Глава четвертая. Когда дверь отворилась, Натаниэл Леттон, что-то говоривший своим

Когда дверь отворилась, Натаниэл Леттон, что-то говоривший своим

компаньонам, сразу умолк, и все трое со скрытой тревогой уставились на Элама

Харниша, который размашистым шагом входил в комнату. Он невольно подчеркивал

упругую твердость своей походки, походки путника на снежной тропе. Да ему и

в самом деле казалось, что он снова чувствует ее под ногами.

Здорово, господа, здорово, -- проговорил он, словно не замечая гробовой

тишины, которой партнеры встретили его появление. Харниш всем по очереди

пожал руку, широко шагая от одного к другому, причем так крепко стискивал их

пальцы, что Натаниэл Леттон сморщился от боли. Потом Харниш бросился в

кресло и лениво развалился в нем, притворяясь крайне утомленным. Кожаный

саквояж, который он принес с собой, он небрежно уронил на пол возле кресла.

-- Ах, черт меня возьми совсем! Ну и умаялся же сказал он, отдуваясь.

-- Красота, как мы их пообчистили! Ловко, ничего не скажешь! А мне и

невдомек, что к чему в вашей игре, только под самый конец догадался. На обе

лопатки всех положили! И как они сами нарывались на это, просто диву

даешься!

Простодушие, с каким говорил Харниш, медлительюность речи, свойственная

жителям Запада, несколько успокоили его собеседников. Не так уж он страшен.

Правда, он сумел проникнуть в кабинет вопреки распоряжению, данному

служащим конторы, но ничто Не указывало на его намерение устроить скандал

или применить силу.

-- Что же вы? -- весело спросил Харниш. -- И доброго слова у вас не

найдется для вашего партнера? Или уж так он вам угодил, что вы малость

очумели?

Леттон только хмыкнул в ответ. Даусет молча ждал, что будет дальше.

Леон Гугенхаммер с трудом выдавил из себя несколько слов.

-- Вы, несомненно, подняли бучу, -- сказал он.

Черные глаза Харниша радостно заблестели.

-- Еще бы! -- с гордостью воскликнул он. -- И как же мы их надули! Вот

уж не думал, что они так легко Попадутся. Я прямо ошалел!

-- Ну, а теперь, -- продолжал он, прежде чем наступило тягостное

молчание, -- не мешает нам сделать расчетик. Я нынче же уезжаю восвояси на

этом чертовом "Двадцатом веке". -- Он подтянул к себе саквояж, открыл его и

запустил туда обе руки. -- Но помните, ребята, если вам еще раз захочется

встряхнуть Уоллстрит, я рад стараться, только шепните словечко. Мигом

явлюсь, с полным моим удовольствием.

Он стал пригоршнями вынимать из саквояжа корешки чековых книжек,

квитанции, расписки маклеров. Сложив все это в кучу на стол, он в последний

раз сунул руки в саквояж, тщательно обшарил его и добавил еще несколько

застрявших бумажек, потом вытащил из кармана записку и прочел вслух:

-- Вот мои расходы -- десять миллионов двадцать семь тысяч сорок два

доллара шестьдесят восемь центов. Эту сумму, конечно, нужно вычесть, раньше

чем мы начнем делить барыши. А теперь давайте ваши подсчеты. Ведь дело-то

провернули не маленькое!

Партнеры Харниша переглядывались, лица их выражали крайнее недоумение:

либо этот юконец еще глупее, чем они думали, либо он ведет какую-то игру,

смысл которой им непонятен.

Натаниэл Леттон, облизнув пересохшие губы, заговорил:

-- Видите ли, мистер Харниш, для полного подсчета потребуется несколько

часов. Мистер Ховисон уже приступил к делу. Мы... хм... как вы сказали, дело

провернули большое. Почему бы нам не побеседовать за общим завтраком? Я

распоряжусь, чтобы контора работала сегодня без обеденного перерыва, так что

вы вполне успеете на поезд.

Даусет и Гугенхаммер с почти явным облегчением перевели дух. Атмосфера

несколько разрядилась. Неуютно было находиться в одной комнате с глазу на

глаз с этим похожим на индейца богатырем, которого они ограбили. И довольно

неприятно припоминать многочисленные рассказы о его баснословной силе и

бесстрашии. Если бы только Леттону удалось заговорить ему зубы хоть на две

минуты, они успели бы выскочить за дверь кабинета, в тот привычный мир, где

можно призвать на помощь полицию, и все обошлось бы благополучно; а Харниш,

видимо, поддавался на уговоры.

-- Вот это хорошо, -- сказал он. -- Мне, конечно, не хочется опаздывать

на поезд. И вообще, скажу я вам, господа, для меня большая честь, что вы

меня взяли в долю. Поверьте, я очень это чувствую, хоть, может, сказать-то

не умею. Но меня уж больно любопытство разбирает, просто не терпится узнать:

какой же мы куш сорвали? Вы мне, мистер Леттон, хоть примерно скажите,

сколько.

Наступила пауза; сообщники Леттона почувствовали, что он взывает к ним

о помощи, хотя он даже не взглянул на них. Даусет, человек более твердого

закала, чем остальные, уже понял, что этот король Клондайка ломает комедию.

Но Леттон и Гугенхаммер все еще верили детской наивности его тона.

-- Это... очень трудно, -- начал Леон Гугенхаммер. -- Видите ли, курс

акций Уорд Вэлли сейчас неустойчив... так что...

--...в настоящее время ничего нельзя подсчитать заранее, -- закончил

за Гугенхаммера Леттон.

-- Да вы только прикиньте приблизительно, -- с живостью возразил

Харниш. -- Не беда, если потом окажется на миллиончик больше или меньше.

Подсчитаем после все до точности. Так мне не терпится узнать, прямо все тело

зудит. Ну как, скажете?

-- Зачем тянуть эту бессмысленную игру словами? -- резко и холодно

сказал Даусет. -- Объяснимся здесь же, на месте. Мистер Харниш явно

находится в заблуждении, и мы должны прямо сказать ему, в чем он ошибается.

Мы, партнеры в этой операции...

Но Харниш не дал ему договорить. Он слишком много на своем веку играл в

покер, чтобы пренебречь психологическим фактором; в этой последней сдаче он

хотел сам довести игру до конца и поэтому перебил Даусета.

-- Кстати о партнерах, -- сказал он. -- Мне вдруг вспомнилась одна

партия в покер. Дело было в Рено, штат Невада. Ну, не скажу, чтобы игра

велась очень честно. Игроки -- все шулера, как на подбор. Но был там один

козлик безрогий -- в тех краях так называют новичков. Вот он стоит за спиной

сдающего и видит, что тот снизу колоды сдает себе четыре туза. Новичок

возмущается. Он тихонько обходит стол и наклоняется к игроку, который сидит

-- напротив сдающего.

-- Послушайте, -- шепчет он, -- я видел, как он сдал себе четыре туза.

-- Ну, и что ж из этого? -- спрашивает игрок.

-- Я подумал, что надо сказать вам, -- отвечает тот. -- Вы что, не

понимаете? Он сдал самому себе четыре туза, я своими глазами видел.

-- Знаешь что, любезный, ступай-ка отсюда. Ничего ты в покере не

понимаешь. Сдача-то его, верно?

Смех, которым был встречен анекдот, прозвучал натянуто и невесело, но

Харниш словно и не заметил этого.

-- По-видимому, ваш анекдот имеет особый смысл? -- в упор спросил

Даусет.

Харниш с невинным видом посмотрел на него и, не отвечая, опять

обратился к Натаниэлу Леттону.

-- Валяйте, выкладывайте, -- все так же добродушно сказал он. --

Назовите примерную сумму. Ведь я уже говорил вам, что миллионом больше или

меньше -- это неважно. При таком-то выигрыше!

Решительное поведение Даусета придало Леттону храбрости, и на этот раз

он ответил без обиняков:

-- Боюсь, мистер Харниш, что вы глубоко заблуждаетесь. Ни о каком

дележе барыша и речи быть не может. Я вас очень прошу не горячиться. Мне

стоит только нажать эту кнопку...

Но Харниш не только не горячился -- напротив, он казался окончательно

сраженным. Растерянно озираясь, он достал из кармана спички, зажег одну и

только тут заметил, что в зубах нет папиросы. Все три партнера следили за

ним, насторожившись, как кошка перед прыжком. Теперь разговор шел начистоту,

и они знали, что им предстоит пережить несколько пренеприятных минут.

-- Пожалуйста, повторите еще раз, -- проговорил Харниш. -- Я что-то не

пойму. Вы сказали...

Он с мучительной тревогой впился глазами в лицо Леттона.

-- Я сказал, что вы заблуждаетесь, мистер Харниш, вот и все. Вы играли

на повышение, курс акций упал, и вы понесли большие убытки. Однако ни

компания Уорд Вэлли, ни я, ни мои партнеры не брали на себя никаких

обязательств по отношению к вам.

Харниш показал на груду чековых книжек и расписок, лежащих на столе.

-- За это уплачено десять миллионов двадцать семь тысяч сорок два

доллара шестьдесят восемь центов, уплачено наличными. Что же? Здесь это

ничего не стоит?

Леттон улыбнулся и пожал плечами.

Харниш посмотрел на Даусета и сказал вполголоса:

-- Ваша правда, очевидно, мой анекдот все-таки имел особый смысл. -- Он

горько рассмеялся. -- Сдача была ваша, и вы ловко передернули. Ну что ж, тут

и говорить больше не о чем. Тот игрок в покер рассудил правильно: вы сдавали

карты, и вы имели полное право сдать себе четыре туза. Так вы и сделали и

ободрали меня как липку.

Он оторопело посмотрел на стол, заваленный расписками.

-- И вся эта куча не стоит бумаги, которую извели на нее? Ах, дьявол, и

ловко же вы тасуете карты, только попадись вам! Да вы не беспокойтесь, я не

собираюсь спорить. Ваша была сдача, и вы обыграли меня, и тот не мужчина,

кто хнычет при чужой сдаче. А теперь карты на столе, игра кончена, но... --

Он быстро сунул руку в верхний карман и вытащил кольт. -- Так вот, ваша

сдача кончилась. Теперь сдавать буду я. Думается мне, что мои четыре туза...

-- Эй ты, гроб повапленный, прими руку! -- вдруг крикнул он.

Рука Натаниэла Леттона, подползавшая к кнопке звонка на столе,

мгновенно остановилась.

-- Ну-ка, пересаживайтесь! -- скомандовал Харниш. -- Садись на тот

стул, ты, изъеденная проказой вонючка! Живо! Не то я выкачаю из тебя столько

жидкости, что все подумают, будто твой отец пожарный шланг, а мать садовая

лейка. А вы, Гугенхаммер, поставьте свой стул рядом. Вы, Даусет, оставайтесь

на месте. Теперь слушайте: я вам расскажу кое-что про этот пистолетик. Я

зарядил его для крупной дичи, и стреляет он восемь раз подряд. Как начнет

палить -- не остановишь.

Предварительные разговоры я считаю законченными и поэтому перехожу

прямо к делу. Заметьте, я ни слова не сказал о том, как вы со мной

поступили. Вы что хотели, то и сделали. Ну и ладно. А теперь мой черед --

что захочу, то и сделаю. Вы знаете, кто я? Может, не знаете? Я --

Время-не-ждет, не боюсь ни бога, ни черта, ни смерти, ни ада. Вот мои четыре

туза. Чем вы можете их побить? Посмотрите на этот живой скелет, на Леттона.

Да у него от страха все кости стучат, так он боится умереть. А этот жирный

еврей? Вот когда он узнал, что такое страх божий. Весь пожелтел, словно

подгнивший лимон. Вы, Даусет, не трус. Вас не проймешь. Это оттого, что вы

сильны в арифметике. Вам мои карты не страшны. Вы сидите тут как ни в чем не

бывало и подсчитываете. Вам ясно, как дважды два, что я вас обыграл. Вы меня

знаете, знаете, что я ничего не боюсь. И вы прикидываете в уме, сколько у

вас денег, и отлично понимаете, что из-за этого проигрыша умирать не стоит.

-- Рад буду видеть вас на виселице, -- ответил Даусет.

-- И не надейтесь! Когда дойдет до дела, вы первым будете на очереди.

Меня-то повесят, но вы этого не увидите. Вы умрете на месте, а со мной еще

суд канителиться будет, понятно? Вы уже сгниете в земле, и могила ваша

травой порастет, и не узнаете вы никогда, повесили меня или нет. А я долго

буду радоваться, что вы раньше меня отправились на тот свет.

Харниш умолк, и Леттон спросил каким-то не своим, писклявым голосом:

-- Не убьете же вы нас, в самом деле?

Харниш покачал головой.

-- Себе дороже. Все вы того не стоите. Я предпочитаю получить обратно

свои деньги. Да и вы, я думаю, предпочтете вернуть их мне, чем отправиться в

мертвецкую.

Наступило долгое молчание.

-- Ну так, карты сданы. Теперь вам ходить. Можете подумать, но только

имейте в виду: если дверь откроется и кто-нибудь из вас, подлецов, даст

знать о том, что здесь происходит, буду стрелять без предупреждения. Ни один

из вас не выйдет из этой комнаты, разве только ногами вперед.

За этим последовало заседание, длившееся добрых три часа. Решающим

доводом явился не столько объемистый кольт, сколько уверенность, что Харниш

не преминет воспользоваться им. Ни капитулировавшие партнеры, ни сам Харниш

не сомневались в этом. Он твердо решил либо убить их, либо вернуть свои

деньги. Но собрать одиннадцать миллионов наличными оказалось не так просто,

и было много досадных проволочек. Раз десять в кабинет вызывали мистера

Ховисона и старшего бухгалтера. Как только они появлялись на пороге, Харниш

прикрывал газетой пистолет, лежавший у него на коленях, и с самым

непринужденным видом принимался скручивать папироску. Наконец все было

готово. Конторщик принес чемодан из таксомотора, который дожидался внизу, и

Харниш, уложив в него банкноты, защелкнул замок.

В дверях он остановился и сказал:

-- На прощание я хочу объяснить вам еще кое-что. Как только я выйду за

дверь, ничто не помешает вам действовать; так вот слушайте: во-первых, не

вздумайте заявлять в полицию, понятно? Эти деньги мои, я их у вас не украл.

Если узнается, как вы меня надули и как я вам за это отплатил, не меня, а

вас подымут на смех, да так, что вам тошно станет. Стыдно будет людям на

глаза показаться. Кроме того, если теперь, после того как вы обокрали меня,

а я отобрал у вас награбленное, вы захотите еще раз отнять у меня деньги, --

будьте покойны, что я подстрелю вас. Не таким мозглякам, как вы, тягаться со

мной, с Время-не-ждет. Выгорит ваше дело -- вам же хуже будет: трех

покойников зараз хоронить придется. Поглядите мне в лицо -- как, по-вашему,

шучу я или нет? А все эти корешки и расписки на столе можете себе оставить.

Будьте здоровы.

Как только дверь захлопнулась, Натаниэл Леттон кинулся к телефону, но

Даусет удержал его.

-- Что вы хотите делать? -- спросил Даусет.

-- Звонить в полицию. Это же грабеж. Я этого не потерплю. Ни за что не

потерплю.

Даусет криво усмехнулся и, подтолкнув своего тощего компаньона к стулу,

усадил его на прежнее место.

-- Сначала давайте поговорим, -- сказал Даусет, и Леон Гугенхаммер

горячо поддержал его.

Никто никогда не узнал об этой истории. Все трое свято хранили тайну.

Молчал и Харниш, хотя вечером, в отдельном купе экспресса "Двадцатый век",

развалившись на мягком сиденье и положив ноги в одних носках на кресло, он

долго и весело смеялся. Весь Нью-Йорк ломал голову над этой загадкой, но так

и не нашел разумного объяснения. Кто мог сомневаться в том, что

Время-не-ждет обанкротился? А между тем стало известно, что он уже снова

появился в Сан-Франциско и, по всей видимости, ничуть не беднее, чем уехал.

Об этом свидетельствовал размах его финансовых операций, в частности борьба

за Панама-Мэйл, когда Харниш в стремительной атаке обрушил на Шефтли весь

свой капитал и тот вынужден был уступить ему контрольный пакет, а через два

месяца Харниш перепродал его Гарриману, сорвав на этом деле огромную

прибыль.

Дата добавления: 2015-10-16