Часть пятая 1944 6 страница

На допрос вызвали Нджери Матенге, личную служанку графини. Пока шел допрос, ее взгляд метался между леди Роуз на скамье подсудимых и галереей, где стояла Вачера.

– Вы были со своей госпожой, когда она обнаружила беглеца в оранжерее?

– Да.

– Расскажите об этом.

– Да.

– Как часто мемсааб ходила в оранжерею?

– Каждый день.

– И по ночам?

– Да.

– Вы когда-нибудь наблюдали за ними, когда они были вдвоем?

Нджери взглянула на леди Роуз.

– Отвечайте на вопрос.

– Я смотрела через окно.

– И что вы видели?

Взгляд Нджери метнулся к лицу Вачеры, потом она посмотрела на Дэвида, снова на Роуз.

– Что вы видели?

– Они спали.

– Вместе?

– Да.

– В одной постели?

– Да.

– На них была одежда?

Нджери заплакала.

– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, мисс Матенге. В постели леди Роуз и Карло Нобили были без одежды?

– Да.

– Вы видели когда-нибудь, чтобы они занимались чем-то еще, кроме того, что вместе спали?

– Они вместе ужинали.

– Вы когда-нибудь видели, как они занимаются сексом?

Нджери склонила голову, слезы капали на ее руки.

– Мисс Матенге, вы когда-либо видели, что леди Роуз и Карло Нобили вступали в сексуальные отношения?

– Да.

– Как часто?

– Часто…

Все это время Роуз сидела, бледная и молчаливая, отстранившаяся от всего, что происходило в зале суда. Она ни разу не заговорила, не взглянула на свидетельницу, казалось, она не понимала, что происходит. Люди не понимали: если она невиновна, почему не скажет об этом?

– Она не станет говорить со мной, – сказала Мона, когда присоединилась ко всем собравшимся в маленькой комнате в клубе. Сандвичи на тарелке остались нетронутыми, а виски и джин почти закончились.

Напряжение от происходящего начало сказываться на молодой женщине. Темные глаза заметно выделялись на бледном лице:

– Я говорила ей, что надо защищаться. Но она только сидит как приклеенная к своему вышиванию.

– Есть вероятность то, что убийство совершила она?

Грейс покачала головой:

– Я не думаю, что Роуз способна на убийство. Особенно таким образом – нож использовали со знанием дела.

– Было время, когда нам и в голову не могло прийти, что мама может прятать сбежавшего военнопленного и иметь с ним роман!

Грейс посмотрела на племянницу:

– Не будь такой жестокой, Мона. Представь, как мать страдает.

– Она уж точно не думала, что мы можем пострадать от ее эгоизма! Эти ужасные зеваки в зале, у них уши просто шевелятся, когда гадкий прокурор выставляет нашу семью на позор! А вы! – Она гневно повернулась к Бэрроузу. – Вы зачем стали разбирать эту дурацкую историю с Мирандой Вест?

– Мне пришлось, леди Мона, – тихо ответил он, растягивая слова на южноафриканский манер: – Обвинитель старается построить свою линию на том, что ваша мать была порочным человеком. Прокурор убеждает жюри в том, что отец был безупречным, святым, что он фактически сделал благородное дело, убив итальянца. А в его лице Кения понесла невосполнимую потерю. Упомянув историю с миссис Вест, я просто показал жюри, что Валентин Тривертон был человеком со своими слабостями и недостатками, он изменял жене много раз, а она лишь однажды.

У Моны слезы подступили к глазам. Как ей хотелось, чтобы Джеффри был дома. Он должен был приехать со дня на день.

– Как ты думаешь, что они строят в роще? – поинтересовался Том Хопкинс, чтобы изменить тему и как-то снять скопившееся напряжение. – Чем-то напоминает языческий храм.

Поскольку Грейс не могла надолго оставлять миссию, ей приходилось часто ездить на север и заодно проверять, как идут дела на стройке непонятного объекта, который возводился по приказанию Роуз в эвкалиптовой роще. Это было здание достаточного большого размера, пришлось даже очистить от деревьев значительный участок леса. По силуэту оно все больше напоминало церковь. Строители работали днем и ночью. Отважившись заглянуть внутрь, Грейс обнаружила, что там еще ничего не было: голые стены, пол, мраморные колонны, поддерживающие куполообразный потолок. Но на прошлой неделе появился дополнительный предмет, и предназначение сооружения стало более понятным.

Рабочие установили алебастровый саркофаг.

Камнерезчики завершали работу над перемычкой дверного проема: «Sacrario Duca d Alessandrao».

– Это последний приют Карло Нобили, – тихо сказала Грейс.

– Склеп? Она похоронит его в своей роще за моим домом? Это чудовищно!

– Мона…

– Я пойду подышу свежим воздухом, тетя Грейс. А потом, пожалуй, поужинаю в своей комнате.

Грейс попыталась остановить ее, но Мона уже шла по просторному двору, ей вслед поворачивались и шептались.

На улице она остановилась, прислонилась к дереву и осталась стоять, засунув руки в карманы брюк. Пассажиры в проезжающих автомобилях откровенно разглядывали ее; женщины, собравшиеся на веранде, бросали в ее сторону оценивающие взгляды и шушукались. На улице валялась старая газета. Это было не местное издание, a «New York Times». На первой полосе был размешен материал о скандальном судебном процессе по делу об убийстве Тривертона. С трудом Мона сдерживала слезы и ярость, ее переполняли унижение и чувство, что ее предали.

Через дорогу стояла группа африканцев в военной форме. Негромко переговариваясь, они передавали по кругу единственную сигарету, наслаждаясь короткими сумерками. Когда к ним приблизилась белая пара, они сошли с тротуара и приподняли головные уборы, как полагалось по уставу. В одном из военных Мона узнала Дэвида Матенге.

С начала суда он не пропустил ни одного дня. Вместе с матерью, подобно двум зловещим птицам, они наблюдали за происходящим с галереи, словно стервятники, ожидающие, когда добыча испустит последний вздох. Мона ненавидела их так же, как и белых, что приходили поглазеть и посмаковать постыдное падение семейства, которое они некогда почитали.

Их взгляды пересеклись.

– Мона! – раздался голос позади.

Она повернулась. Грейс махала ей рукой, приглашая вернуться в клуб.

– В чем дело? – Мона поднималась по ступенькам.

– Пойдем! У меня есть для тебя сюрприз!

Мона, ничего не понимая, шла за тетушкой. Вокруг камина собралась толпа. Когда она увидела, кто стоит посередине, то не удержалась и воскликнула:

– Джеффри!

Она помчалась к нему и утонула в крепких объятиях.

– Джеффри! Как хорошо, что ты приехал! Как я рада видеть тебя!

– Мона, ты все так же прекрасна! Я надеялся, что мне удастся выбраться пораньше, но эта армейская бюрократия не дала. – Он отпустил ее и добавил: – Мне так жаль дядю Валентина и тетю Роуз.

Она взглянула на молодого человека и отметила, что за пять лет, проведенные в Палестине, он словно стал выше и гораздо более привлекательным. И выглядел старше, как будто пески и горячий ветер Среднего Востока закалили его. Хотя ему было всего тридцать три, на его висках и в усах появились серебряные пряди, морщинки вокруг глаз словно напоминали о военных невзгодах. Мона знала, что не один раз ему грозила гибель от бомб террористов.

Последний раз они говорили о браке еще до войны, когда она попросила дать ей время подумать. Он не затрагивал эту тему в своих письмах, явно ожидая, что следующий шаг сделает она. И сейчас Мона была готова к этому. Теперь, когда он вернулся, она постарается разобраться во всем этом кошмаре…

– Это Ильза, – делая шаг назад, он представил молодую блондинку, которую держал за руку.

– Ильза? – повторила Мона.

– Моя жена. Ильза, это Мона, мой старый друг, о которой я тебе много рассказывал.

Миссис Дональд протянула руку, но Мона видела только светлые волосы, голубые глаза, застенчивую улыбку.

– Боюсь, Ильза не очень хорошо говорит по-английски.

Мона взглянула на него:

– Твоя жена? Я не знала, что ты женился.

– И мы не знали, – добавил Джеймс, обнимая сына за плечо. – Похоже, Джеф появился раньше, чем дошли его письма.

– Я так рада за вас, – проговорила Грейс, – добро пожаловать в Кению, Ильза.

– Спасибо, – мягко поблагодарила новобрачная.

– Ильза – беженка из Германии, – пояснил Джеффри, не догадываясь, какой эффект произвела новость на Мону. Ей пришлось прислониться к дивану, чтобы не упасть. – Всю семью отправили в концентрационный лагерь, а ее спасли и переправили в Палестину. Вы себе представить не можете, что нам стоило оформить ей все бумаги. Из-за этого они не давали нам пожениться.

– Как ужасно, – проговорила Грейс. – В одном из кинотеатров показывали американские фильмы о Дахау, Освенциме… – Мы должны сделать все, чтобы Ильза чувствовала себя как дома. Так неприятно, Джеффри, что твой приезд совпал с судом.

– Об этом месяцами писали в иерусалимских газетах. Я не мог поверить! Я должен навестить тетю Роуз. И если я могу чем-то помочь…

– Господин Бэрроуз – отличный адвокат.

– Я о нем слышал.

– Ты увидишься с ним за ужином.

– Я так полагаю, что по случаю возвращения Джеффри с новобрачной шампанское вполне будет уместно. Я закажу столик поближе к вольеру с птицами.

– Извините, – послышался деликатный голос, – позвольте вас на минутку, капитан Дональд.

Все повернулись к Ангасу Макклауду, одному из членов правления клуба.

– Да? В чем дело?

Мужчина заметно волновался:

– Могли бы мы, так сказать, поговорить наедине?

Джеффри ощетинился, как будто уже знал, о чем пойдет речь.

– В чем проблема? – поинтересовался Джеймс. – Там же есть свободный столик.

Шотландец покраснел.

– Если бы мы могли отойти в сторонку…

– Говорите прямо здесь, – настаивал Джеффри, – перед моей женой и друзьями.

Грейс с недоумением смотрела на Джеймса:

– В чем дело? Что происходит?

– Я боюсь, что политика клуба не позволит… – сказал Макклауд. – Не я устанавливаю правила, я только слежу за их соблюдением. Если бы дело касалось только меня… Вы понимаете, – он развел руками, – это касается других людей.

– Боже милостивый, – неожиданно воскликнул Джеймс, – уж не об этом ли вы говорите, о чем я сейчас подумал!

Смущение Макклауда стало еще более заметным.

– Джеффри, объясни мне, в чем дело, – вмешалась Грейс.

Сцепив зубы, он произнес:

– Дело в Ильзе. Она еврейка.

– И что?

– В правилах клуба есть пункт, запрещающий евреям присутствовать за обедом.

Грейс посмотрела на Ангаса, тот старательно избегал ее взгляда.

– К черту такие правила, – решительно заявил Джеймс. – Мы будем сегодня ужинать здесь за тем самым столиком.

– Боюсь, я не могу этого допустить, сэр Джеймс, если с вами будет находиться миссис Дональд.

– Не хотите ли вы сказать…

– Да не важно, отец, – отрезал Джеффри, беря за руку Ильзу, которая вопросительно смотрела на него. – Я не собираюсь есть в этом чертовом клубе. И не хочу быть его членом. Мы с женой пойдем туда, где нам рады. И если нам в Кении нигде не рады, мы отправимся куда-нибудь еще.

– Джеффри! – отец пытался остановить его.

Мона, потрясенная увиденным, так и продолжала сидеть на диване, провожая взглядом пару – офицера и прелестную молодую женщину рядом с ним. Затем она резко повернулась, пересекла сад, направилась к своему бунгало и закрылась там на замок.

Роуз умиротворенно вышивала, когда вошла Грейс. Ночная дымка простиралась за решетками окна и постепенно поднималась к кристально ясным звездам.

Грейс оглядела скромное убранство камеры, ставшей домом для Роуз. Затем спросила:

– Ты можешь сегодня со мной поговорить?

– Закончили работы над последним приютом Карло?

– Да.

Вздохнув, Роуз воткнула иголку и отложила рукоделие. Впервые за последние месяцы она взглянула золовке в глаза:

– Пожалуйста, когда все будет готово, передай владельцу похоронного бюро распоряжение перевезти туда Карло. И попроси отца Витторио отслужить мессу за него.

– Хорошо.

– Ты знаешь, Грейс, – тихо продолжала Роуз, – Валентин не был исчадием ада. Он просто не был способен любить. Карло был таким нежным и внимательным, он не хотел никого обидеть. Его так мучили в лагере – я видела шрамы на всем его теле. Валентин не имел права его убивать, просто связав, как животное, совершенно беспомощного. Я надеюсь, он будет вечно гореть за это в аду.

В ходе разбирательства шансы Роуз все уменьшались, так что даже Бэрроуз вскоре перестал надеяться на благополучный исход расследования. Все улики были против графини.

Для дачи показаний вызвали суперинтенданта Льюиса из отдела расследования преступлений.

– Суперинтендант, – сказал государственный обвинитель, полный мужчина, едва помещающийся в свою черную мантию, в белом парике, нахлобученном на лысую голову. – Вы спрашивали у леди Роуз, откуда у нее на лице синяк?

– Спрашивал.

– И что она вам ответила?

– Что упала и ударилась о край туалетного столика.

– А своей семье она сказала, что это муж ударил ее! Другими словами, леди Роуз рассказала две разные истории, одна из которых – ложь. А может, и обе. Вы согласитесь, суперинтендант, что леди Роуз могла получить этот синяк при падении с велосипеда, когда прокололась шина?

Инспектора Митчелла из полиции Найэри допрашивали несколько раз.

– Вы сказали, инспектор, что доктор Тривертон думала, что тем утром леди Роуз куда-то уехала?

– Да. Но леди Роуз была дома и, судя по ее внешнему виду, вряд ли в скором времени собиралась куда-либо ехать.

– Какова была реакция сэра Джеймса и доктора Тривертон, когда они увидели леди Роуз в дверях?

– Они были удивлены. Ведь им казалось, что она уже уехала.

– Уехала куда?

– Ну, она планировала убежать со своим итальянским любовником.

При втором допросе:

– Инспектор Митчелл, как леди Роуз отреагировала на известие о смерти мужа?

– Она произнесла: «Я этого не хотела».

– И что же она имела в виду?

– Ваша честь, это неуместный вопрос!

– Да, мистер Бэрроуз.

– Леди Роуз сказала что-нибудь еще?

– Да, одно слово.

– Какое?

– Ну, это было имя. Она сказала: «Карло».

Во время заседаний Грейс наблюдала за невесткой. Застывшее выражение делающегося все более бледным лица, остановившийся взгляд голубых глаз… Грейс недоумевала, не понимая, что же скрывается под этой восковой маской?

Наконец государственный обвинитель вызвал на свидетельскую трибуну доктора Грейс Тривертон. Она окинула взглядом битком набитый зал суда и почти физически ощутила на себе жадные взгляды собравшихся.

– Доктор Тривертон, вы осматривали лицо леди Роуз?

– Да.

– И как на ваш профессиональный взгляд, мог ли такой синяк быть получен при падении с велосипеда ночью, пятнадцатого апреля?

– Она сказала, что потеряла сознание.

– Пожалуйста, ответьте на вопрос, доктор. Такой удар всегда приводит к потере сознания?

– Нет, не всегда, но…

– Существует ли в медицине какой бы то ни было способ установить, потеряла ли леди Роуз сознание?

– Нет.

– Доктор Тривертон, пожалуйста, повторите, что сказала вам невестка после того, как от вас ушел инспектор Митчелл, принесший новости о смерти лорда Тривертона.

– Роуз сказала, что не желала ему смерти.

В зал внесли мольберт с прикрепленным к нему планом этажа особняка в Белладу.

– Доктор Тривертон, это план верхнего этажа Белладу?

– Да.

– Пожалуйста, укажите комнату, где вы спали. Она отмечена красным крестом? Спасибо, доктор. Итак, на плане мы видим, что ваша комната предпоследняя в этом крыле. Скажите, пожалуйста, чья спальня находится за вашей?

– Спальня леди Роуз.

– Вы имеете в виду спальню леди Роуз и лорда Валентина?

– Нет, спальня брата находилась напротив моей.

– Я так понимаю, что граф и графиня не спали вместе?

Грейс обожгла самодовольного обвинителя взглядом.

– У них были отдельные спальни. Я не знаю, спали ли они вместе.

– Хорошо. Последнюю спальню занимала леди Роуз. Она ни с кем ее не делила?

– Ни с кем.

– Значит, когда посреди ночи вы услышали у своей двери шаги, значит, человек мог выходить только из спальни леди Роуз?

– Или же направляться к ней…

– Доктор, вы сказали, что посмотрели на часы. Сколько было времени, когда вы услышали звук мотора?

– Как я и сказала полиции, либо пять минут пятого, либо час двадцать. На мне не было очков.

– Судя по тому, что эксперты установили примерное время смерти графа – примерно три часа утра, – то мы можем предположить, что это время час двадцать, а шаги принадлежали человеку, выходящему из спальни леди Роуз.

– Это мог быть кто угодно! Там есть ванная комната…

– Доктор Тривертон, той ночью вы были в спальне одна?

Она уставилась на него.

– Прошу прощения?

– Той ночью вы были в спальне одна, доктор?

– Не вижу, какое отношение это имеет к делу.

– Имеет. Мы хотим установить местонахождение каждого в ночь убийства графа. Пожалуйста, ответьте на вопрос. Вы были одна?

Грейс посмотрела туда, где сидели Мона, Джеффри и Джеймс. Он улыбнулся ей.

– Нет, я была не одна.

– А кто был с вами?

– Со мной был сэр Джеймс.

– Ясно. И он спал на полу или в кресле…

– Нет.

– Скажите нам, где спал сэр Джеймс?

– Со мной, в кровати.

По толпе прокатилась волна ропота, и судье пришлось призвать всех к порядку.

Помощник Бэрроуза набросал в блокноте записку и передвинул его по столу. В ней говорилось: «Они готовы повесить всю семейку».

И вот, наконец, государственный обвинитель перешел к финальным аккордам.

– Господа присяжные, – его голос разносился по всему залу. – Мы показали вам то, что случилось утром шестнадцатого апреля этого года, на дороге на Киганджо, в миле после съезда с главной дороги на Найэри. Вы слышали показания экспертов, вне всякого сомнения свидетельствующие о том, что нож, завернутый в окровавленный носовой платок леди Роуз, найденный в куче сжигаемого мусора, был орудием убийства графа Тривертона и принадлежал леди Роуз. Вы видели результаты экспертизы, установившей, что грязь на пассажирском сиденье и полу машины графа совпадает с пробами, взятыми на означенном участке дороги на Киганджо. Вы слышали свидетельские показания, подтверждающие, что ночью от Белладу отъехала машина, и содержащие в себе информацию о том, что вскоре после этого со стороны спальни леди Роуз послышались шаги. Также был найден спешно брошенный велосипед, принадлежащий поместью Тривертонов. – И теперь, господа присяжные, – продолжал обвинитель, – собрав все это вместе и добавив мотивы, заставившие леди Роуз совершить этот поступок, мы можем восстановить события той ночи.

Он описал все это еще раз. Яркие эпитеты и хорошо отрепетированная речь не оставили равнодушным никого из присутствующих. Все они, как наяву, видели пустынную дорогу, остановившегося на обочине графа, забравшегося внутрь машины велосипедиста, резкий удар ножом, выстрел в голову и поспешный побег убийцы.

– Совершенно очевидно, – вещал прокурор, – что граф не остановился бы на ночной дороге с трупом в багажнике, если бы увидел незнакомца. Следовательно, мы можем заключить, что человек, который следовал за ним на велосипеде, был хорошо знаком Валентину, и он добровольно впустил его в машину. Мне думается, что этим человеком была леди Роуз, жена графа. Охваченная страхом за жизнь своего любовника, все еще чувствующая боль от сильнейшего удара по лицу, обуреваемая жаждой мести, она последовала за ним, чтобы попытаться помешать ему причинить вред Карло Нобили! Я хотел бы попросить вас, господа, не судить по одежке. Женщина, сидящая на скамье подсудимых, не такая беспомощная, какой хочет казаться. Она сознательно приютила вражеского солдата, укрывала его, хотя знала, что его ищут по всей стране, и вступила с ним в порочную связь. Такая женщина, скажу я вам, не остановится перед хладнокровным убийством.

Обвинитель продолжал свою речь, в то время как судебный пристав покинул свой пост возле боковой двери, подошел к мистеру Бэрроузу и вручил ему записку.

Бэрроуз прочитал послание и тут же встал. Сэр Хью Роупер, опытный судья, сразу заметил эту заминку и повернул голову к Бэрроузу, который попросил разрешения сделать заявление в отсутствие присяжных. Собравшиеся удивленно загомонили, а судья объявил перерыв и пригласил двоих адвокатов в свой кабинет. Это казалось немыслимым – приостановить заседание на такой поздней стадии, во время заключительной речи обвинения!

Во время перерыва никто не уходил далеко от здания суда. Весть о неожиданной заминке разнеслась очень быстро, и, когда слушание возобновилось, в зал попытались попасть еще большее количество людей. Все с интересом взирали на нового свидетеля со стороны, вызванного мистером Бэрроузом.

– Пожалуйста, назовите суду свое имя.

– Ганс Клопман.

– Где вы живете, мистер Клопман?

– У меня ферма неподалеку от Эльдорет.

– Пожалуйста, скажите нам, что привело вас сегодня в Центральный суд города Найроби.

– Ну, дело в том, что моя ферма довольно отдаленная…

Он говорил, и каждый в зале суда, особенно присяжные, видели очень знакомого им человека, хотя и не знали его лично. Перед ними был обычный кенийский фермер с загорелым лицом, мозолистыми руками, в пыльной рабочей одежде. Он напоминал им хорошего друга или доброго соседа. Присутствующие в зале слушали речь Ганса Клопмана и не сомневались ни в одном его слове.

– Моя ферма расположена далеко. Я узнаю о новостях одним из последних. Уже несколько месяцев я не выбирался в город и только сейчас узнал о процессе, отправившись в Эльдорет за покупками. Но тут я понял, что должен прийти сюда.

– Почему, мистер Клопман?

– Потому что вы все перепутали. Эта леди не совершала убийства.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я был на дороге в Киганджо той ночью и видел человека на велосипеде.

Собравшиеся заговорили все сразу, отчего зал утонул в гуле голосов. Судья вновь призвал всех к порядку.

Когда люди наконец успокоились, мистер Бэрроуз попросил фермера рассказать суду, что в точности он видел на ночной дороге в ночь на пятнадцатое апреля.

– Я ездил в Найэри по делам и заодно навестить друзей. Я вел свой фургон по дороге на Киганджо, когда увидел впереди стоящую на правой обочине машину. Передние фары были включены. Подъехав поближе, я заметил, как кто-то забирается на велосипед, разворачивает его и с бешеной скоростью отъезжает от дороги по грязи.

– Это был мужчина или женщина?

– Конечно, мужчина. И он выжимал из велосипеда все, что только можно, крутил педали, словно за ним гнался сам дьявол.

– А что было потом, мистер Клопман?

– Ну, я подъехал к машине и услышал, как работает мотор. Заглянув внутрь, я увидел спящего мужчину и подумал, что сам часто останавливаюсь на дороге, чтобы немного отдохнуть и поспать. Поэтому я не стал его беспокоить.

– Вы утверждаете, что на велосипеде ехал мужчина, мистер Клопман? Вы в этом уверены?

– Еще как уверен. Лица я не видел, он надвинул шляпу прямо на глаза. Но это был широкоплечий и высокий мужчина. Велосипед казался под ним сущей игрушкой. Наверное, он был очень сильный, ведь ехать по такой грязи очень сложно.

– Мистер Клопман, посмотрите, пожалуйста, на обвиняемую леди Роуз, сидящую вот на этой скамье. Скажите, существует ли возможность того, что на велосипеде ехала она?

Фермер поглядел на леди Роуз. На его лице изобразилось удивление.

– Эта малышка? Нет, сэр, – без колебаний ответил он. – Это точно не она, там был мужчина.

В зале суда вновь послышался рокот голосов.

– Мама? – позвала Мона, постучавшись в дверь спальни. – Ты проснулась?

Держа одной рукой поднос с завтраком, отчаянно пытаясь его не уронить, Мона приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Спальня оказалась пустой, а кровать застеленной.

Мона поставила поднос и поспешила вниз. Она уже догадывалась, куда могла пойти мать.

После окончания процесса прошло три недели. Обвинение старалось запутать мистера Клопмана постоянными допросами, но в результате присяжные вынесли вердикт «Не виновна». Они мотивировали это тем, что больше не уверены в вине леди Роуз. После своего освобождения Роуз каждый день проводила в роще и, похоже, не имела представления о последних событиях. Она вычистила законченное полотно, поместила его в рамку. Прошлым вечером они с Нджери взяли этот огромный кусок ткани и повесили его в гробнице Карло Нобили.

Мона прошла по тропинке между деревьями, растущими за Белладу. Еще до того как прийти на это место, она разглядела каменную крышу усыпальницы, похожую на древнегреческий храм, затерянный в лесах. Роуз потратила кучу денег на последнее пристанище своего возлюбленного, организовав также фонд, из которого впоследствии будут выделяться деньги на обустройство и поддержание постройки в порядке.

Беседка и оранжерея все так же стояли среди деревьев, но с северной стороны лес был расчищен. Мавзолей ярко сиял в лучах утреннего солнца. Это было величественное здание, особенно если учитывать, что его возвели в удивительно короткие сроки. Мона прикинула, что размерами оно напоминает небольшую пресвитерианскую церковь в Найроби и при необходимости может вместить человек пятьдесят. Но внутри мавзолей был пустым, там стоял лишь алебастровый саркофаг.

Мона застыла на дорожке, глядя на беседку.

– Боже мой! – воскликнула она и бросилась туда.

Африканская девушка воспользовалась приставной лестницей. Она обвязала один из шелковых шарфов вокруг шеи, перекинула конец через несущую опору конструкции, оттолкнула лестницу ногой и повесилась.

Даже отсюда Мона видела, что Нджери мертва.

– Мама? – позвала она. Мона окинула взглядом тихую рощу. Птицы и обезьяны вели свои разговоры где-то высоко в ветвях. Пятна солнечного света причудливо раскрашивали нижний ярус леса. Охваченная лучами солнца оранжерея походила на сияющую многоцветием жемчужину. – Мама!

Она устремилась к мавзолею. Двустворчатые двери были не заперты. Распахнув их, Мона оказалась в холодной пахнущей смертью темноте.

Единственный источник освещения – огонь в изголовье саркофага, который должен был гореть вечно, – наполнял комнату неровным мерцанием. Мона застыла в дверях, глядя на каменный гроб герцога и распростертую на нем величественную фигуру.

Леди Роуз словно заснула. Ее глаза были закрыты, а цвет лица мало чем отличался от белого алебастра, на котором она лежала. Красные ручейки тянулись от ее запястий к огромной луже крови на каменном полу.

Впоследствии медицинский эксперт скажет, что она умерла незадолго до рассвета, но перерезала вены примерно в полночь. А значит, леди Роуз умирала долго, в темноте, наедине со своим возлюбленным Карло.

Дэвид Матенге стоял у дороги и смотрел, как мимо проезжают грузовики. Он знал, кто едет в них, понимал, что означало их появление. Это новые эмигранты прибыли в Кению, чтобы поселиться здесь на фермах согласно новой программе британского правительства по устройству солдат.

Однажды такой план уже был претворен в жизнь в далеком 1919 году, когда в метрополии не знали, что делать с возвращающимися с войны и не находящими для себя работы солдатами. Дэвид думал, что тогда было решено просто распихать их по колониям. И вот опять в первые недели 1946 года возвращающиеся солдаты, видящие развал экономики Британии, получали гранты в виде земельных участков на «белых высокогорьях» Кении. Само собой, чтобы расчистить для них место, местное африканское население было выселено с лучших земель на свои исконные территории.

Просто какое-то безумие.

Какими же недальновидными были люди, управляющие империей, если считали, что африканцы в очередной раз станут терпеть такое отношение? Дэвид не мог этого понять.

Семена революции уже начали прорастать. Молодые кикую спрашивали друг друга: «Если на лучших почвах находится место для белых поселенцев, почему мы не можем селиться там?» Этих исполненных ярости молодых парней не устраивал ответ, что, если в ближайшее время не предпринять серьезных мер, разразится колоссальная экономическая депрессия и что только европейцы в отличие от африканцев обладают капиталом и международными связями, достаточными для получения быстрой прибыли. «Дайте нам шанс», – говорили кикую властям колонии, не думающим прислушиваться к ним. Так образовалась организация «Дикие парни Найроби».

Около сотни тысяч африканских солдат, вернувшихся из Восточной Африки по окончании одной из самых кровавых кампаний Британской империи, увидели в Найроби огромные новые дома, машины, отели и магазины, полные роскошных товаров.

Этих людей обучили многим полезным навыкам, но им не предоставляли возможности быстрого трудоустройства. Пятнадцать тысяч из них умели водить грузовики. Но они вернулись в страну, где грузовиков было не более двух тысяч. Для этих образованных и полных сил молодых людей, которые имели право требовать нормальной жизни за свою службу в армии, просто не нашлось рабочих мест. Исполненные досады и горечи, лишенные возможности отстаивать свои права законным путем, эти бездомные и безземельные люди стали устраивать тайные собрания по всей стране. И Дэвид понимал, что на этот раз они добьются своего и пройдут много дальше своих предшественников, которых в 1939 году остановила война.

К тому же Дэвид видел существенную разницу между нынешними недовольными и теми, кого он встретил на заре своей политической жизни. «Диких парней Найроби» учили воевать. Учили их белые офицеры.

Дата добавления: 2015-10-16