Глава VI. Ступени жизненной карьеры

В жизни все, как правило, так тесно переплетено друг с другом, что, совершая какой-либо очередной шаг, никогда не знаешь точно, чем он может обернуться — счастьем или горем. Вот, скажем, взять такую всем известную вещь, как материальная обеспеченность. Хотя я познал с детства самую настоящую нужду, я никогда не стремился к заработку ради заработка. Самым главным было для меня заниматься своим любимым делом, а остальное все приложится. Конечно, хотелось бы все время совмещать приятное с полезным, получать за свое любимое дело хорошие деньги. Но мало ли чего нам хочется, особенно в юности. Мне лично на заре своей жизни ох как часто приходилось потуже затягивать пояс. Так скажем, будучи фельдшером первой квалификационной категории, я в те годы (вторая половина 80х) получал целых... семьдесят рублей в месяц! Вот и проживи на такие деньги, имея жену и ребенка; покупка любой мелочи — событие. Помню, понадобилось нам как-то купить кроватку для дочери. А тогда, как известно, почти на все был страшный дефицит, попробуй еще сначала найти то, что тебе хочется. Ну, делать нечего, поехал в «Детский мир». И тут мне повезло. Отстоял бесконечную очередь, но зато стал счастливым обладателем очень миленькой деревянной кроватки. Однако же в метро ее не повезешь, пришлось взять такси. Везу покупку, радуюсь от всей души. Вот, думаю, устрою сейчас сюрприз своей женушке, знай, дескать, наших!

Въезжаю во двор своего дома. А в этот момент с другой стороны подъезжает чья-то легковушка. Смотрю, из нее вылезает брат моей жены Борис, в руках которого — точно такая же кроватка, как у меня! Ну, просто мистика какая-то. Это же надо, чтобы два разных человека, не сговариваясь, привезли одно и то же в одно и тоже место в одно и тоже время! Пришлось потом давать объявление: «Продается детская кроватка»...

Все это было, конечно же, очень трогательно. Что и говорить, приятно чувствовать заботу и любовь со стороны родных и близких. Но, несмотря на это, число трудностей не уменьшалось, а наоборот добавлялось. Особенно же круто мне пришлось в этом смысле в период обучения в мединституте на вечернем отделении.

Расписание моей трудовой недели выглядело следующим образом:

В понедельник и вторник с утра — в институт. Освобождаюсь где-то в час дня и спешу на работу. Там меня сразу же назначают в выездную бригаду, где я и работаю до следующего утра. А потом, естественно, не спавши, опять в институт. После чего домой приходишь, что называется на бровях, чуть не падая с ног от усталости. Валишься на кровать и спишь без сновидений. С утра в четверг — опять же в институт, опять же на работу, на всю ночь, а в пятницу с утра — извольте в институт! Как я тогда выдерживал такую круглосуточную нагрузку, до сих пор диву даюсь.

Суббота с утра был не выходной, а всё тот же институт, потом работа до изнеможения, а после воскресенья в понедельник снова начиналась эта нескончаемая карусель.

Так что, когда многие мои коллеги с ностальгической ноткой в голосе вспоминают свою студенческую юность: «Ах, мол, какое было золотое время!», я, к великому сожалению, присоединяться к ним не могу. На моих плечах в то время уже лежала ответственность за семью, за жену, за ребенка, и, тут уж ничего не поделаешь, приходилось вкалывать за четверых.

Мое студенчество сосредоточилось тогда в одном единственном желании — поспать по-человечески хотя бы раз в неделю.

Помню, идет как-то у нас в Первой Градской больнице лекция — пропедевтический курс внутренних болезней. Читает ее доцент Семин. Мы же, все кто не доспал, забираемся на самые дальние места в аудитории и с трудом воспринимаем все происходящее через какое-то сонное забытье. А Семин, в частности, сокрушается о том, что вот, дескать, совсем позабыли в наше время, что такое пальпация, перкуссия, аускультация — то есть известное всем непосредственное прощупывание, простукивание и прослушивание врачом организма пациента; всё чаще и чаще при инфаркте стремятся сначала получить электрокардиограмму и уже на этом основании ставить диагноз.

Настоящий же врач, по мнению доцента Семина, должен уметь диагностировать инфаркт миокарда самостоятельно, без какой-либо аппаратуры.

Конечно, сегодня, с позиций долгих лет работы в медицине, я бы мог, в какой-то степени, и согласиться с этим выводом. Но, с другой стороны, как можно полагаться только на себя, на свои чувства (которые, как известно, способны и подвести), когда есть совершенные приборы, повышающие точность диагноза?

И вот я, находясь в своей извечной полудреме, вдруг неожиданно для себя самого себя вступаю в полемику с Семиным:

— А зачем?

Он тут же прерывает лекцию:

— Кто это говорит?

Я отвечаю:

— Я, студент Элькис.

— И что же вас так удивляет? — раздраженно спрашивает Семин.

Я говорю:

— А то, что зачем это все? Ты приезжаешь к пациенту с аппаратом, делаешь кардиограмму, видишь результат. И после этого уже определяешь клинику.

В общем, слово за слово, поспорили мы с ним. А я, проснувшись окончательно, кляну себя на все лады:

— И черт же меня дернул с ним связаться! А ну как доведется сдавать ему потом экзамены?

И что же? Как в воду глядел! Наступает экзамен по внутренним болезням, и я прямиком попадаю в объятья доцента Семина! Ужас, одним словом. Причем дело осложняется тем, что я тогда, будучи студентом четвертого курса, получал стипендию в размере двадцати восьми рублей. Вроде бы и не ахти какие деньги. Но, плюс к моим фельдшерским семидесяти даже за вычетом налогов получалась солидная сумма аж в девяносто шесть рублей, почти сотня. Лишиться этакой надбавки было бы для меня весьма чувствительным ударом.

Естественно, как я и ожидал, доцент Семин узнает меня с первого взгляда. И с торжествующим восклицанием:

— Ну что, товарищ Элькис? Кто из нас прав? — радостно рисует мне в ведомости жирный «неуд».

Никаких экзаменационных вопросов, никаких ответов, ни о какой пропедевтике и речи не идет! Я в полном отчаянии вылетаю из аудитории и наталкиваюсь в дверях на нашего ведущего ассистента Дмитрия Петровича. Тот поднимает брови:

— Что с тобой? На тебе лица нет. Неужто Семин «зарубил»?

Я горестно вздыхаю:

— Двойка... — Как двойка, — изумляется Дмитрий Петрович, — такого быть не может, чтобы Игорь Элькис двойку схлопотал! Ну, ничего, не переживай, что-нибудь придумаем. Главное — успеть пересдать до конца сессии, а то поздно будет...

И вот буквально через пару дней Дмитрий Петрович очень успешно втиснул меня в расписание экзаменов в момент отсутствия доцента Семина. Экзаменатором была на этот раз симпатичная женщина. Оценив мои познания по части пропедевтики, она сказала:

— Вообще-то вы заслуживаете пятерки, но... после двойки я, увы, вам пять поставить не могу. Но, четверку — с большим удовольствием.

Так случай с Семиным в очередной раз подтвердил извечную российскую мудрость о том, что против лома — нет приёма.

Но как бы там ни было, стипендию мне удалось отстоять. Хотя, главным моим приоритетом в студенческие годы была, безусловно, наука. Невзирая на все тяготы повседневной жизни, моя тяга к науке усиливалась с каждым годом.

Так, на пятом курсе я был одним из самых усердных членов кружка по кардиологии. Большую помощь мне оказывали наши доценты — Борис Васильевич Киркин и Людмила Николаевна Соломонова. Мой интерес к кардиологии был продиктован в первую очередь тем, что я тогда работал в составе инфарктной бригады скорой помощи, где сама жизнь предоставляла возможность получения необходимой информации, что называется, из первых рук. На основании чего я, обучаясь на вечернем отделении, имея семью, умудрился еще и написать научную работу, которую и представил затем Городскому научно-студенческому обществу. Называлась она: «Течение острого инфаркта миокарда у лиц молодого возраста до сорока лет» и получила в итоге Вторую премию в числе всех представленных тогда работ. Но самым ценным вознаграждением стала для меня книжка знаменитого корифея советской медицины академика П. Е. Лукомского, подаренная самим автором за лучшую студенческую работу по кардиологии. Эту книжку я бережно храню до сих пор.

Что же касается моего Сообщения, то оно было напечатано в одиннадцатом номере журнала «Кардиология» за 1968 год. Понятно, что для меня это выглядело какой-то немыслимой фантастикой. Подумать только, чтобы студенческую работу взяли да поместили в серьезном научном журнале! У кого угодно голова кругом пойдет.

Теперь, когда у меня за плечами уже более двухсот работ такого рода, я, естественно, уже не воспринимаю каждую подобную публикацию как сенсацию. Однако тогда...

Но самым интересным следствием всего этого явилось то, что заведующая кафедрой профессор Вера Ивановна Бобкова предложила мне после получения диплома остаться у них на кафедре в качестве преподавателя (кафедра эта, кстати, в свое время отпочковалась от кафедры академика П. Е. Лукомского).

Скажу прямо, это предложение повергло меня в нелегкие раздумья. Действительно, что может быть лучше перспективной научно-преподавательской карьерой в престижном столичном вузе. Но от одной лишь мысли о том, что придется покинуть Скорую помощь, становилось не по себе. То есть разумом я как бы вроде понимал, что институтская карьера — это лучший вариант, но душой я был только со Скорой.

Но разум перевесил, и я дал согласие остаться на кафедре. Тут происходит нечто непонятное. А проще говоря, все затихает, никаких разговоров на эту тему больше нет. Чувствую, что-то случилось. Тут как раз подходит и распределение, которым в институте занималась специальная комиссия. И вот я слышу:

— Вы назначены в систему здравоохранения Москвы. Будьте любезны, приступить к своим обязанностям

Я, конечно, недоумеваю. Как же так? Где же обещанная кафедра, клиническая ординатура? Делать нечего, иду на кафедру к профессору В. И. Бобковой. И она мне совершенно искренне ответствует:

— Ты знаешь, Игорь, мне, конечно, очень стыдно, но... поверь, что я очень хотела бы тебя у нас оставить, но, увы, начальство распорядилось иначе, и оставили другого, точнее другую. Зачем и почему — эти вопросы не ко мне. Ты человек взрослый, сам должен понимать.

Я-то, конечно, догадывался, в чем дело, но от этого не становилось легче. Несколько дней ходил, как в воду опущенный, не мог найти себе места от обиды. Что послужило тут причиной — чье-то желание пропихнуть по блату своего человечка, или вновь аукнулась та самая ситуация с моим пятым пунктом, который попортил мне столько крови при поступлении в институт — так и не знаю до сих пор...

Но, с другой стороны, как это ни странно, на душе у меня стало вроде бы даже как-то легче, словно с нее камень свалился. Во всяком случае, не нужно уже было мучить себя выбором, куда пойти. Я вдруг необычайно ясно осознал, что, может быть, все случившееся — к лучшему. То есть сама судьба своею собственной рукой вновь указала мне на мое единственное жизненное предназначение, к которому я стремился с детских лет — служить на Скорой помощи. И в будущем я уже не испытывал ни малейших колебаний и сомнений по данному поводу.

Немалую роль в моем жизненном и профессиональном становлении сыграла также, думаю, и наша студенческая целинная эпопея.

Игорь Элькис

Дело в том, что ешё в мою студенческую бытность мне поступило предложение принять участие в движении студенческих строительных отрядов. Точнее, это предложили нам вместе с моим приятелем — сокурсником Валерием Кирпой. Было это на четвертом курсе. Так как деньги требовались позарез, мы с большой охотой откликнулись на «комсомольский призыв». И вот нам вскоре поручили вывезти пятнадцать тысяч студентов в Тургайскую область Казахстана в город Аркалык. Помню, в первый же год я заработал немалую по тем временам сумму в тысячу шестьсот рублей. Но уж, зато пришлось и вкалывать почти без сна и отдыха все это время.

Наша работа делилась на несколько этапов. Первый этап — подготовительный, предвыездной. Пятнадцать тысяч человек — это ведь сто пятнадцать стройотрядов из ста пятнадцати институтов Москвы и Московской области! И каждый из этих отрядов должен был пройти очень тщательную прививочную кампанию.

О том, что в тогдашнем советском Казахстане гнездились все известные в мире инфекционные заболевания, такие как чума, холера, брюшной тиф, дизентерия и так далее, публично говорить было не принято. Считалось, что с «этим проклятым наследием прошлого» в СССР было покончено раз и навсегда.

Но нам, ответственным за медицинское обеспечение студенческих стройотрядов, не было никакого дела до лживой и лицемерной официальной статистики. Мы знали одно: в каждом стройотряде должен быть свой врач, как правило, из числа студентов старших курсов медицинских вузов.

А я, между прочим, уже был назначен главным санитарным врачом всего этого громадного пятнадцатитысячного стройотряда, прекрасно осознающим всю меру ответственности за жизни доверенных мне людей.

Работа была, прямо скажем, адова — попробуйте-ка помотаться по Москве, по всей Московской области, где нужно встречаться с руководством, со студентами, провести там вакцинацию, необходимый медицинский инструктаж... А чего стоили все эти бесчисленные заседания в городских и районных комитетах ВЛКСМ, отнимающие массу времени и сил? А личное участие в формировании отрядов, где каждый студент должен пройти тщательный медосмотр, взят на учет, занесен в картотеку и т.д. и т.п.?

Но это — лишь первый этап. Второй — сам процесс отправки. Ты сам еще сидишь в Москве, а поезда со стройотрядовцами отбывают на Восток. И в каждом из них должен быть свой врач. Но, с другой стороны, разве можно было тех малоопытных мальчиков и девочек из медицинских вузов назвать врачами в полном смысле слова? Можно ли, скажем, им доверить содержание дорожной аптечки, подбор необходимых медицинских инструментов и медикаментов? Не проще ли все это еще раз проверить и проконтролировать самолично?

Самое интересное, что во всей этой безумной круговерти как-то напрочь забывалось о том, что я и сам-то есть пока всего лишь четверокурсник, а не врач с большим солидным стажем.

Словом, так или иначе, отправка стройотрядов происходила в назначенный срок. А вслед за ними вылетал на самолете в Казахстан уже и я.

В Аркалыке в моем распоряжении был вертолет — если учесть, что приходилось контролировать территорию площадью в две Франции, на которой силами студентов производился огромный объем работ. Их руками строились кошары для овец, велось масштабное жилищное строительство и все тому подобное. Причем одновременно с нами в Казахстане промышляли многочисленные «левые» бригады так называемых шабашников. Существовало даже своеобразное разделение труда: так, скажем, асфальтированием дорог занимались почему-то исключительно армяне. Так, сказать, специализация по национальному признаку. Бывало, спрашиваешь, проезжая мимо:

— Вы откуда? Кто вы по национальности?

А он в ответ с большим достоинством:

— Я — асфальтировщик.

Работы у нас, медиков, на протяжении июля-августа было, конечно выше головы. Строительство — процесс небезопасный во всех смыслах. Производственный травматизм был явлением повсеместным, включая и случаи со смертельным исходом. Плюс — экстремальные погодные условия. Мало кто знает, что в Казахстане бушуют страшные летние грозы с невероятным количеством молний. Впечатление, как от артиллерийской канонады. А где в степи укроешься?

Трудно поверить, но в одной из таких наших экспедиций от грозовых разрядов погибли шесть молодых ребят из подмосковного отряда... В довершение всего этого — необычайно тяжелые бытовые условия, по сравнению с которыми жизнь в студенческом общежитии казалась раем. Спать нам доводилось не более четырех-пяти часов в сутки. Ну, а о «разнообразии» и «качестве» питания не хочется и вспоминать. Одним словом, жизнь была — не сахар.

Помню, приезжаю я с проверкой в один из отрядов, расположенном в каком-то забытом Богом селе. Врачом там у них — девочка с четвертого курса мединститута. Это притом, что о настоящей, профессиональной медицине в этом населенном пункте отродясь не слыхивали.

Ну и, понятное дело, вместе со студентами на прием к этим нашим, мягко говоря, врачам хлынул поток местных жителей. Можно себе представить ощущения студентов-четверокурсников в подобной ситуации, когда у ребят нет, по сути, ничего — ни опыта, ни какой-либо диагностической аппаратуры, ни необходимого количества медикаментов! Ничего, кроме скудных запасов из дорожной аптечки...

Так вот, возвращаясь к той самой поездке. Захожу я в медицинский пункт, здороваюсь с коллегой — маленькой, легко краснеющей девчонкой в конопушках. И вижу у нее на подоконнике целую батарею флаконов с Тройным одеколоном. А рядом — стопка мятых замусоленных пятирублевок. Спрашиваю:

— Что это такое?

Она в ответ смущается и краснеет:

— Ой, сама даже не знаю, что мне с ними делать! Когда они ко мне приходят на прием, то каждый мне дает одеколон и пять рублей.

Оказывается здесь, до нее, на ниве здравоохранения трудился местный фельдшер, большой почитатель Тройного — любимого напитка всех советских алкашей тех незабвенных лет. Вот он и приучил всех местных обитателей, приходя к нему на прием, приносить с собой мзду в виде флакона и пяти рублей.

Ну, девочка, естественно, в растерянности — что делать со всем этим богатством? Командир стройотряда ее утешает:

— Что ты так волнуешься? Несут — бери! Это же не ворованные, честно заработанные деньги...

Но у студентки-комсомолки, воспитанной на идеях бескорыстного служения обществу, данная ситуация вызывала форменную панику:

— А что мне делать с этим Тройным одеколоном? Тоже пить?

Тут уже и я вмешался:

— Ну, зачем же? Раздавай своим ребятам. Спирт в наших условиях — на вес золота, лучшая дезинфекция!

Такой вот почти анекдотический случай. Но гораздо чаще приходилось сталкиваться с ситуациями вовсе не смешными.

Так, массу времени отнимала ругань с местным партийным руководством по поводу предоставления нормальных человеческих условий проживания для стройотрядовских ребят. А точнее — не предоставления элементарных бытовых условий.

По договору нам должны были предоставить как минимум по три квадратных метра жилья на человека. На деле же наших ребят поселяли в каких-то не то курятниках, не то свинарниках, на фермах вместе со скотом, на недостроенных объектах — и так далее. Логика местной администрации была проста: «Подумаешь, приехали тут на два месяца! И так перебьются. Тем более что все молодые, здоровые, им любые трудности нипочем...»

Поэтому в «беседах» на повышенных тонах в обкоме партии мне частенько приходилось пускать в ход свой самый главный аргумент:

— Не дадите ребятам жилья, соответствующего санитарным нормам, я как главврач распоряжусь отправить стройотряд назад в Москву! А когда спросят — почему, отвечу, все как есть. Что стройотрядовское движение возникло не само по себе, а по призыву партии и инициативе ЦК ВЛКСМ. И что, стало быть, руководство на местах, которое этому препятствует, идет вразрез с решениями партии. Устраивает вас такой расклад?

То есть, как видно из всего этого, мне приходилось, несмотря на молодость, решать не только чисто медицинские, но и сугубо политические, социальные проблемы. Что, собственно, и отличает руководителя от рядового исполнителя.

Так что, несмотря на колоссальные тяготы и лишения, я был, по правде говоря, необычайно благодарен судьбе за предоставленный мне шанс — изведать в полной мере, что это такое — груз ответственности за людей. Где бы я еще мог пройти такую школу руководства, которая, как я теперь думаю, и дала мне в дальнейшем уверенность в том, что это мне вполне по силам?

Возвращаясь же к своей стройотрядовской практике, хотел бы отметить еще один ее очередной этап. А именно, по завершении студенческого десанта я должен был отчитываться о проделанной работе по части медицинского обслуживания перед ЦК ЛКСМ Казахстана в городе Алма-Ате. Туда съезжались представители всех стройотрядов, и по завершении наших отчетных докладов по традиции устраивался грандиозный банкет. Поселяли нас в роскошной гостинице, где, казалось бы, мы должны были после тягот и лишений жизни под открытым небом вволю насладиться благами цивилизации.

А какие там велись застольные беседы! Был, помню, у нас тамадой на одном из таких застолий главный врач грузинских стройотрядовцев со странным именем Мэлс. Я его спрашиваю:

— Это имя что-то означает по-грузински?

А он смеется:

— Нет дарагой! Это имя очен даже палитыческое! Сматри по буквам: Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин. Все вместе МЭЛС. Так вот, пэрвые свои отряды я привозил сюда пад пистолэтом!

— Как под пистолетом? Почему?

— Так вэдь они все разбэгались как тараканы! А я им гаварю: «Стой, стрэлять буду!»

То есть, шутки шутками, но откровения Мэлса дают кое-какое представление об истинных причинах возникновения «добровольного» стройотрядовского движения в нашей стране. Хотя, с другой стороны, нет худа без добра. Для огромного количества студентов стройотряд был чуть ли не единственной возможностью поправить своё материальное положение.

Что же касается меня, я выезжал со стройотрядами несколько лет подряд, в память о чем у меня остался памятный знак «15 лет студенческого движения»...

Все это время, помимо учебы и командировок в Казахстан, я продолжал работать фельдшером на скорой помощи. А после получения диплома стал там же, естественно, врачом. При этом я уже был тогда членом партии.

И вот как-то на одном из наших партсобраний в президиуме зачитывают вслух благодарственное письмо, пришедшее в адрес Скорой помощи из Минздрава Казахстана. Текст Почетной грамоты гласит: «Награждается Элькис Игорь Сергеевич (вместо Семёнович) за активную работу в студенческом строительном движении Казахстана» И так далее в том же духе. Под текстом, как сейчас помню, подпись тогдашнего казахского министра здравоохранения Клебанова.

Заслушав это сообщение, собравшиеся дружно хлопают в ладоши, чем повергают меня в немалое смущение. А через неделю меня назначают заведующим 25-ойподстанцией Скорой помощи, коих всего в столице было сорок.

Так из рядового врача-интерна на Центральной подстанции я, так сказать, в мгновение ока стал руководителем одной из подстанций Скорой помощи. Хотя, конечно, никакого чуда в этом не было, а был огромный тяжкий труд на казахстанских пажитях четыре года кряду. Думаю, не будь той Почетной Грамоты, в которой отмечались мои «руководящие» возможности, судьба вряд ли была бы так благосклонна по отношению ко мне...

С другой стороны, несмотря на столь почетный пост, руководить мне было пока особенно некем и нечем. Мало того, что 25я подстанция располагалась в Чертаново, то есть в буквальном смысле у черта на куличках, так она еще и не была тогда построена и мне пришлось её... строить!

А проще говоря, проект этой подстанции существовал к тому моменту только на бумаге, в чертежах. Проблем с этим проектом было выше головы. И как-то постепенно, незаметно для себя я стал ко всему прочему еще и проектировщиком. Таким образом, уже в 1973 году в Чертаново возникла новая подстанция скорой помощи. А на следующий год вызывает меня главный врач Н. М. Каверин.

— Ты знаешь, — говорит, — срочно требуется новый толковый председатель местного комитета профсоюза нашей Станции. Думаю, твоя кандидатура была бы самой подходящей...

Я, конечно, страшно удивился:

— Николай Михайлович, но как же так? Ведь я же — врач! Я хочу заниматься врачебной работой. Иначе для чего я столько лет учился в институте?

Но он настаивает:

— Игорь, я, как врач, тебя прекрасно понимаю. Но без хорошего месткома очень трудно управлять людьми. Поэтому я тебя очень прошу, взвали все это на себя хотя бы на год, а потом — посмотрим. Ну, ты же сам прекрасно видишь, что у нас сейчас за председатель профсоюза!...

Председатель у нас тогда и в самом деле был фигурой впечатляющей. Буквально каждое утро он появлялся на рабочем месте с авоськой в руках, из которой торчали батон хлеба и бутылка с кефиром. После чего он обращался к окружающим с одной и той же просьбой:

— Мне очень нужен булгахтер. Где булгахтер, не видали?

Словом, в итоге Н. М. Каверин меня уломал. Но, как я и опасался, одним «годиком» дело не ограничилось, и мое пребывание на посту председателя месткома Скорой растянулось аж на целых пять лет. И опять же, как и все, что происходило в моей жизни, эта работа снабдила меня бесценным опытом общения с людьми.

Скажу без ложной скромности, нам удалось поднять престиж нашего месткома до должного уровня, определив главным направлением своей деятельности социальную защиту работников. И в скором времени я уже был избран председателем ревизионной комиссии Московского горкома профсоюзов и членом горкома.

Но, тут я хочу сделать одно важное дополнение: все это время я совмещал свою профкомовскую эпопею с врачебной работой. Дело было даже не в желании подзаработать лишнюю копейку, а в том, чтобы, не дай Господь, не позабыть того, чему меня до этого учили. Мало того, я все эти годы слезно умолял Н. М. Каверина освободить меня от профсоюзной лямки и дать возможность заниматься своим прямым делом:

— Ведь я же врач, Николай Михайлович!

— А я? — кричал он мне в ответ. Я, думаешь, не мечтал с детства быть хирургом? Но что я мог поделать, когда меня назначили на пост главного врача? До сих пор сплю и вижу себя у операционного стола...

В конце концов, на мое подавленное состояние обратил внимание тогдашний секретарь горкома профсоюзов.

— Слушай, Игорь, а что это ты все время ходишь такой грустный, словно жизнь тебе не в радость? Выкладывай, не стесняйся.

Я говорю:

— Да ничего особенного не случилось. Просто надоела мне вся эта профсоюзная суета сует. Я-то, конечно, понимаю, дело это важное и нужное, но вот, боюсь, не для меня. Я все же врач, и кроме как врачом, никем быть больше не хочу. Он тут же, при мне, звонит Н. М. Каверину:

— Николай Михайлович! Как выдумаете, может быть, хватит уже держать Элькиса в профсоюзной упряжке? Просто жалко парня, измучился он тут у нас совсем...

Вскоре после звонка секретаря горкома секретарь партбюро Скорой приводит меня в кабинет к Н.М. Каверину:

— Тут такое дело, Николай Михайлович... Есть предложение райкома партии назначить товарища Элькиса главным врачом больницы номер шестьдесят три, что на улице Дурова. Как вы смотрите на это?

Н. М. Каверин отвечает:

— Резко отрицательно! И вообще, я считаю, что вопрос о назначении своих сотрудников я вправе решать сам. Так что, простите, мы здесь как-нибудь сами разберемся.

А где-то через пару дней отправляемся мы в машине с Н.М. Кавериным открывать 30ю подстанцию в районе Строгино. Он сидит на переднем сиденье, я — сзади. И вдруг он, не оглядываясь, говорит:

— Ну, в общем, так. Достали вы меня, сдаюсь. Принимай новую должность. Будешь заместителем главного врача Скорой помощи по детству и акушерству.

Хорошо, что я сидел, а не стоял, иначе наверняка не устоял бы от изумления на ногах:

— Простите, Николай Михайлович, но... Но я ведь никогда в жизни не имел никакого касательства к акушерству! Я занимался в основном кардиологией и работал в инфарктной бригаде!

А он в ответ лишь фыркает:

— Ну и что? А у меня пока что есть тут для тебя только такая должность. Так сказать, согласно штатному расписанию. И учти — ни менять расписание, ни отпускать тебя со Скорой я не собираюсь. Надо будет, освоишь и родовспоможение, и все что угодно...

Вот так и получилось, что пришлось — в который уже раз в жизни! — осваивать новую специализацию. Конечно, самому мне заниматься родовспоможением не приходилось, но знать всю специфику этого дела я должен был, как руководитель, назубок. И в этой должности, то есть в качестве заместителя главврача Скорой по детству и родовспоможению, мне довелось пробыть семь лет. После чего меня назначили опять же замом главного врача, но на этот раз уже — по оргметодработе, где я, опять же, как ни удивительно, проработал... семь лет! А дальше была должность главного врача, в которой я и пребываю по сей день, начиная с 1994 года...

ГЛАВА VII. КАСУ — ЛЮБОВЬ МОЯ…

Думаю, было бы исторической несправедливостью, рассказывая о Московской Службе скорой помощи, не осветить предысторию создания нашего уникального диспетчерского Центра — КАСУ, не имеющего пока аналогов во всей Российской Федерации.

Но сначала — несколько слов о том, чем была вызвана необходимость его создания. Напомню, что все мои предшественники, стоявшие во главе столичной Скорой помощи, так или иначе, пытались ускорить как процесс регистрации поступающих нам вызовов, так и процесс отправки бригад по указанным адресам.

Однако, вплоть до недавнего времени, что-либо изменить здесь было трудно. Передача поступившего вызова занимала много времени — от четырех минут по нормативу до двадцати при поступлении в один район нескольких вызовов. И то сказать — надо было сначала принять в диспетчерской звонок по телефону, вручную записать адрес, набрать семизначный номер, передать на подстанцию и выполнить ещё ряд подобных манипуляций. Техническая архаичность обработки вызовов от населения постепенно становилась тормозом для развития всей нашей Службы.

Таким образом, можно смело говорить о том, что идея создания единого автоматизированного Центра по приему и обработке данных поселилась в головах скоропомощников очень давно. Еще у прежних руководителей Скорой помощи — Леонида Борисовича Шапиро и Николая Михайловича Каверина — возникала мысль создать нечто подобное на современном им технологическом уровне.

Нынешнее поколение, конечно же, не помнит такую незаменимую в нашей работе счетную машину, как механический арифмометр, с рукояткой и множеством зубчатых колесиков. По нынешним временам это уже настоящий антиквариат. Но, именно с этих, так сказать, примитивных «компьютеров» и начиналась эра автоматизации нашей службы. Только с помощью арифмометра и можно было провести статистический анализ выездов бригад, произвести хотя бы предварительную систематизацию поступающей к нам информации.

Но вот уже в 1980 году тогдашний главный врач Скорой помощи вместе со своим заместителем Раисой Васильевной Гуляевой (она проработала на Скорой свыше 45 лет) решили создать автоматизированную систему госпитализации больных. Я в то время был заместителем главврача по детству и родовспоможению и, насколько от меня зависело, принимал участие в реализации этой идеи. А чуть позже занимался программой автоматизации отдела детства и госпитализации больных акушерско-гинекологического профиля.

Скажу прямо, что первая попытка автоматизации Скорой помощи была для нас весьма тяжелой, непростой, встречала множество препятствий всяческого рода. Но, кое-что, конечно, удалось.

К тому времени, на наше счастье, у нас в стране уже получили распространение компьютеры общего назначения, ориентированные не только на вычисления, но и на хранение и обработку справочных, текстовых данных, появились компьютерные базы и банки данных и системы управления ими. На их базе мы и создали программный комплекс госпитализации.

Ежедневно, начиная с восьми до одиннадцати утра, все стационары города передавали в наш отдел госпитализации информацию о наличии у них свободных и занятых коек. Все эти данные суммировались, переносились на перфоленты, вводились в ЭВМ, обрабатывались и затем уже выводились в виде совокупных аналитических сводок.

В свою очередь, наши бригады, приезжающие по вызову, звонили по телефону в отдел госпитализации. Отдел вводил этот запрос в ЭВМ, и информационно-поисковая система уже сама определяла то конкретное место, куда можно везти больного в зависимости от профиля заболевания и наличия в стационарах свободных коек.

Таким образом, осуществлялась наша первая попытка автоматизации системы госпитализации, которая и была внедрена в середине 80х годов прошлого века. С диспетчеров Скорой снималась огромная, зачастую просто непосильная нагрузка — в считанные минуты рассчитать оптимальный вариант скорейшей доставки больных в стационарное лечебное заведение нужного профиля.

Надо сказать, что в то время это была единственная в стране АСУ такого рода, в силу чего мы даже порой, шутя, именовали ее «вставной челюстью скорой помощи».

Дело в том, что кто бы ни посещал нашу Станцию с целью проверки или экскурсии, ему, прежде всего, с гордостью демонстрировали отдел автоматизированной системы госпитализации, как некое восьмое чудо света. Дескать, вот полюбуйтесь, какие мы молодцы, какая у нас классная АСУ...

Помню, с каким большим трудом мы находили общий язык с профессиональным программистом Ольгой Мельниковой. Ведь язык программистов очень своеобразен — равно как и язык врачей. Нам надо было совместить несовместимое — язык врача и язык программиста. Мне было важно, чтобы она поняла, что нужно мне и воплотила все это на уровне своих технических возможностей. Дело, тем не менее, продвигалось вперёд, и год от года мы набирали все больше и больше опыта по автоматизации процесса госпитализации больных.

Однако не прошло и пяти лет, как на нашем пути стали возникать все новые и новые, порой весьма неожиданные препятствия. И одним из главных тормозов прогресса стал, как ни странно, тогдашний руководитель Департамента здравоохранения Москвы.

Его «гениальная» реформистская идея заключалась в том, чтобы в нашем городе, в котором насчитывается десять территориальных округов плюс Зеленоград, было бы, соответственно, и десять абсолютно независимых друг от друга Станций скорой помощи. Центральная служба 03 становится при этом самостоятельным юридическим лицом, не имеющим никакого отношения ко всем остальным Станциям, каждая из которых, являясь также самостоятельным юридическим лицом, подчиняется уже непосредственно начальнику своего окружного управления.

Учитывая, что всё это накладывалось на социально-экономическую неразбериху начала 90х с ее забастовками, массовым недовольством, митинговыми страстями, этим планам, казалось бы, противопоставить было нечего.

Но, так или иначе, нам пришлось выдержать невероятно изнурительную борьбу, прежде чем мы добились права сохранить Скорую помощь в ее прежнем виде. Нервотрёпка была страшная. Особенно много душевных сил отнимали встречи с самим инициатором этих деструктивных, разрушительных реформ. Ведь по субординации, я, как главный врач Скорой помощи, находился в его полном подчинении. Как в подобном положении позволить себе возражать своему непосредственному начальнику?

1981 г. С ветеранами Великой Отечественной войны

Я, как человек, как профессиональный врач, посвятивший всю свою жизнь Скорой помощи, никак не мог согласиться с тем, чтобы раздробить аварийную службу по спасению здоровья города, сделать ее децентрализованной. В силу этого могла сложиться очень опасная ситуация. А именно, получив вызов на Центральной станции службы 03, я уже не смогу отправить бригаду из окружной подстанции по указанному адресу, потому, что она мне больше не подчиняется. То есть, захочет — поедет, не захочет — нет, никто ей не указ. И это еще только цветочки!... А что, если в Москве случится какое-нибудь ЧП наподобие пожара в гостинице Россия, когда потребуется послать туда, может быть, сотню бригад? Где мне их взять, если они все сами по себе? Конечно я никак не мог согласиться с этим проектом по разделению Скорой помощи на отдельные сегменты. Разумеется, об автоматизации децентрализованной Скорой помощи нельзя было и мечтать.

Шел 1994 год, бурлили и переливались через край забастовочно-митинговые страсти. Чего, скажем, стоило успокаивать разбушевавшихся сотрудников, ведя нескончаемые переговоры с избранным ими стачкомом? Или, допустим, те же акции протеста, когда бригада вроде бы выезжает по вызову, но не заполняет карту вызова... Вся пресса того времени буквально пестрела сообщениями о забастовках на Скорой помощи. Причем, одним из главных условий бастующих было требование сменить тогдашнего главного врача Службы 03, который был назначен на эту должность всего лишь полгода назад. Взамен него люди хотели бы, по их высказываниям, иметь во главе Скорой такого руководителя, которому коллектив доверял бы безоговорочно и который знал бы обо всех нуждах Скорой помощи не понаслышке. И тогда в числе прочих была названа фамилия Элькиса. Сам Элькис, прямо скажем, не особенно возражал, тем более что таково было желание коллег. Было бы лукавством с моей стороны пококетничать и сказать, что я не очень-то и хотел этого. Нет, ничего подобного.

Я всегда хотел быть главным врачом Скорой. Я мечтал об этом, я четко знал, что буду делать, если судьба предоставит мне такой шанс.

И вот на общей конференции делегатов от всех наших подстанций в присутствии депутатов Мосгордумы и членов Московского правительства я вышел на трибуну и сказал:

— Да, я хочу быть главным врачом Скорой помощи. Я согласен быть главным врачом. Но — при одном условии. А именно, что ровно через пять минут после того, как меня утвердят, мы с вами немедленно прекращаем все забастовочные дела, садимся за стол переговоров и начинаем думать, как выходить из того положения, в котором мы оказались.

То есть, ситуация была в то время очень острой и непредсказуемой. Никто не мог знать, чем закончится эта конфронтация, ибо ранг руководителя столичного Департамента был все-таки очень высок. Поэтому, мы понимали, что борьба предстоит долгая и упорная, и набрались терпения.

Мы собирали у себя начальников Московских окружных управлений и вели с ними долгие переговоры, приводя весьма, на наш взгляд, убедительные аргументы в пользу нынешней централизованной системы. Они, как правило, не возражали, но в ответ лишь разводили руками:

— Но поймите и вы нас, Игорь Семёнович. Мы, конечно, понимаем всю абсурдность этих планов, понимаем, чем всё это нам грозит. Мы и сами не потянем это, у нас ведь нет врачей! Разделить вас — значит, развалить всю службу скорой помощи. То, что задумано в Департаменте — волюнтаризм чистой воды. Но что мы сами можем сделать? Мы — люди подвластные, подневольные...

Я же стоял на своём:

— Я категорически против разделения Скорой помощи! Считаю, что это нанесет непоправимый вред населению Москвы. В конце концов, дело дошло до того, что наш внутриведомственный конфликт выплеснулся за пределы собственно Скорой помощи и привлек внимание столичного руководства.

Мэр Москвы Ю. М. Лужков издал распоряжение:

Дата добавления: 2015-10-13