Ох, как многого ты ещё не знаешь, — говорит она, переворачивая своё тело в лучах солнца.

Пауэлл с её чёрной кожей и чёрными блестящими волосами подошла к краю сцены, оглядела зал и нежно улыбнулась.

— Фуко пришёл к выводу, — продолжила она, — что вера в прогресс, универсальную истину и развитие знания является как минимум плохо обоснованной. Существует только «множественность дискурсов» и плюра-лизм эпистем, ни одна из которых не лучше и не хуже остальных. Иными словами, Фуко стал автором одного из первых по-настоящему проработан-ных зелёных толкований истории истины, знания и власти. В своём, вероятно, самом известном высказывании, принадлежащем к раннему периоду, Фуко говорит о том, что нам выпала возможность наблюдать «смерть человека» и рождение новой эры. Фуко имеет в виду смерть всеобщего научного редукционизма и возникновение более уважительного, недоминантного отношения ко всем людям, то есть смерть оранжевого мема

и рождение зелёного.

— Я уверена, что в словах Фуко есть большая доля истины. Я уже говори-ла, что писала диссертацию о концепции власти по Фуко, а многие мои коллеги из ИЦ используют его выводы в своих работах. Например, если судить по сноскам в книге «Пол, экология, духовность», автор этой книги прочёл буквально всё, что Фуко успел написать. Но проблема с плюрализ-мом Фуко состоит в том, что доведённый до крайности, этот подход начинает отрицать сам себя — Фуко впервые обратил внимание на этот недостаток, когда начал писать книгу «Археология знания».

— В этой работе Фуко попытался описать основные структуры (или правила) знания, которые поддерживают существование различных социально конструируемых и исторически обусловленных эпистем (или мировоззрений). В сущности, он старался объяснить, почему любое знание зависит от культуры и контекста. Но он быстро понял: его точка зрения сама претендует на то, чтобы быть универсальной истиной для всех культур. Другими словами, он приписал своим взглядам универсальную истинность, одновременно заявляя, что любое знание относительно. Осознав всю

противоречивость своего подхода, Фуко отказался от примитивных плюра-листических и релятивистских взглядов, назвав их «слишком высокомерны-ми», что, в сущности, было правдой, поскольку они были заражены бумери-том и гигантскими претензиями. Что это значит? А то, что Фуко самодо-вольно утверждал, будто обладает универсальным знанием, которое недоступно остальным людям: наверное, я действительно великий, раз знаю то, чего не знаете вы. Так что, к большому удивлению своих зелёных поклонников, Фуко отрёкся от большей части своих ранних работ и, публично объявив себя продолжателем дела Канта, занялся поиском подлинных постконвенциональных универсалий, с точки зрения которых человек — это цель, а не средство, и которые могут объединять, не дискри-минируя. Иными словами, он занялся поиском мироцентрических конструк-ций второго порядка.

— Ким, ты всё это понимаешь? — прошептал я.

— Конечно.

Это было похоже на правду. Я уже собирался пожаловаться ей, что мне многое не понятно, но вовремя опомнился, представив, как она будет поливать меня всеми этими «сладкими попками», «плаксами», «слабачками»

и «глупышками» и решил дальше слушать Лизу Пауэлл.

— Становилось всё яснее, что цель Фуко — выйти за рамки всего, что формальная рациональность, универсальный формализм и «науки о человеке» считали неизменным. Благодаря своему живому, неугасающему интересу к «пограничным переживаниям» — от сумасшествия до мистиче-ского опыта, Фуко пришёл к выводу, что «истина» любой эпохи — это в лучшем случае небольшой кусок всего пирога, а в худшем — жестокая форма социального угнетения. Но, призывая нас выйти за рамки условно-стей, Фуко не потрудился объяснить, каким путём нам идти: доконвенцио-нальным или постконвенциональным? Путём трансгрессии или регрессии?

— «Надзирать и наказывать»? Хлоя, не могу поверить, что ты это чита-

ешь. Хочешь со мной поиграть, да? — спросил я в самом начале наших отношений, заставив её покраснеть.

— Да нет, это Фуко. Ты ведь знаешь Фуко?

— Его включили в обязательную программу по архитектуре?

— Да нет, я просто хочу расширить свой кругозор. Он пишет довольно интересные вещи.

Я открыл книгу на первой странице и прочитал строки, которые, наверно, никогда не сможет забыть ни один прочитавший их человек, включая меня.

Второго марта 1757 г. Дамьена приговорили к «публичному покаянию перед центральными вратами Парижского Собора»; его «надлежало привезти туда в телеге, в одной рубашке, с горящей свечой весом в два фунта в руках», затем «в той же телеге доставить на Гревскую площадь и после раздирания раскалёнными щипцами сосцов, рук, бёдер и икр возвести на сооружённую там плаху, причём в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавленного воска и расплав-ленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру».⁷³

Я закрыл книгу и отвернулся, едва сдерживая рвотные позывы.

— Если хочешь, можешь сделать со мной то же самое, — сказала Хлоя.

— Господи, да что с тобой такое?

— Да ладно тебе, не злись.

⁷³ Фуко М. «Надзирать и наказывать.Рождение тюрьмы».Перевод с француз-ского Владимира Наумова под редакцией Ирины Борисовой. — М.: «Ad Marginem», 1999. — Прим. пер.

Это было до того, как я начал понимать смысл пыток, которыми она истязала свою плоть, смысл шрамов на её теле и порезов на её душе, представлявших собой миниатюрную копию страданий бедного Дамьена, заставлявших его кричать: «Господи Иисусе, помилуй, помоги мне, Госпо-ди!»⁷⁴ Мне понадобились месяцы, чтобы услышать крики Хлои, и понять, у какого Бога она просила прощения.

Позже я дочитал «Надзирать и наказывать» (разве кто-то может бросить такую книгу?) и, кажется, понял её смысл. Эта книга с подзаголовком «Рождение тюрьмы» была ровно о том, о чём говорила Пауэлл: о современ-ных формах власти и принуждения и средствах, которые использует общество, чтобы добиться покорности своих членов во имя правды, добродетели, короля, страны, психиатрии или любой другой «истины», которая сейчас в моде. Все мы Дамьены, говорит нам Фуко.

Но за любыми рассуждениями Фуко всегда сквозило что-то ещё. Его завораживали эти болезненно интенсивные эротические переживания, эти блаженные муки, позволявшие пережить мистическое состояние освобож-дения, деструкции, распада и экзальтации, дионисийский экстаз, выходив-ший за рамки всего и вся. В последние годы своей жизни Фуко часто посещал бары для садомазахистов в Сан-Франциско, где заразился СПИ-Дом. Он умер в 1984 году в возрасте 58 лет. «В трансгрессии нет ничего отрицательного», —говорил он.Эротическая жестокость и ниспровергаю-щие условности импульсивные порывы даже могут позволить человеку «впервые увидеть себя» и ощутить «трансформирующую силу» «простой и понятной трансценденции. Трансгрессия утверждает ограниченность человека и безграничность того пространства, в которое он погружается», предоставляя нам, современным людям «исключительный способ прикос-нуться к сакральному в его неопосредованном состоянии».

А Пауэлл говорит: да, это всё по-своему справедливо. Но что вы найдёте,

⁷⁴ Там же. — Прим. пер.

когда разрушите, деконструируете и перейдёте все конвенциональные границы? Постконвенциональное освобождение или доконвенциональное рабство? Надрациональную разрядку или дорациональное желание? Мироцентрическую свободу или эгоцентрическую привязанность к себе и своим мимолётным ощущениям? И правда ли, что Нация Вудстока в результате своих экспериментов нашла и то, и другое, но не увидела разницы? Фуко, прославленный герой трансгрессии, стремившийся разрушить все конвенциональные границы и прикоснуться к безграничному, который люто и бешено боролся с любыми структурами власти, мешавшими свободе, стал великим воином постконвенциональной трансгрессии и доконвенциональной регрессии.

— Знаешь, тут я согласен с Пауэлл, — прошептал я на ухо Каролине. Я был горд, что у компьютерного гика, вроде меня, нашлось, что сказать на эту тему.

— Вот… дерьмо. Не знаю. Надо подумать, — ответила Каролина. Пауэлл нанесла серьёзный удар по её вере в Фуко — его позиция, всегда казавшаяся такой несокрушимой, была деконструирована его же методами. Каролина погрузилась в молчание и стала незаметной.

Дата добавления: 2015-11-14