Января 1758 года

Смерть. Сколько ее уже было, и будет еще.

Много лет назад, когда я дрался с налетчиком в Шварцвальде, я совершил ошибку: пробил ему почку и вызвал быструю смерть. Когда Лусио проткнул меня шпагой в вестибюле замка, он по чистой случайности не задел ни один важный орган. Хотя удар был жесток. Как и у Дженни, его поступок был рожден гневом, который сдерживался годами, и жаждой мести. Но я, как человек, почти всю жизнь пытавшийся совершить возмездие, вряд ли могу винить его за это. Он не убил меня, конечно, иначе я не писал бы эти строки.

Однако повреждения он мне причинил серьезные, и остаток года я провалялся в постели, в замке. Я держался на самом краю смертной бездны, то срываясь в небытие, то выбираясь обратно, раненый, воспаленный, в горячке, но уставшее бороться, ослабевшее и неустойчивое пламя моей души не хотело гаснуть.

Мы поменялись ролями, и теперь Холдену была очередь нянчиться со мной. Всякий раз, когда я приходил в сознание и прекращал метаться в потных простынях, он оказывался рядом, поправлял мне постель, прикладывал свежую прохладную фланельку к моему горячему лбу и успокаивал меня.

- Все в порядке, сэр, все в порядке. Главное, не волнуйтесь. Худшее уже позади.

Так ли? Позади ли мое худшее?

Однажды — на какой день лихорадки, я не помню — я очнулся и, ухватившись за плечо Холдена, сел. И внимательно глядя ему в глаза, спросил:

- Моника. Лусио. Где они?

Я видел эту картину — яростный, мстительный Холден режет их обоих насмерть.

- Последнее, сэр, что вы велели, прежде чем потеряли сознание — не трогать их, — сказал он с таким видом, который показывал, что это его не радует. — Я их и не трогал. Мы отправили их, куда они хотели, и лошадей дали, и припасы.

- Хорошо, хорошо… — я хрипел и чувствовал, как поднимается тьма, чтобы снова завладеть мной. — Вы не можете винить…

- Трусость это была, вот что, — с сожалением говорил он, пока я проваливался в небытие. — И слова другого нет, сэр. Трусость. Вы теперь просто глаза закройте и не волнуйтесь…

Я видел и Дженни, и даже в моем горячечном, ненормальном состоянии не мог не заметить, что она изменилась. Она словно обрела внутренний покой. Раз или два я осознал ее сидящей возле моей кровати и услышал, что она говорит о жизни на площади Королевы Анны — что она намеревается возвратиться и, как она выразилась, «приняться за дело».

Я боялся и думать. Даже в полубреду мне стало жаль бедолаг, ведущих дела Кенуэев, за которых примется моя сестра Дженни, вернувшись в отчий дом.

На столике возле кровати лежало кольцо тамплиеров, принадлежавшее Реджинальду, и я даже не прикасался к нему. По крайней мере теперь я не ощущал себя ни тамплиером, ни ассасином, и ни с тем, ни с другим Орденом не желал иметь ничего общего.

И вот, через какие-нибудь три месяца после того, как меня зарезал Лусио, я поднялся с постели.

Холден слева придержал меня двумя руками под локоть, и я с глубоким вздохом выбросил из-под простыней ноги, поставил их на холодный деревянный пол и потом ощутил, как скользнул вниз, к коленям, подол ночной рубашки — я встал и выпрямился впервые с тех пор, как вернулся к жизни. И тут же почувствовал болезненный толчок от раны в боку и схватился за нее рукой.

- Воспаление было сильным, сэр, — пояснил Холден. — Часть сгнившей кожи пришлось отрезать.

Я поморщился.

- Куда вы желаете отправиться, сэр? — спросил Холден, когда мы медленно двинулись от кровати к двери. Я чувствовал себя как инвалид, но сейчас был рад и этому. Силы должны скоро восстановиться. И тогда я…

Вернусь к прежней жизни? Ответа у меня не было.

- Я бы посмотрел в окно, Холден, если вы поможете, — сказал я, и он кивнул и подвел меня туда, и я посмотрел на окрестности, по которым так много гулял в детстве. И подумал, что когда я стал взрослым, то вспоминая «дом», я чаще всего представлял себя у окна: как я смотрю в сад на площади Королевы Анны, или на парк в замке. И то, и другое я считал своим домом, да и теперь считаю. И теперь, когда я знаю всю правду об Отце и Реджинальде, оба дома приобрели даже еще большее значение, почти двойственное: как две половинки моего отрочества, две части моего нынешнего я.

- Довольно, Холден, спасибо, — сказал я и дал ему уложить меня в постель.

Я лег и почувствовал… страшно признаться — «слабость» после такого долгого путешествия: до окна и обратно.

И все-таки я был почти здоров, и от этой мысли я улыбался, пока Холден со странным, мрачным, замкнутым лицом наполнял стакан и готовил компресс.

- Хорошо, что вы уже встаете, сэр, — сказал он, заметив, что я смотрю на него.

- Благодаря вам, Холден, — ответил я.

- И еще мисс Дженни, — напомнил он.

- Конечно.

- Мы оба волновались за вас все это время, сэр. Надежды почти не было.

- Мне только и не хватало — пройти через войны, ассасинов, бешеных евнухов, чтобы в итоге меня прикончил мальчик-стебелёк.

Я усмехнулся. Он кивнул и отрывисто рассмеялся.

- Совершенно верно, сэр, — согласился он. — Горькая ирония.

- Но я жив и еще повоюю, — сказал я, — и, наверное, через неделю мы отсюда уедем: вернемся в Америку и займемся делом.

Он смотрел на меня и кивал.

- Как вам будет угодно, сэр, — сказал он. — Значит, здесь все кончено?

-Да, кончено. Простите, Холден, что последние месяцы выдались такими беспокойными.

- Я просто хотел увидеть, что вы здоровы, сэр, — сказал он и вышел.

Дата добавления: 2015-10-13