Из дневника Навани Холин, джесесес, 1174 г. Дыхание — это жизнь

Дыхание.

Дыхание — это жизнь. Выдыхаемая, мало-помалу, обратно в мир. Каладин глубоко дышал с закрытыми глазами, и пока что больше ничего не слышал. Его собственная жизнь. Вдох-выдох, до раскатов грома в груди.

Дыхание. Его собственный маленький шторм.

Дождь снаружи прекратился. Мостовик все сидел в темноте. Когда умирают короли и богатые светлоглазые, их тела не сжигают, как тела обычных людей. Их преобразуют в статуи из камня или металла, застывающие навеки.

Тела темноглазых сжигали. Они становились дымом и, словно сожженная молитва, поднимались к небесам и тому, что там ожидало.

Дыхание. Дыхание светлоглазых не отличалось от дыхания темноглазых. Оно не было ни более сладким, ни более свободным. Дыхание королей и рабов смешивалось, и люди вдыхали эту смесь снова и снова.

Каладин встал и открыл глаза. Он провел сверхшторм в темноте своей маленькой комнаты в новом бараке Четвертого моста. В одиночестве. Мостовик пошел к двери, но остановился и положил пальцы на плащ, который, как он знал, висел здесь, на крючке. В такой темноте он бы не смог различить ни глубокий синий цвет плаща, ни глиф Холина в виде знака Далинара на его спине.

Казалось, любая перемена в жизни Каладина была отмечена штормом. Этот оказался мощным. Каладин распахнул дверь и вышел на свет свободным человеком.

Плащ он пока оставил.

Четвертый мост приветствовал его появление. По традиции в шторм они выходили помыться и побриться. Камень брил каждого по порядку, и очередь уже почти вся прошла. Большой рогоед тихонько напевал себе под нос, орудуя лезвием над лысеющей головой Дрехи. Воздух после дождя был влажным, и размытая яма для костра неподалеку осталась единственным напоминанием о рагу, которое они съели вчера вечером.

Во многих отношениях это место не так уж сильно отличалось от лесных складов, которые им пришлось покинули не так давно. Длинные прямоугольные бараки из камня, скорее преобразованные, чем выстроенные вручную, походили на громадные каменные доски. Однако сбоку у них имелось еще несколько комнат для сержантов, с отдельными выходами наружу. На бараках были нанесены символы взводов, располагавшихся здесь прежде; людям Каладина необходимо их закрасить.

— Моаш, — позвал Каладин. — Шрам, Тефт.

Трое мужчин подбежали к нему, разбрызгивая лужи, оставленные штормом. Они носили одежду мостовиков: простые штаны до колен и кожаные жилеты на голое тело. Шрам оставался на ногах, несмотря на рану на ступне. Он довольно заметно старался не хромать. Пока что Каладин не приказывал ему оставаться в постели. Рана не так уж плоха, а ему нужен этот человек.

— Хочу посмотреть, чем мы располагаем, — сказал Каладин, уводя их от барака.

В бараке могли разместиться пятьдесят человек и полдюжины сержантов. По обеим его сторонам располагались другие бараки. Каладину выделили целый квартал в двадцать строений, чтобы разместить свой новый батальон бывших мостовиков.

Двадцать бараков. Тот факт, что Далинар смог так легко найти для них столько места, подтверждал ужасную правду — цену предательства Садеаса. Тысячи мужчин погибли. И действительно, у некоторых бараков работали женщины-писцы, руководя паршменами, выносившими кучи одежды и других личных вещей. Имущество погибших.

Многие из этих писцов ходили с покрасневшими глазами, измотанные, старающиеся сохранять самообладание. Благодаря Садеасу появились тысячи новых вдов и, вероятно, столько же сирот. Если бы Каладину была нужна еще какая-то причина, чтобы ненавидеть этого человека, он мог отыскать ее здесь, выраженную в страданиях тех, чьи мужья доверились Садеасу на поле битвы.

Для Каладина не существовало греха большего, чем предательство союзников в битве. Кроме, может быть, предательства своих собственных людей — их убийства после того, как они рисковали жизнями ради твоей защиты. Каладин почувствовал мгновенную вспышку гнева при мысли об Амараме и о том, что совершил светлорд. Рабское клеймо словно горело на лбу.

Амарам и Садеас. Двое людей в жизни Каладина, которые рано или поздно должны заплатить за содеянное. И желательно, чтобы плата была серьезной.

Каладин продолжал шагать вместе с Тефтом, Моашем и Шрамом. Те бараки, что медленно освобождали от личных вещей, также заполнились мостовиками. Они во многом выглядели как мужчины из Четвертого моста — те же жилеты и штаны до колен. И все же, в каком-то другом смысле, они не могли выглядеть менее похожими на мостовиков из Четвертого. Лохматые, с бородами, которые не стригли месяцами. Их опустевшие глаза, казалось, моргали недостаточно часто. Сгорбленные спины. Лишенные выражения лица.

Судя по всему, каждый человек сидел сам по себе, даже когда находился в окружении своих товарищей.

— Я помню это ощущение, — тихо произнес Шрам. Невысокий жилистый мужчина обладал резкими чертами лица и поседевшими висками, несмотря на то, что ему было немного за тридцать. — Не хочу, но помню.

— И мы должны превратить вот это в армию? — спросил Моаш.

— У Каладина получилось с Четвертым мостом, так? — ответил Тефт, направив палец на Моаша. — Он сделает это снова.

— Переделать несколько десятков человек — не то же самое, что переделать несколько сотен, — ответил Моаш, отбросив пинком упавшую ветку, принесенную сверхштормом.

Моаш был высоким и плотным, со шрамом на подбородке, но без рабской отметины на лбу. Он ходил с прямой спиной и высоко поднятой головой. Если бы не его темно-карие глаза, мостовик мог бы сойти за офицера.

Каладин вел троих мужчин вдоль бараков, производя быстрый подсчет. Около тысячи человек, и хотя вечером он объявил им, что они теперь свободны и могут вернуться к прежней жизни, если пожелают, по всей видимости, лишь немногие хотели заниматься чем-то еще, кроме как просто сидеть на одном месте. Изначально существовало сорок бригад мостовиков, но в последнем штурме многих уничтожили, а в оставшихся не хватало людей.

— Сделаем из них двадцать бригад, — сказал Каладин, — где-то по пятьдесят человек в каждой.

Сверху ленточкой света слетела Сил и заплясала вокруг него. Мужчины никак не отреагировали на ее появление; должно быть, для них она оставалась невидимой.

— Мы не можем обучить каждого из этой тысячи персонально, во всяком случае, не с самого начала. Мы натренируем самых активных из них и отправим обратно — руководить и обучать свои собственные бригады.

— Согласен, — проговорил Тефт, потирая подбородок.

Самый старший среди мостовиков, он являлся одним из немногих, кто носил бороду. Большинство остальных сбрили свои бороды в знак гордости, чтобы выделить членов Четвертого моста из обычных рабов. Тефт поддерживал свою бороду в опрятности по той же причине. Она была коричневой там, где ее не коснулась седина, коротко подстриженной и имела квадратную форму, почти как у ардентов.

Моаш скорчил гримасу, посмотрев на мостовиков.

— Ты полагаешь, некоторые из них будут «самыми активными», Каладин. По мне, они все выглядят одинаково подавленными.

— Некоторые до сих пор способны на борьбу, — ответил Каладин, продолжив шагать обратно к Четвертому мосту. — Для начала те, кто присоединился к нам у костра прошлой ночью. Тефт, мне потребуется, чтобы ты выбрал остальных. Организуй и объедини бригады, потом выбери сорок человек, по двое из каждой, для первоначального обучения. Обучением будешь руководить ты. Эти сорок человек станут семенами, которые мы используем для помощи остальным.

— Думаю, что справлюсь.

— Хорошо. Я выделю несколько парней тебе в помощь.

— Несколько? — переспросил Тефт. — Мне бы пригодились чуть больше, чем несколько...

— Ты должен будешь справиться с несколькими, — ответил Каладин, остановившись на тропинке и повернувшись к западу в сторону королевского комплекса за лагерной стеной. Комплекс возвышался на скале, как бы наблюдая за остальными военными лагерями. — Большинство из нас окажется задействовано в защите Далинара Холина.

Моаш и остальные остановились рядом с Каладином. Он прищурился и окинул взглядом дворец. Тот определенно не выглядел достаточно величественным, чтобы служить пристанищем королю, — здесь, на равнинах, все было просто камнем.

— Ты собираешься доверять Далинару? — спросил Моаш.

— Он отдал за нас свой Клинок Осколков, — ответил Каладин.

— Он нам задолжал, — проворчал Шрам. — Мы спасли его штормовую жизнь.

— Возможно, это всего лишь позерство, — заметил Моаш, сложив руки на груди. — Политические игры, он и Садеас пытаются манипулировать друг другом.

Сил опустилась на плечо Каладина, приняв образ молодой девушки в ниспадающем полупрозрачном бело-голубом платье. Она крепко сжала руки, посмотрев наверх, на королевский комплекс, куда отправился строить планы Далинар Холин.

Он сказал Каладину, что собирается сделать что-то, что разозлит множество людей.

«Я заберу у них игрушки…»

— Нам нужно сохранить жизнь этому человеку, — произнес Каладин, поворачиваясь к остальным. — Не знаю, доверяю ли я ему, но он единственный на этих равнинах, кто продемонстрировал хотя бы долю сочувствия к мостовикам. Если он умрет, угадайте, сколько времени понадобится его преемнику, чтобы продать нас обратно Садеасу?

Шрам насмешливо фыркнул.

— Хотелось бы посмотреть, как они попытаются это сделать, если у нас во главе Сияющий рыцарь.

— Я не Сияющий.

— Ладно, как угодно, — ответил Шрам. — Кем бы ты ни был, им будет непросто забрать нас у тебя.

— Думаешь, я смогу сражаться сразу со всеми, Шрам? — спросил Каладин, встретившись глазами со старшим мужчиной. — С десятками Носителей Осколков? Десятками тысяч солдат? Считаешь, какой-то один человек способен на такое?

— Не какой-то один человек, — ответил Шрам упрямо. — Ты.

— Я не бог, Шрам, — сказал Каладин. — Я не смогу выдержать вес десяти армий. — Он повернулся к остальным. — Мы решили остаться здесь, на Разрушенных равнинах. Почему?

— Что толку бегать? — спросил Тефт, пожав плечами. — Даже свободных, нас все равно призовут в ту или иную армию там, в горах. Или так, или умрем с голода.

Моаш кивнул.

— Это место ничем не хуже других до тех пор, пока мы свободны.

— Далинар Холин — наша лучшая надежда на настоящую жизнь, — сказал Каладин. — Телохранители не подлежат призыву. Свободные люди, несмотря на отметины на лбу. Никто больше не даст нам этого. Если нам нужна свобода, мы должны сохранить жизнь Далинару Холину.

— А что насчет Убийцы в Белом? — тихо спросил Шрам.

Они слышали о том, что творил этот человек в мире, жестоко убивая королей и кронпринцев всех наций. Новости распространялись в виде слухов по лагерям с тех самых пор, как через самоперо начали просачиваться донесения. Император Азира мертв. Джа Кевед в хаосе. Полдесятка других государств остались без правителей.

— Он уже убил нашего короля, — ответил Каладин. — Старый Гавилар стал первой жертвой убийцы. Нам просто остается надеяться, что здесь он закончил. Как бы там ни было, мы защитим Далинара. Любой ценой.

Мостовики кивнули один за другим, хотя и сделали это с недовольством. Он не винил их. Доверие к светлоглазым мало что дало им — даже Моаш, который когда-то хорошо отзывался о Далинаре, теперь, похоже, больше не испытывал к нему приязни. Так же, как и к другим светлоглазым.

Честно говоря, Каладин и сам немного удивлялся себе и тому доверию, которое ощущал. Но, шторм побери, Сил нравился Далинар. Это многое значило.

— Сейчас мы слабы, — проговорил Каладин, понизив голос. — Но если мы подыграем в этой ситуации какое-то время, защищая Холина, нас щедро вознаградят. Я смогу тренировать вас — тренировать по-настоящему — как солдат и офицеров. Кроме того, мы сможем обучить остальных. У нас никогда не получилось бы осуществить все это, будь мы всего лишь двумя десятками бывших мостовиков. Но что, если мы превратимся в высококвалифицированную наемную силу в тысячу солдат, экипированных лучшим снаряжением в военных лагерях? Если, на худой конец, нам придется покинуть лагеря, я бы предпочел сделать это в качестве сплоченной закаленной группы, которую нельзя игнорировать. Дайте мне год с нашей тысячью, и я смогу осуществить свой замысел.

— Вот такой план мне по душе, — сказал Моаш. — Мне удастся поучиться владению мечом?

— Мы все еще остаемся темноглазыми, Моаш.

— Только не ты, — проговорил Шрам с другой стороны. — Я видел твои глаза во время...

— Стоп! — воскликнул Каладин. Он глубоко вздохнул. — Прекрати. Нечего об этом болтать.

Шрам замолчал.

— Я собираюсь сделать вас офицерами, — сказал им Каладин. — Вы трое, а также Сигзил и Камень станете лейтенантами.

— Темноглазые лейтенанты? — спросил Шрам. Это звание обычно использовалось как эквивалент сержантов в обществе, состоящем из одних светлоглазых.

— Далинар сделал меня капитаном, — ответил Каладин. — Самое высокое звание, которое, по его словам, он осмелился присвоить темноглазому. Что ж, мне необходимо придумать целую командную систему для тысячи человек, и нам понадобится что-то между сержантом и капитаном. Поэтому я назначаю вас пятерых лейтенантами. Думаю, Далинар позволит, чтобы это сошло мне с рук. Мы назначим мастер-сержантов, если будет нужно еще одно звание. Камень будет интендантом и ответственным за еду для всей тысячи. Я назначу Лоупена его заместителем. Тефт, ты руководишь обучением. Сигзил будет нашим писцом. Он единственный, кто умеет читать глифы. Моаш и Шрам...

Каладин посмотрел на двух мужчин. Один низкий, другой высокий, они двигались одинаково, плавной походкой, опасные, всегда с копьями на плечах. Они никогда не расставались с ними. Из всех людей Четвертого моста, которых он тренировал, только эти двое понимали его инстинктивно. Они были убийцами.

Как и сам Каладин.

— Мы трое, — сказал им Каладин, — должны сосредоточиться на охране Далинара Холина. Я хочу, чтобы всегда, когда это возможно, один из нас троих охранял его лично. Часто один из двух оставшихся будет присматривать за его сыновьями, но не ошибитесь, именно Терновника мы должны сохранить живым. Любой ценой. Он — наша единственная гарантия свободы для Четвертого моста.

Все кивнули.

— Хорошо, — продолжил Каладин. — Пойдем к остальным. Теперь пришло время миру увидеть вас такими, какими вижу я.

* * *

По общему соглашению, Хоббер сел первым, чтобы сделать татуировку. Этот щербатый мужчина одним из первых поверил в Каладина. Каладин помнил тот день: выдохшийся после бега с мостом, он хотел просто лечь и смотреть в никуда. Вместо этого он решил спасти Хоббера, не дать ему умереть. В тот день Каладин спас и самого себя.

Остальные мужчины Четвертого моста стояли вокруг Хоббера в палатке и молча наблюдали, как татуировщица аккуратно работала над его лбом, покрывая шрамы от метки раба глифами, нарисованными Каладином. Раз за разом Хоббер морщился от причиняемой боли, но не переставал ухмыляться.

Каладин слышал, что шрамы можно скрыть татуировкой, и оказалось, что это действительно работало. Стоило вколоть чернила — глиф притягивал глаз, и уже не скажешь, что под ним шрам.

Как только работа была закончена, татуировщица поднесла зеркало, чтобы Хоббер мог взглянуть на себя. Мостовик нерешительно дотронулся до лба. Кожа покраснела от уколов иголок, но черная татуировка идеально скрывала рабское клеймо.

— Что она обозначает? — тихо спросил Хоббер со слезами на глазах.

— Свобода, — ответил Сигзил, прежде чем Каладин успел вставить хоть слово. — Этот глиф означает «свобода».

— Меньшие по размеру над ним, — произнес Каладин, — дата, когда тебя освободили, и имя того, кто это сделал. Даже если ты потеряешь приказ о своем освобождении, любой, кто попытается лишить тебя свободы за побег, легко отыщет доказательство, что ты не раб. Они смогут обратиться к писцам Далинара Холина, у которых хранится копия твоего приказа.

Хоббер кивнул.

— Все хорошо, но этого недостаточно. Добавьте к татуировке «Четвертый мост». «Свобода, Четвертый мост».

— Ты подразумеваешь, что тебя освободили из Четвертого моста?

— Нет, сэр. Меня освободили не из Четвертого моста. Меня освободил он сам. Я не променяю время, проведенное в нем, ни на что другое.

Бред. Четвертый мост олицетворял смерть — множество мужчин погибло во время переноски проклятого моста. Даже после того, как Каладин решил спасти людей, он потерял слишком многих. Хоббер был бы глупцом, не воспользовавшись возможностью улизнуть.

И все же он упрямо досидел до конца, пока Каладин рисовал соответствующие глифы для татуировщицы — спокойной крепкой темноглазой женщины, которая выглядела так, будто могла поднять мост в одиночку. Устроившись на сидении, она начала добавлять два глифа на лоб Хоббера, прямо под глиф свободы. Женщина работала и снова объясняла, что татуировка будет болеть несколько дней и как Хоббер должен заботиться о ней.

Во время нанесения новых татуировок ухмылка не сходила с его лица. Настоящая глупость, но остальные согласно кивали, похлопывая Хоббера по руке. После Хоббера его место быстро занял Шрам, с нетерпением потребовавший такой же набор татуировок.

Каладин отступил назад, сложив руки на груди, и покачал головой. Снаружи палатки шумел рынок, совершались покупки и продажи. «Военный лагерь» был настоящим городом, выстроенным внутри огромного каменного образования, похожего на кратер. Война, продолжавшаяся на Разрушенных равнинах, привлекла торговцев всех мастей наряду с лавочниками, художниками и даже семьями с детьми.

Моаш с озабоченным лицом стоял неподалеку, наблюдая за татуировщицей. Не только у него в бригаде мостовиков не имелось рабского клейма. Отметины не было и у Тефта. Они стали мостовиками, формально не будучи рабами. Подобное часто случалось в лагере Садеаса, бригады мостовиков являлись наказанием, которое настигало за любой проступок.

— Если у вас нет рабского клейма, — громко объявил Каладин людям, — вам необязательно делать татуировку. Вы по-прежнему одни из нас.

— Нет, — ответил Камень. — Я сделаю себе эту штуку.

Он настоял на том, чтобы занять место после Шрама и сделать себе татуировку прямо на лбу, хотя у него и не было клейма. Более того, каждый из тех, кто не обладал отметиной раба, включая Белда и Тефта, садились и делали то же самое.

Воздержался только Моаш, он сделал татуировку на предплечье. Хорошо. В отличие от большинства из них, ему не требовалось объявлять всем вокруг о бывшем рабстве на самом видном месте.

Моаш поднялся со стула, и его место занял следующий. Мужчина с красно-черной, похожей на камень кожей в мраморных узорах. Четвертый мост был очень разномастным, но Шен сам по себе представлял отдельный класс. Паршмен.

— Я не могу сделать ему татуировку, — сказала художница. — Он является собственностью.

Каладин открыл рот, чтобы возразить, но другие мостовики его опередили.

— Его освободили так же, как и нас, — проговорил Тефт.

— Он член бригады, — добавил Хоббер. — Сделайте ему татуировку или не получите от нас ни одной сферы.

Он покраснел после своих слов, бросив взгляд на Каладина. Капитан должен был оплатить работу сферами, выданными Далинаром Холином.

Другие мостовики поддержали идею, в итоге татуировщица вздохнула и сдалась. Она пододвинула стул и начала работать надо лбом Шена.

— Ее даже не будет видно, — проворчала она, хотя кожа Сигзила была почти такой же темной, как кожа Шена, а на нем татуировка виднелась отчетливо.

В конце концов Шен взглянул на себя в зеркало и встал. Он посмотрел на Каладина и кивнул. Шен много не разговаривал, и Каладин не знал, что о нем думать. На самом деле о паршмене было легко позабыть, обычно он тихо следовал в хвосте группы мостовиков, невидимый. Паршмены часто вели себя подобным образом.

С Шеном закончили, остался один Каладин. Он сел и закрыл глаза. Боль от иголок оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал.

Через непродолжительное время татуировщица начала ругаться себе под нос.

Каладин открыл глаза, когда она протерла тряпкой его лоб.

— В чем дело? — спросил он.

— Чернила не схватываются! — воскликнула женщина. — Я никогда не видела такого прежде. Когда я протираю ваш лоб, все чернила просто сходят! Татуировка не будет держаться.

Каладин вздохнул, поняв, что у него в венах бушует немного штормсвета. Он даже не заметил, как втянул его. Удерживать штормсвет становилось все легче. В последние дни он часто набирал немного внутрь, прогуливаясь по округе. Процесс походил на заполнение бурдюка вином — если ты наполнял его под завязку и не останавливался, вино начинало выплескиваться, а затем вытекало совсем тонкой струйкой. То же самое и со штормсветом.

Каладин избавился от него, надеясь, что татуировщица не заметила, как он выдохнул небольшое облачко светящегося дыма.

— Попробуйте снова, — сказал мостовик, когда она достала новые чернила.

На этот раз татуировка получилась. Каладин высидел весь процесс со сжатыми от боли зубами, а затем взглянул на себя в зеркало, поднесенное татуировщицей. Лицо, смотревшее на Каладина, казалось чужим. Чисто выбритое, с волосами, откинутыми назад, чтобы нанести татуировку, и замаскированным клеймом раба, на мгновение забытым.

«Смогу ли я стать этим человеком вновь? — подумал он, поднявшись и дотронувшись рукой до щеки. — Разве этот человек не умер?»

Сил приземлилась на его плечо и посмотрела в зеркало вместе с ним.

— Жизнь перед смертью, Каладин, — прошептала она.

Он бессознательно втянул в себя штормсвет. Совсем немного, малую часть содержимого сферы. Энергия растеклась по венам, как давящая волна, как ветер, запертый в маленьком замкнутом пространстве.

Татуировка на лбу расплылась. Тело отторгло чернила, они начали стекать по лицу. Татуировщица ругнулась снова и схватилась за тряпку. Каладину оставалось смотреть, как растекаются глифы. Растаяла «свобода», под ней остались жестокие шрамы его пленения. С ярко выделяющимся выжженным глифом.

Шаш. Опасен.

Женщина вытерла его лицо.

— Я не знаю, почему это происходит! Мне казалось, что в этот раз она будет держаться. Я...

— Все нормально, — сказал Каладин, взяв тряпку, и встал, заканчивая чистить лицо. Он повернулся к остальным мостовикам, ставшим солдатами. — Похоже, шрамы еще не отпускают меня. Позже я попробую еще раз.

Все кивнули. Вскоре он объяснит им, что случилось; они знали о его способностях.

— Пошли, — скомандовал Каладин, бросив маленький мешочек со сферами татуировщице, и взял свое копье, стоявшее рядом со входом в палатку.

Остальные присоединились к нему с копьями на плечах. В лагере не нужно было вооружаться, но Каладин хотел, чтобы мостовики привыкли к мысли, что теперь могут свободно носить оружие.

Снаружи шумел переполненный рынок. Палатки, конечно, сложили и убрали на время вчерашнего сверхшторма, но уже поставили снова. Возможно, из-за того, что он думал о Шене, Каладин заметил паршменов. Его беглый взгляд выхватывал десятки рабов, устанавливающих несколько последних палаток, помогающих владельцам магазинов раскладывать товар, несущих покупки светлоглазых.

«Что они думают о войне на Разрушенных равнинах? — задался вопросом Каладин. — О войне до поражения и, скорее всего, порабощения единственных свободных паршменов в мире?»

Хотелось бы ему получить ответы от Шена на такие вопросы. Но, видимо, все, чего он мог добиться от паршмена, это пожатие плечами.

Каладин вел своих людей через рынок, который казался намного более дружелюбным, чем его аналог в лагере Садеаса. Хотя некоторые таращились на мостовиков, никто не смеялся презрительно, а пререкания за соседними прилавками хоть и были активными, но не переходили в крики. Создавалось впечатление, что здесь меньше оборванцев и попрошаек.

«Тебе просто хочется верить, — подумал Каладин. — Тебе хочется верить в то, что Далинар таков, как о нем говорят. Благородный светлоглазый из легенд. Но все говорили то же самое об Амараме».

По мере продвижения они миновали нескольких солдат. Их было слишком мало. Те, кто остались в лагере на дежурстве, в то время как другие отправились в гибельную атаку, во время которой Садеас предал Далинара. Когда мостовики проходили мимо одной из групп, патрулирующих рынок, Каладин заметил впереди двух мужчин, поднявших руки перед собой, скрестив их у запястий.

Откуда они узнали о старом приветственном салюте Четвертого моста, да еще так быстро? Эти солдаты изобразили не полный салют, а всего лишь небольшой жест, но склонили головы перед Каладином и его людьми, когда те проходили мимо. Внезапно Каладин взглянул на более спокойную обстановку рынка с другой стороны. Возможно, дело не просто в порядке и организации в армии Далинара.

В воздухе над лагерем чувствовался благоговейный страх. Тысячи солдат погибли из-за предательства Садеаса. Каждый здесь, скорее всего, знал кого-то из погибших на плато. И каждый, возможно, задавался вопросом, обострится ли конфликт между двумя кронпринцами.

— Приятно, когда в тебе видят героя, да? — спросил Сигзил, шагая рядом с Каладином и наблюдая за еще одной группой солдат, проходящих мимо.

— Как думаешь, сколько еще продлится эта доброжелательность? — спросил Моаш. — Сколько пройдет времени, прежде чем они начнут испытывать к нам негодование?

— Эй! — Камень, возвышающийся позади Моаша, хлопнул его по плечу. — Сегодня никаких жалоб! Ты занимаешься этим слишком часто. Не заставляй меня отвесить тебе пинок. Мне не нравится пинаться. Ноге больно.

— Отвесить мне пинок? — фыркнул Моаш. — У тебя даже копья нет, Камень.

— Копья не для того, чтобы отвешивать пинки тем, кто жалуется. Но большая нога ункалаки, как у меня, — как раз то, что нужно для такого дела! Эй! Ясно, да?

Каладин вывел своих людей с рынка к большому прямоугольному строению около казарм. Оно было сооружено из обработанного камня, а не с помощью преобразования, что позволяло внести гораздо больше изящества в конструкцию. Таких строений в военных лагерях становилось все больше, так как прибывали каменотесы.

Преобразование оставалось самым быстрым способом постройки, но также более дорогим и менее гибким. Каладин мало что знал о нем, только то, что преобразователи были ограничены в своих возможностях. По этой причине все бараки практически одинаковы.

Каладин провел своих людей внутрь возвышающегося строения к стойке, за которой седой мужчина с отвисшим животом наблюдал за несколькими паршменами, укладывающими рулоны синей ткани. Ринд, главный интендант Холинов. Прошлой ночью Каладин получил инструкции явиться к нему. Ринд был светлоглазым, но, что называется, «десятинником» — имеющим низкий ранг, немного выше темноглазых.

— Ага! — воскликнул Ринд высоким голосом, не соответствующим его объемам. — Наконец-то вы здесь! Я все приготовил для вас, капитан. Все, что у меня осталось.

— Осталось? — переспросил Моаш.

— Униформа Кобальтовой стражи! Я заказал несколько новых мундиров, но это все, что оставалось на складе. — Ринд немного успокоился. — Не ожидал, что их понадобится так много и так скоро, понимаете ли.

Он осмотрел Моаша с головы до ног, протянул ему форму и указал на место для переодевания. Моаш взял ее.

— Мы будем носить наши кожаные жилеты поверх этого?

— Ха! — воскликнул Ринд. — Те, на которых пришито так много костей, что вы выглядите, как какой-нибудь западный носитель черепов во время праздника? Слышал про них. Но нет, светлорд Далинар сказал, что вы все должны быть экипированы нагрудниками, стальными шлемами, новыми копьями. И кольчугами для сражения, если они вам понадобятся.

— На сегодня, — сказал Каладин, — хватит и униформы.

— Думаю, я буду глупо в этом выглядеть, — проворчал Моаш, но ушел переодеваться.

Ринд раздал униформу остальным. Он наградил Шена странным взглядом, но безропотно выделил паршмену новый комплект.

Мостовики в нетерпении сбились в кучу, оживленно болтая и разворачивая свои обновки. Прошло много времени с тех пор, как кто-то из них носил что-то, отличающееся от кожаных жилетов мостовиков или одежды рабов. Когда вышел Моаш, они перестали болтать.

Эта форма оказалась новее, более современного стиля, чем та, которую Каладин носил во время прежней службы. Жесткие синие штаны и черные ботинки, отполированные до блеска. Белая рубашка на пуговицах, лишь часть воротника и манжетов которой выступали за края мундира, который, в свою очередь, спускался до талии и застегивался под поясом.

— Теперь это солдат! — воскликнул интендант со смехом. — Все еще считаешь, что выглядишь глупо?

Он указал Моашу на висевшее на стене зеркало, чтобы тот мог оценить свое отражение.

Моаш поправил манжеты и действительно покраснел. Каладин редко видел, чтобы человек находился настолько не в своей тарелке.

— Нет, — сказал Моаш. — Не считаю.

Остальные энергично зашевелились и начали переодеваться. Некоторые пошли в примерочные сбоку, но большинству было все равно. Бывшие мостовики и рабы, они провели большую часть своей недавней жизни выставленными напоказ в одних набедренных повязках или даже в меньшем.

Тефт надел свою форму раньше всех остальных и знал, как привести пуговицы в порядок.

— Много времени прошло, — прошептал он, застегивая пояс. — Не знал, что снова окажусь достоин носить что-то подобное.

— Вот кто ты на самом деле, Тефт, — сказал Каладин. — Не позволяй рабу править собой.

Тефт поворчал, прикрепляя боевой нож в нужное место на поясе.

— А ты, сынок? Когда ты собираешься признаться в том, кто ты на самом деле?

— Я признался.

— Нам. Но не остальным.

— Не начинай этот разговор снова.

— Шторм побери, я начну все, что захочу, — отрезал Тефт. Он наклонился, понижая голос. — По крайней мере, до того времени, пока ты не дашь мне настоящий ответ. Ты волноплет. Ты еще не Сияющий, но станешь им, когда научишься всему. Они правы, что подталкивают тебя. Почему ты не пойдешь к этому Далинару, не вдохнешь немного штормсвета и не заставишь его признать, что ты светлоглазый?

Каладин посмотрел на мужчин, которые беспорядочно смешались и пытались надеть униформу, и на раздраженного Ринда, объясняющего им, как привести мундир в порядок.

— Все, что у меня когда-либо было, Тефт, — прошептал Каладин, — забрали светлоглазые. Мою семью, моего брата, моих друзей. Больше, чем ты можешь себе представить. Они смотрят на то, что у меня есть, и забирают.

Он поднял руку и едва смог различить несколько светящихся завитков пара, исходивших от кожи. Они были заметны, если знать, на что смотреть.

— Заберут и это. Если обнаружат мои способности, они их заберут.

— Но как, во имя дыхания Келека, они смогут это сделать?

— Я не знаю, — ответил Каладин. — Я не знаю, Тефт, но не могу справиться с паникой, когда думаю о чем-то подобном. Не могу позволить им заполучить это, не могу позволить им забрать это — или вас, людей — у меня. Мы будем помалкивать насчет моих умений. Больше никаких разговоров.

Тефт поворчал, в то время как остальные мужчины наконец-то разобрались с формой. Только однорукий Лоупен с рукавом, вывернутым наизнанку и заткнутым так, чтобы не свисал, тыкал в нашивку на плече.

— Что тут такое?

— Эмблема Кобальтовой стражи, — ответил Каладин. — Персональные телохранители Далинара Холина.

— Они мертвы, ганчо, — сказал Лоупен. — Мы не они.

— Ага, — согласился Шрам. К ужасу Ринда, он вытащил свой нож и срезал нашивку. — Мы — Четвертый мост.

— Четвертый мост был вашей тюрьмой, — возразил Каладин.

— Неважно, — ответил Шрам. — Мы — Четвертый мост.

Остальные согласились и принялись отпарывать нашивки, кидая их на пол.

Тефт кивнул и сделал то же самое.

— Мы защитим Терновника, но мы не просто заменим тех, кто служил у него раньше. Мы — наша собственная команда.

Каладин потер лоб, но это было тем, чего он добился, объединив их вместе, превратив в сплоченную группу.

— Я нарисую эмблему из двух глифов, чтобы вы могли ей воспользоваться, — сказал он Ринду. — Необходимо заказать новые нашивки.

Толстяк вздохнул, собирая отвергнутые эмблемы.

— Полагаю, что так. Вот ваша униформа, капитан. Темноглазый капитан! Кто бы мог подумать, что такое возможно? Вы будете единственным во всей армии. Единственным в своем роде за все время, насколько я знаю!

Похоже, этот факт его не оскорблял. Каладин мало имел дело со светлоглазыми низкого ранга, такими, как Ринд, хотя они были обычным явлением в военных лагерях. В его родном городе жила только семья мэра, принадлежащая к верхнему среднему дану, и темноглазые. Лишь вступив в армию Амарама, он осознал, что существовала целая прослойка светлоглазых, многие из которых занимались простым трудом и старались заработать, как и обычные люди.

Каладин подошел к последнему свертку на стойке. Его форма отличалась от остальных. Она состояла из синего жилета и двубортного длинного мундира с белой подкладкой и серебряными пуговицами. Мундир следовало носить расстегнутым, несмотря на ряды идущих до низа пуговиц с каждой стороны.

Он часто видел такую униформу. На светлоглазых.

— Четвертый мост, — проговорил Каладин, срезав нашивку Кобальтовой стражи с плеча и отбросив ее на стойку к другим.

Дата добавления: 2015-10-16