Особенности гендерной стереотипии

1. Прежде всего отметим резкую количественную разницу (более 1800 ФЕ в русском и менее 400 в немецком). Разумеется, мы обратили на это внимание и проверили, не является ли столь значительное расхождение в количестве ФЕ случайным. Для этого мы проанализировали работы по аналогичной проблематике и обнаружили, что авторам также удалось установить лишь небольшое число единиц, относящихся к женскому образу (Вильмс, 1997; Сизых, Борисова, 1999). Этот факт приобретает еще большую значимость в свете утверждений представительниц германской феминистской лингвистики о “замалчивании” (Unsichtbarmachung) женщин и их деятельности немецким языком (Pusch, 1981). В отношении исследованного нами материала этот тезис феминистской критики немецкого языка можно считать оправданным.

2. Обращает на себя внимание также тот факт, что образ женщины представлен в русском материале значительно шире не только в количественном, но и в качественном отношении: отражены разнообразнейшие социальные роли, степени родства, этапы жизни женщины, ее разнообразные задачи и умения (невеста, мать, жена, сестра, сваха, теща, свекровь, невестка, золовка, хозяйка, мачеха, кума, попадья и т.д. Это резко отличает русский фразеологический материал от немецкого. Известно (Лакофф, 1988), что количество номинаций концепта в языке прямо пропорционально его культурной значимости для данного народа. Поэтому можно сделать вывод о большей значимости женщин и женской деятельности для русской культуры.

3. Вывод пункта 2 представляется еще более обоснованным, благодаря еще одной важной особенности русской паремиологии - наличию в ней женского голоса. На немецком материале нами такое явление обнаружено не было. Женский голос выражает сильную антиандроцентричную тенденцию, присущую русскому языку: он аккумулирует наблюдение за бытием “от первого лица”, от лица женщины. Женский голос создает автопортрет, выражает женский взгляд на мир, с одной стороны ограниченный социальными рестрикциями, с другой - являя собой проявление женской воли, самостоятельности. Русская паремиология весьма отрицательно относится к самому процессу женского говорения. Как уже указывалось, слова женщина/баба и говорить встречаются в одном синтагматическом ряду редко. Почти всегда говорить замещают его отрицательно коннотированные синонимы: брехать, врать, талдычить, сплетничать. На этом фоне вхождение женского голоса в фразеологический фонд русского языка еще более значимо.

Кроме того, грамматический строй русского языка, изобилующий неопределенно-личными и безличными конструкциями, позволяет многие пословицы относить к любому человеку, независимо от его пола: Выше головы не прыгнешь. Это обстоятельство мы также считаем фактором, снижающим андроцентричность русского языка и позволяющим заключить, что гендерный аспект в русском языке в силу самой языковой специфики может быть во многих случаях элиминирован.

4. В рассмотренном русском материале шире, чем в немецком представлены также высказывания, лишенные оценки и отражающие типичные для женщин сферы деятельности и занятия.

5. Не менее важен факт, что в русской паремиологии более ранних временных пластов внешность женщины не имеет решающего значения. Немецкие ФЕ, напротив, придают этим качествам высокую значимость. Следует, однако добавить, что значимость внешней привлекательности в диахроническом аспекте оказалась изменчивой. Так, Русский ассоциативный словарь обнаруживает высокую встречаемость реакции “Красивая” на стимул “Женщина” у испытуемых обоего пола. Словарь же В.Даля отражает значимость красоты главным образом для юной девушки на выданье.

6. Вопреки нашим ожиданиям оказалось, что русский язык в части паремиологии дает гораздо более развернутую картину женской работы и трудовой деятельности в целом, нежели немецкий.

7. Анализ показал также, что в русском языке несколько меньше номинативных фразеологических сочетаний, по крайней мере в исследованных нами словарях. Дополнительное их количество представлено в анализе В.Н. Телия (1996). Автор показывает, что в русской культуре имеет место “гастрономическая метафора” - аппетитная, сдобная женщина, что можно отнести к аргументам в пользу андроцентричности.

8. Далее, к числу существенных различий относится разный “взгляд” на отношения между полами, отраженный в исследуемых языках. В немецком четко выражено резкое противопоставление полов, в то время как на материале русского языка исследование это выражено не столь резко. Мы предвидим возможные возражения. Действительно, в ряде работ (В. Ерофеев, 1998, Tafel, 1997) утверждается высокая степень негативной коннотированности концепта “Женщина” в русском языке. Такая точка зрения была свойственна и автору диссертации на начальном этапе исследования (Кирилина, 1997г) пословиц и поговорок. Однако более глубокий количественный и качественный анализ материала посредством сплошной выборки и обработки большого количества объемных лексикографических трудов заставил нас изменить свою точку зрения. Лишь большое, по возможности, исчерпывающее, количество языковых единиц дает возможность объективной оценки культурных стереотипов и выявления доминирующих коннотаций, оценок и семантических областей, релевантных для экспликации исследуемого концепта. В указанных выше работах анализ проведен на материале 40 (Tafel), 15 (Ерофеев) пословиц. Работа Красавского и Кирносова (1996) рассматривает 27 ФЕ, что дает основания усомниться в достоверности и объективности выводов, так как практически весь паремиологический фонд как немецкого, так и русского языка остался за рамками названных исследований. Работа со столь непредставительным материалом, на наш взгляд, не дает оснований делать выводы, подобные следующим: “Нет ни одной народной культуры в мире, где бы так цинично относились к женщине, как это было у нас”(Ерофеев, 1998, с.22). Еще раз напомним, что вывод сделан на материале 15 пословиц. Паремиологический материал других языков для сопоставления вообще не привлекался (в связи с изложенным одним из методологических выводов нашего исследования должен стать вывод о необходимости работы с большими массивами данных, позволяющими установить доминирующие тенденции, ядро и периферию и в целом прототип).

Русская фразеология создает более детализированный образ женщины, дифференцированный по возрасту, статусу, социальным функциям, занятиям. В ней отражено не только мужское, но и женское видение мира. В отличие от немецкой, в русской фразеологии характеристика каждого образа в рамках исследуемого концепта дана подробнее: общая характеристика, типичная деятельность, роль в семье, поведенческие нормы, запреты и ограничения. Таким образом создается динамический, а не статичный прототип жизни женщины от девичества до старости. Такая детализация выражена в немецком материале значительно слабее.

9. Существует также еще одно отличие, связанное с концептуализацией мужественности и женственности в обоих языках. Безусловно, “типично” женские качества оцениваются и в том и в другом языках главным образом отрицательно. Но все же прослеживается некоторая разница в образах женщин, когда они “выпадают” за рамки принятого стеретипа.

Так, в “Старшей Эдде” валькирии “приобретают черты женщины-богатыря”(Мифы...,1980, с.211), то есть обладают мужскими качествами. Примечательно, что в качестве наказания бог Один обрек валькирию Сигрдриву на неучастие в битвах и замужество. Аналогичная ситуация просматривается и в ряде письменных памятников иных культур: “Житие матери нашей Валаты Петрос” (Чернецов, 1991) рисует картину нарушения женщиной двух христианских законов: уход от мужа и деятельность в качестве проповедника и учителя. Это исключает Валату Петрос не только из ряда обыкновенных женщин, но и из числа женщин вообще. С ней происходят физиологические изменения - исчезает менструальный цикл. Таким образом мужские функции Валаты Петрос (а мужчинам позволялось уйти в монастырь, оставив семью, и быть проповедником и наставником) объясняются ее неженской сущностью, что и позволяет ей возвыситься до канонизации. Судя по дальнейшему изложению, речь идет о предназначении, об избранности Валаты, и это не зависит от нее самой. Образ женщины, избавившейся от физиологической зависимости от своего организма, присутствует также и в современной западной масс-культуре. Так, “Солдат Джейн”, попадая по собственной воле в американский аналог российского спецназа и добиваясь (успешно) признания равенства с мужчинами, достигает своей цели, но также теряет качества, свойственные женскому организму (Монастырский, 1998).

Русский фольклор также доносит до нас образы женщины-богатырки (Забелин, 1992, Телия, 1996). Мы разделяем точку зрения В.Н. Телия: “Для русского обыденного самосознания нехарактерно восприятие женщины как слабого пола и противопоставление ее “сильному полу”: эти сочетания, вышедшие из книжно-романтического дискурса, не стали принадлежностью обиходно-бытового употребления языка. Цитацией из этого же дискурса является и сочетание лучшая или прекрасная половина человечества ” (Телия, 1996, с.263).

Несмотря на то, что с принятием христианства канон женственности изменился, “богатырский идеал продолжает доминировать в физическом идеале молодой или зрелой женщины”(там же, с.263). В этой связи можно объяснить нетипичность восприятия женщин как “слабого пола” также и их “статностью”, особенно с учетом результатов исследования Г.И. Берестнева (1995), убедительно показавшего на материале нескольких славянских языков, что “смысл больших размеров сам находился в тесной связи с идеей силы”(Берестнев, 1995, с.14).

Нами замечен еще один важный факт: выполнение “мужественных действий” не ведет, как показывают русский язык и фольклор, к утрате женственности в физиологическом смысле: Марья Моревна, воительница, защитница и одновременно возлюбленная царевича; невеста Финиста Ясна Сокола; Василиса Премудрая. К этому списку можно добавить более современные как литературные образы (М. Цветаева, “Царь-девица”), так и фольклор: Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик. Да и фразеологические сочетания бой-баба и мужик в юбке, как показал опрос 63 информантов, не коннотированы резко отрицательно, а чаще выражают ироническое восхищение, пусть и с оттенком осуждения. В этой связи не кажется случайным быстрое вхождение в обиход и приобретение статуса крылатых слов следующих поэтических цитат: Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет и Есть женщины в русских селеньях. Нами замечено, что первая из названных выше крылатых фраз знакома носителям русского языка настолько хорошо, что в соответствующих ситуациях очень часто произносится лишь ее начало - коня на скаку...,- что, безусловно, свидетельствует о широкой распространенности и общеизвестности.

Приведенные факты позволяют заключить, что русской женственности не свойственна слабость и беспомощность. Скорее, можно говорить о непротиворечивом сочетании традиционно “мужских” и “женских” качеств, об андрогинности.

Безусловно, наши выводы предварительны и нуждаются в дальнейшем подтверждении на материале других уровней языка. Кроме того, мы исследовали весьма древний слой пласт языка. Согласно концепции Ю.С. Степанова, исторически сложившиеся ГС оказывают определенное воздействие на сознание носителей языка, но на него воздействуют и другие факторы, относящиеся к современности. Необходимо поэтому хотя бы в общих чертах осветить динамику развития ГС и ее отражение в языке. Это даст возможность определить, каким образом, согласно идее Коннелла (Connell, 1993), рассмотренной в главе 2, происходит манипуляция ГС в общественном сознании, то есть какие из многообразных ГС особенно акцентуируются, например, в средствах массовой информации, в определенные исторические периоды. В следующем разделе мы дадим краткий очерк динамики развития ГС, в полной мере сознавая, что он не является исчерпывающим.

Дата добавления: 2015-11-14