Читайте также:
|
Главной особенностью культуры Западного мира, ее атрибутивным качеством, стал
динамизм. Динамизм культуры Запада стимулировался — и продолжает стимулироваться —
теми же силами, которые были его детерминантами в XIX веке: научно-техническим
прогрессом, политической борьбой и самосознанием личности с реализующим ее свободу
правом на творчество (не случайно один из характернейших представителей философской
мысли XX века Н. А. Бердяев связывал эти два понятия — «свобода» и «творчество»,
колеблясь, какой из них первичен в ансамбле человеческих качеств). Эти факторы определяют,
прежде всего, временные границы культуры XX века, поскольку даты 1901 и 2001 чисто
условны, содержательно же век этот фланкируется двумя эпохального значения событиями: во-
первых, появлением теории относительности и квантовой механики, ставших отправными
пунктами формирования нового типа мышления, именуемого «неклассическим», ибо он
противопоставил себя господствовавшему начиная с XVII века классическому типу мышления
и преобразовал всю интеллектуальную деятельность людей XX столетия — научную,
художественную, философскую; во-вторых, в
качестве верхней его границы, самоутверждением постнеклассического мышления,
заявившего о себе распространением синергетики на познание внеприродных форм бытия —
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 297
человека, общества, культуры — и начавшимся практическим применением получаемых
знаний для спасения человечества от грозящих ему катастроф (экологической,
демографической, политической, конфессиональной). Что же касается личностного фактора, то
XX век довел его роль в развитии культуры до возможного предела, ибо именно и только тогда
обнаружилась его амбивалентность (как позитивное, так и негативное его значение), более
того, смертельная опасность для человечества того безграничного, ничем не сдерживаемого
разгула «прав личности», по юридической терминологии, который превращает свободу в
произвол, а творчество оценивает одним лишь критерием новизны, безотносительно к
значению этого нового в жизни человека и судьбах человечества.
Таким образом, динамизм культуры Запада в XX веке и ее влияние на культуры Востока и
Юга не позволяют характеризовать ее в целом, отвлекаясь, как это, к сожалению, обычно
делается, от происходивших в ее столетнем развитии изменений. А изменения эти оказались
обусловленными двумя политическими событиями глобального значения — мировыми
войнами. Эти войны стали вехами в истории культуры — впервые за всю историю
человечества! — потому, что их мировой масштаб и небывалая техническая оснащенность
сказались на психологии масс и на идеологии интеллигенции, а тем самым на
функционировании науки, искусства, философии, религии, нравственности, эстетики.
В «Философской автобиографии» К. Ясперс писал, осмысляя значение Первой мировой
войны в духовной истории Европы: «В 1914 году историческая почва заколебалась. Все, что в
течение долгого времени казалось нам устойчивым, было поставлено под удар. Мы ощутили,
что вовлечены в неудержимый, непредвидимый процесс. Лишь с этого времени наши
поколения почувствовали себя заброшенными в поток катастрофических событий». Можно
было бы привести немало аналогичных свидетельств — Р. Роллана, Г. Гессе, Т. Манна, Э.
Хемингуэя, позволяющих достаточно объективно оценить значение этой войны в радикальном
изменении духовного климата общества. Вспоминая то время, Г. Марсель утверждал:
«Европейская культура умерла 1 августа 1914 года». Это, конечно, гипербола, но прямым
следствием Первой мировой войны стала ведь серия социальных революций в Европе:
Февральская и Октябрьская 1917 года в России, фашистский путч 1922 года в Италии,
национал-социалистическая контрреволюция 1933 года в Германии.
Примечательный истории культуры факт: вскоре после Первой мировой войны одним из
самых представительных философов первой половины XX века Дж. Дьюи была написана
чрезвычайно интересная для понимания общей ситуации развития философской мысли и
культуры Нового времени книга «Реконструкция в философии». Необходимость такой
«реконструкции» он объяснял, с характерной для классика прагматизма трезвостью взгляда,
тем, что «проблемы и предмет философии вырастают из стрессов и напряжений общественной
жизни» и что поэтому на ее развитии не могла не отразиться война, ставшая «решительным
потрясением для свойственного тому периоду оптимизма, когда превалировала широко
распространенная вера в постоянный прогресс в направлении взаимопонимания между
народами и классами и, следовательно, в уверенное движение к гармонии и миру». А спустя
четверть века, после Второй мировой войны, философ счел необходимым переиздать свое
сочинение, считая, что «сегодня этот шок усилился почти до невероятной степени.
Незащищенность и борьба настолько всеобщи, что превалирующее отношение — это
отношение тревожной и пессимистической неопределенности». Таково одно из
предварительных подтверждений основательности предлагаемой здесь периодизации,
правомерной, разумеется, не только для истории философии XX столетия, но и для развития
его культуры в целом, особенно если мы рассматриваем его не в пределах одного Западного
мира, но в масштабах жизни всего человечества — дальнейший анализ покажет, что обе эти
вехи служат периодизации истории культуры не одного Западного мира, но и Восточного, и
Южного.
Конечно, две мировые войны, длившиеся по три — четыре года, уже в силу этого не могут
рассматриваться только как рубежи — они имеют свое собственное содержание, которое
позволяет характеризовать их в известном смысле как самостоятельные периоды в истории XX
века. В условиях смертельной опасности для суверенного существования государств, а во
Второй мировой войне — и для социального строя в СССР, не только для самой жизни
народов, один из которых фашизм грозил попросту уничтожить, а других обратить в рабство
— такая война не могла не подчинить своим интересам все сферы культуры всех воюющих
стран; нельзя не учесть и ту идеологическую и психологическую подготовку к войне, какая
велась в Германии и в СССР в школах и университетах, в спорте и во всех видах искусства, в
исторической науке и философии, и, конечно же, практические «репетиции» и «тренировки»
грядущей схватки, которые велись в Испании, Финляндии, Эфиопии, на Дальнем Востоке.
Если война, по известной формулировке К. Клаузевица, является «продолжением политики
иными средствами», то мировые войны XX века само политическое мышление должно было
признать последними в истории человечества мировыми войнами, потому, что изобретенное им
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 298
оружие такого масштаба война угрожает самому его существованию. До тех пор, пока
возможность силового (военного, революционного, террористического) способа разрешения
социальных конфликтов превосходила возможности их мирного — дипломатического,
парламентского, диалогического — разрешения, война оставалась постоянным инструментом
политической борьбы и насилие расценивалось трезво мыслившими политиками, от
Александра Македонского до Адольфа Гитлера, включая Цезаря и Наполеона, К. Маркса и В.
Ленина, как необходимость и неизбежность; соответственно все формы культуры — наука,
техника, искусство, идеология, публицистика, образование, философия — ставились на
службу войны, и сама она, и межгосударственная, и гражданская, представала феноменом
культуры, высшим ее проявление — культ войны и революционных битв проходит через всю
историю человечества, запечатлеваясь в ее художественных «зеркалах». И только трагический
опыт мировых войн XX века и понимание непоправимой катастрофы, которую принесла бы
новая война такого масштаба, заставляет ныне признать противоположность и
несовместимость войны и культуры. Таков один из главных итогов прошедшего столетия.
Вот почему историк культуры, учитывая и выявляя роль войн в изучаемых им процессах,
должен рассматривать войну не как явление политической культуры, только «иными
средствами», а как антикультурную социальную силу; это показывало искусство XX века — А.
Барбюс в романе «Огонь», О. Цадкин в Роттердамском памятнике жертвам войны, П. Пикассо
в «Гернике», Д. Д. Шостакович в Ленинградской симфонии.
Таким образом, в истории культуры XX века вычленяются три периода: два первых его
десятилетия, еще тесно связанные с состоянием культуры в конце XIX века; следующая
четверть века — 20-40-е годы, ставшие временем полного самоопределения XX столетия в его
оппозиции веку XIX (в истории европейской философии этот период выделяет Ю. М.
Бохенский); вторая половина столетия — время начала пересмотра сложившейся системы
ценностей и устремлений, потребовавшего выработки нового мировоззрения, новой
методологии мышления, новых способов организации практической деятельности в условиях
нарастающего кризиса в сферах экологии, демографии, идеологии, образования, в плоскости
политических, национальных, конфессиональных, нравственных и эстетических отношений.
Разумеется, границы между этими тремя периодами XX века, равно как и «внешние»,
отделяющие его от предыдущего и от последующего столетий, не являются жестко
фиксированными — их можно было бы представить волнистой линией, которая на одних
участках опережает мысленно установленный рубеж, а на других отстает от него; вместе с тем,
сами границы в истории культуры — это не линии, а полосы, переходные зоны от
отмирающего к нарождающемуся, противоречиво сплетенные друг с другом. Но такая
«спектральная структура» процесса не должна мешать исследователю отличать качественно
определившиеся состояния от переходных, относительно стабильные от динамичных,
упорядоченные от хаотичных, говоря языком И. Пригожина, потому что только в этом случае
можно раскрыть управляющую процессом закономерность перехода от одного уровня
упорядоченности к другому через бифуркационную или полифуркационную «игру» переходных
состояний.
Попытаемся же проверить соответствие данной схемы реальности, рассмотрев более
пристально все три периода истории культуры XX столетия.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 60 | Нарушение авторских прав