Ну почему мы решили, что только та форма жизни, ка­кой мы живём, имеет право на существование?

Мы едем в Потеряевку! Мы – это я и две мои бывшие ученицы. Те­перь – учительницы.

Никто не знает, как надо ехать в Потеряевку. Кассирша на вокзале вглядывается в экран компьютера и с трудом находит разъезд Подстепный. Поезд – один раз в сутки, остановка – одна минута. Потеряевка в пяти километрах от разъезда. Вот и всё, что мы знаем. И ещё мы знаем, что в Потеряевке есть религиозная община и летний пра­вославный лагерь – стан. В день Петрa и Павла состоится Таинство Крещения на потеряевском озере. Троекратное погружение в воду.

У каждой из нас есть свои внутренние причины найти Потеряевку.

Итак, одиннадцать часов пути на поезде – и мы на разъезде Подстепный. Выскакиваем, как ошале­лые. Кругом – ни души. Рельсы и шпалы. Дорог другиx нет. Шумно и людно было. Теперь – ни души. Всё пору­шено. Над гигантскими обломками элеватора тучи ворон – вот всё, что осталось от былого хлебного могущества. Зрительная метафора бро­ска русского человека в капитализм...

Идем по шпалам. И сворачива­ем налево. Нещадно палит полу­денное солнце. Огромные просто­ры пустых, непаханых полей. Бурьян гуляет. Красота далей неог­лядных щемит сердце.

На четвертый час пути появля­ются первые дома. Крепко и краси­во сколоченные. Большие огоро­ды. Тихо. Безлюдно.

Заходим в огород задами. Пе­ресиживаем жару на бревнышках. Появляется трехлетняя Агнюша, красоту которой отделить от пространсгва нет никаких сил. Она – часть потеряевского пейзажа. Она вписана в это синее-пресинее небо, эти леса, эти озера. За Агнюшей тянутся ещё четверо ребятишек. Дер­жатся настороженно. Печеньем не угощаются. (Видать, тут либо секта, либо староверы – мелькает в голове.) Дети ведут нас к дому.

Выходит очень молодая, ясная и открытая женщина. Учительни­ца. Выпускница Алтайского университета. Специалист по компью­терам. Елена Анатольевна Барабаш, жена старосты деревенской общины. Игорь Барабаш ушёл с четвёртого курса политехническо­го университета. Электронщик. В прошлом рок-музыкант. Елена и Игорь были прекрасной бальной парой в университете. Танцами за­нимались профессионально.

Неподалеку от дома началь­ная школа. Три парты. Доска. Над доской иконы. Посередине огромная печь.

Елена Анатольевна приносит ведро колодезной воды, и мы пьём холодную, прозрачную воду, пред­чувствуя всем своим существом, что грядет встреча с Другой жиз­нью. Но мы ещё не ведаем, что эта Другая жизнь войдет в нас и пору­шит в пространстве нашего лично­го бытия многое из того, что каза­лось незыблемым.

Отчаянно болит голова. Идём измерять давление в соседний дом. Хозяйка дома берёт металличес­кую папочку и начинает искать то­чки боли на ладони и пальцах. Че­рез десять минут боль как рукой сняло. В глазах свет, будто и не было изнурительной дороги.

Поразили речь и мышление хозяйки дома. Рафинированный научный ум. Вера Федоровна Золотова – кандидат медицинских наук из новосибирского Академго­родка. Разработчик диагностики клещевого энцефалита. Путь в Потеряевку был долгим и мучительным. Поиски веры в Бога, потом автокатастрофа, в результате кото­рой муж Веры Фёдоровны оказал­ся прикован к постели. В Потеря­евке он встал на ноги. Речь пока не вернулась. Но Вера Федоровна знает, что спасла жизнь мужа именно здесь. Сын – в Академго­родке. Уверен, что мать и отец, члены религиозной общины, всё равно чужие люди в Потеряевке.

Дом Золотовых сделан из це­лого бруса. Тёплый. С русской печью посередине. Я уже приглядела себе место на печи. Интересно, ко­гда это я решила приехать сюда зи­мой? Знаю определенно – решение уже принято.

Уходить из дома не хочется. Мы и не уходим. Вера Федоровна тем не менее говорит:

- Живите, пожалуйста, сколь­ко хотите. Но как Игнатий? Всё бу­дет, как решит он...

Ему шестьдесят лет. Лёгок и скор. В толстовской рубахе, подпо­ясанной узеньким пояском. Рыжие волосы и борода. Красив ещё и сейчас. Известен на Алтае как про­поведник с большим стажем борь­бы против коммунистического ре­жима. Сидел в пяти тюрьмах. Пос­ледний раз был арестован 9 января 1986 года. Двадцать шесть лет ис­пытывал на себе гнёт советской психиатрии. Знает, что это за со­стояние, когда каждый сустав ищет новое место. Умолял врачей об одном – не вторгаться в мозг. Сохранить разум.

Имеет десятки томов личной переписки. Проделал гигантский труд но созданию 12 томов жития святых. Создал уникальную фонотеку мировой поэзии о религии. Записал на магнитофонную плёнку «Архипелаг ГУЛаг» Солженицы­на. В годы, когда это имя произно­сить было нельзя. Записал на плён­ку интервью с раскулаченными и репрессированными. Кассеты име­ли 1200 часов звучания.

Многолетний труд был унич­тожен КГБ. Эксперты определили ущерб в 11 млрд рублей (старыми). Игнатий предъявил иск. Но он го­тов был забрать его немедленно, если бы получил заверенное коммунистическими печатями всего-навсего одно предложение: «Мы, Коммунистическая партия Советского Союза, на протяжении семи­десяти лет уничтожали свой на­род...» и т. д. Этого предложения никто не написал, и проповедник Игнатий выиграл здание в Барнауле для Крестовоздвиженской общины.

У него была сложная жизнь, но отлично помнит год и день, ко­торые стали поворотными в его судьбе. В детстве хотел быть террористом. Уже видел себя в этом образе. Хотел отомстить за пору­ганную землю. Перепробовал все работы: реставратор книг, перво­классный печник, орнитолог, кино­лог. Наконец очутился в Рижском мореходном училище. Выучил ла­тышский язык. Очень нравились латыши и эстонцы.

- «Мне шёл двадцать первый год... Пошёл смотреть французский фильм «Отверженные». Там есть эпизод, когда Жан Вальжан гово­рит: «Разве не было иной цели, как спасти не жизнь, а душу». Это ме­ня перевернуло. А ещё умирает герой. Рядом с ним близкие. Ему говорят: «Как много ты страдал!» Камера уходит к распятию. Во весь экран. Это в то-то время уви­деть распятие! Веки Габена, а иг­рал Вальжана великий Габен, при­поднимаются, и он произносит: «Нет, вот Он – Великий Страдалец». Вот здесь для меня образовалась грань. Я перечитал раз семь «Отверженных». Сделал выписки по своей привычке. Написал Габену письмо и сказал, что он мой духов­ный отец. Письмоне дошло. Я сде­лал запрос. Молчание. Но я уже знал, что Христос умер за меня. Знал, что я сам себе не принадле­жу. Мосты мои сожжены. К старой жизни возврата нет».

Игнатий:

- «Путь к Богу оказался мучи­тельным. Однажды я зашёл к риж­ским баптистам. Услышал их мо­литвы. Знаете, что меня поразило?

Слова порознь я уже знал. Но я не мог их соединить. Потом пошёл в русский молельный дом. Картина та же. Я понял, что дело не в рус­ском и латышском языках (послед­ним я уже хорошо владел). Я не сразу понял, что язык, на котором с нами разговаривает Бог, другой. Я встал на колени и слёзно про­сил: «Дай мне веру! Научи». Гос­подь вразумил. Но я ещё долго по­мнил пограничное состояние. Зна­ете, силу инерции. Уже нет груза на плечах, а ты всё равно сгиба­ешься. Снятый груз продолжает своё действие. Так было и со мной. Но я уже знал свой путь».

Он за всё благодарит Господа – и даже за своих мучителей, пото­му что через них он прошёл испы­тания, угодные Богу. Он не держит зла на своих гонителей. Многие из тех, кто травил его, сегодня ему помогают, Благодарит Бога за то, что сердце не ожесточилось.

С Христом и в тюрьме сво­бода. Без Христа и на свободе тюрьма. Главный враг – внутри нас. Игнатий не догматик. Верует, что человек способен меняться.

...Однажды он рассказал мне историю. Звучит притчею. Пас ко­ров Игнатий. Приметил, что на тpaccy часто выходят люди. Ищут воды. Хотят пить. Игнатий вырыл колодец. Повесил красное ведро. Наутро ведро исчезло. Он повесил синее ведро, наутро оно тоже исчез­ло. Когда он нашёл белое ведро, его постигла та же участь. Каждое утро Игнатий вычерпывал 120 вёдер во­ды, чтобы в колодце вода была прозрачной. Поставил стеклянную по­суду, её разбили вдребезги. Нако­нец кто-то навалил кучу. Игнатий оставил свою затею – напоить страждущего. К чему весь этот сказ?

«Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж» Пс. 126:1.

Этот псалом многое объяс­няет в жизни нашего отечества. Безбожие наше прежде всего отра­зилось на человеческой природе.

Вы – секта?

Так напрямую спросила я Игнатия. Он так же прямо ответил: «Нет. Мы – христиане. С чего начина­ется секта? С отдельного человека. БезТолстого нет толстовцев. Без Виссариона нет его секты. То же и с Белым братством. С Маркса на­чался марксизм. С нас, потеряевцев, ничего не начинается. У нас сзади 1200 житий святых. С нами история и культура. Мы входим в истори­ческий процесс. Сейчас с нами за столомДостоевский, Пушкин и Гоголь».

Он читает свои стихи, навеянные «Сикстинской мадонной» Рафаэля:

«Она несёт Сокровище веков,

К Своей груди Младенца при­жимает,

И Он явился. Он уже готов,

Все муки добровольно при­нимает.

Она печалью скорбной на­плывает

Из глубины веков на облаках...

Последний шаг – об этом кто не знает?

Ступней её не сковывает страх?»...

В самом деле, разве мы одни в Потеряевке?

Великими людьми XX столе­тия Игнатий считает Горбачёва и Солженицына. Горбачева – за то, что только он мог расшатать коммунистическую твердыню. Только он трёхчасовыми речами мог усы­пить бдительность коммунистов. Солженицын – пророк.

Дата добавления: 2015-10-13