Глава двадцать первая

Со стороны казалось, что Харниш все тот же -- неизменно бодрый,

неутомимый, преисполненный энергии и кипучих жизненных сил, но в глубине

души он чувствовал себя донельзя усталым. И случалось, что в его

одурманенном коктейлями уме мелькали мысли куда более здравые, чем те,

которыми он был поглощен в трезвом состоянии. Так, например, однажды

вечером, сидя с башмаком в руке на краю постели, он задумался над изречением

Дид, что никто не может спать сразу в двух кроватях. Он посмотрел на

уздечки, висевшие на стенах, потом встал и, все еще держа в руке башмак,

сосчитал уздечки сначала в спальне, а затем и в двух других комнатах. После

этого он опять уселся на кровать и заговорил вдумчиво, обращаясь к башмаку:

-- Маленькая женщина права. В две кровати не ляжешь. Сто сорок уздечек

-- а что толку? Больше одной уздечки ведь не нацепишь. И на две лошади не

сядешь. Бедный мой Боб! Надо бы выпустить тебя на травку. Тридцать

миллионов; впереди -- либо сто миллионов, либо нуль. А какая мне от них

польза? Есть много такого, чего не купишь на деньги. Дид не купишь. Силы не

купишь. На что мне тридцать миллионов, когда я не могу влить в себя больше

одной кварты мартини в день? Вот если бы я выдувал по сто кварт в день --

ну, тогда разговор другой. А то одна кварта, одна разнесчастная кварта! У

меня тридцать миллионов, надрываюсь я на работе, как ни один из моих

служащих не надрывается, а что я за это имею? Завтрак и обед, которые и

есть-то неохота, одну кровать, одну кварту мартини и сто сорок никому не

нужных уздечек. -- Он уныло уставился на стену. -- Мистер Башмак, я пьян.

Спокойной ночи.

Из всех видов закоренелых пьяниц худшие те, кто напивается в одиночку,

и таким пьяницей именно и становился Харниш. Он почти перестал пить на

людях; вернувшись домой после долгого изнурительного дня в конторе, он

запирался в своей комнате и весь вечер одурманивал себя; потом ложился

спать, зная, что, когда утром проснется, будет горько и сухо во рту; а

вечером он опять напьется.

Между тем страна вопреки присущей ей способности быстро восстанавливать

свои силы все еще не могла оправиться от кризиса. Свободных денег

по-прежнему не хватало, хотя принадлежавшие Харнишу газеты, а также все

другие купленные или субсидируемые газеты в Соединенных Штатах усердно

убеждали читателей, что денежный голод кончился и тяжелые времена отошли в

прошлое. Все публичные заявления финансистов дышали бодростью и оптимизмом,

но зачастую эти же финансисты были на краю банкротства. Сцены, которые

разыгрывались в кабинете Харниша и на заседаниях правления его компаний,

освещали истинное положение вещей правдивее, чем передовицы его собственных

газет; вот, например, с какой речью он обратился крупным держателям акций

Электрической компании, Объединенной водопроводной и некоторых других

акционерных обществ:

-- Ничего не попишешь -- развязывайте мошну. У вас верное дело в руках,

но пока что придется отдать кое-что, чтобы продержаться. Я не стану

распинаться вперед вами, что, мол, времена трудные и прочее. Кто же этого не

знает? А для чего же вы пришли сюда? Так вот надо раскошелиться. Контрольный

пакет принадлежит мне, и я заявляю вам, что без доплаты не обойтись. Либо

доплата, либо труба. А уж если я вылечу в трубу, вы и сообразить не успеете,

куда вас занесло. Мелкая рыбешка -- та может отступиться, а вам нельзя.

Корабль не пойдет ко дну, если вы останетесь на нем. Но если сбежите --

потонете как миленькие, и не видать вам берега. Соглашайтесь на доплату -- и

дело с концом.

Крупным оптовым фирмам, поставщикам провизии для гостиниц Харниша и

всей армии кредиторов, неустанно осаждавших его, тоже приходилось несладко.

Он вызывал представителей фирм в свою контору и по-свойски разъяснял им, что

значит "можно" или "нельзя", "хочу" или "не хочу".

-- Ничего, ничего, потерпите! -- говорил он им. -- Вы что думаете -- мы

с вами в вист по маленькой играем? Захотел -- встал из-за стола и домой

пошел? Ничего подобного! Вы только что сказали, Уоткинс, что больше ждать не

согласны. Так вот, послушайте меня: вы будете ждать, и очень даже будете. Вы

будете по-прежнему поставлять мне товар и в уплату принимать векселя, пока

не кончится кризис. Как вы ухитритесь это сделать -- не моя забота, а ваша.

Вы помните, что случилось с Клинкнером и Алтамонтским трестом? Я лучше вас

знаю всю подноготную вашего дела. Попробуйте только подвести меня --

изничтожу. Пусть я сам загремлю -- все равно, уж я улучу минутку, чтобы вас

зацепить и потащить за собой. Тут круговая порука, и вам же хуже будет, если

вы дадите мне утонуть.

Но самый ожесточенный бой ему пришлось выдержать с акционерами

Водопроводной компании, когда он заставил их согласиться на то, чтобы почти

вся огромная сумма доходов была предоставлена в виде займа лично ему для

укрепления его широкого финансового фронта. Однако он никогда не заходил

слишком далеко в деспотическом навязывании своей воли; хотя он и требовал

жертв от людей, чьи интересы переплетались с его собственными, но если

кто-нибудь из них попадал в безвыходное положение, Харниш с готовностью

протягивал ему руку помощи. Только очень сильный человек мог выйти

победителем из таких сложных и тяжелых передряг, и таким человеком оказался

Харниш. Он изворачивался и выкручивался, рассчитывал и прикидывал,

подстегивал и подгонял слабых, подбадривал малодушных и беспощадно

расправлялся с дезертирами.

И вот наконец с приходом лета по всей линии начался поворот к лучшему.

Настал день, когда Харниш, ко всеобщему удивлению, покинул контору на час

раньше обычного по той простой причине, что впервые с тех пор, как

разразился кризис, к этому времени все текущие дела были закончены. Прежде

чем уйти, он зашел поболтать с Хиганом в его кабинет. Прощаясь с ним, Харниш

сказал:

-- Ну, Хиган, можем радоваться. Много мы снесли в эту ненасытную

ссудную кассу, но теперь выкрутимся и все заклады до единого выкупим. Худшее

позади, и уже виден конец. Еще недельки две пожмемся, еще нас встряхнет

разок-другой, а там, глядишь, отпустит, и можно будет опять настоящие дела

делать.

В тот день он нарушил обычный порядок -- не поехал прямо в гостиницу, а

стал ходить из кафе в кафе, из бара в бар, выпивая у каждой стойки по

коктейлю, а то и по два и по три, если попадался знакомый или приятель. Так

продолжалось с добрый час, пока он не забрел в бар отеля Парфенона, где

намеревался пропустить последний стакан перед тем, как ехать обедать. От

выпитого вина Харниш чувствовал приятное тепло во всем теле и вообще

находился в наилучшем расположении духа. На углу стойки несколько молодых

людей по старинке развлекались тем, что, поставив локти и переплетя пальцы,

пытались разогнуть руку соперника. Один из них, широкоплечий, рослый силач,

как поставил локоть, так и не сдвигал его с места и по очереди прижимал к

стойке руки всех приятелей, желавших сразиться с ним. Харниш с любопытством

разглядывал победителя.

-- Это Слоссон, -- сказал бармен в ответ на вопрос Харниша. -- Из

университетской команды метателей молота. Все рекорды побил в этом году,

даже мировой. Молодец, что и говорить!

Харниш кивнул, подошел к Слоссону и поставил локоть на стойку.

-- Давайте померяемся, сынок, -- сказал он.

Тот засмеялся и переплел свои пальцы с пальцами Харниша; к великому

изумлению Харниша, его рука тотчас же была прижата к стойке.

-- Постойте, -- пробормотал он. -- Еще разок. Я не успел приготовиться.

Пальцы опять переплелись. Борьба продолжалась недолго. Мышцы Харниша,

напруженные для атаки, быстро перешли к защите, и после минутного

противодействия рука его разогнулась. Харниш опешил. Слоссон победил его не

каким-нибудь особым приемом. По умению они равны, он даже превосходит

умением этого юнца. Сила, одна только сила -- вот что решило исход борьбы.

Харниш заказал коктейли для всей компании, но все еще не мог прийти в себя

и, далеко отставив руку, с недоумением рассматривал ее, словно видел

какой-то новый, незнакомый ему предмет. Нет, этой руки он не знает. Это

совсем не та рука, которая была при нем всю его жизнь. Куда девалась его

прежняя рука? Ей-то ничего бы не стоило прижать руку этого мальчишки. Ну, а

эта... Он продолжал смотреть на свою руку с таким недоверчивым удивлением,

что молодые люди расхохотались.

Услышав их смех, Харниш встрепенулся. Сначала он посмеялся вместе с

ними, но потом лицо его стало очень серьезным. Он нагнулся к метателю

молота.

-- Юноша, -- заговорил он, -- я хочу сказать вам коечто на ушко: уйдите

отсюда и бросьте пить, пока не поздно.

Слоссон вспыхнул от обиды, но Харниш продолжал невозмутимо:

-- Послушайте меня, я старше вас и говорю для вашей же пользы. Я и сам

еще молодой, только молодости-то во мне нет. Не так давно я посовестился бы

прижимать вашу руку: все одно что учинить разгром в детском саду.

Слоссон слушал Харниша с явным недоверием; остальные сгрудились вокруг

него и, ухмыляясь, ждали продолжения.

-- Я, знаете, не любитель мораль разводить. Первый раз на меня

покаянный стих нашел, и это оттого, что вы меня стукнули, крепко стукнули. Я

кое-что повидал на своем веку, и не то, чтоб я уж больно много требовал от

жизни. Но я вам прямо скажу: у меня черт знает сколько миллионов, и я бы все

их, до последнего гроша, выложил сию минуту на эту стойку, лишь бы прижать

вашу руку. А это значит, что я отдал бы все на свете, чтобы опять стать

таким, каким был, когда я спал под звездами, а не жил в городских

курятниках, не пил коктейлей и не катался в машине. Вот в чем мое горе,

сынок; и вот что я вам скажу: игра не стоит свеч. Мой вам совет --

поразмыслите над этим и остерегайтесь. Спокойной ночи!

Он повернулся и вышел, пошатываясь, чем сильно ослабил воздействие

своей проповеди на слушателей, ибо было слишком явно, что говорил он с

пьяных глаз.

Харниш вернулся в гостиницу, пообедал и улегся в постель. Но понесенное

им поражение не выходило у него из головы.

-- Негодный мальчишка! -- пробормотал он. -- Раз -- и готово, побил

меня. Меня!

Он поднял провинившуюся руку и тупо уставился на нее. Рука, которая не

знала поражения! Рука, которой страшились силачи Серкла! А какой-то

молокосос, безусый студент, шутя прижал ее к стойке, дважды прижал! Права

Дид. Он стал не тем человеком. Дело дрянь, теперь не отвертишься, пора

вникнуть серьезно. Но только не сейчас. Утро вечера мудренее.

Дата добавления: 2015-10-16