Покончила с собой 6 страница

подписаны, скорее всего принадлежали кисти того же Антона. Ставня окна,

выходящего на запад, на три четверти длины задвинута и закреплена

шпингалетом. На длинном подоконнике стоял запотевший канати, кувшин из

пористой глины, какие в Греции помещают на сквознячке, чтобы охладить воду и

заодно освежить воздух в комнате. На крышке кассоне - букет жасмина и

свинцовок в вазочке с молочно-бежевым узором. Милый, незатейливый,

гостеприимный интерьер.

Я отодвинул ставню, чтобы усилить освещение. Гермес мялся в дверях,

настороженно наблюдая за мной. Снова спросил, чего мне надо. Отметив, что

поинтересоваться, где Жюли, он не решается, я пропустил вопрос мимо ушей.

Мне даже хотелось, чтоб он применил ко мне силу, ибо телесное напряжение

требовало какой-то разрядки. Он, однако, не двигался с места, и мне пришлось

вымещать злобу на комоде. Там я не отыскал ничего, кроме одежды и - в

глубине одного из ящиков - набора туалетных и косметических принадлежностей.

Махнув на комод рукой, я огляделся. Дальний угол отгораживала занавеска на

косой перекладине. Отдернув ее, я уткнулся в висящие рядком платья, юбки,

летний плащ. Вот розовое платье, которое было на Жюли в тот воскресный день,

когда я "узнал всю правду"; вернее, то, что принял тогда за правду. На полу

за шеренгой обуви похилился у стенки чемодан. Я схватил его, шлепнул на

кровать, для очистки совести проверил замки. Против ожидания, чемодан не был

заперт.

Опять шмотки: пара шерстяных джемперов, теплая твидовая юбка - летом в

Греции все это ни к чему; две сумки на длинной ручке, местного производства,

новехонькие, даже ценники не оторваны - словно куплены кому-то в подарок. На

дне - несколько книг. Изданный до войны путеводитель по Греции, страницы

переложены открытками с фото классических архитектурных сооружений и

скульптур. На обороте пусто. Роман Грэма Грина. Американская книжонка о

колдовстве; вместо закладки - конверт. Оттуда выпала карточка с типографским

текстом. Приглашение на выпускной вечер, состоявшийся неделю назад в

Лондоне, в той самой школе, где Жюли, по ее словам, работала. Письмо

переслали в Бурани из Серн-Эббес, с ее дорсетского местожительства, почти

месяц тому. И наконец, антология "Палатин" {Антология греческой эпиграммы,

по преданию, составленная Мелеагром.}. Я раскрыл титульный лист. "Джулия

Холмс, Джертон". На полях мелким почерком Жюли кое-где вписаны переводы

стихов на английский.

- Что вы ищете? - выдавил из себя Гермес.

- Ничего, - пробормотал я. В душу закралось подозрение, что Кончис

орудует людьми по принципу шпиона-резидента: подчиненным не полагается знать

того, что не входит в их компетенцию... вот Гермес почти ничего и не знал; в

лучшем случае его предупредили, что я могу заявиться с недовольным видом, а

он должен меня задобрить. Оторвавшись от чемодана, я обернулся к погонщику.

- А комната другой барышни?

- Там пусто. Она все свои вещи забрала.

Я заставил его показать мне и комнату Джун. Она располагалась по

соседству и обставлена была точно так же. Правда, тут вообще не осталось

следов чьего бы то ни было пребывания. Даже корзина для бумаг под столом

пуста. Я снова подступил к Гермесу.

- Почему она не взяла сестрины вещи?

Он растерянно пожал плечами.

- Хозяин говорил, ее сестра вернется. Вместе с вами.

Спустившись, я приказал Гермесу позвать жену. Та оказалась

островитянкой лет пятидесяти с желтушной кожей, в непременной черной одежде,

но вроде бы побойчее и поречистей мужа. Да, матросы принесли ящики, и хозяин

заходил. Около двух. Барышню он забрал с собой. Она расстроилась? Наоборот.

Хохотала. Такая пригожая барышня, добавила моя собеседница. А в прошлые годы

она тут появлялась? Ни разу. Она иностранка, присовокупила жена Гермеса,

точно я этого сам не знал. Сказала она, куда уезжает? В Афины. А вернуться

не собиралась? Женщина развела руками: не знаю. Потом проговорила: исос.

Наверное. Дальнейшие мои расспросы не дали вразумительных результатов.

Бросалось в глаза, что ни Гермес, ни его супруга сами не желают меня ни о

чем спрашивать, но я уже убедился, что в этой истории они исполняют роль

пешек; даже понимай они, что тут к чему, мне ни за что не скажут.

Эйеле. Хохотала. Похоже, именно это греческое слово рассеяло мою

решимость обратиться в полицию. Кончис мог увезти Джун обманом, но

что-нибудь она бы да почуяла и хохотать не стала бы. Эта несообразность

подтверждала худшие мои опасения. И потом - вещи Жюли, брошенные здесь на

произвол судьбы; еще одна странность, но куда более утешительная. Всем их

"приди ко мне - пошел прочь" еще не конец. Наверняка стоит выждать,

перебороть уныние и досаду. Ждать.

В понедельник за обедом мне вручили письмо от миссис Холмс. На штемпеле

значилось "Серн-Эббес". Отправлено в прошлый вторник.

Дорогой мистер Эрфе!

Не извиняйтесь, никакого беспокойства. Я передала Ваше письмо мистеру

Вэльями, директору начальной школы, он просто лапочка, пришел от Вашей идеи

в восторг, французские и американские друзья по переписке уже навязли в

зубах, правда же? Он Вам обязательно напишет.

Я страшно довольна, что Вы дружите с Жюли и Джун, хоть один англичанин

на этом острове нашелся. Они говорят, у вас там чудесно. Напоминайте им,

чтоб писали. Им на меня абсолютно наплевать.

С огромным уважением,

Констанция Холмс.

Вечером я заступил на дежурство, но, когда ребята улеглись, сбежал и

отправился к дому Гермеса. Окна второго этажа не горели.

Настал вторник. Я места себе не находил, маялся, не знал, за что

ухватиться. К вечеру прошелся от набережной до площадки, где вершился

расстрел. На школьной стене висела мемориальная доска. Ореховое дерево

справа сохранилось, но решетчатые ворота заменили на деревянные. Рядом, у

высокой стены, гоняли мяч мальчишки; я вспомнил комнату, вспомнил ту

пыточную камеру, куда заглянул в воскресенье по дороге от Гермесова дома;

школа была закрыта, но я обошел ее с тыла и посмотрел в окно. Теперь тут

устроили кладовку, забили ее конторками, классными досками, сломанными

партами и подобным хламом; и хлам вытравил всякую память о случившемся в

этих стенах. А надо бы оставить все как было - кровь, электрический огнь,

чудовищный стол посредине.

Работа в эти дни здорово мне обрыдла. Состоялись экзамены; рекламный

проспект обещал, что "каждый ученик в отдельности сдает письменный экзамен

по английскому языку и литературе англоязычному профессору". То есть мне

предстояло проверить примерно двести сочинений. В некотором смысле это

помогало. До остальных забот и треволнений руки не доходили.

Я ощутил в себе смутную, но значительную перемену. Понял, что никогда

больше не поверю девушкам до конца - слишком уж туго завернут винт.

Незадолго до того, как ее "похитили", Жюли вновь намекнула, что я-де

неравнодушен к Джун, и по прошествии времени это воспринималось как

грубейшая ошибка с ее стороны. Я бы сразу это понял, не заморочь она мне

голову. Они явно, как и прежде, действуют по указке Кончиса; а значит, им,

скорее всего, известно, причем известно с самого начала, какова его истинная

цель. С этим выводом не больно-то поспоришь, а вот и второй: Жюли и впрямь

питала ко мне нежные чувства. Если учесть то и другое, поневоле смекнешь,

что все это время она вела как бы двойную игру: дурачила меня, чтоб угодить

старику, а старика - чтоб угодить мне. А отсюда, в свою очередь, следует,

что она была уверена: я никогда не откажусь от нее окончательно, и мукам

нашим настанет-таки предел. Как жаль, что в удобный момент я не сказал ей о

смерти Алисон, ведь коли я хоть чем-то дорог Жюли, наши идиотские прятки

сразу бы закончились. Но то, что я промолчал тогда, имеет и свои плюсы.

Головоломки продолжаются - значит, про Алисон ей заведомо ничего не

известно.

Среда выдалась не по-эгейски душной, солнце затянуло поволокой, точно

перед Страшным Судом. Вечером я всерьез взялся за проверку сочинений. Завтра

был крайний срок их сдачи в канцелярию директора. Сильно парило, и около

половины одиннадцатого послышались первые раскаты грома. Близился

благодатный дождь. Часом позже, когда я на треть разгреб завалы изгаженной

бумаги, в дверь постучали. Войдите, крикнул я. Верно, кто-нибудь из

учителей, а может, выпускник шестого класса, желающий выцыганить у меня

послабление.

Но это оказался барба Василий, привратник. В седых моржовых усах

пряталась улыбка; и, едва он открыл рот, я вскочил из-за стола.

- Сигноми, кирье, ма мья деспинис...

- Простите, сударь, вас там барышня...

- Где?

Он ткнул пальцем в направлении ворот. Я уже путался в рукавах плаща.

- Очень красивая барышня. Иностранка, ух...

Эти его слова я услышал, мчась по коридору.

Оглянулся на его ухмыляющуюся физиономию, крикнул "То фос!" ("Включите

свет!"), скатился по лестнице, выбежал в сад, на дорожку, ведущую к воротам.

Над окном проходной торчала лампочка без колпака; островок белого света во

тьме. Я думал застать Жюли там, но не застал. С наступлением ночи ворота

запирались - у каждого учителя имелся ключ от калитки. Порывшись в карманах,

я вспомнил, что оставил свой в старой тужурке, которую надевал, идя на урок.

Приник к прутьям решетки. На улице никого, на бурьянной пустоши, что

начинается в пятидесяти ярдах от стены и тянется до самого берега - никого,

на берегу тоже никого. Я негромко позвал ее по имени.

Но тень ее не мелькнула в ответ за школьной оградой. Я в гневе

обернулся. Барба Василий, хромая, спешил ко мне от учительского корпуса.

- Где же она?

Он лет пятьсот возился со щеколдой боковой калитки. Наконец мы вышли на

улицу. Старик махнул рукой в сторону, противоположную деревне.

- Туда пошла?

- Вроде.

Я кожей ощутил очередной подвох. Улыбался дед как-то странно;

предгрозовая ночь, безлюдная дорога... а впрочем, будь что будет, лишь бы

что-нибудь.

- Барба, вы мне свой ключ не дадите?

Но он отдернул руку, отправился в сторожку разыскивать запасной.

Нарочно тянет резину? В конце концов вынес мне ключ, и я нетерпеливо схватил

его.

Заспешил по дороге параллельно морю. Восточный небосклон прорезала

молния. Ярдов через семьдесят - восемьдесят стена поворачивала под прямым

углом. Наверно, Жюли там, за ее выступом. Ни души. До конца проселка

оставалось не более четверти мили; за школьной оградой он чуть забирал в

глубь острова, утыкался в пересохший ручей. Через русло ручья был перекинут

мостик, а ярдах в ста левее и выше по течению виднелась одна из бесчисленных

местных часовен; от дороги туда вела тропа, обсаженная стройными кипарисами.

Луна едва выглядывала из-за клубящейся в вышине тучи, тускло, как на

картинах Палмера {Сэмюэл Палмер - художник-пейзажист, ученик Уильяма Блейка,

типичный представитель английского романтизма.}, освещая ландшафт. У моста я

в нерешительности замедлил шаг: идти дальше или повернуть к деревне? Именно

туда Жюли, скорей всего, и направилась. Но тут она окликнула меня.

Голос ее доносился из глубины кипарисовой аллеи. Я поспешил к часовне.

На полпути слева кто-то зашевелился. Жюли стояла в десяти шагах от меня, меж

двух неохватных стволов. Темное летнее полупальто, косынка, брюки, кофточка,

в темноте угольно-черная; мерцающий овал лица. Уже открыв рот, я почуял в

том, как она стояла, выжидательно засунув руки в карманы, нечто чуждое.

- Жюли?

- Это я. Джун. Слава богу, явились.

Я подошел ближе.

- Где Жюли?

Окинув меня долгим взглядом, театрально ссутулилась.

- А мне казалось, вы просекли.

- Что просек?

- Что происходит. - Вскинула глаза. - Между нею и Морисом.

Я не ответил, и она вновь опустила голову.

- За кого вы меня держите, черт подери? - Она промолчала. - Вся эта

комедия с любовницей миллионера давным-давно накрылась, к вашему сведению.

Покачала головой.

- Я не то имела в виду. Просто она... его орудие. Эротика тут ни при

чем.

Глядя на ее склоненное чело, я принял решение. Сейчас развернусь,

отправлюсь обратно в школу, к себе в комнату, к письменному столу, к

непроверенным сочинениям; фабула домашнего спектакля, как и положено,

описала замкнутый круг. По сути, об этой девушке мне сегодня известно не

больше, чем в тот вечер, когда я впервые увидел с террасы

Бурани ее скользящую сквозь мрак нагую фигуру. И все же вернуться в

школу я не в силах, как камень не в силах вернуться в бросившую его ладонь.

- Ну, допустим. А вы тогда что тут забыли?

- Я подумала - так нечестно.

- Что нечестно?

Взглянула на меня.

- Все было подстроено заранее. Что ее от вас умыкнут. Она знала, что

так и случится.

- А этот ваш визит разве не подстроен?

Задумчиво уставилась во тьму над моим плечом.

- Не удивительно, что вы не верите.

- Вы так и не ответили, где Жюли.

- С Морисом. В Афинах.

- И вы из Афин приехали? - Кивнула. - Но пароход еще днем пришел.

- Я ждала в деревне, пока стемнеет.

Я впился в нее взглядом. И на лице, и во всей позе - наглое выражение

оскорбленной невинности, безусловной правоты. Явно переигрывает.

- А у ворот меня почему не дождались?

- Психанула. Старика слишком долго не было. Вспышка молнии. В лицо

пахнуло близким дождем; с востока донесся тягучий, угрожающий рокот.

- Что здесь психовать?

- Я сбежала от них, Николас. Куда - они быстро сообразят.

- Почему ж не пошли в полицию? Или в посольство?

- Закон не преследует девушек за то, что те играют с мужчинами как

кошка с мышкой. А эта девушка - моя сестра к тому же. - И добавила: - Дело

не в том, что Морис вас обманывает. А в том, что вас обманывает Жюли.

В перерывах между ее фразами повисали многозначительные паузы, точно

она всякий раз ждала, пока я усвою ее предыдущую мысль. Я не сводил с нее

глаз. В ночной темноте иллюзия сходства сестер достигла невероятной силы

- Я пришла, чтоб вас предостеречь, - сказала она. - Только ради этого.

- Предостеречь - и утешить?

Ответить на сей неприятный вопрос ей помешал чей-то приглушенный голос,

донесшийся до нас с проселка. Мы выглянули из-за дерева. К мосту не спеша

приближались три расплывчатые мужские фигуры, переговаривавшиеся

по-гречески. Перед сном сельчане и преподаватели, бывало, любили прогуляться

до конца дороги и обратно. Джун посмотрела на меня с деланным испугом. Но я

и на это не клюнул.

- Вы прибыли с полуденным пароходом?

Она не дала поймать себя с поличным:

- Я посуху добиралась. Через Краниди.

Изредка этот маршрут избирали родители, страдающие морской болезнью, -

в Афинах садишься на поезд, в Коринфе пересаживаешься, в Краниди ловишь

такси, а на побережье нанимаешь лодочника, чтоб перевез тебя на Фраксос;

поездка съедает целый день, и, не владея разговорным греческим, в путь лучше

не пускаться.

- Почему так сложно?

- У Мориса всюду шпионы. Тут, в деревне.

- Вот с этим я, пожалуй, спорить не стану.

Я снова выглянул из-за ствола. Троица невозмутимо миновала поворот к

часовне и теперь удалялась; сероватая лента дороги, черный кустарник, темное

море. Идущие, несомненно, были теми, кем и представлялись со стороны:

случайными прохожими.

- Слушайте, мне все это надоело до чертиков, - сказал я. - Любая игра

хороша до тех пор, пока не коснется нежных чувств.

- Да я, может, с вами согласна.

- Слыхали, слыхали. Извините, не впечатляет.

- Но ведь она вас вправду одурачила, - понизив голос, сказала Джун.

- Причем куда ловчее, чем это пытаетесь сделать вы. И всю эту

проблематику мы с ней, кстати, уже обсудили. Лучше ответьте-ка, где она?

- В данный момент? Очевидно, в постели, со своим постоянным любовником.

У меня перехватило дух.

- С Морисом?

- Нет; с тем, кого вы называете Джо.

Я рассмеялся; это уж слишком.

- Ладно, - сказала она. - Не хотите верить, не надо.

- А вы придумайте что-нибудь поубедительней. А не то заскучаю и пойду

домой. - Молчание. - Вот, оказывается, почему он так внимательно наблюдал,

как мы с ней друг друга ласкаем.

- Если вы по-настоящему ласкаете женщину каждую ночь, вполне это

зрелище стерпите. Тем более коли соперник ваш - дутый.

Она с поразительным упорством тщилась всучить кота в мешке клиенту,

который уже имел случай его приобрести.

- Как вам самой не тошно. Прекратите.

Я повернулся и пошел прочь, но она схватила меня за руку.

- Ну пожалуйста, Николас... кроме всего прочего, мне негде

переночевать. В деревенском доме нельзя показываться.

- Обратитесь в гостиницу.

Никак не отреагировав на мою грубость, зашла с другого боку:

- Завтра они сюда непременно заявятся, и, когда меня припрут к стенке,

неплохо б вам быть рядом. Авось выручите. Больше мне от вас ничего не надо.

Честно.

В какой-то миг ее голос зазвучал искренне, а последнее слово она

выговорила с улыбкой, в которой счастливо сочетались раскаянье и мольба о

помощи. Я чуть-чуть смягчился.

- Зря вы рассказали мне сюжет "Сердец трех".

- А что, сюжет неправдоподобный?

- Неправда начинается, когда на сюжет книги натягивают действительные

события. И вы это прекрасно знаете.

- Не пойму, чего такого необычного в том, что мы вами повстречались...

- Избегая смотреть на меня, замотала головой.

- Я должен переспать с вами. Так задумано?

- Да нет, но на случай, если вам доведется узнать о Жюли всю правду

и... - Снова покачала головой.

- Зачем так долго тянуть?

- Затем, что... вижу, вы мне так и не поверили.

- Больно уж сладко вы поете.

Я уже не заботился о том, чтоб спрятать иронию. Вдруг она подняла на

меня глаза, распахнутые, ровно у доверчивого дитяти.

- Принимаю ваш вызов; не будем тянуть. Может, хоть тогда вы перестанете

сомневаться.

- Чем дольше я знаком с вами обеими, тем беззастенчивей вы врете.

- Вы и ей, и мне по сердцу пришлись - это, что ли, вранье? Или - что

мне жаль вас? И себя жаль. Но это к слову.

Я глядел на нее, прикидывая, как расставить ловушку похитрее. Впрочем,

яснее ясного, что я нынче не охотник, а дичь.

- Жюли рассказала, что я написал вашей маме?

-Да.

- Пару дней назад пришел ответ. Любопытно, что она скажет, когда я еще

раз напишу ей и сообщу, чем занимаются ее дочурки вместо того, чтоб в кино

сниматься.

- Ничего не скажет. Потому что ее в природе не существует.

- А, так у вас просто случайно обнаружился в Серн-Эббес знакомый,

который шлет вам свои весточки и пересылает чужие?

- Я вообще не бывала в Дорсете. И фамилия моя настоящая не Холмс. И

зовут меня не Джун, кстати.

- Конечно-конечно. Опять двадцать пять. Роза и Лилия?

- Не Роза, а Рози. Но в общем, да.

- Бред.

Оглядела меня, что-то быстро прикинула.

- Дословно не припомню, но мифическая мамочка написала вам примерно

следующее: дорогой мистер Эрфе, я вручила ваше письмо мистеру Вэльями,

директору начальной школы. Потом что-то вроде того, что переписываться с

французскими и американскими школьниками детям навязло в зубах. А дочки ее

совсем забыли. Так или нет?

Тут уже я осекся; почва под ногами мгновенно обернулась зыбучим песком.

- Извините, - сказала она, - но есть такая штука под названием

"универсальный штемпель". Письмо сочинили здесь, наклеили английскую марку,

и - р-раз... - Движение, каким экспедитор метит конверт. - Теперь поверили?

Охваченный паникой, я попытался заново осмыслить все со мной

происшедшее: коли они вскрывали отправляемые письма...

- А письма, адресованные мне, вы тоже читали?

- Увы - читали.

- Значит, вам известно о...

- О чем?

- О моей австралийской подружке.

Передернула плечами: конечно, известно. Однако я каким-то наитием

понял, что она ничего не знает. Попалась!

- Что ж, расскажите.

- О чем?

- О том, что с нею сталось.

- У вас был роман.

- А потом? - Снова повела плечами. - Вы ж просматривали всю мою почту.

И не можете не знать.

- Знаем.

- И то знаете, что во время каникул мы все-таки встретились с ней в

Афинах?

Она опешила, стараясь разобраться, когда я говорил правду, а когда

лгал. Помедлила, ответила на мою улыбку, но не проронила ни слова. Письмо ее

матери я бросил на письменный стол - Димитриадис или кто-то другой мог

забраться в комнату и прочесть его. Но письмо Энн Тейлор вместе со всем

содержимым я надежно припрятал - запер в чемодан.

- Мы действительно все про вас знаем, Николас.

- Докажите. Встречались мы с ней в Афинах или нет?

- Вам отлично известно, что нет.

Я без промедления вкатил ей пощечину. Не в полную силу, дабы не вышло

синяка, только поболело немножко, но она все равно закаменела.

- Зачем вы это сделали?

- Еще не так, т-твою, получите, если дальше будете вилять. Вы всю мою

почту вскрываете?

Секунду подумала; затем, не отнимая руки от лица, созналась:

- Только те письма... в которых что-нибудь важное, по конверту судя.

- Халатность какая. Основательней надо работать. - Молчание. - Если б

вы вскрывали почту, знали бы, что в Афинах я виделся с этой несчастной

шалавой.

- Не пойму, что...

- Из-за вашей сестры я попросил ее отлипнуть от меня подобру-поздорову.

- Джун слушала с нескрываемым испугом, ошеломленно, не в силах предугадать,

куда все повернется. - Через пару недель она не только от меня отлипла, но и

от всего на свете. Покончила с собой. - Я выдержал паузу. - Вот цена ваших

забав и фейерверков.

Она так широко открыла глаза, что я возликовал: дошло наконец! Но тут

Джун отвела взгляд.

- Морису такие розыгрыши лучше удаются. Я схватил ее за плечи,

встряхнул:

- Да не разыгрываю я вас, дегенератка вы этакая! Она по-кон-чила с

собой.

Джун никак не желала мне верить - и все же поверила.

- Но... почему вы нам не сказали?

Я отпустил ее.

- Как-то жутко становилось...

- Да кто ж кончает с собой из-за...

- Видимо, некоторым дано относиться к жизни слишком серьезно, до того

серьезно, что вам и не снилось.

Воцарилось молчание. Затем Джун простодушно-застенчиво

поинтересовалась:

- Она вас... любила?

Я замялся.

- Я не хотел ей врать. Может, и зря не хотел. Если б вы тогда не уехали

на выходные, написал бы все это в письме. А встретил ее и решил, что подло

молчать, раз она... - Пожал плечами.

- Вы рассказали ей о Жюли?

В ее тоне слышалась неподдельная тревога.

- Не бойтесь. Она стала пеплом и унесла вашу тайну с собой.

- Я не то имела в виду. - Потупила чело. - Она что... сильно

расстроилась?

- Но постаралась это скрыть. Если б я знал заранее... а ведь думал, что

поступаю как честный человек. Освобождаю ее от прежних обязательств.

Помолчав еще, пробормотала:

- Если это правда, не понимаю, как вы... позволили нам продолжать в том

же духе.

- Да я по уши втрескался в вашу сестру!

- Морис ведь вас предупреждал.

- Морис меня всю дорогу обманывал.

Вновь замолчала, что-то просчитывая в уме. Поведение ее изменилось; она

больше не играла роль перебежчицы. Заглянула в глаза:

- Тут дело серьезное, Николас. Вы не солгали мне?

- Доказательства у меня в комнате. Желаете, чтоб я их предъявил?

- Если можно.

Теперь она говорила неуверенным, заискивающим тоном.

- Договорились. Выждите минуты две и подходите к воротам. Не подойдете

- сами будете виноваты. Я-то вас всех в гробу видал.

Не дав ей ответить, я повернулся и зашагал восвояси, умышленно не

оглядываясь, точно меня не трогало, идет ли она следом. Но когда я вставил

ключ в скважину боковой калитки, сверкнула очередная молния - ослепительный

ветвистый разряд почти над самой головой, - и я краем глаза заметил, что

Джун медленно движется по дороге ярдах в ста позади.

За письмом Энн Тейлор и газетными вырезками я сбегал как раз за две

минуты. Джун стояла на виду, напротив ворот, у дальней обочины. В освещенном

прямоугольнике двери топтался барба Василий; я не обратил на него ни

малейшего внимания. Она шагнула навстречу, и я молча сунул ей в руки

конверт. Джун так разнервничалась, что, достав оттуда письмо, выронила его,

и мне пришлось нагибаться. Повернув бумагу к свету, углубилась в чтение.

Дойдя до конца записки Энн, быстро перечла ее; перевернула листок, пробежала

глазами вырезки. Вдруг ресницы ее опустились, голова поникла - молится? Не

спеша сложила листочки вместе, сунула в конверт, вернула мне. Голова все так

же опущена.

- Мне очень жаль. Не могу подыскать слов.

- В кои-то веки!

- Об этом мы правда не знали.

- Зато теперь знаете.

- Надо было сказать.

- Чтоб услышать от Мориса новое резюме типа "Смерть, как и жизнь, не

стоит принимать близко к сердцу"?

Встрепенулась как ужаленная.

- Ох, знай вы, что к чему... до чего ж все гнусно, Николас.

- Ох, знай я, что к чему!

Скорбно уставилась на меня; отвела глаза.

- У меня действительно нет слов. Для вас это, наверное, было...

- Не "было", а "есть".

- Да, могу себе... - И, внезапно: - Простите меня, простите.

- Вам-то, в общем, не за что извиняться.

Покачала головой.

- В том и штука. Есть за что.

Но за что конкретно, объяснять не стала. Мы помолчали - два незнакомца

на похоронах. Снова блеснула молния, и в момент удара Джун приняла решение.

Слабо, сочувственно улыбнулась мне, тронула за рукав.

- Подождите минуточку.

Шмыгнула в калитку, приблизилась к барбе Василию, что тупо наблюдал за

нами с порога сторожки.

- Барба Василий... - и затараторила по-гречески - куда свободнее, чем

изъяснялся на этом языке я сам. Я расслышал только имя старика; Джун

говорила понизив голос. Вот он согласно кивнул, вот еще и еще, выслушав

некие указания. Джун вышла на дорогу и остановилась в пяти шагах от меня;

маска чистосердечья.

- Пойдемте.

- Куда?

- В дом. Жюли там. Ждет.

- Какого ж дьявола...

- Теперь это неважно. - Метнула взгляд вверх, на сгущавшиеся тучи. -

Партия закончена.

- Быстро же вы выучили греческий.

- Не слишком быстро. Я третий год сюда приезжаю. Видя мою неуклюжую

ярость, мирно улыбнулась; порывисто схватила за руки, притянула к себе.

- Забудьте все, что я наболтала. Меня зовут Джун Холмс. Ее - Жюли. И

мамочка у нас с придурью, хоть и не в Серн-Эббес проживает. - Я все еще

трепыхался. - Стиль-то ее, - сказала Джун. - Но письмо мы подделали.

- А Джо?

- Жюли к нему... неровно дышит. - В глазах ее проступила строгость. -

Но не спит с ним, будьте покойны. - Теперь она из кожи лезла, не зная, как

еще убедить меня и умилостивить. Молитвенно воздела руки. - Ну же, Николас.

Прошу вас, отбросьте подозрения. Хоть ненадолго - пока не доберемся до дома.

Всем святым клянусь, мы не знали, что ваша подружка умерла. Иначе сразу

перестали бы вас мучить. Поверьте, это именно так. - В ней откуда-то взялись

и сила воли, и красноречие; совсем другая девушка, совсем другой человек. -

Едва вы увидите Жюли, вам станет ясно, что ревновать не к кому; а не станет

- разрешаю утопить меня в ближайшем резервуаре.

Я не поддавался:

- Что вы сказали привратнику?

- У нас имеется чрезвычайный пароль: прекратить эксперимент.

- Эксперимент?

-Да.

- Старик на острове?

- В Бурани. Пароль ему передадут по радио.

Я увидел, как барба Василий запер калитку и отправился через сад к

учительскому корпусу. Джун взглянула на него через плечо, потянула меня за

Дата добавления: 2015-10-16