Сколько всего у Вас боевых вылетов?

- 49 боевых вылетов, 12 воздушных боев, в которых я сбил лично один "Фокке-вульф-190". Как получилось? Мы летели звеном строем фронт и атаковали группу "фоккеров". Каждый атаковал свой самолет. Я сбил.

4 мая весь личный состав полка посадили на две бортовые машины и поехали посмотреть Берлин. Когда выехали в предместье Берлина, еще раз убедился, что здесь не было войны, но чем ближе к центру, тем больше разрушений и пожаров. Где-то я читал, что и до войны Берлин был сумрачным и мрачным, из-за того, что почти все здания были темно-серого цвета, а теперь, в связи со следами пожаров, стал и того мрачнее. Выехали в центр к Рейхстагу, и на его ступенях мы сфотографировались всем полком. Запомнилась группа немецких пленных солдат, стоящих у Рейхстага. Охранял, по-видимому, один наш солдат. Да и куда, и зачем им было бежать.

Недалеко валялся опрокинутый набок ларек типа наших "Союзпечать", и из него вывалились газеты, журналы и открытки. Я поднял одну открытку. На ней был изображен один из видов Берлина. Поднял еще и еще - Берлин. Решил на память собрать эти виды. Начал копаться в куче, выбирая открытки. Мне все время попадался какой-то кусок белой материи, мешая мне отыскивать новые открытки. Наконец он мне надоел, и я решил его вытащить. Потянул. Не тут-то было, не идет. Тогда я напрягся и выдернул его. Оказался этот кусок материи нижним бельем трупа мужчины. Рыться в куче мне сразу расхотелось. Тут кто-то подал идею: "Поедем, посмотрим имперскую канцелярию". Решено. Мы залезли в свои две грузовые автомашины, впереди, в легковой, - командование полка, и поехали от Рейхстага по улице. Вдруг на передней машине кто-то стал стучать по кабине шофера. Машины остановились. Оказалось, кто-то увидел, как из подворотни выносят охапки бутылок, по-видимому, с выпивкой. И вот ведь как получается: несколько человек, забыв обо всем на свете, кинулись за дармовой выпивкой, а остальные, повинуясь стадному инстинкту, за ними. Так из-за какой-то выпивки, которую выпил и назавтра забыл, мы не посмотрели имперскую канцелярию, последнее прибежище Гитлера! Так как поездка к имперской канцелярии не состоялась, мы начали разбредаться, кто куда. Почти все дома в этом районе Унтер-ден-Линден были разбиты: без окон и дверей и с разбитыми крышами и полами между этажей. Мы зашли на 1-й этаж одного из домов. Там, по-видимому, располагалась большая часовая мастерская. На столах стояли, как игрушечные, станочки: токарные, сверлильные, фрезерные и еще какие-то. Разбросано было много деталей…

В последние дни войны мы прикрывали наступление наших войск на Прагу. Стояла ясная погода, истребительные полки, сменяя друг друга, непрерывно находились над нашими войсками. Не помню, чтобы появился хоть один немецкий самолет. Чтобы удобнее было прикрывать свои войска, мы перелетали на юг с аэродрома на аэродром. Наконец перелетели в г. Риза, расположенный на реке Эльба, километрах в 40 или 50 от Дрездена. Сказать, что это были прогулочные полеты, нельзя, так как в некоторых местах шли воздушные бои. Последний немецкий бомбардировщик был сбит над Прагой 12 мая, хотя война официально закончилась. Ну а пока война еще шла, мы обязаны были совершать боевые вылеты. И так как чувствовалось, что война вот-вот кончится, какое-то появилось расхолаживание: не было наблюдателей за воздухом, не стояли наготове дежурные звенья. И однажды часов в 10 утра вдруг над нашим аэродромом появились с десяток "Юнкерсов- 87", так называемые "лаптежники". Вот тут мы малость заметались, но, к нашему удивлению, немецкие летчики, увидев, что на аэродроме находятся наши истребители, и некоторые из них стали выруливать, чтобы взлететь, вдруг отвернули в стороны и стали садиться на полях вокруг аэродрома. К ним побежали наши автоматчики. Выяснилось, что в этой части командование сказало, что войне капут и летите, куда хотите. А так как в Ризе они когда-то располагались, то и решили вернуться домой. Наверное, здесь были их семьи - в кабинах вместо стрелков были жены этих летчиков.

Однажды после летного дня мы вернулись на ночлег в маленькую двухэтажную виллу, выделенную нашей эскадрилье и располагавшуюся на левом, высоком берегу Эльбы. Когда в январе 1945 г. мы начали наступление, в эскадрилье было 12 летчиков по штату и несколько сверхштатных, а сейчас, в начале мая, нас осталось человек пять или семь. Остальные погибли за эти 3-3,5 месяца. На втором этаже были спальни, и мы легли спать. И вдруг поднялся шум. На улице возникла страшная стрельба. Мы перепугались, быстро оделись и спустились на первый этаж. В руках у нас были пистолеты "ТТ" - все наше оружие. Мы решили, что это прорывающиеся на запад немцы. Приняли решение отстреливаться до тех пор, пока нас не выручит пехота. Настроение было отвратительное! И вдруг в двери начали сильно стучать, прорываясь к нам. Ну, началось! Раздался из-за двери громкий и сильно взволнованный голос нашего постоянного дневального, пожилого солдата Сонина: "Товарищи офицера (он ударение делал на последнее а) Победа!!! Победа!!! Кончилась война!". Мы сперва не поверили. Уж больно было неожиданно! И как будто буднично! А он все ломился и кричал. Осторожно открыли двери. Сонин, встретив нас, все взахлеб кричал: "Победа!!!". Выскочив на улицу, мы увидели… Конечно, бывают очень красивые фейерверки. Но тут над городом висела какая-то разноцветная сеть. Она все время двигалась и меняла цвета. Это из всего, что могло стрелять, стреляли трассирующими пулями и снарядами. Их прошивали в разных местах разноцветные ракеты. Солдаты, сержанты и офицеры - все перемешались. И я вдруг почувствовал огромное облегчение, как будто тащил на гору огромный груз, а тут все сбросил. Это отступило постоянное нервное напряжение, которое раньше было незаметно. Вдруг понял: все! В меня не будут стрелять ни на земле, ни в воздухе! Не будут бомбить, если и полечу, только в учебный полет - легко и замечательно. На кой хрен мне эта война!

Интервью: Артем Драбкин Лит. обработка: Артем Драбкин

Дементеев Борис Степанович

Опубликовано 07 сентября 2006 года

Я сам из Грозного. В 1940-м году окончил десятилетку и одновременно аэроклуб. Так получилось, что экзамены в школе совпали с последними полетами в аэроклубе. Чтобы все успеть, я договаривался, что буду последним в очереди на экзамены в школе, а сам утром ехал в аэроклуб на полеты. Вскоре после окончания аэроклуба к нам приехали инструктора набирать курсантов в училище. Вот так в августе 1940 года я попал в Нахичеванскую школу пилотов в Ростове-на-Дону, откуда нас, проучив три месяца на Р-5, должны были выпустить в звании старшин. После этого в строевой части, пройдя боевую подготовку, нам должны были присвоить командирское звание. Однако в декабре 1940 года нас перевели в Батайское училище. Из-за плохой погоды у нас, во втором отряде, было отставание в полетах. Первый отряд уже заканчивал летать на Р-5, а мы только рулежку прошли.

Октябрь, ноябрь, декабрь 40-го и начало 41-го года - погоды не было; стояла низкая облачность. 21 или 22 апреля, как только установилась погода, начались полеты. Наш отряд стал летать на УТ-2, а первый - на И-16. Мы летали с разлетной площадки Койсух, южнее Ростова. С утра туда приезжал стартовый наряд, который принимал самолеты с центрального аэродрома. В конце летного дня самолеты возвращались на центральный аэродром.

Перед войной первый отряд, в котором учился впоследствии погибший мой земляк Герой Советского Союза Николай Алексеев, выпустился. Мы же только заканчивали программу УТ-2. Нас подгоняли - быстрей, быстрей. Чувствовалось, что обстановка напряженная.

В воскресенье 22 июня я попал в стартовый наряд. Рано утром мы поехали в через Батайск, забрали инженера и поехали на Койсух, чтобы встречать самолеты. Инженер уже знал, что что-то произошло на границе, сказал, что, наверное, это серьезно. К 10 часам уже прилетели наши экипажи - 8 самолетов и инструктора. Они сообщили, что, действительно, началась война.

Вскоре мы перешли к полетам на УТИ-4. Кабина у него маленькая. Я еще боялся, что меня в истребители не возьмут из-за моего высокого роста. Взлетели, думаю: "Боже ж ты мой, как на нем летать? Он крутится, вертится. И ногами работаешь, и руками". После полета по кругу - полет в зону. Сели. Инструктор говорит: "Взлетай самостоятельно, я помогать не буду". Пока скорость маленькая, хвост тяжело поднимается, пришлось ручкой хвост поднять. Инструктор вмешался. Взлетели, в зону пошли, попилотировали, сели. Он говорит: "Делай вот так и вот так". И ты знаешь - понравилась мне машина! Она такая послушная! Думаю: "Нет, на ней можно летать". И с посадкой у меня нормально получалось. Правда, если повело его вправо или влево, уже ничего не сделаешь - сломаешь шасси. Когда ветерок еще, то ничего, а когда тихо, руль поворота не работает - нет на нем усилий. Я как-то сел, меня вправо повело, повело, а комэск тогда еще командиром звена был, смотрит: машина выровнялась. Он меня потом спрашивает, как я справился с такой ошибкой. Думал - сейчас резко развернется машина, поломается. Я говорю: "Надо дать плавно ногу по развороту, а потом резко против разворота, и он остановится". - "Молодец! Сообразил".

Практически мы закончили программу, некоторым курсантам осталось по одному-два полета сделать, и выпустились бы. Но нет. Немцы начали бомбить аэродром, и училище эвакуировали в Азербайджан. Наша эскадрилья перебазировалась в Маргушевань. Программу обучения нам продлили, дали полеты по маршруту, стрельбу по наземным целям (по конусу мы не стреляли) и выпустили нас из училища. Пришли за выпускниками три грузовых машины. Я сел в третью. И вот ведь случай - две машины ушли на фронт, а третью, в которой сидел я, направили в другую учебную эскадрилью осваивать новую материальную часть - ЛаГГ-3. Нам хотелось быстрее освоить самолет и на фронт. Сколько можно в тылу сидеть? А у инструкторов группы скомплектованные. Они нам, "старикам", летать не дают - бензина на всех не хватает. Так целый год тянулось. Потом командир эскадрильи ушел, и на его место пришел другой, который у нас был командиром звена, когда мы еще летали на УТ-2. Я рассказал ему, что мне летать не дают: на ЛаГГ-3 летают те, кто помоложе. Командир собрал в группу нас, "стариков", и первым делом выпустил нас на "Лагге" - провезли нас на учебном Як-7В, а потом пересадили на ЛаГГ-3. Программу закончили за три дня. По правилам в первый день курсанту дают не более двух полетов. На следующий день уже по возможности три, пять полетов. Командир эскадрильи дал мне в первый день 19 полетов по кругу! В тот же день я выполнил 20-й полет по программе, с убранными шасси. На следующий день 5 полетов в зону, а потом 3 полета строем. Вот и вся программа.

Что я могу сказать о ЛаГГ-3? Пока других самолетов не знал, он нравился. Помню, что даже инструкторам в училище не разрешали на нем выполнять пилотаж. А я на фоне солнца, чтобы меня не видно было, весь пилотаж на нем отработал. На следующий день должен был летать мой приятель Николай Колонденок, а я оставался в стартовом наряде. Вечером зашел разговор о пилотаже на "Лагге". Я говорю: "Управляемая "бочка" на нем получается лучше, чем на И-16". Объяснил ему, как ее выполнить. И вот утром командир эскадрильи сидит за столиком, наблюдает, за полетом курсанта Колонденка: "Так… так - на гаупвахту. Ничего… ничего - на гауптвахту". Я поднимаю голову и вижу, что на фоне облаков Колонденок делает управляемые "бочки". "Эх Коля, Коля", - думаю я, - "что же ты такой не осмотрительный". Он садится, заруливает. Командир эскадрильи к нему, спрашивает: "Ты что же делал? Тебе же запрещено". - "Так на фронт идем. Мне Дементеев рассказал, как надо делать". - "Ах, Дементеев…". Я подошел: "Ты чего вчера делал?" - "Делал все, что можно".- "Запрещено!" - "Завтра же воевать, а "мессерам" же не скажешь, что запрещено, а что разрешено". - "Зачем ты других учишь?". - "Я не учил, только рассказал". - "Раз ты так хорошо учишь людей, тогда будешь у меня инструктором". Я после этого чуть ли не на коленях два дня стоял, упрашивал его отпустить меня на фронт. А он уперся, зная, что я умею справляться с крупными ошибками и могу объяснить, как это мне удавалось. А ведь это не каждому дано!

Вот такой пример. Мне предстояло сделать последний полет в зону на ЛаГГ-3. Я уже почувствовал самолет и, как говорится, охамел. На взлете, еще на малой скорости, резко поднял хвост, и меня влево повело. А я знаю, что в таких случаях шасси ломаются, самолет бьется. Я тогда на себя ручку резко взял. Машина крутиться прекратила, и ее бросило в другую сторону. Я взлетел, только облако пыли осталось. Потом рассказали, комэск сидит, смотрит - пыль и продолжает смотреть на это облако, ожидая когда оно рассеется и будет виден поломанный самолет. А ему говорят: да вон, уже взлетел. Он меня потом пытал, как же я справился? Пришлось ему обосновывать причину ошибки и путь ее исправления.

И в июне 1943 года нас отправили в ЗАП в Вазиани, где к тому времени находился 101-й гвардейский полк. Он уже был укомплектован, но пришел приказ сформировать из летного состава запасную, сверхштатную эскадрилью. В основном ведь погибали летчики.

Технику пилотирования у нас в полку проверили на УТИ-4 и, по результатам этой проверки, я попал в основную эскадрилью, а летчика, который в ней был - в запасную перевели. Это и понятно - каждый командир хотел иметь летчика посильней. Вот так я оказался во второй эскадрилье, командовал которой Григорий Мартынович Заводчиков.

Полк переучивался на "Кобры" и только в октябре мы прилетели на фронт под Краснодар. Оттуда и начали боевую деятельность. В первом боевом вылете сбили моего двоюродного брата. Мы в школе на разных машинах учились: он на Ла-5, а я на ЛаГГ-3, и нас должны были направить в разные части, но мы попросили начальника училища, чтобы нас оставили вместе. Когда мы прибыли в полк, командир полка сказал: "Я вас поставлю в разные эскадрильи, облетаетесь, обстреляетесь, а потом, может быть, будете вместе летать". Но в первом воздушном бою его сбили. А ведь что такое первый воздушный бой?! Еще ничего не знаешь, молодой. Осмотрительности никакой. Поначалу боишься потерять ведущего, становишься поближе. А раз поближе встал, то смотришь, как бы не столкнуться, и осматриваться тебе некогда. А ведь чтобы нормально осматриваться, нужно было крутиться, да еще так! Нам даже давали кашне, вискозное или полушелковое что ли, чтобы за воротничок закладывать, потому что воротничком гимнастерки за один полет шею до крови можно было натереть… В том, что его сбили, сыграло свою роль и то, что полк только-только переучился на "кобры". Материальная часть другая. Даже "старики", которые много повоевали, ее еще не освоили и не могли использовать в полной мере… Брат попал в плен, бежал, вернулся в полк и, поскольку лишился пальца на правой руке, стал штабным работником.

Во втором или третьем вылете меня тоже подбили. Я в развороте был. Вдруг слышу крик комэска: "БС, БС", - у меня прозвище такое было, - "в хвосте "худой". Я в зеркало посмотрел: "мессер" близко, ясно его вижу, думаю, сейчас должен стрелять. Надо уходить. Только дал правую ногу, и тут очередь… Он бы меня убил, попав по кабине и мотору, но поскольку я сманеврировал, то снаряды попали в переднюю кромку крыла, разбили крыльевые пулеметы, но лонжерон не задели. Пока мы развернулись, "мессер" ушел. Вообще, немцы, если заходили тебе в хвост и видели, что ты его заметил, начинаешь маневрировать, они в драку особенно не лезли. Вот так, из-за угла, атаку сделал быстренько, раз, срезал и ушел, больше он в бой не вступит.

Вот это было мое боевое крещение. Но "Мессершмитта" я тогда, конечно, не рассмотрел. Что я могу сказать… Сделал анализ, понял, что надо вырабатывать осмотрительность. Я страха не испытывал. Мне только очень не хотелось глупо погибнуть. Что значит глупо? По собственной вине, неосмотрительности. У меня же оружие есть и от меня как летчика просто требовалось это оружие как следует освоить.

Я был ведомым у командира эскадрильи Заводчикова Григория Мартыновича. В конце января, 24 или 27, мы даже позавтракать не успели, как нас вызвали четверкой на линию фронта под Керчь. Это был уже, наверное, восьмой мой боевой вылет. В воздухе была дымка, видимость плохая. Летели в плотном строю. Когда вышли в Таманский залив, видимость стала лучше. Наша станция наведения была мощная, а тут чувствую - не та станция нас ведет. В эфире какие-то хрипы и посылают нас на 1000 метров. Обычно нам давали 2000-3000 метров, мы говорим: "Поняли", а сами лезем на 3000-4000 метров. "Кобра" тяжелая, пикирует хорошо, а поскольку аэродинамические качества у нее тоже хорошие, в пикировании она хорошо управляется. Тут можно с "Мессершмиттами" потягаться. А на малой высоте она "утюг".

Так вот, вышли мы из дымки. Командир эскадрильи говорит: "Наведите меня, наведите меня. Где? Не слышу". Я сделал разворот вправо, чтобы увеличить интервал. Вижу - сверху из дымки на встречном курсе валится самолет. Поскольку я сманеврировал, он проскочил под меня. Вот тут я впервые увидел "мессер" вплоть до заклепок. Мы с этим летчиком прямо в лицо друг другу посмотрели. Запомнилось, что он был в тряпичном шлемофоне. Я крикнул командиру: "Худой" в хвосте!". Хоть "худой" еще не в хвосте, но надо делать маневр. А он не слышит и идет по прямой. Конечно, если я был поопытней, я бы смог какой-то маневр сделать, чтобы его разбудить, чтобы очухался, но я так и кричал: "худой" в хвосте, "худой" в хвосте", - а он не слышит. Этот "мессер" проскочил мимо меня, развернулся над морем по нашему курсу, а так как командир шел по прямой, он его и стукнул снизу. Машина "вздулась", конечно, мотор встал. Я стал подходить к нему, крылом его закрыл. Туда сюда, а он уже упал и утонул. Высота-то маленькая. Я только заметил, что он дверцу сбросил, хотел на парашюте выпрыгнуть, но не получилось: потерял сознание, видно. Я смотрю - этот "мессер" пошел по заливу, уходит. Думаю, что делать? Дать ему уйти? Решил догнать его. Начал догонять. Он шел метров на 100, снижаясь на подходе к своему аэродрому. Глазами хочется его съесть, но я понимал, что не стоит зря стрелять - далеко, боекомплект напрасно израсходую. Да и за хвостом смотреть надо - у него же ведомый должен где-то быть.

Когда дистанция сократилась до 200 метров, я начал стрелять. Не попал, поскольку стрелял в хвост под 0/4, цель маленькая. Он заметил, что трасса идет, и еще ближе к земле прижался. Вверх не уходит - понимает, что подставит весь самолет под удар. Я его догоняю. Стрелял, стрелял, а тут по нам зенитный огонь. В кабине стало красно от эрликоновых трасс. Думаю, сколько же их?! А сколько трасс, которые я не вижу?! Смотрю, он стал маневрировать, пошел со скольжением. Я тоже скольжением ухожу из-под огня зениток. Туда, сюда, очередь положил, потом еще. Смотрю, видно, попал я ему в мотор. Он сразу "вспух" - скорость потерял. Я его догоняю и вижу: он - в землю, только пыль поднялась. Я чуть за ним не врезался. Из этой пыли выскочил, разворот вправо... Это была моя ошибка - по мне как начали стрелять! Я скольжением снизился ниже столбов и вдоль железной дороги по лощинке, выскочил в залив, остался жив. Слышу, включилась станция наведения. Я говорю: "Куда вы нас завели?! Заводчикова сбили!" А мне говорят: "Я вас не вызывал, только включился". Оказывается это, немцы пошли на такую хитрость - вызвали нас, специально наведя под этого аса.

Но я его загнал в землю. Не знаю, убил или не убил летчика, но когда я разворачивался, видел, что у него одна плоскость в стороне лежала. Потом наш разведчик, возвращаясь с дальней разведки, заметил, что лежит "мессер". Вчера не было, сегодня есть.

Это первый бой, когда я видел противника, понимал, что нужно его уничтожить. Но мне этого сбитого не засчитали, потому что нужно было подтверждение, а кто его даст? Никто не видел: вторая пара, Иванов со Степановым, куда-то ушла. Но я тогда, да и сейчас, думаю, что это - неважно. Как говорил Александр Иванович Покрышкин: "Все это в пользу войны будет". Факт в том, что этот поединок как бы открыл мне глаза на многие аспекты воздушного боя. Я так близко увидел самолет противника, летчика в кабине, кресты… Проанализировав все детали, мне многое стало понятно. Знаете, бывает так: сразу прозревает человек.

Дата добавления: 2015-09-06