Ненависть и жестокость. Возмездие 2 страница

Видимо немецким артиллерийским корректировщикам было совсем не интересно стрелять по брёвнам, весь свой огонь они сосредоточили по обезумевшим от своей беспомощности людям.Около нашего укрытия разорвалось несколько снарядов, но нас они не задели. Через 30 минут, когда батареи кронштадтской артиллерии открыли по фашистам ответный огонь, обстрел прекратился. Ужасающая картина предстала передо мной, когда я вылез из своего укрытия: весь пирс был усыпан телами убитых и раненых солдат. Оставшихся в живых людей отвели в безопасное место, а ночью, соблюдая все меры предосторожности, погрузили на баржи и отправили в Ленинград. Очутившись вместе со всеми на старом грузовом судне, приспособленном для перевозки людей, я залез на верхний ярус сколоченных нар и крепко уснул. После такого нервного напряжения сон одолел усталость, накопившуюся за последнее время. Когда мы шли вдоль побережья занятого противником, по баржам шёл непрерывный огонь. К счастью в темноте ночи вражеские снаряды не смогли достигнуть цели, и наш переход обошёлся без потерь.

Одна из операций Советского командования в октябре 1941 г. с целью разжать кольцо блокады Ленинграда на Юго-западном побережье Финского залива в районе пос. Стрельна и г. Петергоф

Подвиг отдельной 124-й танковой бригады.Собор Петра и Павла в г. Петергоф. осень 1941года.

В октябре 1941 года 124-я танковая бригада прорвала оборону противника в районе пос. Стрельна для поддержки морского десанта.Один из танков КВ бригады прорвался в г.Петергоф. Рано утром наши самоходные баржи пришли в Ленинград. Ужасы голодного блокадного Ленинграда сразу же встретили нас в порту. Это мы поняли, когда солдатам дали небольшую порцию каши из походной кухни и маленький кусочек блокадного хлеба. Как оказалось, это был наш завтрак и обед. Только мытьё в бане на какое-то время отвлекло нас от тяжёлых мыслей за судьбы жителей города. Но такое минутное блаженство было не долгим, ведь завтра снова была война.

В октябре наступил голод, у жителей не было продовольственных запасов, так как ник­то не ожидал блокады и суровой зимы. Город находился в полном мраке. С наступлением темноты улицы становились пустынными, да и днем людей почти не было видно, так как участились обстрелы и бомбежки. Многие ленинградцы эвакуировались, многие выехали за город, надеясь выжить там, веря в скорый конец войны. Через несколько дней после прибытия в Ленинград, наш отдельный минометный дивизион, входящий в 10-ю стрелковую дивизию, был переброшен на более тяжелый участок Ленинградского фронта - Невскую Дубровку. По пути на новое место боев, мы проезжали по Всеволожскому району, мимо станций Рахья и Ириновка. Ириновское торфяное предприятие в этот период напряженно работало, давая топливо блокадному городу. При виде этих мест на меня сразу нахлынула масса воспоминаний о времени, проведенном здесь во время практики, когда я учился в Ленинградском техникуме по специальности электромеханика торфяных машин. Привезли наше подразделение рано утром в район поселка Невская Дубровка.

Вокруг посёлка был только редкий лесок да заболоченная местность. Командир взвода объявил нам, что на этом месте будут наши огневые позиции. Зима уже вступала в свои права, стоял мороз и всё время шёл снег. По звукам пулеметных очередей и разрывам снарядов стало ясно, что недалеко передний край нашей обороны. «Приступить к оборудованию огневых позиций для минометов», - прозвучала команда командира взвода, и мы бросились выполнять его приказ. Земля на болоте,- промерзлый песок с водой, стала как бетон. Принесли лом, кирки и стали отрывать котлован под блиндаж, ровики для минометов и ходы сообщения. Времени на обустройство позиций дали в обрез, а работу необходимо было закончить засветло. Было ясно, что без укрытия не обойтись. Скоро поблизости от нас разорвалось несколько снарядов, а по стволам деревьев зашлепали пули. К вечеру основные работы были закончены, но многое сделать мы не смогли, так как были ослаблены. Где можно было взять силы при питании по норме блокадного Ленинграда. А выдавали на сутки по 300 г сухарей, да один раз горячее в виде крупяного, постного супа. Морозы крепчали, а мы были одеты в потрепанные старые шинели, армейские ботинки с обмотками.

Позже нам выдали старые ватники под шинель. Но при сильных морозах и истощении организма это не спасало. Сразу же в открытый и оборудованный ровик был установлен миномет. Скоро он был приведён в боевую готовность, а мины уложены в ниши и тщательно замаскированы. Поблизости от боевой позиции мы построили землянку. Котлован для так называемого пола получился неглубокий, всего около метра, так как глубже выступала вода. За счет двойного наката из тонких бревен мы ещё немного подняли нашу землянку. Таким образом, пространство внутри получилось чуть выше одного метра. А, чтобы не лежать и не сидеть на голой земле, в землянку натаскали сосновых и еловых веток, из которых получился мягкий ковер. В это сооружение залезать приходилось почти ползком, но внутри можно было сидеть. Постепенно жилище утеплили: установили небольшую печь-буржуйку, а выведенную наружу железную трубу замаскировали, чтобы ночью не видно было вылетавших из нее искр. В углу в песке вырыли небольшую ямку, которая служила нам колодцем с питьевой водой. Постепенно вода в грунте высохла, чем мы и воспользовались, углубив землянку еще на полметра.Это дало нам возможность свободно, не сгибаясь, сидеть в ней и даже вставать на колени. Между бревен наката уложили еловые ветки и песок, чем ещё лучше утеплили наше не хитрое жильё. А самое главное, на бревенчатые накаты сверху был насыпан дополнительный слой сырого песка.На лютом морозе ледяной песок превратился в настоящий бетон и эта «броня» не раз спасала нас от прямых попаданий снарядов и мин. Во время обстрелов, сидя в блиндаже, было такое чувство, что находишься в пустой бочке, а по ней сверху бьют кувалдой. Как только начинался обстрел, все миномётчики залезали в землянку, а по команде «К бою!», бойцы моментально выползали из нее и занимали свои места согласно боевому расчёту.Наш расчет состоял из командира отделения (орудия-миномета), наводчика, заряжающего и подносчика мин. Я в то время был заряжающим.Наши войска неоднократно пытались прорвать оборону противника на левом берегу Невы - на Невском «пятачке». В свою очередь и немцы также атаковали наши части, стремясь сбросить с «пятачка» ее защитников. В таких ситуациях каждый день по не­сколько раз приходилось вести огонь всему миномётному дивизиону. Мины готовились заранее до начала стрельбы. Они извлекались из ящиков, чистились от смазки, на их хвостовик навешивались заряды (мешочки с порохом), вставлялся в хвостовик мины патрон-взрыватель. Только после этого они считались готовыми к стрельбе и укладывались в ровик около миномёта.По команде: «К бою!» боевой расчет занимал свои места у миномета. А после того, как миномет был наведен на цель по полученным данным прибора «Бусоль», я, по команде: «Огонь!», брал мину двумя руками (мина весом 16 кг), поднимал над стволом (ствол миномета это труба высотой, примерно 1,5 м) и аккуратно опускал ее в ствол миномёта. Очень сложно и опасно приходилось вести беглый огонь из миномета во время боя. За считанные минуты из ствола вылетает одна за другой десятки мин. При стрельбе стоит сплошной грохот, отвратительный едкий запах сгораемого пороха не даёт дышать, сильно нагревается ствол. Заряжающий в это время может не услышать звука вылетающей мины и в спешке опустить очередную мину в ствол. Она пойдёт навстречу еще не вылетевшей и тогда может произойти взрыв мины в стволе. Это прямая угроза погибнуть не только заряжающему, но и всему расчету. Такие случаи, к сожалению, были и в нашем дивизионе. Кроме того, противник обычно засекал наши батареи и обрушивал на нас всю мощь своей артиллерии. В ноябре морозы усилились, а продовольствие неуклонно уменьшалось.

Особенно тяжело было часовым на посту. Часовой всегда должен быть готовым ко всяким неожиданностям. Выли случаи, когда немецкая разведка проникала через Неву в наш тыл и делала налеты на батареи.С большим трудом в ботинках с обмотками, в ватнике, с надетой поверх старой, продуваемой насквозь шинели, с карабином наготове, мы выстаивали на посту по часу. На солдатский продовольственный паек стали давать по 150 г сухарей и одни раз горячее, обычно овсяный суп без жиров. Отстояв на посту или в минуты тишины после стрельбы, промерзнув до костей, мы залезали в свою спасительную землянку, где от буржуйки было тепло, а от коптилки светло. Но это было короткое блаженство. Лежа на мягкой подстилке из хвои, мы часто вели разговор о еде, о том сможем ли когда-нибудь досыта и вкусно поесть. Этими разговорами только разжигался аппетит, не принося голодному желудку ни какой пользы.Постоянный голод толкал нас на поиски чего-нибудь съестного. Иногда мы по очереди, под артиллерийским обстрелом отправлялись в поселок или в его окрестности за дровами, так как в расположении батареи вырубать лес на дрова зап­рещалось. Этими действиями мы могли нарушить маскировку, так как лес был мелкий. Кому-то из нас удавалось находить в поле под снегом замершие кочаны капусты (хряпу).В нашем подразделении командиром отделения был сержант из морской части. Зимой много моряков с кораблей направляли служить для пополнения сухопутных частей. Наш сержант был строг, но справедлив, нареканий ко мне не было, потому что я без разговоров выполнял все его поручения. Однажды я заметил на болоте одиноко стоящее дерево, радуясь тому, как хорошо будет гореть в печи смолистая сухая сосна и этих дров хватит надолго. Дождавшись вечера, я прихватил топор и отправился по глубокому снегу к этой сосне. Но как только ее срубил, так сразу по этому месту немцы открыли артиллерийский огонь. Снаряды рвались вблизи от меня, и я очутился в кольце разрывов. Схватив топор, я бросился наутек, мотаясь в глубоком снегу из стороны в сторону. С большим трудом вырвался я из- под артобстрела, успев скрыться в кустах. Как потом оказалось, это одиноко стоящее дерево являлось ориентиром для немецких артиллеристов. Они хорошо видели, как я его срубил и лишил их нужного ориентира для ведения артиллерийского огня.В следующий раз, разыскивая дрова вблизи поселка, я наткнулся на засыпанную снегом убитую лошадь, точнее на то, что от неё осталось. Замершая шкура лошади, в то время для нас была драгоценной находкой. Я быстро нарезал несколько кусков и стал искать под снегом еще что-нибудь, в азарте не обращая внимания на возможную опасность, так как местность простреливалась немцами.Увлекшись поисками, я спустился в овраг, где увидел занесенные снегом землянки, из торчащих труб которых шел дымок. Постучав в ближайшую дверь, я и услышал дет­ский голос, разрешающий мне войти. Открыв дверь, я сразу ощутил, как из нее на меня пахнуло теплом вместе с тяжелым затхлым воздухом.В землянке было полутемно, из небольшого окошечка падал тусклый дневной свет; но можно было различить пожилых людей: мужчину и женщину, а также мальчика лет десяти и девушку. Все они были закутаны в старую одежду, Вместо кровати стояли нары, на которых сидели и лежали обитатели землянки. Рядом с нарами я разглядел небольшой стол, а в углу печь буржуйку, да еще какой-то домашний скарб. Оказалось, что это семья из Ленинграда. Когда началась война, эти люди приехали к родственникам в Невскую Дубровку и вместе с другими жителями поселка сделали в этом овраге землянки, надеясь на то, что здесь безопаснее, чем в поселке. Их небольшие запасы продуктов быстро таяли, но они надеялись на скорый исход войны.Я был потрясен увиденным и решил без раздумья отдать им замершие куски лошадиной шкуры, которые можно было использовать в пишу.

Было заметно, как они обрадовались моему подарку. Когда я уходил, меня проводила Нина. Молодая девушка была одета в зимнее пальто старого покроя явно взрослого человека, на её голове была ушанка, а на ногах большие старые валенки. И хотя в этом виде она выглядела очень смешно и жалко, ее худое и бледное лицо показалось мне очень красивым. Я смотрел на её прекрасное лицо и с замиранием сердца слушал её трогательную историю. Нина рассказала, что здесь она вместе с братом, а пожилые люди - её дядя и тетя. Они жили в Ленинграде на Моховой улице. Там она училась в десятом классе, отец у неё на фронте, а мама погибла в Ленинграде. Я очень кратко рассказал о себе. Нина еще раз поблагодарила меня и попросила, если можно, навестить их. Я был так растроган этой неожиданной встречей, что даже не заметил, как дошел до своей огневой позиции. Хорошо, что я не забыл по дороге еще отрезать кусок лошадиной шкуры для своих ребят. Командир отделения сначала отчитал меня за задержку, но, увидев кусок шкуры, подобрел и прекратил меня ругать.Принесенную мною шкуру разрезали на кусочки, обработали на огне, выскоблили, хорошенько вымыли, потом сложили в котелок с водой и сварили на буржуйке без соли, по причине её отсутствия. Не помню, сколько времени варилось эта старая лошадиная шкура, но до сегодняшних дней ощущаю, какой аромат стоял в землянке при этой процедуре! Содержимое в котелках охладили и получили прекрасный аппетитный студень. Жаль, что это блаженство для нас было кратким. Со временем наши подразделения по причине экономии мин, стали стрелять реже, и свободного времени стало достаточно для того, чтобы с разрешения сержанта, два раза сходить за дровами и остатками замерзшей шкуры. Используя этот предоставленный случай, я ухитрился сходить в овраг, где расположились беженцы. Я с нетерпением ждал встречи со своей новой знакомой, кроме того, мне хотелось им чем-то помочь. Из своего блокадного пайка я, конечно, выделить ничего не мог, но не переставал думать, как оказать продовольственную помощь моим новым знакомым. В наш продовольственный паек входили: махорка или папиросы, а также, для поддержания организма, сто грамм водки. К счастью я не курил, а это спасало мне жизнь, избавляя меня от многих болезней.Иногда бойцов нашего расчёта направляли охранять землянку командира дивизиона или какого-нибудь прибывшего начальника. Вот тогда то, я и познакомился с ординарцем, который одновременно был поваром командира дивизиона. У начальствующего состава паек был несравнимо лучше нашего, и от него многое перепадало ординарцу, которому только не хватало курева да водочки. Воспользовавшись этим, я отдавал свою долю курева и водки ординарцу в обмен на остатки обеда начальника. Всё это позволяло поддерживать свой организм от полного истощения.Готовясь к встрече со своими новыми знакомыми, я припас кое-что из продуктов. Мне еще раза два удалось навестить беженцев в заброшенных землянках, и каждый раз я с радостью нес им свое «угощение»: 3 мёрзлые картофелины, 2 луковицы, кусочек хлеба, остаток лошадиной шкуры. Они были безмерно рады моим подаркам, но их положение все ухудшалось. Все были настолько ослаблены, что не могли далеко отходить от землянки даже за дровами.Страшно было смотреть на их изможденные, закопченные лица, но даже в таком виде Нина казалась мне красивой, и я всё ещё верил в её спасение. В одну из последних встреч она дала мне свой ленинградский адрес, надеясь на встречу после войны. В конце декабря морозы усилились до 30 градусов. Минометы стреляли редко и только по указанию командира дивизиона в случаях отражения атак немцев. Наши войска готовились к наступлению.Стала действовать «Дорога жизни», проложенная по льду Ладожского озера, и питание солдат намного улучшилось.

На паек стали давать по 250-300 г хлеба, сахар, на обед передвижная кухня на лошади привозила горячую пищу. Солдаты подходили с котелком к месту прибытия кухни, а солдат-повар черпаком отливал в протянутый котелок положенную порцию. Солдаты стремились съесть содержимое котелка как можно быстрее, чтобы выпросить еще добавки, но, к сожалению, не всем это удавалось. Некоторые голодные солдаты, чтобы наполнить чем-то свой желудок, добавляли в котелок с «баландой» воду, от этого весной они начали опухать и умирать. Кроме того, выдаваемый на день паек некоторые съедали за один присест или обменивали его на курево, чем обрекали себя на болезни и голодную смерть. Смешно и грустно вспоминать процедуру дележки дневного пайка между солдатами отделения. Командир получал паек на все отделение, потом раскладывал его на равные порции по числу солдат, а одному из нас поручалось, отвернувшись, выкрикивать фамилию любого солдата и названный боец забирал указанную порцию. Все порции делились на равные части, но каждому казалось, что какая-то из них обязательно больше другой, поэтому такая процедура нас устраивала, и все были довольны её результатами.Новый 1942 год я встречал часовым на посту по охране миномета и землянки с моими товарищами. Стоял сильный мороз, светила луна, поблескивали звезды. Тишину нарушали только звуки пулеметных очередей, а небо освещали вспышки часто пускаемых воюющими сторонами осветительных и сигнальных ракет. Я все время ходил по траншеям и ходам сообщения и этим согревался, думал о доме, родных, товарищах, о домашнем уюте, тепле и еде. Я никак не мог забыть свою случайную знакомую, надеялся встретиться с ней. Иногда с «Большой земли» приходили от тружеников тыла посылки с теплыми вещами, одна из таких попала в наше отделение. Содержание посылки мы поделили между собой. Мне достались теплые носки, а остальным бойцам - рукавицы, шарфы и другие вещи. Все были рады тому, что в это тяжёлое время советские люди не забывали оказывать помощь защитникам Ленинграда. В подаренных носках я обнаружил небольшое письмо, написанное детской рукой, письмо девочки из далёкого Урала. Она благодарила и воодушевляла нас на победу, обещала лучше учиться. Я послал ей в ответ письмо - солдатский треугольник, но ответа не получил.Шел январь 1942 год, морозы не ослабевали. Однажды командир батареи, старший лейтенант Степанов появился в нашем отделении, и почему-то, определил меня к себе на наблюдательный пункт.На фронте командиры подразделений всегда подбирали в разведчики более надежных солдат. Комбат почти постоянно был на своем наблюдательном пункте, а с батареей держал телефонную связь. С ним находился солдат, который именовался разведчиком. В его обязанности входило обслуживание командира батареи, топка печи в землянке, а главное ведение наблюдения за противником и охрана НП. Со всеми этими заданиями он часто не справлялся. Днем приходил еще солдат, но он выполнял обязанности связиста. Так я стал при командире батареи вторым разведчиком.Наш НП находился в 500 метрах от расположения минометной батареи, на крутом, заросшим кустами и мелким лесом, берегу Невы. Впереди - ледяное поле, а подступы к берегу заминированы. Наблюдательный пункт оборудован небольшой землянкой на четыре человека, с легким покрытием. Здесь же находился ровик с амбразурой, из которой можно было наблюдать за ледяным покровом реки и противоположным левым берегом, на котором укрепился, зарывшись в землю, противник. НП был оборудован в 600 метрах левее Невского плацдарма. Напротив нашего НП, за рекой, торчали силуэты полуразрушенных корпусов электростанции 8-й ГЭС с ее черными зловещими трубами.

Фактически наш правый берег был передним краем для нас и нашей пехоты со сплошными окопами, небольшими землянками, в которых располагались солдаты, обороняющие позиции. Траншеи связывали командиров стрелковых подразделений с пулеметными точками и наблюдательными артиллерийскими пунктами. Наш правый берег со всеми его обитателями немцы обстреливали из всех видов имеющегося у них оружия.Особенно беспокоил нас пулеметный и ружейный огонь, так как расстояние между нами было небольшим, то пули достигали нашего берега быстрее, чем звук выстрела. В хорошие ясные дни немцы вели прицельный снайперский огонь, пули свистели над нашими головами, врезаясь в деревья и укрытия. Иногда немцы проявляли наибольшую активность, ведя по нашим позициям артиллерийский и минометный огонь. В это время мы залезали в наши норы-землянки и отсиживались там до прекращения обстрела.Нам было видно, как хорошо немцы укрепили свои позиции - это были глубокие разветвленные траншеи, а крепкие бетонные стены 8-й ГЭС скрывали подходы к командным пунктам.В новых условиях моей службы на НП больше чем прежде изматывало ночное дежурство на посту в мороз. Мы с товарищами делили ночь и день пополам. Днем по несколько часов удавалось поспать и отдохнуть в теплой землянке, благодаря тому, что в это время нам помогал приходящий с батареи связной, а самое главное то, что немного улучшилось питание. Рано утром я или мой напарник брал термос и бежал на батарею за горячей едой, куда входил скудный дневной продовольственный паек. Днем всякие хождения в районе переднего края прекращались, так как можно было попасть под пулеметный огонь противника, а также демаскировался передний край. Опасно и страшновато было стоять на посту наблюдательного пункта ночью, когда знаешь, что перед тобой никого нет, кроме противника. Я с напряжением прислушивался и внимательно всматривался в снежную пустоту реки, где иногда от сильного мороза раздавался, словно выстрел, треск льда. Иногда тишину ночи нарушали хлопки осветительных ракет, бесшумно падающих в снег. Особенно тревожны и опасны были темные ночи, когда в плохую видимость немцы старались заслать разведку в наш тыл.В такие ночи неожиданно открывалась беспорядочная стрельба, взлетали осветительные и сигнальные ракеты, стараясь пробить ночной полумрак над Невой. В этот момент на переднем крае все находились в повышенной боевой готовности, а утром становилось известно, что на каком-то участке группа немцев пыталась провести разведку боем.В светлые ночи наоборот стояла зловещая тишина, которую нарушали периодические пулеметные очереди и одиночные ружейные выстрелы.Нас с товарищем, как разведчиков, пожалели и выдали старенькие валенки и полушубки. Конечно, эта одежда мало нам помогала, так как организм был ослаблен. Наши войска, находящиеся в районе Невской Дубровки, по всем признакам в январе 1942 года готовились к прорыву обороны противника, и главный удар прорыва планировался через «Невский пятачок». Для этого скрытно от немцев, командование заменило воинские части плацдарма новыми свежими силами, перебросило легкую артиллерию, боеприпасы и другую боевую технику. Было решено выдвинуть артиллерийские орудия на прямую наводку, а минометы установить как можно ближе к обороне противника, считая, что огонь в этом случае будет более эффективным. С этой целью нашему командиру батареи была поставлена задача: переправиться по льду на плацдарм с целью изучения возможности переброски двух минометов и установки их на плацдарме для ведения стрельбы с ближнего расстояния. Мы с товарищем собрались сопровождать нашего комбата, имея при себе по карабину с патронами, да сухой паек на несколько дней.

К вечеру мы были у места форсирования реки, но перебраться на «пятачок» было не так-то просто.На берегу, в двух замаскированных землянках, размещался комендант переправы со своим небольшим штатом, они строго проверяли документы при переходе на плацдарм, организовывали охрану и сопровождение переправляющихся. Пройдя проверку, мы ждали в одной из землянок команды коменданта к переходу по льду, но, к сожалению, погода прояснилась, небо очистилось от туч, ночь стала светлой, что сделало невозможным наш переход. Пришлось ждать почти сутки, и только к следующей ночи поднялся ветер, пошел крупный снег, и видимость для противника сократилась до нуля. Из укрытий на переправе стали появляться группы вооруженных, навьюченных тяжестями солдат. Спешно образовывались группы по несколько человек с сопровождающим (проводником), который вел группу по узкой ледяной полосе (коридору). Только он знал маршрут движения и мог ориентироваться в темноте, чтобы не наскочить на мину. Наша группа из десяти человек бесшумно вышла среди ночи на лед.Проводником был молодой солдат, предупредивший нас, чтобы при движении никто не курил, громко не разговаривал, не бряцал котелком, внимательно следил за его командами и подаваемыми им знаками. При опасности обстрела и при пуске осветительной ракеты ложился в снег. Шли гуськом, не отставая, так как за десять шагов не было видно идущего впереди человека. Ночная мгла и идущий обильный снег полностью перекрыли видимость для немцев, что, однако не исключило артиллерийскую стрельбу по местам переправ. Но это была не прицельная, а беспорядочная стрельба.Соблюдая все меры предосторожности при взлете осветительных ракет, мы падали в снег и приостанавливали движение. К сожалению, беспорядочный обстрел противни­ком переправ часто достигал цели. От разрывов снарядов и шальных пуль в рядах переправляющихся появлялись убитые и раненые.Так случилось и на этот раз: впереди нашей группы разорвался снаряд, движение приостановилось, и все мы сразу оказались на снегу. Наш проводник моментально бросился устанавливать свои вешки у образовавшейся воронки-полыньи, чтобы никто не провалился в прорубь, а наше движение продолжилось по вновь прокладываемому маршруту в глубоком снегу. Ширина реки в месте перехода была, примерно, шестьсот метров, а затратили мы на переход около часа. Но, не смотря на все трудности, мы были рады тому, что дошли без потерь.На плацдарме нас встретил солдат коменданта. Проверив документы и отметив наше прибытие, он направился вместе с комбатом в штаб-землянку стрелковой части для согласования нужных вопросов. Проводник нашей группы вновь собирал команду для переправы на правый берег. Новая группа состояла в основном из раненых и обмороженных бойцов, а также санитаров, тащивших на волокушах-корытах убитых и тяжелораненых. До утра в одной из землянок вместе с находившимися там солдатами нам удалось подремать, а с рассветом потихоньку высунувшись из траншеи, мы увидели безрадостную картину.Невский плацдарм представлял собой крошечный кусочек земли (около 2-х км по фронту и менее 1 км вглубь), отвоеванной у врага. Он был изрыт траншеями, заполнен землянками, блиндажами, огневыми точками и даже несколькими зарытыми в землю легкими танками.Здесь находились командные и медицинские пункты, а также узлы связи. Территория «пятачка» простреливалась вражеским пулеметным и ружейным огнем. Чтобы добраться до какой-нибудь огневой точки или до штаба части, принести воды из реки или доставить термосы с горячей пищей, приходилось ползти по снегу смешанному с землёй. Плацдарм был настолько «населен», что почти каждый вражеский снаряд вызывал у его защитников потери. Но и это было не всё, - воины, как и жители осажденного города, воевали на голодном пайке.

В конце ноября и в декабре месяце красноармейцы получали только 250 гр. хлеба (сухарей). Много дней они не видели ни грамма жиров и мяса, совсем не ели овощей. Зима была суровой, а истощенный организм плохо сопротивлялся холодам, случалось, что в траншеях находили замерших. И в этой тяжелейшей обстановке люди совершали сотни, тысячи подвигов. Каждый, кто воевал на Невском «пятачке», мог считаться героем!На плацдарме постоянно шли бои за его расширение или прорыв обороны противника, но в основном за сдерживание атак немцев при попытках уничтожить защитников «пятачка» и ликвидировать плацдарм.Командир батареи согласовал все вопросы с командованием стрелковой части, но наше возвращение задерживалось из-за хорошей и ясной погоды. Трое суток мы тоже были защитниками плацдарма. Неоднократно с бойцами пехоты мне приходилось вести огонь из своего карабина по переднему краю в момент опасности. Наш продуктовый паек был на исходе, мы испытывали все трудности, лишения и опасности наравне с защитниками плацдарма. Снега на территории «пятачка» почти не было, так как он весь был перемешан с землей. В землянке, где мы находились, было грязно, тесно и холодно.Печурку разрешали протапливать только ночью, чтобы дымок не демаскировал пулеметную точку. Кроме того, в землянке было темно, правда, солдаты додумались, как устранить эту гнетущую темноту. Самым примитивным средством освещения были обрывки телефонного кабеля. От гари и копоти, испускаемых при сгорании этих «светильников», лица людей становились черными.В ночь на четвертые сутки с ухудшением погоды нам удалось выбраться из этого ада, с таким же трудом и опасностью перебраться через ледяное поле на наш правый берег. Возвратившись с задания, мы были не только уставшими и подавленными, но и очень грязными. К нашему счастью в этот день была баня для личного состава батареи. Баня устраивалась обычно через 10-15 дней. Это была просторная полуземлянка для одновременного мытья десяти человек.Печь из бочки давала тепло, пока ее топили, а в помещении с холодным тамбуром для раздевания было прохладно. Выдавали чистое белье, а верхнюю одежду помещали в железные бочки с водой, которые сильно нагревали на костре, чтобы уничтожить насекомых в одежде.От такой температуры в бочках они погибали, что спасало нас от еще одной страшной опасности - тифа.Вскоре я заболел, видимо простыл в бане или при нахождении на «пятачке». Высокая температура несколько дней заставила меня пролежать в землянке нашего отделения. Спасла молодость, и вскоре я был уже в строю. Все это время мне не давали покоя мысли о моих знакомых беженцах в землянках. И как только появилась возможность, я под видом похода за дровами, решил их навестить. После болезни я очень ослаб, но, превозмогая силы, благополучно прошел весь путь. Подходя к землянкам, я почувствовал тревогу; из труб не шел дымок, подходы занесены снегом, не видно никаких следов, во многих землянках открыты двери и выброшены разные вещи. Меня охватила уже не тревога, а смятение.Не помню, как я очутился у знакомой землянки, двери которой так же были открыты настежь. Возле неё валялись выброшенные ведра, кадушки, да старое тряпьё. Заглянув внутрь, я пришел в ужас, там все было перевернуто. Присмотревшись, я увидел, что на нарах лежат замершие прикрытые тряпьем тела людей, в лицах которых я узнал своих знакомых. Они лежали, прижавшись, друг к другу, пытаясь таким образом согреться. Жестокость времени, голод и холод сыграли свою роль. Увиденная трагическая картина с замершими людьми в землянках окончательно вывела меня из равновесия.На обратном пути мне было так тяжело, что я не мог сдержать слез и думал: «Неужели на их землянки кто-то напал?» Но, вероятно, разграбление произошло после их смерти.

Дата добавления: 2015-07-16