтобы про­изводить своего рода окультуривание или, если угодно, денатура­лизацию всего того, с чем он соприкасается, будь то биологические или психологические потребности, которые таким образом преоб­ражаются и сублимируются, как смех и слезы или климатические и морфологические необходимости. Таков случай ритуального деления времени, которое относительно климатического деления является тем же, чем институированный смех или плач является относительно «спонтанного» смеха или плача. Можно заметить, что характерный ритм зимнего дня поддерживается как в самые холодные моменты, так и в самые теплые и уже «весенние» моменты влажного периода. Автономия ритуальной логики по отношению к объективным условиям еще более очевидна при рассмотрении одежды, которая в качестве символа социального статуса не подчинена климатическим изменениям. Как можно летом снять бур­нус, если мужчина без бурнуса позорит себя? Как не надевать зим­нюю обувь по случаю косьбы или длительного похода в горы, когда известно, что эта обувь отличает настоящего крестьянина или хорошего ходока? Как хозяйка дома может отказаться от тради­ционной пары накидок, которые она носит на груди сколотыми вместе и которые, как и пояс с подвешенными к нему ключами от кладовых, символизируют ее власть, превосходство над невест­ками или власть над домашним хозяйством?

Azal и, в частности, середина azal (thalmas'th uzal) — момент нахождения солнца в зените, когда «azal становит­ся самым жарким», разгар дня — противостоит ночи так же, как и утру, началу дня, ночной части дня. По подобию самого жаркого дня, самого сухого, самого светоносного в году, azal — это день дня, сухое сухого, обладающее до­стигшими полного расцвета свойствами сухого сезона. Это исключительно мужское время, момент, когда базары, до­роги и поля полны людей (мужчин), когда все мужчины на­ходятся вне дома и заняты своими мужскими делами. (В обряде, помогающем девушке выйти замуж, колдунья зажигает лампу, mes'bah', символ суженого, в час azal.) Сон во время azal(lamqil) является идеальной границей муж­ского отдыха, подобно тому как поля являются привычны­ми местами сна, как, например, гумно, самое сухое и самое мужское из всех близких к дому мест, где часто спят мужчи­ны. Понятно, что azal, который сам по себе является час­тью сухого и бесплодного, тесно связан с пустотой (lakhld) скошенных полей.

Eddohor, вторая молитва, более или менее совпадает с концом отдыха azal: это начало «заката azal», конец боль­шой жары (azghal), момент второго выхода стада на паст­бище и второго за день выхода на работы. С третьей молит­вой, elâasar, совпадает конец azal и начало thameddith (или thadugwath): это время, «когда пустеют базары» и вступа­ют в силу вечерние запреты. Закат солнца, которое «скло­няется к западу», выступает своего рода парадигмой всех форм заката и, в частности, старости и всех видов полити­ческого упадка («его солнце закатилось») или физического упадка: идти на запад, к закату (ghereb, в противополож­ность cherraq, «идти на восток»), означает направляться к темноте, ночи, смерти, подобно тому как дом, у которого дверь смотрит запад, может пустить внутрь только потемки.

Можно было бы, продолжив анализ различных полей, где находит приложение система порождающих схем, вы­строить также сводную схему жизненного цикла, какой она предстает, будучи структурирована ритуалами перехода: являясь продуктом той же системы схем, все человеческое

существование организуется гомологично системе схем сельскохозяйственного года и других больших временных «радов». В результате зачатие (akhlaq, «создание») самым очевидным образом ассоциируется с вечером, осенью и ноч­ной, влажной частью дома. Точно так же беременность со­ответствует подземной жизни зерна, т. е. «ночам» (eliali): табу беременности, табу плодородия — это табу вечера и траура (нельзя смотреться в зеркало с наступлением ночи и т. д.); беременная женщина, похожая на набухшую по вес­не землю, составляет часть мира мертвых (juf,что означает «живот беременной женщины», означает также «север», что равнозначно «ночи» и «зиме»). Беременность, как и прора­стание, тождественна процессу тушения в кастрюле: роже­нице подается горячая пища, относящаяся к зиме, мертвым, а также к пахоте, в частности abisar (пища мертвых и похо­ронных церемоний), которую, кроме как по этому случаю, женщины никогда не едят. А в период послеродового выздо­ровления, на сороковой день, подают жирный кускус, сва­ренный на воде (abazin), символ плодородия, приумно­жения, который едят и в первый день пахоты, а также бли­ны, оладьи и яйца. Роды ассоциируются с «открытием» кон­ца зимы, и здесь можно наблюдать все запреты на закрытия, которые характерны для этого времени года (скрещивать ноги, руки, носить браслет, кольцо или перстень). Гомоло­гия между весной, детством и утром, периодами начина­ний, которым свойственны неуверенность и ожидание, про­является, среди прочего, в изобилии обрядов предсказания, которые исполняются в это время, а также ритуалов, спо­собствующих разрыву с домашним и материнским хозяй­ством и выходу в мужской мир (как первая стрижка волос и первый выход на базар).

Многие ритуалы перехода совершенно оче­видно ассоциируются с соответствующим момен­том года: например, для обрезания подходит на­чало осени, но не зимы, a elâazla gennayer, момент разделения, является благоприятным моментом для первой стрижки волос, одним из важных моментов перехода в мужской мир; осень и вес-

на (после elâazla) подходят для свадьбы, которая категорически запрещается в последний день года, в h'usum и nisan, a также в мае или июне. Ритуалы весны (и в частности, ритуалы первого дня этого сезона и возвращения azal) основаны на симво­лизме, который одинаково хорошо приложим как к зеленеющей пшенице, которая еще «связа­на, стреножена, спеленута (iqan), так и к членам младенца, который еще не умеет ходить (аqпап ifadnis) и в каком-то смысле привязан к земле. Что касается ритуалов перехода, которые не связаны с определенным временем года, их черты всегда отчасти обязаны ритуальным характеристикам того периода, во время которого он совершает­ся — что и объясняет суть наблюдаемых вариан­тов. Например, благотворная вода nisan, обяза­тельная часть ритуалов, характерных для этого периода (как молоко первого доения весной, ко­лосья последнего снопа летом и т. д.), присутству­ет также в качестве вспомогательного элемента в ритуалах перехода, которые совершаются в это время.

Жатва, несмотря на то, что она описывается как преж­девременное разрушение (anâadam), не является смертью, после которой не остается наследников (maâdum, «холос­тяк, который умер, не оставив наследников») — предпола­гается, что магия, которая позволяет непротиворечивым образом аккумулировать выгоды от противоречивых дей­ствий, произведет воскрешение в самом новом акте опло­дотворения и его посредством. Точно так же старость, ори­ентированная на запад, заход солнца, тьму и смерть, в этом исключительно роковом направлении, одновременно по­вернута к востоку, к оплодотворению в новом рождении. Цикл завершается смертью — т. е. на западе — только для чужого (aghrib): в универсуме, где социальное существо­вание предполагает, что связь с предками будет осуществ­ляться через потомков и что человек будет помянут и «вы­зван» его потомками, смерть чужого, человека запада (el gharb) и изгнания (el ghorba), лишенного наследников (anger), есть единственная форма абсолютной смерти.

Дата добавления: 2015-07-19