Кумб Спрингс

Меня притягивали Кингстонские холмы. Я осмотрел несколько больших домов, свободных по случаю войны, но не один не подходил. В субботу, 5 мая 1941, года мне позвонил агент по продаже недвижимости и сообщил, что ему только что предложили для сдачи в аренду большой дом с семью акрами земли на время войны. Мы с женой сели в машину и поехали в Кумб Спрингс. Мы въехали через красивые, но ржавые железные ворота, подъехали к дому, откуда открывался вид на Кумб Лэйн, главную автомобильную магистраль между Кингстоном и Уимблдоном. Дом был в крайне запущенном состоянии, весь пропахший кошками и собаками. Семь свирепых собачонок китайских кровей и двадцать две кошки оспаривали право владения земляным полом. Чтобы животные не перегрызли друг другу глотки, дом поделили на две части.

Миссис Хвфа Уильяме была почти полностью глухой. Нам никак не удавалось с ней договориться. Она была не в состоянии, или не хотела назвать нам имя своего поверенного, с которым мы могли бы обсудить условия аренды. Она настойчиво рассказывала нам о былых славных временах Кумб Спрингс, тех золотых днях, когда король Эдуард VII и его друзья часто проводили здесь выходные. Она показывала нам книгу посетителей, в которой были имена королей и европейской знати вперемешку с королевской челядью. Когда-то ее муж владел отелем «Кларидж» и был знаменитым держателем скаковых лошадей. После его смерти она потеряла все его игровые дома в Монте-Карло и жила одна с горничной-итальянкой.

Мы вышли осмотреть прилегающие к дому земли и едва смогли пробраться через густые заросли ежевики и чертополоха. В розарий упала небольшая бомба, и все зеленые бутоны были брошены на произвол судьбы. Все это вместе взятое должно было бы произвести на нас неблагоприятное впечатление, но, напротив, мы пришли в восхищение безо всякого на то основания. И моя жена, и я были убеждены, что будем здесь жить и что это место станет большим центром духовной жизни.

В тот вечер я записал в дневнике: «Сегодня мы осмотрели Кумб Спрингс. Сердце подсказывает мне, что именно на нем мы должны остановиться. Вновь и вновь я возвращаюсь в Кингстонские холмы, ища новое место для работы. И вот я нашел место, превосходящее все мои ожидания. Если все сойдется, я скажу, что нечто направило меня туда, поскольку я постоянно и настойчиво искал что-то именно в этой области и отверг несколько приемлемых вариантов в других местах. Мы с Полли так рады, что даже не осмеливаемся много думать об этом. Кумб Спрингс открывает перед нами столь чудесные возможности, что я надеюсь на некоторый настоящий прогресс. В то же время возникнут и новые опасности и ответственность».

Группа, которой я рассказал о Кумб, высказала пожелание приобрести его не для исследовательских лабораторий, а только для нашей работы, но было очевидно, что мы не потянем таких расходов. Совет Ассоциации счел Кумб пригодным для временных лабораторий, и после переговоров с миссис Хвфой Уильяме, странных, напоминающих фарс, мы подписали соглашение и получили разрешение устроить там временные лаборатории.

Так я стал директором крупнейшей научно-исследовательской ассоциации в Англии, которая, к тому же, занималась углем - основным двигателем войны. У меня не было ни академической подготовки, ни опыта научных исследований; всем эти обладали мои коллеги, возглавляющие другие ассоциации, но у меня были идеи. Я умел глубже и быстрее проникать в возможности ситуации. Было очевидно, что эпоха дешевого угля, на котором в течение века зиждилось промышленное превосходство Британии, миновала, и теперь мы должны заботиться о повышении эффективности для увеличения заработной платы и улучшения условий жизни, которые необходимо гарантировать шахтерам в будущем. Это убеждение и объясняло ту разнообразную деятельность, которой я занимался, связанную одной общей целью - более эффективным использованием угля. Я многое сделал для учреждения Комитета по Индустрии твердого топлива при Британском институте стандартов и почти в течение всей войны был его председателем. Я представлял Британскую научно-исследовательскую ассоциацию утилизации угля в Парламенте и Научном Комитете, очень влиятельном органе, насчитывающем около четырехсот членов, избираемых из обеих палат парламента, и более сотни научных обществ. Комитет, возглавляемый сэром Джоном Андерсеном, избрал меня почетным казначеем. Я отвечал за доклад о национальной топливной политике и принял активное участие в этой работе. Министр топлива и энергетики ввел меня в состав Комитета по эффективному использованию топлива под председательством доктора Е. С. Грумелла из Имперских химических предприятий. Я работал председателем подкомитета по лучшему использованию промышленного топлива, и маленького комитета, созданного для изучения и сообщения о новых разработках в области топливной экономики.

Это перечисление моих должностей может создать впечатление самоуверенного человека, успешно продвигающегося по служебной лестнице. На самом деле все было с точностью до наоборот. Все мои дела представлялись мне несоответствующими, ненужными и крайне далекими от моего истинного предназначения. Я отказался от внешнего успеха двадцать лет назад, отклонивпредложение Рамзая МакДональда о политической карьере в рядах лейбористской партии. Единственное удовлетворение я чувствовал от того, что за все время войны не делал ничего такого, что касалось бы убийства людей. Среди моих сотрудников были пацифисты; убедившись в их искренности, я был готов идти и свидетельствовать за них перед Трибуналом, рассматривающим дела отказывающихся от военной службы по политическим или религиозным убеждениям. Сам я считал абсолютный пацифизм утопией. Право критиковать и противодействовать насилию имеет только тот, кто никогда не совершает насилия и не использует с выгодой насилие, совершаемое другими. Я не удовлетворял этим условиям. С другой стороны, войну саму по себе я считал отвратительной. Я не доверял нашей пропаганде и знал, что немцы так же искренно убеждены в своей правоте, как и мы.

По моему мнению, войны была скорее глупостью, чем заблуждением. Я никогда не был страстным приверженцем веры в святость человеческой жизни, превращающей людей в пацифистов. Отнять жизнь, даже опосредованно, - это греховно, но не ужасно. Я был убежден, что жизнь человеческой души не зависит от существования его тела. Мне казалось, что ужасы войны скорее обусловлены страхом смерти, что, в свою очередь, является следствием неверия. Многие из знакомых мне атеистов были пацифистами; но большинство искренне верующих в Бога, в Его Провидение и в бессмертие души пацифистами не являлись.

Я жил в страшнейшем напряжении. Война и бомбежки не были самым худшим. Непримиримый внутренний конфликт проникал во все виды моей деятельности. В простейшей ситуации я находил подтверждение нелепости человеческой жизни. Однако было одно исключение, о котором я должен упомянуть; оно относилось к воздействию музыки и друзей-музыкантов, которыми в то время обзавелись мы с женой. Хильда Дедерих, талантливая пианистка и жена моего председателя, Германа Линдарса, тоже прекрасного музыканта познакомила нас с Денизой Лассимонне и Мирой Хесс, а также с другими учениками великого Тобиаса Мэттхэя. Мы с женой часто навещали его в Хай Марли, над Хаслемере. Хильда Дедерих давала мне уроки фортепьяно и научила меня немного искусству прикосновения. Рождество 1941 года мы провели с Мэттхэем и его ближайшими друзьями. Я писал: «Мы провели чудеснейший день: доброта, музыка, смех, атмосфера гармонии и умиротворения. Кажется, здесь живут только добро и красота. Более того, живут не пассивно, но распространяют свои благотворные влияния на весь мир. Дядюшка Тобс - источник и главное русло всего этого. От него исходит истинная любовь к прекрасному, неколебимая искренность, которая производит новые ценности в тех, кто ее воспринимает».

С дядюшкой Тобсом Мэттхэем наша близкая дружба продолжалась вплоть до его смерти в 1945 году. Мы не уставали поражаться и радоваться тому, что он был готов видеться с нами, когда угодно. Себя он считал агностиком. Он знал, что я верю в бессмертие, и часто говорил со мной о душе. После его смерти я удостоился доверия развеять его пепел на склоне горы над Хай Марли. Для меня было несомненным, что он достиг освобождения от земных влияний, что позволяет душе войти в полное существование после смерти. Такая душа продолжает сеять вокруг себя добро и после ухода с земной сцены.

В 1942 году я был избран членом Литературного клуба. Придя туда впервые после избрания, я сел на то же самое место, где сидел с МакДональдом двадцатью годами ранее. Я оглянулся в прошлое. Вторая мировая война, которая в 1922 году считалась неизбежной, была в разгаре. Тщетность политических усилий была очевидна для меня как тогда, так и сейчас. Я сидел среди честнейших пожилых людей, углубившихся в обсуждение проблем, так или иначе связанных с войной. Я был столь далек от них, словно бы не жил на земле в физическом теле. Я не был мудрее или лучше любого из этих уважаемых и знаменитых людей, но я ясно видел то, что ускользало от них: ум человеческий никогда не разрешит фундаментальных проблем человеческой жизни.

Война, если не величайшее преступление, то величайшая глупость, которую только может совершить человек. Я был уверен в победе союзников. Это уверенность зиждилась не на правоте союзников и не на мудрости их военоначальников, но на абстрактном принципе, согласно которому любая попытка стать властелином Вселенной обречена. Я не забыл своих миротворческих опытом двадцатилетней давности. Я был убежден, что мир вступает в длительную полосу бед и катастроф. Это должно было коснуться всего человечества, но тогда я полагал, что отдельные люди или маленькие группы смогут избежать вовлечения. Ведь те тридцать-сорок человек, работающих со мной, были лишь слегка затронуты войной. Никого не убили и даже не ранили, несмотря на воздушные атаки и рукопашные бои. И это произошло без отклонения от военной службы. Создавалось впечатление, что мы служили цели, стоящей за нашим собственным благополучием. За годы, прошедшие с того времени, я неоднократно наблюдал, что на призванных к великой цели распространяется некая невидимая защита.

Эти идеи получили свое выражение благодаря поставленной мной задаче описать гурджиевскую Систему так, как я ее помнил. С момента отъезда Успенского все свободное время я писал. За неделю я набрасывал главу, прочитывал ее группе и, исправлял с учетом их вопросов и комментариев. Эта работа казалась мне тем более важной, что не было никаких публикаций, касающихся Системы. Успенский говорил, что не собирается печатать свои работы, и была угроза уничтожения его рукописей. В то время я не знал, что Гурджиев потратил годы на описание собственной версии в монументальной книге «Все и вся», десятки копий которой разошлись по трем континентам.

Успенский полагал невозможным систематизированное изложение гурджиевского учения, но я считал, что следует сделать одну тему центральной для придания работе структурированности и стройности. Такой темой для меня стали триады - теория о том, что все существует и случается во Вселенной благодаря совместному действию трех независимых импульсов.

Изучение Закона Трех заняло более двадцати лет моей жизни, так что я должен вернуться назад к тому времени, когда я впервые осознал его значение. Это началось в 1934 году, когда Успенский, предложив нескольким ученикам изучить Закон трех, принял мое предложение заняться его исследованиями в священных индийских писаниях. Усиленное чтение Вед, Упанишад и Махабхараты привело меня к шестой книге великой эпической поэмы, в которой разнообразие, присущее всему существованию, относится за счет шести возможных сочетаний трех гун, или качеств природы: Саттвы, или чистоты, Раджас, или доминирования, и Тамас, или инертности. В Санкхия Карика, которую я читал в старом санскритском издании, я обнаружил подобный подход с добавлением, что все три гуны находятся в совершенном равновесии и объединенности только в мире главного Бытия.

Я рассказал об этом Успенскому и услышал в ответ, что, по его мнению, должно быть шесть или семь фундаментальных законов, управляющих существованием, производных шести возможных и одной невозможной комбинации трех качеств, которые Гурджиев называл утверждающей, отрицающей и нейтрализующей силами. Он рассказал об этом на одном из общих собраний и предложил разработать эти шесть законов. Он очень одобрительно отозвался о моих изысканиях, к моему вящему удивлению и удовольствию, после категоричного отвергания моих многочисленных попыток высказать какую-нибудь свою идею.

Около двух месяцев все наши собрания были посвящены этой теме. Неожиданно, в своей обычной манере, Успенский оборвал обсуждения и отказался в дальнейшем говорить об этом. Мой интерес был слишком глубок, и я продолжил исследования самостоятельно.

Обнаружив через некоторое время, что не двигаюсь вперед, я отказался от своих изысканий. Думаю, что Успенский прекратил их по достижении некоторой точки, начиная с которой требовалось некое новой знание, чтобы совместить абстрактный закон с конкретными фактами, а это знание не проявлялось вплоть до определенного времени.

Прошло семь лет, Успенский отправился в Америку, как вдруг представление о триадичности вновь спонтанно захватило мое внимание. Я связываю это с переселением в Кумб Спрингс. Был июнь 1941 года. Мы с женой постепенно осваивали дом. Я хотел совместить устройство лабораторий с нашим добровольным желанием вернуть былую красоту заброшенной земле. Странная история этого дома иллюстрировала триадичность, которою я никак не мог понять. Новые идеи кипели во мне, я чувствовал необходимость испытать их в деле. Для начала я предложил исполнительному комитету Ассоциации разрешить мне приглашать на выходные друзей для работы в саду и таким образом привести там все в порядок, не тратя деньги, выделенные на научную работу.

Третьего августа я привез в Кумб группу людей около двадцати человек, и весь день мы работали в саду. Ночью мы с женой остались одни, также и на следующий день. Я писал в дневнике: «Нам казалось странным, что всю свою жизнь я никогда не привязывался к месту, никогда у меня не возникало желания иметь дом. Даже сама эта мысль была мне чужда, так как в будущем я всегда предполагал отправиться на восток. Внезапно такое место появилось, и я ни на минуту не сомневался, что именно здесь мой дом». Тринадцатого августа в Лондоне мы праздновали двадцать первый день рождения моей дочери. Воздушная атака прервала наш праздник. Три года я искал верный тон в общении с ней. До сих пор я был слишком далек от умения проникаться чувствами других. Дочери нужен был отец, а не примерный родитель, а я даже не догадывался, что это не одно и то же. В то время как мой родной отец был очень хорошим отцом, но плохим родителем. Но ни за что на свете мы с сестрой не променяли бы его ни на кого другого.

Через несколько дней я отправился с небольшой группой в Сноудон, в Северный Уэльс. Мы остановились в Пен-и-пас. Проехать в древнем паккарде с трейлером, вырабатывающим газ, на буксире двести пятьдесят миль было немалым достижением. Наше путешествие, совершенное на коксе, ненормированном топливе, вместо нефти, тогда строго лимитируемой, вызвало большой интерес. Источник газа был разработан и построен сотрудниками Британской научно-исследовательской ассоциации утилизации угля.

Все мы, молодые и старые, разместились в палатках. В путешествие отправились с десяток человек; мы провели вместе двенадцать дней. В течение этого времени я занимался тем, что считал и считаю наиважнейшей творческой работой моей жизни. Это было прозрение шести фундаментальных законов существования и способа, которым они образуют вторичные законы, проходя с одного уровня на другой. Результаты этой работы вошли во второй том «Драматической Вселенной», поэтому я не буду здесь говорить о них особо. Но о том странном способе, которым они пришли ко мне, стоит рассказать.

Я настаивал на работе над философскими темами, но в первое же утро по прибытии я поднялся засветло и отправился к большому скоплению холмов к востоку от Сноудона. Я был один. Тишина изредка прерывалась чириканьем случайной птички и блеянием овец. Я наблюдал волшебный восход и был потрясен контрастом между несчастным Лондоном, сотрясаемом бомбежкой, и этим местом мира и покоя.

Прогуливаясь, я вдруг увидел законы, управляющие этими процессами. Эволюция и инволюция: Сила, нисходящая Свыше, и борьба Существования за возвращение к источнику. Все существующее было вечным и неразрушимым, но постоянно изменяющимся, смешивающимся и наполняющим Вселенную бесконечной деятельностью. Универсальный Порядок и, наконец, Любовь и Свободу, пронизывающие все. Я кричал от радости, благодаря Бога за то, что он показал мне такие чудеса.

Вернувшись в лагерь, я позавтракал и принялся писать. Остальные ушли в горы. К вечеру я записал все, что видел, а одна из девушек, бывшая с нами, Хильда Филд, перепечатала это. Вечером я прочел это вслух, и мы все разделили это чудо.

На следующее утро я вновь отправился на прогулку и увидел каждый закон в чистом и смешанном видах. Тут я понял, почему восемь лет назад мы потерпели неудачу в изучении триад. Успенский не смог распознать истинно космическую природу нескольких триад. Вновь мои записи были перепечатаны Хильдой.

Так продолжалось день за днем. Иногда меня ставила в тупик сложность увиденного, и я не мог описать его. Я понял, как простота триад описывает весь потрясающе запутанный паттерн нашего существования. Я смог передать лишь часть увиденного, но и этого хватило, чтобы положить начало работе, которую я вел в течение пятнадцати лет.

Последняя часть этих опытов стала их кульминацией. По делам я должен быть съездить в Глазго. Газовый автомобиль доставил меня в Бангор, откуда началось весьма медленное путешествие. Я приехал в Грив за четыре часа до отхода поезда Лондон-Глазго. Комната отдыха была темной, грязной, заполненной галдящими, спящими, подвыпившими солдатами. Окруженный всем этим, я сел и заснул. Проснувшись, я понял, что повторяю: «Есть и негативные триады». Значение этого моментально прояснилось для меня, и, найдя несколько листков бумаги, я записал описание негативных триад.

Задача была выполнена. Негативные триады были в каком-то смысле наиболее потрясающим открытием из всех. Я назвал их: Воображение, или негативная Инволюция; Самопочитание, или негативная Эволюция; Страх, или негативная Тождественность, Расточительство, или негативное Взаимодействие; Субъективизм, или негативный Порядок; и Идентификация, или негативная Свобода. Они являются главными дефектами Воли, и, осознав их значение, я почувствовал, словно с моих глаз упала пелена, открывая секреты человеческого греха и страдания.

Когда я на следующий день вернулся из Глазго, наше путешествие почти завершилось. Я прочел свои записи о негативных законах. Я уверен, что все мои спутники никогда не забудут эти двенадцать дней. Мы все разделили мой опыт. Эти видения отличались от тех, которые бывали у меня раньше. В этот раз мне открылась истина, предназначенная не для меня одного.

Вернувшись в Лондон, я временно отложил все, что написал в Сноудене. Я не был готов к дальнейшей работе над этим. Напряжение должно было быть слишком сильным для меня, так как я заболел пузырчаткой. Все мое тело покрылось болячками, и целую неделю я пребывал в весьма плачевном состоянии. Только 17 сентября я смог вернуться к работе. Я убежден, что межу состояниями нашего тела и психики существует тесная связь. Оказавшись на время в состоянии осознания великих истин, мое тело из-за нечистоты психики вынуждено было нести на себе тяжесть последствий. Оглядываясь назад, я вижу, что всякий раз тело расплачивалось за прозрения высшей реальности.

Осенью 1941 года, судя по записям в дневнике, я находился в весьма раздраженном состоянии. Я пытался написать главу о высших центрах человека и обнаружил, что зажат в тиски между страхом поддаться воображению и убеждением, что несколько раз в своей жизни я испытывал действие высших сил в самом себе. Я пытался отвлечься чтением мистической литературы Востока и Запада, но, чем больше я читал, тем больше убеждался в существовании некоей скрытой связи между сексуальной функцией и мистическим опытом. Успенский всегда отметал наши вопросы о сексе, хотя в его книге «Новая модель Вселенной» говорится о сексуальной функции как о необходимом элементе выполнения индивидуального предназначения. Закончив главу о сексуальной функции, я прочел ее жене, которая, внимательно выслушав, заметила: «Возможно, ты упустил главное. В сексуальных силах человека заключено больше, чем мы догадываемся. Давным-давно я пришла к выводу, что одной из трагедий современного человека является его неспособность распознать истинное значение секса. Люди думают о сексе как о чем-то исключительном и отдельном, хотя это именно та сила, в которой все человечество может объединиться. Лучше бы ты не читал эту главу группе - они могут тебя неправильно понять. Твое негативное отношение к сексу ложно; только тогда, когда ты освободишься от него, ты сможешь понять женщину». Я последовал ее совету.

В то время мы с женой уже жили в Кумб Спрингс. Первого ноября 1941 года нас пригласили в Лайн. Успенский прислал письмо, в котором говорилось, что американская группа предоставила в его распоряжение большое поместье в Нью-Джерси, называемое Франклинские Фермы, с несколькими сотнями акров земли. Он испытывал большие трудности в организации работы из-за отсутствия опытных помощников, но надеялся создать в Соединенных Штатах постоянную группу. Он хотел, чтобы работа в Лайне велась на возможно высоком уровне, чтобы одна группа помогала другой. Он писал также, что главная угроза миру - это большевизм, и выражал беспокойство о будущем Европы даже в случае победы союзников.

Всех присутствующих охватило ощущение близости и симпатии в предвкушении тесной связи с работой в Соединенных Штатах. Я был огорчен политическими воззрениями Успенского. Было очевидно, что в будущем я все больше буду вынужден опираться на собственные силы. Требование поддерживать Лайн на «возможно более высоком уровне» и одновременное запрещение всякой личной инициативы явно было не выполнимо. Для меня Работа была чем-то динамичным, оставалась живой, только ширясь и углубляясь. История религиозных и духовных движений показывает, что, когда на смену поиску и движению вперед приходило стремление удержать и сохранить, раздавался похоронный звон. Взволнованное, приподнятое настроение, охватившее нас в Лайне, оказалось просто следствием какого-то происшествия после длительного периода затишья. Вскоре работа в Лайне стала медленно, но верно затухать, неизбежность чего была очевидна с самого начала.

Через несколько месяцев мои отношения с Успенским из плохих превратились в отвратительные. В его группе образовалась привычка, основанная на принципе «От Учителя нет секретов», докладывать обо всех, реальных или мнимых, провинностях других членов группы. Это не вызывало никаких серьезных проблем, пока Успенский был рядом и любые недоразумения быстро разрешались. После его отъезда в Америку эти добровольные доносы принесли всем нам большой вред. Я был лишь одной из целого ряда жертв. Естественное и оправданное недоверие Успенского к моей импульсивности было усилено сообщениями, что я читаю лекции и пишу книги о Системе. Первое указание на то, что в нашем последнем разговоре он не отговаривал меня, а запрещал писать, пришло в мае 1942 года, когда я получил письмо, в котором подчеркивалось, что никто не имеет право писать о чем бы то ни было без его разрешения. Я попытался на несколько недель прекратить свою работу и не использовал ее на своих занятиях. Это убедило меня в необходимости и полезности моих писаний. Я ответил Успенскому, напомнив, что обсуждал этот вопрос до его отъезда, и вернулся к своей работе. Я начал также читать лекции, на которые поначалу приходили люди, частным образом приглашаемые моими учениками. Раз в две недели группа собиралась в Кумб Спирингс для совместной работы. Я начал также обучать ритмическим упражнениям, которым научился в Prieure и Лайне и которые сейчас называются «Гурджиевскими Движениями».

Возможность общения с ближайшими учениками Успенского была резко ограничена войной. Я оказался очень занят устройством новых лабораторий в Кумб Спрингс, где мне предоставили полную свободу научных исследований. Несмотря на военное сокращение строительства, я смог внедрить некоторые идеи, почерпнутые в Фульхэме, и лаборатории были приспособлены как для небольших опытов, так и для пилотного оборудования, с помощью которого можно было разрабатывать программы коммерческого внедрения той или иной продукции. В 1942 году устройство лабораторий было завершено, их открывал сэр Эдуард Апплтон, секретарь научных и промышленных исследований при лорде президенте. Нашим же президентом был сэр Эван Уильяме, мудрый и опытный глава Ассоциации Углевладельцев Великобритании.

Я очень гордился своими сотрудниками, собранными в трудных условиях военного времени. Работа была мне по душе, и все же я не мог отделаться от мысли, что это преходящий интерес и преходящая ценность, в то время как мои группы могут внести вклад, пусть скромный и несовершенный, в общее благосостояние тех, кто ищет духовные ценности. Я никогда не относился к угольным исследованиям как к чему-то, на чем можно остановиться.

Как бы там ни было, Британская научно-исследовательская ассоциация утилизации угля ощутимо двигалась вперед. Было решено сконцентрировать усилия на выпуске более эффективного оборудования для домашнего использования угля. Мы сотрудничали с научно-исследовательским отделом Имперских химических предприятий в деле использования щелочей для увеличения реагирующей способности кокса и, таким образом, повышения его эффективности в газовых установках для железнодорожного транспорта. Мне пришлось увеличить количество сотрудников и закупить новое оборудование.

Все эти месяцы я продолжал мучиться своими дефектами и особенно бесполезными мыслями и действиями. Ретроспективно мои мучения выглядят глупо. В действительности, я хотел слишком много и обращался с собой беспощадно.

Несмотря на внешнюю гармонию, между мной и Ассоциацией Углевладельцев, могущественной организацией, от которой зависело будущее нашей Ассоциации, были заронены зерна непонимания. Я лично надеялся прекратить свою научную деятельность и посвятить себя обучению и написанию книг о Системе. Но мое стремление к быстрому расширению промышленных исследований казалось другим амбициозными планами заполучить от углевладельцев как можно больше денег на словах для Ассоциации, а на деле для собственного обогащения.

Однажды я обратился в Северо-западное отделение Института топлива, в котором говорил, что мы должны признать тот факт, что время дешевого угля миновало, и в скором времени с возросшими ценами придется бороться повышенной эффективностью. Я добавил, что мир неминуемо движется к уменьшению потребления угля. Это обращение, которое напечатали с благожелательными комментариями в финансовых колонках «The Times», вызвало неожиданную оплеуху со стороны Ассоциации горной промышленности. Мне сказали, что политика цен в промышленности не относится к сфере моих дел.

Я должен был распознать в этом зловещее предзнаменование, но так ни о чем и не догадался. Я знал, что не пытаюсь устроить себе тепленькое местечко в послевоенном мире, и из-за своей обычной неспособности понимать чувства других людей не подозревал о враждебности и недоверии, которые вызывали мои действия.

Прошла зима 1941-42 годов. Налеты на Лондон стали менее жестокими. Ситуация на фронте складывалась непростая, но мы готовились к возобновлению работы, убежденные, что победа союзников предрешена. Моя работа в Ассоциации процветала. В 1942 году я был избран председателем на Конференции научно-исследовательских ассоциаций, проводимой департаментом научных и промышленных исследований. Это была неожиданная честь, так как я был единственным директором из двадцати пяти руководителей научно-исследовательских ассоциаций, представляющих главные промышленные направления страны, без академических званий и долгого опыта научной работы. Меня выбрали благодаря моему умению видеть перспективы индустриальных исследований в Великобритании в гораздо большем масштабе, чем мои коллеги, которые боролись за получение прибыли в ближайшие десять-двадцать лет. Я понимал, что разрушительная война столь сильно ослабит Англию в финансовом смысле, что научный и технический гений нашего народа будет направлен исключительно на выживание. Научно-исследовательская деятельность из Золушки промышленности превратится в ее любимейшее чадо. Я хорошо усвоил урок де Кэя о том, что легче протолкнуть крупные проекты, чем небольшие. Я настаивал на необходимости планировать промышленные исследования, опираясь на миллионы фунтов, в то время как другие еще мыслили десятками или тысячами. Как почетный казначей Парламентского и научного комитета, я неоднократно сталкивался с необходимостью более масштабного подхода к научным и промышленным исследованиям.

В конце года я получил приглашение от председателя наиболее крупной Британской Угольной Компании провести несколько дней в его доме в Уэльсе. Он просил меня рассказать о собственных идеях научно-исследовательской политики Британской Угольной Компании. Возвращаясь, я чувствовал опасность быть захваченным общественными заботами, которые неминуемо отодвинут на второй план мои внутренние вдохновения. В поезде я записал молитву: «О Творец и все Твои Сознательные Силы, через которые проявляется Святая Воля, позвольте мне пробудиться ото сна, освободиться от механистичности и рабства и обрести прибежище в Сознательной Деятельности, откуда не может прийти зло. Позвольте мне повернуться от части к Целому, от временного к Вечному, от себя к Тебе».

Эта молитва не осталась без ответа, но его ценой стал очень горький опыт. Весь мой мир разрушился, прежде чем я вернулся на путь, который, по моему глубинному пониманию, был верен.

Дата добавления: 2015-10-16