Назад, в науку

Годы с 1929 по 1933 стали годами больших перемен в моей жизни. В это время тесная связь с Ближним Востоком, длившаяся четырнадцать лет, оборвалась. Из международного искателя приключений я превратился в ученого, занимающегося специализированной областью индустриальных исследований. Труднее описать изменения в моей внутренней жизни, но они были не менее определенными. До этого я искал только собственную реализации, теперь я почувствовал ответственность за благополучие других.

По древнему преданию, душа человека рождается, когда он достигает тридцатитрехлетнего возраста. Несомненно, это предание связано с таинственной причастностью к смерти и воскрешению Христа, но впервые я услышал об этом от мусульманина многими годами позже того времени, о котором сейчас идет речь. Тем не менее, оглядываясь назад, я думаю, что горькие переживания в Афинах были неким родом смерти, а по возвращении в Англию началась новая жизнь.

Мои связи с Грецией не закончились. Во время процесса в Салониках меня навестил греческий инженер, случайный афинский знакомый по имени Димитрий Диамандопулюс. Он сказал, что убежден в том, что я являюсь жертвой тайного заговора против Венизелоса, и поражен моими планами по развитию турецкой недвижимости, которые я высказывал на суде. Он был единственным владельцем концессии добычи бурого угля в Веви, но без финансовых связей у него не было перспектив развития. Он предложил мне в качестве подарка половинную долю в деле, если я съезжу туда перед отправлением в Лондон и помогу в ее разработке.

Ничто не гнало нас в Англию, поэтому мы с женой решили поехать. Признаюсь, я был очень тронут таким проявлением доверия, столь отличающимся от моего внутреннего отношения к себе. Меня также привлекала мысль сделать что-нибудь конструктивное для Греции, которую, несмотря на все выпавшие на мою долю неприятности, я начинал любить.

По окончании поездки мы с женой поездом вернулись в Эдессу, город, знаменитый событиями раннехристианского периода, находящийся в преддверии горной части Албании. Здесь нас встретил Диамондопулюс, и мы на автомобиле проехали через Боденское ущелье к озеру Острово, в сотне миль к западу от Салоников на высоте две тысячи футов над уровнем моря. Оно имеет удивительные географические особенности по многим причинам. Пятнадцать миль в длину и шесть миль в ширину, оно чрезвычайно глубокое: в действительности его дна в самых глубоких местах так и не удалось достать. В его водах водились сомы весом до двухсот фунтов. Оно замечательно умело изменять свою глубину на тридцать футов в течение семидесятилетнего цикла. Этим объясняется наличием огромных пещер в известняковой горе Голем-Реки, где я бывал раньше по пути с востока. Пещеры действовали наподобие сифона, периодически то наполняясь водами Острово, то опустевая. Само озеро не имело прямого выхода к морю. Когда в 1880 году строили железную дорогу в Тирново, уровень воды был низким. К 1910 году вода поднялась и накрыла колею. В 1929 году, ко времени моего приезда, вода вновь опустилась, и показались старые рельсы.

К северу от Острово мы въехали на дикое, едва заселенное плато, на котором близко к поверхности залегали огромные запасы бурого угля. Мы остановились в деревне Веви, крошечном поселении, насчитывающем около двадцати домов, и нас приютила крестьянская греческая семья. Для меня это был безграничный отдых вдали от городской жизни и знакомых.

Тридцать лет назад северо-западная Македония была дикой, неразвитой страной. Болота вокруг Острово служили естественным заповедником для всех видов болотных птиц. Встречались также и горные птицы. В первое утро по приезде мы наблюдали пару огромных белых орлов, летящих вниз с Албанских гор. Это были великолепные творения, способные унести взрослую овцу или козу. Жители деревни не пытались охотиться на них, несмотря на нехватку пищи, так как верили, что орлы приносят удачу.

Угольная шахта в Веви состояла из одной штольни, или горизонтальной галереи, прорытой в склоне глубокого оврага. Главный пласт толщиной около сорока футов в основном состоял из ксилита и бурого угля. Стволы деревьев, покрывавших Южную Европу миллионы лет назад, погрузились под воду и образовали отложения. Среди пластов можно было даже распознать штабеля, сохранившихся карбонизированных древесных стволов. Я впервые видел столь большие запасы угля. Картина громадного запаса энергии, хранившегося миллионы лет и ожидавшего, когда человек придет и использует его, стало своего рода вызовом, с каким я не сталкивался раньше. Я решил сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Диамандопулюсу, и поспешил обратно в Англию.

Единственный специалист по добыче угля, которого я знал, был Джеймс Дуглас-Генри, бывший в свое время моим соперником в деле наследников Абдулы Хамида. Мы подружились, он познакомился с Успенским и очень зауважал его. Пока я был в Греции, он с женой присоединился к кружку Успенского.

Мои отношения с Успенским испортились. Осенью 1929 года я окончательно вернулся в Лондон и позвонил ему, но был встречен грубым отказом. Мистер Успенский отказался меня видеть и запретил своим ученикам общаться со мной каким бы то ни было образом. Только в 1930 году я узнал причину такого отлучения. Когда меня арестовали, Успенский прислал мне дружескую телеграмму, в которой говорилось: «Сочувствую Беннетту, подпавшему под девяносто шесть законов». Это было напоминанием гурджиевской доктрины о том, что человек живет на этой земле, при этом сорок восемь различных ограничений и запрещений связывают его свободу действий. Вследствие своей глупости и слабости он может подпасть под действие девяноста шести законов, когда теряется возможность всякого выбора.

Очень хорошо понимая справедливость сказанного в телеграмме, я не чувствовал себя изгнанным. Вскоре в Англию вернулись Ферапонтов и Иванов, и осенью 1928 года я видел их вместе с Успенским.

Однако случилось так, что во время обыска в моей квартире в марте 1928 года греческая полиция забрала все письма, которые обнаружила. Среди них были два или три письма от Успенского, и полицейские, увидев русское имя, решили, что оно означает некую связь с коммунистами. Письма ко мне не вернулись, но были отправлены в Британское посольство для выяснения их политической значимости.

В результате, пока я находился в Кавалле, Успенского вызвали в министерство иностранных дел и поинтересовались его возможной связью с большевистской Россией. Он фанатично ненавидел большевиков, и мысль о связи с ними так разозлила его, что он долго не мог меня простить. Более того, опыт жизни в России сделал его подозрительным по отношению к полиции, поэтому он счел за благо порвать с тем, кто был столь неосторожен, как я.

Поначалу я испугался. Я подумывал о возвращении к Гурджиеву. У меня была возможность поехать в Париж, и я тут же направился в Prieure и спросил о нем. Привратник - француз сказал, что русские уехали, но больше ничего не знал. Я наводил справки в Париже, но не смог выяснить что-либо. Позднее я услышал, что в то время он был в Соединенных Штатах, переживая критический период собственного развития. Закончив свои книги, он готовился к еще одной попытке применить на практике ту психокосмологическую систему, которую разрабатывал с юности. Он не поддерживал связи с учениками в Европе. Таким образом, я был отрезан от источника помощи в моей духовной жизни.

Мы с женой сняли очень дешевую квартиру в Пимлико так, чтобы не растрачивать мои скромные средства. Несмотря на депрессию или, возможно, благодаря ей, я быстро нашел спонсоров для проекта, требовавшего небольших затрат. Дуглас-Генри представил меня еврею-финансисту, который заверил меня, что предоставит все требуемое финансирование, если получит хорошие технические отчеты.

Несколькими месяцами позже мы с женой вернулись в Веви, на этот раз с Дугласом-Генри и экспертом-угольщиком. Нужно было взять несколько проб, чтобы оценить уровень залегания угля. Это не заняло много времени. Я же пока собирал информацию об угольном рынке, транспорте, доступности рабочей силы и т. д. Я был очень доволен работой, так как у нее было качество объективности, отсутствовавшее в деле наследников Абдулы Хамида.

В Веви мы стали свидетелем события, которое часто описывается, но, тем не менее, произвело на меня огромное впечатление. Болота в Острово -место летней встречи аистов со всей Европы. В Македонии аисты встречаются довольно часто, но тут они прилетали по шесть, десять, двадцать и более птиц вместе. Это продолжалось четыре или пять дней, при этом аисты становились все более и более взволнованными. Они кружили все большими и большими стаями над болотами и воздух наполнялся бесконечным клекотом их голосов. Однажды рано утром мы услышали громкий звук и, выбежав из дома, увидели ожившее болото, сплошь покрытое взлетающими аистами. Мы находились к югу от болот, тянувшихся на много миль к северу. Неисчислимое количество птиц приняло форму огромной плотной колонны, а одинокие разведчики летели на расстоянии сотни ярдов от главной стаи. Они летели прямо над моей головой, и небо буквально потемнело. Я попытался было сосчитать их, но на шестой сотне сбился со счета; впечатление оказалось слишком сильным, чтобы выражаться в числах.

Я не сомневался в присутствии разума, действующего совсем не так, как человеческий. Долго после того, как птицы улетели, я стоял в изумлении. Я понял, что существует коллективное сознание, которое помнит, видит, знает сложный паттерн жизни аистов, но при этом не мыслит и не общается с помощью слов. Коллективное сознание каким-то образом собирает, объединяя жизни и цели, десятки тысяч аистов, покидающих летом крыши домов по всей Европе. Оно собирает вместе своих членов, и на короткое время можно увидеть великое Существо Аиста, чтобы затем оно вновь рассыпалось по речным берегам Египта и Эфиопии.

Мы немного знаем о таких сообществах и о коллективном сознании, которое разделяют их члены. Стоя в молчании, провожая взглядом огромных птиц, я внезапно увидел будущее человечества. Однажды мы приобретем человеческое коллективное осознание. Возможно, нам понадобятся миллионы лет, но в конце концов мы овладеем силой, несравнимой с силой ни одного их живущих видов. В этом видении, однако, время решающего шага вперед представлялось не столь отдаленным, и вскоре человечество могло уже выйти за узкие рамки национальностей, рас и религий в стремлении к единению.

Видение на несколько дней привело меня в состояние экзальтации. Я поговорил с женой о том, что увидел, и поделился с ней желанием рассказать об этом другим людям по возвращении в Лондон. Это подтверждало многое из того, что я узнал от Гурджиева и Успенского, и, если я не мог дальше учиться у них, я должен был сам начать работать с другими. Я был убежден в бессмысленности работы в одиночку. Жена пошла даже еще дальше, чем я надеялся. «Тебе пришло это видение, поскольку у тебя есть собственная задача. Ты слишком зависел от других. Если Успенский и отвернулся от тебя, то только потому, что знал - ты должен работать самостоятельно: собрать вокруг себя учеников и основать школу. Ты совершаешь ошибку, не доверяя себе и собственным силам».

Я не мог согласиться с ней. Слишком уж бросались в глаза мои недостатки. Я помнил о видении в Скутари восьмью годами раньше, когда мне было сказано, что об истинном значении своей жизни я узнаю не раньше, чем в шестьдесят лет, поэтому был уверен, что мне необходимо готовиться и еще далеко до собственного пути в духовном развитии.

Как бы там ни было, состояние повышенного осознания имело один явный результат. На следующий день я отправился в шахту и, глядя на пласт, только что срезанный Дугласом-Генри, понял, что некоторые деревья были превращены в древесный уголь, по-видимому, лесными пожарами миллионы лет назад.

Пока я смотрел на него, мне пришла в голову мысль: «Почему бы его весь не превратить в древесный уголь, основное топливо в греческих городах и селах? Леса опустошаются для получения древесного угля, а здесь имеется его дешевый и обильный источник».

Встретив Дугласа-Генри, я поделился с ним своими соображениями, и мы немедленно обуглили немного сухого бурого угля. В результате получилось нечто, столь похожее на древесный уголь, что мы немедленно загорелись энтузиазмом. В то время Греция зависела от импорта древесного угля из Югославии, а перед нами открывалась возможность не только самообеспечения Греции, но и его экспорта в средиземноморские страны, где древесный уголь все еще использовался в качестве топлива.

Я возвратился в Англию с большим запасом образцов бурого угля и лигнита и обратился к источнику знаний, никогда меня не подводившему: библиотеке Британского музея. Я нашел там несколько книг об угле, но ни одна из них не содержала значимой информации о лигните. Я решил провести собственные эксперименты. Я был лучшим учеником в школе по химии, хотя мое сердце принадлежало математике. Я выяснил, что Северный Политехнический институт предоставляет возможность частных исследований и объявил себя студентом, исследующим химию угля. Первые эксперименты оказались разочаровывающими: хотя я и получал древесный уголь, он горел с отвратительным запахом, делавшим его непригодным для приготовления пищи. Руководитель отдела, заинтересовавшись моими изысканиями, предложил мне проконсультироваться с Департаментом исследования топлива и познакомил меня с его директором, доктором С. X. Лэндером, наиболее добрым и отзывчивым человеком, который согласился нам помочь.

Я составил предварительное сообщение, которое получило одобрение, и вскоре была основана компания по добыче угля и развитию горнодобывающей промышленности Греции, установлен капитал и я назначен главным директором. Я обратился к сэру Джону Ставриди, председателю Йонианского банка, близкому другу Венизелоса. Он воодушевился. Сэр Сидней Лофорд, друг Дугласа-Генри, генерал в отставке, стал председателем компании, и недалеко от Лондонской стены были открыты офисы.

Мы с женой переехали в комфортабельную квартиру рядом с Брайанской площадью и принялись возобновлять знакомства в надежде, что некоторые из прежних друзей захотят работать со мной. Из этих планов ничего не вышло, но две или три случайные встречи изменили картину. Жена отправилась в Швейцарию к князю Сабахеддину и повезла ему немного денег. В поезде она познакомилась с молодым человеком, Л юсьеном Майером, и он так загорелся нашими идеями, что попросил разрешения присоединиться к нашей группе. Вскоре после ее возвращения в Лондон в шестнадцатом автобусе между углом Гайд-парка и Викторией она познакомилась с женщиной, миссис Бибан Доби, которая с готовностью откликнулась на ее предложение поучиться. Я повстречал молодого одаренного химика в Северном Политехническом, который хотел найти новую картину мира, более всеохватывающую, чем могла предложить наука. Сестра моей жены, оперная певица, только что приехавшая из Парижа в Англию, присоединилась к нашему кружку с несколькими друзьями.

Таким образом, постепенно и без всякого плана в 1930 году возникла первая группа, за которую я нес полную ответственность. У нас дома прошли одна-две предварительные встречи. Увидев серьезную готовность работать, я глубоко задумался над складывающейся ситуацией. Я не считал для себя правильным выступать в качестве толкователя Системы Гурджиева без разрешения его самого или, по крайней мере, Успенского. Наконец, я решил, что надо начинать, но составлять полный отчет о каждом собрании и посылать его Успенскому. Посылая свои отчеты, я указывал, что, если он не одобряет моих действий, ему стоит только сказать, и я прекращу.

Месяцы шли, но в ответ я не получил ни слова. Группа медленно росла. Наши занятия служили мне самому громадным стимулирующим фактором. Я принялся усиленно бороться с собственными слабостями и привычками, что я уже давным-давно забросил. Я сохранил копии многих отчетов, которые посылал Успенскому. То, что я говорил, было интересно и часто верно, но, читая их почти через тридцать лет, я с болью осознаю, насколько в то время был далек от настоящих человеческих чувств. Я работал и учил только своим интеллектом. Сердце оставалось холодным, и даже видение человеческого единства, открывшееся мне в Веви, не сделало меня чувствительным к теплу человеческого общения.

Я убежденно говорил о различиях между знанием и бытием. Я помнил, что каждая беседа Гурджиева со мной фактически была вариацией на эту тему. Но я так и не понял то, о чем сам рассказывал. Я не мог усвоить простую истину: мне дали почувствовать вкус бытия, но не дали его самого. Я был столь же слаб и непостоянен, как и любой другой человек, и настолько же заблуждался относительно самого себя.

Закончилось лето 1930 года. Проект по разработке бурого угля успешно продвигался. Я постепенно приобретал уверенность, потерянную в 1928 году. В начале октября я неожиданно получил телефонное послание от секретаря Успенского, мадам Кадлубовской: «Мистер Успенский просит передать, что вы и миссис Беннетт с мистером Майерсом, миссис Доби, мистером Биньоном и майором Тернером можете прийти на лекцию в Ворвик Гарденс в следующую среду». Это было первое и единственное указание на то, что Успенский получал мои отчеты.

Та лекция была первой в серии, называвшейся, насколько я помню, «Поиск объективного сознания». Они вызвали в Лондоне большой интерес. Успенский выждал почти семь лет после разрыва с Гурджиевым. Все это время он продолжал работать с сорока или пятьюдесятью учениками в условиях строжайшей тайны. Теперь, решил он, пришло время предать гласности результаты этой работы. Ни словом не вспомнив прошлое, он позволил мне не только посещать его собрания, но вскоре поручил мне читать лекции вслух в его присутствии. Зачастую одну и ту же лекцию приходилось повторять два или три раза в неделю, столь значительным был поток людей, заинтересованных или, по большей мере, любопытных.

Успенский позволил мне навещать его на Гвендвр-роад, как бывало пять лет назад. Как-то он сказал мне: «Я ждал все эти годы, так как хотел узнать, что будет делать мистер Гурджиев. Его работа не принесла тех результатов, на которые он надеялся. Я все еще уверен, что существует Великий Источник,из которого пришла его Система. У мистера Гурджиева должна быть связь с этим Источником, но не думаю, чтобы она была полной. Что-то упущено, и он не может это найти. Если мы не можем установить связь через него, остается надежда прямого контакта с Источником. Но, ища, мы ничего не добьемся: он спрятан гораздо надежнее, чем принято думать. Следовательно, остается одна надежда: Источник сам будет искать нас. Поэтому я здесь, в Лондоне, читаю эти лекции. Если те, кто имеют истинные знания, увидят, что мы можем быть им полезны, они пришлют кого-нибудь. Но надо понимать, что сами для себя мы ничего не можем сделать. Самый важный секрет все еще не раскрыт. Мы можем подготовиться и подготовить других, но не можем сделать ничего позитивного».

Прошло около двадцати лет, прежде чем я осознал все значение этих слов Успенского. Со своей стороны я был занят гораздо более личной проблемой: примирить принятие ответственности и отказ от упрямства. Я ощущал настоятельную потреби ость углубления моей духовной жизни. Меня слишком легко уводили с пути истинного земные дела, и главным своим недостатком я считал нехватку настойчивости. Мне никогда не удавалось вести дневник: что-то в моей природе отрицало всякую попытку связи с прошлым. В первый день нового, 1931 года, я глубоко размышлял над своим положением. Казалось, что за три года я смогу освободиться от привязанности к материальным заботам, и я хотел подготовиться полностью посвятить себя духовной работе. " Наконец, первого января я дал себе слово начать в течение трех дней вести дневник и каждый день тысячу дней записывать то, что я сделал для поддержания своей внутренней работы, и то, в чем я ошибся. Первого октября я писал: «Срок, который я для себя установил, завершился, но особыми результатами я похвастаться не могу. Тем не менее, я достиг того, что задумал».

Мне предстояло пройти еще через множество горьких опытов, и одним из них был греческий лигнитный проект. Я был доволен и горд тем, что мои собственные химические изыскания показали, что чудовищный дым от лигнитного древесного угля происходит от малых количеств серных соединений, называемых меркаптанами. Я выяснил, что при температуре более 900 градусов Цельсия эти соединения разрушаются. Оставалась задача разработки промышленного способа их разрушения.

Доктор Лэндер представил меня доктору Е.В. Смиту, тогда техническому директору компании Вудал-Дакхэм, пионера в производстве вертикальных реторт постоянного действия. Они обеспечивали условия, подходящие для моих целей. Городской газовый департамент Бирмингема любезно предоставил в наше распоряжение уникальные экспериментальные реторты. Эксперимент прошел успешно, поэтому было решено провести более масштабные испытания длительностью три дня, для чего из Греции было привезено сорок тонн бурого угля.

Так случилось, что мистер Венизелос, тогдашний греческий премьер-министр, приехал в Англию и вместе с греческим министром присутствовал на испытании. Официальный завтрак с приветственной речью Остена Чамберлейна сопровождался визитом на Нечеллский газовый завод под проливным дождем. Демонстрация имела непревзойденный успех. Сэр Сидней Лофорд, присоединившийся к компании с определенными дурными предчувствиями, теперь пребывал в восхищении. Венизелос от имени правительства пригласил его посетить Грецию.

Результаты испытаний совместно с подробным анализом нужд и возможностей Греции как топливного рынка были опубликованы под заглавием «Проблемы греческой топливной промышленности». Это было мое первое печатное выступление, и я очень им гордился. Вырисовывалось широкое поле деятельности, включая цементный завод для утилизации тонкого древесного угля, непригодного в качестве домашнего топлива, электростанцию для снабжения Салоников и гидроэлектростанцию, использующую Эдесские водопады.

Во время одного из моих редких визитов в Грецию по делам, связанным с нашим проектом, Дуглас-Генри сказал мне, что ему поручили срочно представить доклад о золотой жиле в горах к востоку от Салоников. Он предложил освободить несколько дней и съездить туда вместе. Он искал золото в Австралии и не мог сказать сразу, есть ли тут что-нибудь дельное.

Оказалось, что грек, в юности уехавший в Колорадо и ставший золотоискателем, вернулся в родные края, горя желанием найти золото в горах своей родины. Обнаружив, что в древности здесь проводились поисковые работы, заброшенные со времен Филипа Македонского, он провел исследования и заявил, что нашел золотоносную жилу.

До сих пор не могу сказать с уверенностью, была ли вся операция мистификацией. Он показывал образцы богатого золотом кварца, которые могли быть найдены в Македонии или во многих других местах. Вернувшись в Лондон, я провел небольшое историческое исследование, показавшее, что в античное время к югу от Салоников действительно добывали золото, и что жилы, бедные с точки зрения древних, могли бы быть разработаны современными методами. Дуглас-Генри был опытным золотоискателем; я согласился присоединиться к нему в предварительной экспедиции.

В заброшенной, необитаемой долине песочные речные берега выглядели многообещающе, и Дуглас-Генри преподал мне первый урок промывания золотоносного песка. После многих безуспешных попыток я обнаружил «цвет».

Дата добавления: 2015-10-16