Глава X. Америка-разлучница

К любому оконцу, к любому крыльцу, Где даже не ждут и не просят, Российского духа родную пыльцу Евреи по миру разносят. Игорь Губерман. Из неизданного.

Признаюсь честно, я Америку не люблю. И, прежде всего за то, что она отняла у меня дочь. Всегда, когда слышу песню Игоря Демарина «Америка-разлучница», слезы на глаза наворачиваются. Что делать, для меня моя дочь Светлана — единственный свет в окошке. Правда, теперь у меня появилась еще и любимая внучка Инночка — истинное утешение для сердца. Но, к нашему с моей любимой женой Мариной огорчению, Инночка — уже настоящая, законченная американка со всем отсюда вытекающим, — недаром в Штатах родилась. Помню, будучи у нас в гостях пару лет назад, она как-то всерьез поссорились с бабушкой (то бишь — с Мариной) по вопросу изучения русского языка. Там, в Америке, Светлана с мужем разговаривают у себя дома только по-русски (исключая, естественно, беседы по телефону) и того же самого требуют и от Инночки... Так вот, приезжаю я с работы, вижу, Марина и Инна сидят надутые, демонстративно не глядя друг на друга. Спрашиваю:

— Что случилось?

Марина вздыхает:

— Ну что еще может быть? Вот, целый день пытаюсь ей внушить, что русский язык необходимо знать, что надо хорошо писать, читать...

Тут вступает Инна:

— А чего она меня чуть ли не силой заставляет? — I live in a free country! (Я живу в свободной стране!) Что хочу, то и делаю! И несмейте меня заставлять!

Ну что тут возразишь? При этом следует учесть, что Марина — это отнюдь не какая-нибудь типичная бабуля из тех, которые своей чрезмерной заботой и опекой способны порой подавить инициативу ребенка во всех ее проявлениях... Марина — профессиональный дипломированный педагог с огромным стажем. Никто, как мне кажется, не смог бы более ясно, внятно и доходчиво донести до учащегося саму суть изучаемого предмета, чем моя Марина с ее четкой, безукоризненной, железной логикой. Но, в данном случае, когда дело касается свободы личности, не поможет, думаю, никакая логика! Так что нам с Мариной, глядя на надувшую губки Инночку, ничего не оставалось, как развести руками...

Что же касается нашей дочери Светочки, она с подросткового возраста очень увлекалась, помимо всего прочего, общественной работой. И уже в десятом классе ее, так сказать, школьная комсомольская карьера достигла апогея. Света стала президентом местного КИДа — Клуба Интернациональной Дружбы.

До шестого класса она хотела, так же, как и ее мама, стать преподавателем, причем, именно таких дисциплин как химия и биология.

Захожу как-то к ней в комнату в половине второго ночи, вижу — горит свет. Светлана, склонилась над тетрадью. А завтра утром, между прочим, идти в школу, занятия-то ведь никто не отменял! У меня просто, сердце дрогнуло:

— Доченька, что ты делаешь? Зачем так себя мучаешь? Ложиська ты спать, утро вечера мудренее...

А она, не оглядываясь:

— Сейчас, пап, только закончу план.

Я, честно говоря, не сразу даже, и сообразил, о каком таком плане идет речь... И, выяснилось, что это был план работы пресловутого КИДа! Ну тут уж я не выдержал:

— Светочка, радость моя, что с тобой? К чему тебе это сейчас? Ну ладно, в девятом классе — еще куда ни шло. Но в десятом, когда у тебя на носу экзамены на аттестат зрелости и тут же — поступление в институт! Ты понимаешь, что в итоге можешь просто надорваться? Нервный срыв — и конец всем твоим мечтам, в лучшем случае — потерянный год!.. Так что бросай-ка ты всю эту ерунду и поскорее ложись спать. И без тебя там, в этом КИДе обойдутся.

Тут Светочка надувает губки:

— Пап, но ведь я же дала слово, я должна, я обязана!

Каюсь, я скрыл тогда от нее тот факт, что обеспокоенный ее чрезмерными нагрузками по общественной линии, незадолго до этого звонил директору школы с просьбой освободить Светлану от почетной обязанности президента. Директор-женщина на это говорит:

— Уважаемый Игорь Семенович, я с вами абсолютно согласна, нельзя вашей девочке так напрягаться — и учеба, и подготовка в вуз, и комсомольская работа! Сама не раз ей говорила: — Светочка, не пора ли тебе передать свой пост кому-то другому? Все равно ведь придется это сделать через год.

— И что?

— А ничего. Она отказывается. Нет, говорит, не хочу, буду работать в КИДе до конца...

Она у нас росла убежденной активисткой в лучших, не побоюсь этого слова, традициях приснопамятного Кодекса строителя коммунизма. И, может быть, не случись перестройки. Света со временем достигла бы определенных номенклатурных высот. Во всяком случае, силы характера у нее всегда было предостаточно.

А между тем, как раз в это время начиналась очередная (не помню, какая уже по счету) волна израильской эмиграции — у лиц еврейской национальности появилась реальная возможность возвращения на историческую родину. За других не ручаюсь, но что касается меня с Мариной, тут я был тверд как кремень — вопрос об эмиграции был для меня категорически неприемлем.

Попытаюсь объяснить, почему. В 1979 году я впервые побывал в Соединенных Штатах. Но мое еврейское происхождение здесь было ни при чем. А просто-напросто я был тогда освобожденным председателем профсоюзного комитета Скорой помощи. И как-то советскому Обществу Дружбы Народов понадобилось укомплектовать профсоюзную делегацию в США с включением представителей практически всех национальностей, составляющих население СССР. Так вот, как оказалось, И. С. Элькис идеально подходил им по всем статьям: еврей, общественный деятель, врач, сын фронтовика, член КПСС и прочая и прочая.

Так я в скором времени, к своему немалому удивлению, оказался в Америке — в этой великой, удивительной, невероятной, в полном смысле слова фантастической стране. Конечно, я был поражен и восхищен тем, что там увидел. Но по возвращении домой сказал всем своим родным и близким:

— В этой стране надо родиться. Если ты в ней не родился, тебе там делать нечего.

В Америке, я никогда не буду счастлив. Так что, видимо, мне суждено жить и умереть в России. Почему? Да потому, что хотя мне здесь очень часто давали понять, что я — человек второго сорта, в Америке это чувствуется особенно. Ведь, что такое иммигрант? Он тоже человек второго сорта, а то и похуже. Да, Америку создали иммигранты. Но теперь они там — полные хозяева. И для американцев во втором и третьем поколениях любой новый приезжий — чужак, которого все сторонятся, как зачумленного и в свой круг не допускают...

Ну вот, к примеру, переехала туда масса наших врачей, зачастую первоклассных специалистов, мастеров своего дела. И что? Чем это все закончилось? Да, многие из них переучились, получили заново дипломы (как, кстати, и моя дочь Света). Но вот ведь парадокс — коренные американцы по какой-то причине не желают лечиться у российских врачей! А пока что, в незапамятном 1979 году я категорически сказал себе — Америка не для меня! Без всякого кокетства могу повторить и сейчас: моя родина — Россия, и я ее не променяю ни на какую другую страну. И это несмотря на то, что мне здесь пришлось пережить массу таких тяжелейших моментов, когда, казалось, уже всё говорило за то, чтобы бросить всё и уехать в Израиль — благо, возможностей для этого было, хоть отбавляй.

Но я — это одно, а вот что касается моей дочери Светочки, у нее в этом смысле всё сложилось с точностью до наоборот. А именно, когда она еще только начала встречаться со своим будущим мужем, Александром, я нутром чувствовал, что они с ним настроены, так сказать, на одну и ту же эмиграционную волну. Откуда это в ней, комсомольской активистке, дочери таких ортодоксально советских родителей, как мы с Мариной, ума не приложу. Но факт остается фактом.

Саша — хороший, воспитанный, интеллигентный парень, прекрасный программист из тех, на которых спрос повсюду. И хотя я его люблю как сына, часто в шутку говорю, что не люблю своего зятя, потому что он забрал у меня дочь.

Это — закон природы, и дочери, конечно же, должны рано или поздно покидать своих родителей. Но меня, как я уже сказал, на самом-то деле беспокоило, не то, что Света выходит за него замуж, а то, что они после этого собираются делать.

И вот, когда вопрос о свадьбе был уже решен, я на одной из встреч с родителями Саши задал им со свойственной мне прямотой этот, прямо скажем, сакраментальный вопрос:

— Вы знаете, если у вас существуют какие-то планы в смысле эмиграции, то хочу сразу же поставить вас в известность, что у нас с Мариной таких планов нет и это для нас абсолютно неприемлемо.

На что они мне ответили достаточно определенно, что, дескать, ничего подобного у них и в мыслях нет, и даже если бы они этого захотели, то у них бы ничего не вышло по причине наличия засекреченного дедушки. Этот дедушка долгие годы работал в закрытом ведомстве над созданием супермегабомбы. К тому же он является еще и автором оригинальной идеи по созданию какой-то там особой обечайки этой самой бомбы, за что и был отмечен высокими научными званиями и государственными наградами. Понятно, что ученого с таким грифом секретности никто из страны не выпустит, а оставить его здесь одного они не смогут ни при каких условиях...

Выслушав все это, я несколько успокоился. Но — не окончательно! Что-то не давало мне покоя, вызывая подозрение, что этим дело не кончится. Тем более, что все чаще и чаще приходилось слышать, что вот, мол, там, «за бугром», способным программистам как будущий муж Светланы живется как в раю. И мои подозрения оправдались. Где-то уже через полгода после свадьбы Саша начал готовиться к отъезду за рубеж.

Надо сказать, что его родители тут же заняли самую благожелательную позицию — мол, правильно, чем раньше, тем лучше. Мало того, к ним вдруг неожиданно для меня присоединилась и моя жена Марина!

Таким образом, я оставался единственным, кто был категорически против отъезда Саши и Светланы. Чего только я не испробовал, какие только доводы и аргументы не использовал для подтверждения своей позиции — от уговоров до слез. Их отъезд мог, конечно, негативно отразиться и на моей профессиональной карьере — ведь как-никак я был еще и членом КПСС. Дело в том, что тогда для того, чтобы отпустить за рубеж молодую чету, требовалось согласие их родителей — а, конкретно, моя подпись. И эта подпись, как показывал печальный опыт некоторых моих знакомых, могла мне стоить довольно дорого.

Но, если честно, меня в основном огорчало не это. Ну, подумаешь, лишусь я в случае чего поста заместителя главного врача Скорой помощи. И что же? С голода не помру, пойду работать рядовым врачом. Так что самой страшной потерей для меня была бы даже не карьера (хотя, что тут лукавить, я очень хотел быть руководителем Службы 03, мне все это досталось довольно тяжело, учитывая пресловутый «пятый пункт»). Но главным, повторяю, был для меня страх потерять дочь.

И, тем не менее, в чисто моральном аспекте все это далось мне с огромным трудом. Ну, никак не хотелось своей собственной рукой подписывать бумаги, обрекающие меня на разлуку со Светочкой! Это сейчас мы знаем, что можем летать друг к другу в гости хоть каждую неделю, лишь бы деньги были. А тогда будущее было покрыто мраком неизвестности, — что их там ждет?

Вот почему я запомнил на всю жизнь тот пасмурный день, когда Марина привезла меня в нотариальную контору на Ленинградском шоссе, дом 16 для исполнения необходимых формальностей.

А перед этим у меня был еще и нелегкий разговор с моей мамой, которая сказала так:

— Ты не имеешь права стоять на пути детей. Дети сами приняли это решение. То, что тебе этого не хочется — твое личное дело. Главное то, чего им хочется. И, значит, ты обязан это сделать.

Конечно, я и сам все понимал в душе, и кочевряжился уже скорее для виду. И вот передо мной на листе бумаги — стандартный текст, где речь идет о том, что я, такой-то и такой-то, не возражаю против того, чтобы моя дочь уехала с мужем в Израиль, и что у меня нет к ним никаких, материальных претензий. Требуется лишь моя подпись и дата. Помню, ставлю я эту подпись, а на душе так тягостно и муторно, как будто мы со Светочкой расстаемся действительно навсегда...

Что уж тогда говорить о самом расставании, когда мы прощались со Светой и Сашей в Шереметьево. Плакали все — и моя мама, и бабушки, и родители Саши. Я же старался крепиться, как мог. При этом всех нас, остающихся, страшила еще одна неизвестность — дело в том, что Светочка в этот момент была уже на шестом месяце беременности, что, кстати, и было одним из моих главных аргументов против столь скоропалительного отъезда. Разве можно, в самом деле, совершать в подобном положении такой огромный длительный перелет? А вдруг что-нибудь случится прямо в воздухе? Но Светлана была непреклонна: — «Нет, я Сашу не оставлю ни за что, полечу вместе с ним». И, надо сказать, при прощании она держалась лучше всех.

Из всего вышесказанного легко, казалось бы, сделать вывод о моей повышенной чувствительности, сентиментальности. Не мне об этом судить, но мои отношения с родными и близкими всегда были исключительно теплыми и, можно даже сказать, нежными. Так, когда мои мама и отчим стали совсем старыми, я делал все от меня зависящее, чтобы продлить им жизнь. Хотя они получали абсолютно нищенские пенсии, они никогда не оставались голодными и неухоженными. Мама была инвалидом, а мой отчим Михаил Юльевич — очень больным человеком. Что интересно, всю свою жизнь он был простым рабочим с четырьмя классами образования. Но, невзирая на это, он обладал богатой врожденной культурой и был, может быть, воспитаннейшим из всех людей старого поколения, которых я только знал. Эта черта от начитанности не зависит. Можно числиться академиком с двумя высшими образованиями и при этом быть таким хамом и быдлом, что клейма негде ставить. Что же касается моего отчима, то он, что меня больше, всего в нем поражало, был чрезвычайно совестливым человеком, более всего боящимся нанести кому-нибудь обиду. Жаль, что таких людей старой закалки (а Михаил Юльевич успел, как мне известно, еще и помахать кавалерийской шашкой во время гражданской войны), становится все меньше и меньше. А скоро они и совсем, видимо, исчезнут...

Ну, одним словом, проводили мы молодых и в довольно-таки подавленном состоянии вернулись домой. Правда, как вскоре выяснилось, многие наши опасения оказались, напрасными — а именно, спустя три месяца Светлана, находясь уже в Америке, благополучно родила дочку, которую назвали Инночкой. Тут бы нам, кажется, и вздохнуть поспокойней. Ан, нет! Узнав о том, что Света родила, моя жена Марина тут же, сломя голову, помчалась в посольство США с просьбой выдать ей визу, дабы помочь своей дочери, которая оказалась в чужой стране, с грудным ребенком на руках. Но, как я и предчувствовал, ей в визе отказали, мотивируя это следующим соображением:

— Если ваша дочь переехала к нам, значит, и вы можете попытаться у нас остаться.

Логика, прямо скажем, странная, о чем Марина, человек на редкость откровенный, прямо так и заявила в посольстве:

— Послушайте, зачем же мне для этого изобретать какие-то ходы, когда я и так могу, по еврейской линии, совершенно легально переехать в США?

Ей говорят:

— И что же вам мешает это сделать?

— Муж. Я бы с удовольствием уехала отсюда хоть сейчас! Но мой муж, заместитель главного врача крупного учреждения, категорически против отъезда — и моего, и нашего с ним вместе. Это даже осложнило наши отношения. До развода, слава Богу, дело не дошло, но настроен он непримиримо...

Короче говоря, слово за слово, кто-то ей что-то возразил, и Марина, что называется, закусила удила. Дело чуть не дошло до скандала. А надо сказать, что американцы скандалов терпеть не могут, и разговор на этот раз кончился ничем.

И что же? На Марину всё это не произвело ни малейшего впечатления! Мало того, в качестве аргумента своей правоты она теперь решила использовать... меня. А именно, потащила меня то ли к самому консулу, то ли к его заместителю. Где я, наступив на все свои принципы, вынужден был сказать следующее:

— Как же так? Где же эта ваша Америка, которая так гордится своей демократией? Что за дискриминация? Как это может быть, чтобы вы не пустили мать к дочери, которая сейчас находится в достаточно тяжелом положении — в чужой, незнакомой стране, куда она приехала всего три месяца назад! Если вы почему-то не верите моей жене, то поверьте тогда мне. Ведь я-то никуда не еду, я остаюсь здесь.

На что сотрудница посольства отвечает:

— Как женщина, как мать троих детей, я вас понимаю. Но у нас тут есть инструкция — родителей к детям не пускать, по какой бы визе они туда не выехали. Так что, — извините...

Пришлось уйти ни с чем. А какое-то время спустя мы начали сотрудничать с американской компьютерной фирмой IBM и меня официально пригласили в Америку по делам службы. Я говорю:

— А можно в мою ви зу вписать и мою су пругу? Фирма отвечает:

— Ради Бога, сколько угодно.

И когда я уже сам пришел в посольство получать эти визы, мне их выдали безоговорочно! Почему-то не побоялись, что мы с Мариной останемся там навсегда... Ну не абсурд ли?

Но с другой стороны, когда я теперь слышу, как Америку зачастую называют страной двойных стандартов, мне вспоминается и другое. А именно, мои разговоры со Светланой о ее нынешнем американском житье-бытье:

— Ну, что ты выиграла, доченька? Чем тебе было плохо в Моск ве? На что она мне отвечала:

— Папа, сколько буду жить, не забуду, как я бегала во время своего ночного дежурства в 67й больнице по каким-то подвалам в поисках таблеток для моих больных. Как это так, когда в больнице нет лекарств?

Я говорю:

— Ну, тогда было плохо с лекарствами. Но сейчас-то, вроде бы, всё наладилось. И зарплаты повысились. Но главное — ты у себя дома. Разве это не важно?

А она:

— Ты знаешь, мы уже привыкли к этой жизни, и я не хочу ни к чему привыкать заново...

Кстати, моя Света (что в Америке бывает очень редко) с первого же раза сдала так называемую «резидентуру», обязательную для всех вновь прибывающих врачей. А сдавать ее необходимо на английском языке. Так что, нашим ребятам пришлось пахать там до седьмого пота, чтобы утвердиться на должном уровне. Саша вообще спал по три-четыре часа в сутки. Плюс к своему московскому университету он закончил и американский, получив при этом диплом «мастера де гри», символизирующий один из самых высоких уровней менеджмента.

И сейчас он работает не где-нибудь, а в самой фирме IBM в качестве руководителя, соответствующего нашему начальнику отдела. А в IBM кого попало не возьмут, — шутка ли сказать, крупнейшая в мире компьютерная фирма!

Света, соответственно, также имеет два врачебных диплома — российский и американский.

Вначале они поселились в штате Аризона в городке Тусон — втором по значению городе штата, который считается в Америке периферией и находится неподалеку от границы с Мексикой. Летом там обычно жуткая жара, доходящая до сорока пяти градусов, зимой — пятнадцать-двадцать, градусов тепла. Так сказать, восемь месяцев курорта и четыре месяца ада. Но главное даже не это. Когда я там бывал у них в гостях, у меня иногда возникало странное впечатление, что я стою... на самом краешке земли. Кажется, присяду сейчас на этот самый край, свесив ноги, и буду смотреть вниз, в пустоту, где больше уже ничего нет.

Надо сказать, на эти мысли наводит сам пейзаж, напоминающий какую-то сюрреалистическую живопись — кактусы, ещё какието растения, и всё это на фоне бесконечной, не имеющей ни конца, ни края выжженной пустыни. Единственное, что оживляет эту жуть — множество всяческих пустынных тварей: змеи, скорпионы, ящерицы...

Помню, как-то иду я в наш маленький дворик с бассейном (там у всех бассейны, без них просто нельзя), решив немного освежиться. И что особенно забавно, перед тем как окунуться, читаю купленные перед этим в киоске русскоязычные газеты (вот тебе и аризонская пустыня!). И вдруг вижу, как буквально рядом со мной мелькнула стремительная тень, и что-то плюхнулось в воду. Пригляделся, а это — змея! Что делать? Саша и Светлана на работе, внучка в школе, в доме только мы с Мариной. Звоню Светлане на работу:

— Что делать?

Она успокаивает:

— Пап, ты, главное, не волнуйся. Она поплавает и уползет сама. Ты просто к ней не подходи.

Да, думаю, только змеиной экзотики мне еще недоставало! Но это еще не все. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, надо было тщательно перетряхнуть постельные принадлежности, чтобы не оказаться в компании со скорпионом или сколопендрой. Надо вытряхнуть обувь, проверить все тапочки, туфли...

И почему-то вечерами — темнота. Такое впечатление, что город вымер — ни огонька, ни светлого окна. И что же? Оказывается, у американцев существует убеждение, что в темноте меньше... воруют. До меня эта теория, признаюсь, не доходит. И я, помню, не раз задавал нашим детям вопрос:

— Скажите честно, что вас держит тут, в этой дыре, в пустыне, где ничего нет? Вас, которые родились в крупнейшем мегаполисе?

Они на это отвечают:

— Ну, во-первых, нам на эту деревню и смотреть-то некогда.

Утром — на работу, вечером — с работы. Что касается магазинов, супермаркетов, тоже никаких, проблем. Здесь дефицита нет. Все, что можно найти в Нью-Йорке, есть и у нас. Но главное, что здесь у нас имеется работа. К тому же в нашем городке нет трафикджэмов (т.е. дорожных пробок), нет наркомании, нет такого бандитизма, как в огромных городах, даже в таком, как столица штата город Феникс...

К слову, именно там находится знаменитый аризонский Грэнд каньон — чудовищной величины воронка от гигантского метеорита. Вид, конечно, красоты неописуемой. Среди этих грандиозных красных скал и песков и снимаются, как говорят, почти все ковбойские фильмы.

Надо сказать, что наши дети в Аризоне поселились не сразу. Перед этим им пришлось вдоволь помучиться в Калифорнии, в известной всему миру Силиконовой долине в городе Сан-Хосе, где находится так называемый американский «центр программирования», собирающий вокруг себя всех мало-мальски стоящих программистов. Так что Саша, который знал английский, уже через неделю получил там работу (пока еще, правда, не в IBM). И только потом, когда Светочка получила резидентуру в Тусоне, штат Аризона, они перебрались туда всей семьей.

Может возникнуть вопрос — зачем я так подробно описываю этот живописный утолок Аризоны, куда волей судьбы оказались заброшены наши дети? Но дело в том, что этот вопрос сам по себе вызывает уже следующий, а именно: где же в такой дыре Саша смог найти себе работу по специальности?

Ответ очень прост — в Америке, как выяснилось, не существует провинциальности в нашем понимании и тем более провинциальной заброшенности. Периферия есть, а провинции как таковой — нет! Скажем, та же самая империя IBM имеет свои представительства и филиалы практически во всех городах США, и, если мне не изменяет память, массу таких же филиалов и за рубежом. Так что никаких вопросов с трудоустройством у Саши — программиста высшей квалификации там просто нет, где бы он ни оказался! В этом, как мне кажется, и состоит кардинальное отличие США от России, где все лучшее, что есть в стране, как правило, сосредоточено в одной только Москве. Мало того, американский стиль работы повергает меня в удивление почти всегда, когда я туда приезжаю. Всякий раз какое-нибудь ноу-хау, до которого нам еще шагать и шагать...

И вот тому живой пример. Я за свою долгую трудовую жизнь свыкся с тем, что каждое утро ровно в восемь тридцать я должен быть на работе. А в понедельник и того пуще — надо быть на службе уже без пятнадцати восемь. Поэтому я встаю довольно рано и выхожу из дома всегда в одно и то же время. И вдруг я замечаю, будучи в гостях у Саши и Светланы, что Саша никуда особо не торопится. Вот уже десять, вот одиннадцать, а он все еще дома. Спрашиваю:

— Саш, а почему ты на работу не идешь?

А он:

— Да дело в том, что это мне сейчас не нужно. Если захочу, вообще могу не ходить на работу.

Я говорю:

— Не понял! Объясни.

— А что тут объяснять? Вот видите — у меня компьютер, интернет. Мне выдают задание: сделать к такому-то сроку то-то и то-то. Но я могу эту работу спокойно сделать и у себя дома, сидя за столом в одних трусах и в тапочках. Кстати, в трусах мне почему-то работается гораздо плодотворнее, чем в костюме...

Но так бывало, разумеется, не каждый день, и порой Саша пропадал у себя на службе до поздней ночи.

Таким образом, всё увиденное еще больше укрепило меня в мысли о том, что Америка ленивых не любит. И выжить тут и выбиться может только очень энергичный, деятельный и трудолюбивый человек. Отсюда, и могущество этой на самом деле великой и процветающей страны. Поэтому всякий раз, когда я думаю о своей дочери, живущей на чужбине, я внутренне согласен примириться с тем, что, живи она здесь, в России, ей в материальном и в моральном смыслах было бы, может быть, и тяжелее. Но при этом в памяти невольно всплывают слова Алексея Толстого:

«Эмигранты во всех странах во все времена оплакивали свою судьбу».

Я часто думаю — как они там без нас, своих родителей, которым в Штатах делать абсолютно нечего? Не одиноки ли они среди чужих людей?

Это притом, что я знаю о самой заветной мечте своего зятя Саши. Он очень хотел бы иметь большой дом, где жила бы его мама, где бы жили и родители его жены — словом, все вместе, хотя и в квартирах с отдельными входами.

Саша хотел бы, чтобы к обеду мы садились за один огромный стол и вместе выезжали на пикник... То есть, он хочет жить одним кланом, единой семьей, в которой все любят и поддерживают друг друга.

А ведь американцы в этом смысле далеко не так сентиментальны, как мой зять. Там вообще не принято интересоваться ни душевным состоянием ближнего, ни, тем более, уровнем его зарплаты. На всё про всё дежурная американская улыбка во весь рот — так называемый «кип смайлинг», долженствующая демонстрировать, как у тебя всё хорошо. Прошел мимо — скинул улыбку, как ее и не было...

Вспоминается забавный случай в одну из моих поездок в Штаты в составе Российской Медицинской Ассоциации по приглашению Американской Медицинской Ассоциации со штаб-квартирой в Чикаго. Я по программе должен был рассказать своим коллегам о работе российской Скорой помощи. Начинаю рассказывать, все вроде бы слушают с большим вниманием. И вдруг вижу, что мои слушатели, как по команде, смотрят на часы. А ровно в пять их всех как ветром сдуло!

Но я, по правде говоря, не очень удивился этому, так как был заранее предупрежден, что никакая сила не удержит американца на рабочем месте дольше положенного времени! Бьют часы, они встают, выходят, и никто не имеет права на них обижаться. У нас бы, конечно, обиделись...

Так что наш российский человек в Америке — что белая ворона. И особенно это заметно в Нью-Йорке на Брайтон-Бич, где колония бывших советских вытеснила всех местных аборигенов.

В связи с этим не могу не вспомнить об одном курьезном эпизоде, имевшем место всё на том же Брайтон-Бич.

Иду по улице и замечаю в толпе человека с явно знакомым лицом. Кто он, как его зовут, не помню, но решительно все в нем выдает соотечественника — и какая-то нелепая одесско-московская кепка-аэродром, и совершенно русская авоська, набитая всяческой снедью, притом, это человек с типично еврейской внешностью. Вижу, он тоже глядит на меня. Так мы, стало быть, стоим и какое-то время пристально смотрим друг на друга.

И вдруг он обращается ко мне с такой непринужденностью, как будто бы мы с ним только вчера расстались:

— Вы к нам насовсем или в гости?

Я, естественно, остолбенел от неожиданности, но тут же пришел в себя:

— Да, вы знаете, в гости.

И тут он поворачивается и кричит кому-то вверх:

— Циля, Циля, иди сюда скорей, к нам Скорая помощь приехала!

Представить себе такое в Нью-Йорке, за тысячи километров от Москвы... В итоге выяснилось следующее. Оказывается, мой визави — по фамилии Нессельбаум был раньше, не кем иным, как директором московского мясомолочного магазина в районе метро Октябрьское поле, где когда-то жил и я. Помню, не раз отоваривался у этого любезного директора через пресловутое заднее крыльцо каким-либо дефицитом. И вот, надо же, — такая встреча! Представить, что так поведут себя двое истинных американцев, просто невозможно. Такой душевной откровенности и непосредственности они могут только завидовать...

Так что, конечно же, меня, как представителя чисто российского менталитета в Америке раздражает многое — эта их вечная зашоренностъ, стремление жить строго по инструкциям, какая-то подчеркнутая правильность во всем. Там, скажем, вам никто не даст денег в долг. Если хотите — обращайтесь за кредитом в банк. Так что, когда нашим детям — я имею в виду Свету, Сашу и Инночку — приходилось там туго, рассчитывать им было особенно не на кого. Единственным их капиталом был высокий профессионализм.

К слову, не так давно они вновь перебрались обратно в Калифорнию, в город Сакраменто, где и живут по сей день.

Светлана работает врачом в госпитале Кайзер, а Саша — в той же фирме IBM. Правда, теперь у них нет, как прежде в Аризоне, своего дома, и они снимают квартиру — специальный апартамент. Апартамент — это отнюдь не квартира в многоквартирном здании, в нашем понимании, а дом с отдельным двориком, с гаражами и так далее. Квартира у них по местным меркам достаточно приличная.

Любопытна, кстати, разница в системе оплаты телефоных переговоров между Америкой и Россией (или Россией и Америкой). Меня всегда удивляла та поистине фантастическая дешевизна, которая в этом смысле имеет место в Штатах. Если нам, скажем, звонит оттуда дочка или внучка, они могут говорить с нами... буквально часами(!) без ущерба для своего семейного бюджета. Ибо минута разговора обходится им всего лишь в каких-то пять центов! Мне же для поддержания продолжительного разговора с моей стороны не хватило бы для этого и месячной зарплаты.

Доходит порой до курьезов. Прихожу как-то домой и слышу, как моя жена Марина кому-то читает по телефону сказку. Интересно, думаю, с кем это она говорит? И вскоре понимаю, что она читает книжку внучке Инночке, находящейся сейчас на другой стороне земного шара!

Я мягко интересуюсь:

— Мариночка, с тобой все в порядке? Это ж надо додуматься — книжки по телефону читать... А она мне: — Не волнуйся, дорогой. Это не я им звоню, а они мне, Вот, читаю уже целый час. Ты ведь сам всегда был за то, чтобы Инночка почаще практиковалась в русском языке.

Да что там какая-то оплата за телефон! А какие, скажем, невероятные различия между нами и американцами существуют в такой деликатной сфере, как воспитание детей? Представьте себе, что вы у себя дома в сердцах шлепнули своего ребенка по попке. И что? Ничего! А в Штатах в ответ на это «избиение» ребенок может пожаловаться школьному преподавателю, в результате чего вас могут судить и лишить родительских прав. Причем порой для этого необязательно и шлепать свое чадо, достаточно на него... накричать.

Мне рассказали случай, когда некую школьницу Сьюзи учительница спросила, почему она пришла на урок в таком плохом настроении. И тут наша честная Сьюзи безо всякой задней мысли выложила все о том, что у них делается дома — дескать, мама все время кричит на нее, ругается и всё такое прочее. Причем, маму нетрудно понять, так как девочка в четырнадцатилетнем возрасте тоже, прямо скажем, не подарок...

Так вот, на основании упомянутого доклада Сьюзи школа возбудила судебный процесс против матери девочки с требованием лишить ее родительских прав. Вот это называется «политкорректность»! Недаром я называю Америку страной Павликов Морозовых...

Ну, и тут уж сам Бог велит упомянуть о том случае «нарушения» их знаменитой политкорректности по отношению к прекрасному полу, жертвой которого стал ваш покорный слуга. Произошло это все на том же съезде двух врачебных Ассоциаций в Чикаго, о котором я говорил выше. Так вот, только я снял свое пальто, как в раздевалку входит элегантная леди — вице-президент Американской Медицинской Ассоциации. И я, естественно, из самых лучших побуждений, как и подобает мужчине, протягиваю к ней руки, пытаясь помочь снять пальто, как это обычно делается в Москве. И вдруг наша русская переводчица бьет меня по руке! Я ошалело оглядываюсь:

— В чем дело? Вы с ума сошли?

А она, наклоняясь к моему уху, цедит сквозь зубы, чтобы никто не услышал:

— Очень не советую вам, сэр, этого делать. Здесь это могут принять за сексуальное домогательство.

Вот тебе и на! И что же мне, допустим, делать, если я — американец, решивший жениться? Как мне начать ухаживать за девушкой, если самое мое невинное ухаживание может быть ею воспринято как домогательство? Да что там жениться... Вот, скажем, увидел я на улице сногсшибательной красоты мулатку — глаз не отвести! К тому же она со свойственной всему женскому полу стервозностью еще и всячески подчеркивает эту красоту, являя свои самые соблазнительные формы. От этих их мини-юбок у особо впечатлительных мужчин просто порой ум за разум заходит. Но в Америке это — опасно! Не дай Бог, некой капризной красавице не понравится твой взгляд, да плюс к этому найдется еще и пара свидетелей того, что ты, дескать, таращился на нее с явно выраженным вожделением! Тогда пиши пропало — могут засудить.

Но самое смешное и, одновременно, неприятное, когда в подобных ситуациях и речи быть не может о какой-то красоте.

Вот, скажем, лечу я однажды, из Сан-Хосе в Нью-Йорк. Лететь шесть часов. Естественно, через какое-то время требуется сходить в туалет. А сижу я возле иллюминатора, прямо, у борта, так что между мною и проходом сидят две пассажирки — одна лет шестидесяти, другая лет этак сорока пяти. Что делать? Не перепрыгивать же через них.

Я встаю, и с моим «прекрасным» знанием английского обращаюсь к этим почтенным леди:

— Я очень извиняюсь...

Они встают, я выхожу. Затем опять иду на свое место. Но для этого обеим леди нужно снова встать. Та, что сидит с краю, так и делает. А той, что помоложе, вставать, как я вижу, не очень удобно, так как мешают подлокотники.

И вот я, из самых что ни на есть рыцарских побуждений, протягиваю к ней руку, дабы, попридержав ей локоток, помочь ей встать. В это момент она вдруг издает душераздирающий визг, будто её током ударило, и начинает в истерике что-то кричать!

Я стою с обалделым видом, не понимая, о чем идет речь, и что вообще случилось. И лишь затем по каким-то обрывкам фраз начинаю соображать, что она жалуется на мои, извиняюсь, сексуальные домогательства. Это в летящем самолете-то, при всем честном народе, на высоте десять тысяч метров!

Я отбиваюсь, как могу, используя весь свой скудный словарный запас:

— Простите!.. Простите!.. Я не хотел!.. Я доктор, врач, я из России!..

Вижу — не верят, смотрят исподлобья. Тогда я достаю свою визитную карточку, на которой написано «доктор». И только это их, наконец-то, успокаивает, ибо врачи в Америке — в высшей степени уважаемая каста, стоящая, правда, — на втором месте, после юристов. К тому же врачи эти, в отличие от их российских коллег — люди, порой, баснословно богатые. Словом, визитка произвела на них поистине магическое действие, и я сразу же стал в их глазах, так сказать, почтенным членом общества. Но ощущение от всего этого осталось отвратительное. Ведь есть же, думаю, предел и у политкорректности и у откровенного хамства! Как можно этого не различать?

Но это, как и следует из диалектики, Америка с одной стороны. Есть там и другие стороны, о которых можно говорить с нескрываемым пиететом...

А именно, когда Саша и Светлана оказались одни в совершенно чужой стране с грудным ребенком на руках, и к внучке не пустили бабушку (то есть, мою жену Марину), они, надо сказать, недолго оставались в одиночестве. В один прекрасный день к ним явился раввин из местной синагоги. Это притом, что Саша и Света никогда не имели никакого отношения к подобным вещам. И, тем не менее, этот раввин через какое-то время прикрепил к ним так называемых волонтеров. У них в доме появилось три женщины в возрасте, которые привезли с собой кроватку, коляску, целую гору детского белья, памперсов и всего тому подобного. И все это — абсолютно бесплатно! С семьей одной из этих женщин-волонтеров наши дети дружат до сих пор. Это — семья евреев-эмигрантов, давно обосновавшихся в Штатах, но хорошо знающих, что это такое — обустраиваться на чужбине, всё начиная с нуля. Они видят: двое молодых людей с ребенком на руках, родителей рядом нет. Значит, надо помочь...

Вот они и стали помогать. Волонтеры приходили к ребятам, как правило, по очереди, помогали по хозяйству и обучали их практически всему, вплоть до того, как сходить за покупками в магазин. Что самое интересное, одна из этих женщин-волонтеров — настоящая миллионерша, владелица многих мебельных, магазинов по всей Америке. Что же заставило ее прийти к нашим ребятам с пачкой памперсов и начать помогать по хозяйству? Да так помогать, что им уже никаких служанок не потребовалось! Причем где-то раз в дватри дня эта самая дама находила время заниматься со Светой английским языком... А в более широком смысле — учила ее ориентироваться в совершенно новых жизненных условиях. И в самом деле, откуда бы Свете знать, куда пойти с новорожденной, как правильно оформить свидетельство о рождении?

Надо ли говорить, что Саша и Света бесконечно благодарны этим людям за такую заботу и помощь на первых порах. Вот вам, стало быть, и другая сторона политкорректной Америки, которой можно, на мой взгляд, только восхищаться! Тем более, что все это в какой-то степени коснулось и меня лично, когда я в первый раз прилетел к детям в Сан-Хосе. Эта замечательная супружеская чета (я имею в виду супругов-миллионеров) устроила в честь моего приезда роскошный обед. Ну, как тут было не растрогаться?

И что, пожалуй, самое ценное, это — не единичный случай, не выражение, какой-то особенной любви к нашим детям. Это, как ни удивительно, уклад жизни.

Кто бы туда ни приехал, он попадает в поле зрения местной религиозной общины, причем независимо от ее конфессиональной принадлежности — будь то православный приход, синагога, костёл, мечеть или протестантская церковь. Все они тут же высылают ко вновь прибывшим своих добровольцев-волонтеров, которые на первых порах и ведут по жизни неопытных и, часто, безъязычных эмигрантов. Разве это не здорово?

Но наиболее глубоко, как я надеюсь, мне удалось познать Америку, когда она в буквальном смысле слова вернула мне жизнь. Речь пойдет об операции на сердце...

Дата добавления: 2015-10-13