Глава вторая. Общество: разум или мнение?

Рассмотрение темы "Система и Личность" продиктовано необходимостью решить проблему экзистенции индивида в этом мире с учетом подробного исторического контекста.

Поскольку существует взаимосвязь между трансцендентальной гипотезой существования человеческого субъекта и повседневностью его бытия — банальной, суровой, отчаянной, четко опирающейся на общественные предписания, как в таком случае соотнести духовные первоначала индивида с условиями реальной или кажущейся примитивности повседневных обстоятельств, как пробиться через допускаемые противоречия и насилие? Что скрывается за тем огромным аппаратом, который мы определяем как государство, законы, справедливость и который, в конце концов, становится подобен гигантскому Молоху, великому Левиафану из страшных снов или гоббсовских реминисценций, ведущих к допущению "человек человеку — волк"? Кроме того, в обществе существует узаконенная агрессивность в отношении тех бытийных потребностей, испытываемых так или иначе, отчаянно или невротически, любым индивидом.

Идея Бога также является сублимацией некой массы насилия, накапливающегося в обществе. При мысли о Боге каждый испытывает страх перед большинством, властью, "другими" людьми. Все религии, как бы они ни пытались выйти за рамки этого мира в трансцендентность, на поверку оказываются той культурной формой, в которой созревает превосходство, придающее "жесткость" повседневности, которую мы все испытываем. Является ли идея единственного Бога, кажущаяся самой великой и истинной, установкой, априорно восходящей от трансцендентных, философских представлений, результатом логических изысканий или же напротив, это адаптация к исторической и политической необходимости, вызванной зарождением империализма? Гениальность великого классического Рима впитала идею единого христианского Бога, как наиболее примиримую с идеей Императора. Идея сообщества богов, возглавляемых Юпитером, немного легкомысленным в плане соблюдения законов, им самим устанавливаемых, более соответствовала идее республики, способствуя тому, чтобы собрать вместе и привлечь всех, кто способен внести достойный вклад в общее дело. Таким образом реформа, успешно осуществленная Константином в 313 году, была назревшей необходимостью, выраженной в обществе в виде идеи единственного императора, Бога над Сенатом, консулами, над всем тем, что включает в себя понятие "res publica"1. Конечная мотивация многих эпизодов истории религии должна рассматриваться через призму психосоматической необходимости общественного развития. В таком случае обычно принимается как не вызывающее возражений то мнение, которое более подходит властной группировке, являющейся победителем на данном историческом отрезке.

Вопрос вот в чем: что истинно в обществе? Согласно вечному закону, указанному религиями, каждое общество должно руководствоваться какими-то писанными правилами. Все законы космоса, будучи предварительно написанными единым разумом, должны уважаться всеми, независимо от стадии развития народа или исторической эпохи. А единственный закон таков, что все, кто ему подчиняются будут спасены и всегда правы, что оправдывает по сути примат власти и насилие над другими. По этой причине идея единого вечного закона обеспечивает превосходство над остальными, тот, кто ее поддерживает, имеет привилегии, землю и посмертные преимущества.

Изучая изнутри религиозную психологию различных народов, можно обнаружить, что этот закон вечен и, вместе с тем, изменчив: в католическом или еврейском монотеизме он на стороне абсолютизма, в монотеизме ислама он абсолютно преображается, то есть, в каждой религии он полностью меняет свой смысл, порой на противоположный.

Почему система так часто использует идею трансцендентного? Почему, чтобы овладеть человеческой душой, необходимо структурировать или насиловать то оптическое, трансцендентное, которое выводит любое человеческое существо за пределы его собственной истории. Если закону не удастся связать внутренний мир человека, этот закон всегда будет иллюзорным, относительным. В таком случае мы имеем дело с самой системой, которая для уничтожения любой формы сопротивления, способного разрушить незыблемость закона, опирается на область абсолютного, метафизического с целью гарантирования собственной жесткости и объективности. Можно было бы дать и такое объяснение: этот переход неизбежен, поскольку большинство людей — пока не достигнет высшего состояния сознания — может нести ответственность только подчиняясь. Рассуждения великих идеологов, как стоящих у власти, так и навязывающих власть другим, всегда одни и те же: человек, если его не направить по каким-то заранее определенным рельсам, так, чтобы он испытывал страх, будет вести себя глупо и безответственно. В подобной ситуации уже не может идти речь о многоплановой ответственности одного человека, для движения вперед становится необходимым подогнать всех под одну гребенку и укрыть все многообразие идей каждого под единообразным мундиром, чтобы полученный результат можно было синхронизировать с различными мерками, законами, бесконечными бюрократическими проявлениями внешнего аппарата.

Когда я говорю об этом, я не пытаюсь кого-либо обвинять. Это фактическая сторона существования человеческого коллектива. Потому что самые удачливые, или побеждающие в данный момент, находясь на императорском пороге или накануне получения перевеса в парламенте, оправдывают идеологическую голословность, политические ошибки и даже пустяковые вещи, необходимостью дисциплинировать массу, которая дегенерировала бы в противном случае. Возможно, что это правда.

Вечный закон существует. Одни выводят его от некоего Бога, другие считают его законом природы, предвосхищая таким образом теорию естественного права. Каждый коллектив, каждая группа искала свою "forma mentis" — форму мышления для своего воплощения, то есть отправной точкой для материальной формализации какого бы то ни было аспекта всегда является психическая система. Основой человека является психическое, которое мы называем потом его идеей, логикой, рациональностью — это все равно. В итоге, если имеет силу естественное право, то есть право, основанное на категорической интенциональности натуры, предполагается, что у природы есть только одно направление, и что все законы, любые формы поведения, приспосабливающиеся к этому направлению, являются выигрышными, единственными, имеющими силу.

Понимаемая таким образом, парадигма так называемого вечного закона видится в новом свете. На мой взгляд, более разумен подход исторического позитивизма, считающего справедливым и законным то, что последовательно признается истинным на различных исторических стадиях общественного сознания. Однако, анализ этого позитивного права, опирающегося на общественные институты, формализующие то одну, то другую группу людей, показывает, что оно возвращает нас вновь в глубины Теории естественного права, так как впоследствии эта группа оказывается выделенной как хранитель истины и справедливости и, следовательно, ощущает себя вправе осуществлять насилие в отношении всех, кто не входит в нее.

Приведу пример: в Италии, где большинство считало себя последователями Муссолини, или в Германии — последователями Гитлера, как оправдать себя Бенедетто Кроче2, посчитавшего справедливым мнение меньшинства? Это принцип вновь использует, на мой взгляд, навязывание собственной идеологии в качестве приоритетной, и затем, когда она утвердилась в качестве высшей, дает право на насилие в отношении сторонников иных мнений. Если бы мы могли узнать реальную внутреннюю мотивацию некоего лидера, то к удивлению многих обнаружилось бы, что истоки представлений Гитлера о культуре коренились в доктрине тибетского далай-ламы, содержащей вдохновляющие философские формулы, оправдывавшие его действия, суть которых была не в желании оккупировать кого-либо, а в желании спасти, очистить мир.

Существует идеология, полагающая, что для спасения мира необходимо действовать, невзирая на жертвы, попирая целомудрие, другие полагают, что действовать надо политическими методами, третьи предпочитают конкретные дела, а четвертые выбирают меч. Последний путь — самый быстрый, и он часто становился непреодолимым искушением для многих великих полководцев и диктаторов, сверхзадачей которых выступало риторическое намерение отправить в ад силы невежества, то есть и здесь осуществить некое освящение, давая привилегии одним и уничтожая других, не заслуживших права пользования преимуществами коллективных благ. Определенные личности, согласно идеологии Гитлера, приводили в упадок не биологическую расу, а духовную.

Этим я хочу показать, что все начинается с мнения. Обращайтесь осторожно с умом: были бы у Гитлера другая психология, взгляды, культура, мы, возможно, получили бы еще одного.святого, еще одну Мать Терезу из Калькутты или же Шарля Де Фоку.

Так называемые примитивные народы, которых мы относим к третьему миру, весьма часто считают нас существами низшего порядка, поскольку наша идеология ниже их собственной. Любую попытку цивилизации они воспринимают как оккупацию их душ и разума. Магия бога, предков, традиций у многих народов являются коллективными останками инфантильного или даже рационального всемогущества, тем не менее эти воззрения, как бы там ни было, управляют властью.

Я не собираюсь критиковать или нападать: я анализирую различные ситуации, чтобы в конце концов прийти к разумной терпимости в отношении всех вещей с тем, чтобы в любом месте, где бы мы ни находились, не вставая ни на чью сторону, пребывать устремленным к единой цели — исполнить лихорадочную, жгучую потребность реализации себя в совершенном акте бытия в соответствии с имеющимися историческими средствами. Тогда, активизируя личный эгоизм, можно будет благоприятно воздействовать на эгоизм социальный.

В ходе исследования нынешнего общества, непрерывно стремящегося стать еще жестче, мы замечаем, что любое законодательство в экстремальной ситуации всегда утверждает по сути примерно следующее: "Я есмь Бог и нет иного бога кроме меня". В этом выявляется истинная сущность любой идеологии. Однако, так же поступает любая личность, любая группа, стремящаяся узаконить собственное превосходство над другими. Справедливы ли они? Это еще надо посмотреть.

Возвращаюсь к упоминанию о Кроче, поскольку, на мой взгляд, для того, чтобы понять эти вещи, надо прочувствовать изнутри логику либерализма и нацизма. Нацизм рождается из социализма. народ создает эту реальность, высшей точкой которой становится одно имя или личность. Ни один диктатор не приходит без согласия разъяренных масс. Недостаточно убить одного Грамши, как было с Муссолини, или отнять Веймарскую республику, как в истории с Гитлером. Руководить этой гигантской силой можно, располагая конкретной властью, источником которой является народ: тот, кто движет массами, может потом навязать свою идеологию с помощью насилия.

Сегодня закон, Сенат, борцы за экологию и т. д. второстепенны по отношению к идеологии, принимаемой индивидом в качестве своей собственной, которую он с юности впитывает и с которой в дальнейшем идентифицируется и сосуществует. В сущности, все наши законы суть воззрения группы, имеющей в данный момент конкретную власть. А наши действия в обществе опираются в основном на представления (а не на истину) другой группы, занимающей силовые точки общественной структуры, воплощаемые в следующей форме: "Я имею больше тебя, и существую выше, следовательно, я важнее тебя". В конце концов любой индивид должен отступить перед нетерпимым для вечного закона, закона природы фактом. По взаимному соглашению или в силу малой численности мы живем по законам прослойки, которая в течение одного, двух, трех столетий занимает приоритетное, властное положение по отношению к остальным слоям населения.

Справедливость законов изменяется не в связи с функцией, которую они должны были бы выражать, а в соответствии с представлениями, которым удастся завоевать большее число людей. Противоречить закону равносильно выступлению одного человека против целого войска. Воплощенное в законе мнение отражает не истину, а организованную массу людей, которая может тебя уничтожить не моргнув глазом, и если надо, уничтожает без колебаний.

Исследуя психологическую мотивацию масонских движений прошлого или даже нашей недавно возникшей мафии, возникает вопрос, что же их отличает, каковы их правила чести? Не могу сказать, что закон какого-нибудь государства справедлив, а закон мафиозной группы — нет; это просто разные мнения с тем преимуществом у легального закона, что его поддерживает абсолютное большинство, а за другим стоит меньшинство. Это противоречие возникает от различия в силе мало — и многочисленных групп, в результате которого подавляющему большинству тем или иным образом удается выразить свое мнение и навязать его всем остальным.

Итак, согласно моей точке зрения, если мы собираемся идти вперед, как в индивидуальном, так и в общественном плане, необходимо анализировать вещи, факты, не лакируя их метафизическими, абсолютными истинами, влияние которых прямо пропорционально толщине исторического слоя, который неодинаков У разных народов.

Когда Ганди на исходе жизни осознал, что в сущности, он победил английскую идеологию, вытеснив ее другой идеологией индийской, он подумал, что сумел найти решение, панацею для всех проблем Индии. На самом же деле английская власть поддерживала (пусть даже с применением определенного насилия) некое спокойствие. Ганди был убежден, что истина, им осознанная, окажет важную услугу Индии, а потом и всему миру. А коли так, то это оправдало в его глазах отмену несправедливых английских законов. И опять мы имеем дело с мотивом: "Я есмь Бог и нет иного Бога помимо меня". Эта ловушка переходит из одной головы в другую, и в результате создается атмосфера "человек человеку — волк", пропитывающая каждое движение человека.

Мы должны быть внимательными к бесконечному калейдоскопу масок, постоянно сменяющих друг друга в обществе, потому что в большинстве случаев мы атакуем в другом то, что в реальности необходимо для нас самих. Дойдя до понимания того, что все относительно, что все вокруг лишь мнения, что абсолютной справедливости не существует, мы не оправдываем нашего особого права на насилие или на превышение власти. Речь идет о подъеме на одну ступеньку ментального превосходства. Нужно научить наш разум спокойно управлять идеологиями так же, как мы справляемся с молотком и гвоздями, пилой и доской.

Все это относится к человеку, но необходимо не упускать из виду и то, что он отдает взамен, как формализует свой мир. Общество неизбежно, это кислород, родное диалектическое пространство для эгоистического созидания и осуществления самих себя. Но имеется и потребность в другом, в диалектике "я" — "ты", каким бы оно ни было. Мы интенсивно любим, мы вынуждены приспосабливаться, чтобы внутренне сосуществовать, взаимодействуя с другими, даже если потом испытываем чувство горечи и разрушения.

Одиночество как факт социальный, биологический — немыслимо. Даже отшельник может существовать только потому, что ему удается выделить, отличить себя от других. Важно, однако, чтобы общество каким-то образом знало об этом, и тогда он пожинает дивиденды от осознания себя другим и, следовательно, он как-то участвует в борьбе мнений внутри группы.

В необозримых полях коммуникаций, национальных отношений все это трансмутируется в конечном счете в ситуацию бизнеса, денег, власти. Или же это вынужденное сосуществование, при котором каждый стремится превзойти всех остальных с абсолютным перевесом? Является ли достижение этого превосходства концом некоего внутреннего величия в себе или некоего внешнего зрелища, всем нам необходимого? Борьба ли это за утверждение внутренних ценностей (если таковые существуют), или же мы бросаемся на абордаж подобно Гитлеру или любому парламентарию, но иным способом?

Существует бесконечное число форм малых индивидуальных империй, начиная от совершенно беспомощных и заканчивая монопольной диктатурой. Все то, что мы определяем как жесткое, как абсолютное — или слышим, как дают такое определение за границей — всегда представляет собой слияние многочисленных индивидов в одно целое — процесс, который мы констатируем, режиссерами которого являемся, в котором затем общество становится действующим участником.

Для того, чтобы наше восприятие было научно объективным, мы должны подвергнуть анализу и самих себя, чтобы не впасть в ошибку, характерную для многих "актеров", выступающих в роли единственного спасителя, и видевших только чужие, но не свои ошибки.

Когда возникает желание удостовериться в великой идее, надо внимательно отнестись к маленькому человеку. Великие исторические потрясения всегда возникают в недрах масс так называемых маленьких людей. Когда появляется очередной "великий" манифест, он представляет собой продукт, если угодно, психосоматический эффект, высшее волеизъявление некоего конгломерата маленьких людей, составляющих большинство и представляющих конкретную власть, которым в определенный момент удалось получить власть в неком демократическом обществе. Вот почему мои интересы всегда лежали в плоскости движения индивидуальной души: бесполезно браться за великие реформы, пока все неизменно сводится к схватке конкурирующих сил.

Даже когда закон становится сегодня жестким, не нужно обвинять в этом логику партии, вождя и т.д. Действия вождей определяются контекстом большего, чем они, масштаба, не в смысле еще более высокого вождя, а в смысле власти объемов, цифр, непрерывно слагаемых из суммы действий маленьких индивидов. В Иране, например, после смерти Хомейни проблема оставшихся у власти вождей состояла в том, что люди хотели еще одного Хомейни. Как смягчить волю такого народа, как дать ему вождя, который хоть немного спас бы его идеологию? Мнение массы ужасно, оно навязывает вердикт, "ipse dixit"3 и вкладывает меч в руки власти.

В определенный момент, какая-либо группа лиц не имея на своей стороне никакого закона, может вооружиться всеми имеющимися средствами и уничтожить то, что, по ее мнению, не должно существовать. Неважно, будет ли это справедливо, это факт насилия, обычного для исторического детерминизма. Так что, надо учитывать, что вовсе не честность является приоритетом исторического детерминизма. Это не означает, что в итоге торжествует разумное. Надо понять суть вопроса, беспристрастно отнестись к мнению лиц, выбранных массами, которые непрерывно сводят на нет как истинное, так и ложное.

Следовательно, ответ на поставленный выше вопрос: "Что превалирует в обществе: разум или мнение?" звучит так: приходится констатировать, что разумом фактически становится то, что мнение масс навязывает как единственную силу, следовательно, фактически все мы подчиняемся разуму силы, а не силе разума. Мнение, получающее вследствие доступа к власти превосходство над другими группами, легализует свое содержание, которое, становясь законом, связывает индивида.

Таким образом, этимологическим, социально-историческим и психологическим основанием закона выступает превалирующее мнение властной группы, олицетворяющей, власть масс, власть большинства, которая формализует в законе превосходство своего мнения над остальными. Закон падет, когда к власти придет другая сила и создаст некий другой закон. К сожалению, однако, следует констатировать, что как раз сила большинства и получает всегда превосходство над другими группами, находящимися в процессе формирования или формализации, именно эта сила обладает возможностью налагать узы на всех остальных. Так что же на что опирается: ум — на массы или масса — на ум?

Дата добавления: 2015-09-06