Жаркие перегоны 9 страница

— Слово «почему-то» в моем кабинете произносить не надо, — жестко сказал он. — Это непрофессионально. Разберитесь и доложите как положено.

— Мы не успели еще во всем разобраться, Константин Андреевич. Прошло каких-то... десять — двенадцать минут, как нам сообщили.

— Хорошо, разбирайтесь. — Уржумов знаком подозвал к себе Желнина. — Я в обком, Василий Иванович, возглавьте здесь все. Явится медицина — сделайте, как я сказал, пусть «скорая» летит в Новотрубнинск на всех парах. Все, я уехал.

И крупными, торопливыми шагами Уржумов вышел из кабинета.

IV.

Охватив голову руками, невидяще глядя перед собою в серый линолеум пола, Бойчук хотел сейчас одного: чтобы никто не трогал его, не обращался, просто бы не замечал... Может, час, а может, и два сидел он в конце узкого и темноватого отделенческого коридора на шатком, списанном уж, наверное, стуле, притащенном сюда кем-то из курильщиков...

Сразу же после столкновения поездов в Санге к нему вбежал Беляев, потом диспетчеры соседних «кругов», начальник отделения. Секунды жило в кабинете Бойчука оцепенение; позже кто-то тронул диспетчера за плечо — встань, дескать, — и Бойчук безропотно, ватно подчинился чьей-то руке, видя перед собою испуганно-размытые лица, побрел в коридор. Из кабинетов, пока он шел, все еще выскакивали люди, его коллеги, смотрели на Бойчука сочувственно и немо. Кто-то догнал его в конце уже коридора, пошел рядом, говорил какие-то слова, но Бойчук не слышал ничего.

Остановившись у окна, он долго стоял не шелохнувшись, почти не ощущая своего тела.

Постепенно чувства стали возвращаться к нему, он стал различать желтую стену дома напротив, потом чей-то балкон с яркими цветами и открытой в комнату дверью. Из двери вышла старая женщина с болонкой на руках, оперлась о перила, стала смотреть вниз, на шумную улицу; болонка тоже свесила лохматую белую голову, потешно вертела черным носиком. Наверное, эта женщина и ее болонка окончательно вернули Бойчука к жизни, потому что в этот момент он с новой силой представил происшедшее на своем участке, и нервное напряжение последних часов потребовало разрядки, выхода. Поездной диспетчер плакал, сам стыдясь непрошеных своих слез, отворачивая лицо к окну и в то же время ощущая, что слезы успокаивают, возвращают ему силы. Но он все же старался унять их — говорил себе через короткие вздрагивающие паузы: «Ну что... ты... Женя... Зачем?.. В самом-то... деле...»

Снова кто-то подошел к нему, стал рядом. Потом положил руку на плечо:

— Все живы, старик, успокойся.

Бойчук не ответил, никак, казалось, не среагировал на услышанное, только по-прежнему горько покачивал головой...

Подошел Исаев, долго стоял молча, тяжело о чем-то думал. Протянул тоскливое, неопределенное «да-а...» и ушел, оставив в ушах Бойчука скрипучие свои грузные шаги.

Час, а может быть, два сидел в конце отделенческого коридора Евгений Алексеевич Бойчук, хорошо, конечно, понимая, что с этого момента начинается для него какая-то совсем другая жизнь...

V.

Санька, с перевязанной головой, все еще толком не пришедший в себя, стоял вместе с Борисом у электровоза с той стороны, где «чээска» врезалась в цистерну. Вдоль всего зеленого бока локомотива тянулась длинная — глубокая и черная — полоса-вмятина, притягивая глаз, заставляя думать, что будь у поезда скорость чуть больше, или займи эта хвостовая цистерна чуть больше места на пути, и тогда бы...

Голоса пассажиров, что собрались сейчас у электровоза притихшей толпой, были негромкие, сочувствующие. Какая-то женщина было зашумела, принялась ругать железнодорожников, но на нее зашикали, показывая глазами на раненого помощника машиниста.

Бинт на Санькиной голове промок, краснел свежим пятном, и Людмила, пробившаяся через толпу, стала звать его на перевязку в вагон. Санька заотмахивался, улыбаясь, и неловко, одной рукой обнимал девушку, хорохорился, чувствуя на себе всеобщее внимание.

— Иди, иди, парень, — подталкивал Саньку пожилой гражданин в белой летней фуражечке. — Кровь-то, гляди, проступает, не случилось бы чего.

— Конечно, чего геройствовать!

— Не шути с этим, сынок!

— Веди, веди его, девушка!

Голоса были дружными, заботливыми, и Санька подчинился, пошел вслед за Людмилой, она, как маленького, вела его за руку.

Какая-то старушка, в длинной черной юбке, в белом головном платке и просторной кофте, припала друг к Санькиной груди, запричитала:

— Ой, спасибо тебе, внучек! Ой, что бы было с ми, господи-и...

— Да ладно тебе, бабка! Чего завыла?!

— Ну, устроила старая поминки!

— Чуть-чуть не считается! — закричали враз несколько молодых голосов.

Людмила первой шагнула на высокую ступеньку, не выпуская Санькиной руки, помогая тому подняться.

Выглянула в тамбур Дынькина, заахала, замахала на Людмилу руками — что ж она, бессовестная, держит человека, его ж перебинтовать надо!

Все трое вошли в их маленькое купе-спаленку. Проводницы осторожно принялись разматывать кровавый бинт, наперебой спрашивали: «Не больно?.. А так?..», и Санька терпеливо жмурился под их ласковыми руками, говорил бодро: «Нет, ничего... А вы когда назад, девчата?.. Через две недели?.. Ох ты, больновато что-то!.. Люда! Так я тебе сказать хотел... Вы числа тринадцатого июля в Красногорске будете, да? Я приду к поезду, ладно? Узнаю, когда «Россия» приходит...»

— Ладно, ладно, — кивала торопливо Людмила. Со свежей повязкой Санька спустился вниз, протискался к Борису. Окружившие того мужчины рассудительно толковали:

— Могло быть, конечно, хуже.

— Ночью б летели — сидеть электровозу на цистернах.

— Они хоть порожние?

— Да порожние, говорят. А если б с бензином или еще с чем?!

Все тот же гражданин в белой фуражечке, разбирающийся, видно, в технике, спрашивал Бориса:

— Своим ходом сможем дальше, нет?

— Вряд ли, — отвечал машинист. — Я при торможении контрток применял.

— А, ну тогда конечно, — соглашалась фуражечка.

Цистерны между тем вздрогнули, откатились немного вперед — путь перед «Россией» был свободен. Запищала в кабине рация, и Борис, оберегая колено, полез по ступенькам. Выслушав трубку, он высунулся в окно, сказал пассажирам, что сейчас подойдет электровоз от этого состава, потянет поезд в Красногорск и всем надо разойтись по вагонам. Толпа заметно уменьшилась, растаяла, но многие остались стоять, с любопытством ожидая, видно, всех этих прицепок-отцепок.

Показалась впереди зеленая туша двухсекционного грузового электровоза, он медленно, осторожно приближался к «России». Словно поцеловавшись, коснулись и легонько звякнули части автосцепки. Из кабины причалившего электровоза показался машинист, Борис не знал его, впервые видел это лицо. Но тот, как старому знакомому, подмигнул — ободряюще и с уважением: понимаю, мол, парень, что сделал ты на своей «чээске» все возможное. И все же крикнул, озорно улыбнувшись:

— Ну что — струхнул малость?

— Да было дело, было! — крикнул в ответ Борис. — А ты что же это хвосты свои наоставлял?

— Я у самого светофора стоял, можешь проверить. Чего-то тут диспетчер с дежурной но станции нахимичили.

Внизу, у автосцепки, возились помощники: Санька и второй, с грузового электровоза, — конопатый юркий парнишка с едва пробившимися на губе усиками.

— Страшно было? — спрашивал он Саньку.

— Да нет, не очень, — как можно равнодушней отвечал Санька.

Зашипел вскоре воздух: новый машинист проверял тормоза.

Через несколько минут поезд тронулся.

— Не видать вам сегодня цирка, Борис. Когда теперь притащимся! — Санька посмотрел на машиниста. — Жена твоя, наверно, планирует, как и что. А мы вот...

— Какой там цирк, Санек! — Борис поудобнее уселся в кресло, охнув, бережно расположил саднящую ногу. — Скажи спасибо, живы остались... — голос у машиниста уставший, с хрипотцой.

Санька кивнул, согласился. Расслабил тело, бездумно отдыхал. Перед глазами покачивалась задняя кабина тянущего их электровоза. До чего все-таки непривычно ехать на своем рабочем месте пассажиром!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ

15.00—17.30

I.

Кабинет заведующего промышленно-транспортным отделом Красногорского обкома партии Сергея Федоровича Колобова похож на многие другие: панели отделаны светлым полированным деревом, три широких окна с приспущенными сейчас шторами (очень уж печет сегодня солнце) выходят на нешумную, в зелени, площадь перед зданием; массивный двухтумбовый стол стоит в глубине кабинета прямо против входной, с тамбуром, двери; между столом и дверью — чисто выметенная красная дорожка; на стене — большой портрет Ленина с мудрым, знакомым прищуром глаз; в углу, слева, — небольшой сейф с тикающими на нем круглыми часами; вдоль стены, на которой висит карта области, — еще один стол, для заседаний, узкий и длинный, с двумя примерно десятками стульев вокруг. На краю рабочего стола Колобова бесшумно вертит лопастями вентилятор, время от времени поворачиваясь в стороны, и тогда бумаги на столе начинают шевелиться, загибаться углами.

Сергей Федорович — спокойный, редко улыбающийся человек, с медлительными, полными достоинства движениями и жестами. И речь у него такая же — неторопливая, скупая.

А говорить сегодня Сергею Федоровичу предстояло много. Железнодорожники в который уже раз подводят промышленные предприятия, срывают планы реализации продукции. И об этом сегодня надо сказать без всяких скидок транспортникам. Хватит, пришла пора спросить с них полной мерой.

Цифры, справки — все под руками. Отдельно напечатанная на машинке справка о погрузке (квартал хоть и не кончился, но прогнозы яснее ясного) убедительно показывает, что сорвутся железнодорожники и в этот раз. Только по их Красногорской области задолженность по погрузке почти два миллиона тонн, а областей — три, где же дороге успеть?

Колобов снял с руки и положил на стол толстые часы с красной секундной стрелкой — он будет поглядывать на них во время работы. Оглядываться на те часы, что на сейфе, неудобно, да и директорам это бросится в глаза. На четвертушке бумаги — план выступления и мелкие карандашные цифры: 3, 5, 9... Это время, которое он отвел на каждый вопрос. Так легче ориентироваться, требовать регламент от себя и выступающих товарищей. Тогда вполне можно будет уложиться в отведенные на совет час и двадцать минут, в половине пятого Колобов должен быть уже у первого, доложить Виталию Николаевичу и об этом совете, и о чем-то еще, чего он пока не знает. Понял лишь: разговор будет о железной дороге. Ну что ж, к этому разговору Колобов всегда готов. Позиция его ясная, четкая... И все же невольно думается о том, что первый последнее время с особым вниманием следит за работой дороги. Видимо, зреют у него какие-то соображения...

До начала работы совета директоров шестнадцать минут. Времени вполне достаточно для того, чтобы еще раз пробежать глазами документы, при надобности что-то уточнить и сверить. Хотя вряд ли это потребуется — его инструкторы сделали все на совесть. А собраться с мыслями, подготовиться к разговору не помешает.

Идея провести заседание совета в обкоме — его, Колобова. Отчасти надоело выслушивать то одну, то другую сторону. Одни жалуются, другие защищаются, ссылаясь на объективные причины. Заседания совета всегда однобоки, если дело касается железной дороги: раздается критика в адрес железнодорожников, а те этой критики не слышат. Или делают вид, что не слышат. Пускай теперь здесь, на глазах, поспорят. Сразу и решение можно будет принять. Разумеется, наметки этого решения есть, вот они, под рукой, но выслушать железнодорожников все-таки надо: что скажет сегодня Уржумов? Впрочем, вряд ли услышишь от него что-то новое. Опять будет на министерство ссылаться, на их строгие регулировочные задания, на исчерпанные возможности сортировочных станций... словом, начни только слушать. Конечно, все это верно, трудно на железной дороге и с жильем, и с кадрами, но у кого этих трудностей нет? Да любой завод возьми... Нет, надо железнодорожникам находить какой-то выход, искать его. Работать так дальше нельзя: взяли заводы, что называется, за горло, хоть караул кричи!

Колобов поднялся, подошел к тумбочке в углу кабинета, налил себе стакан прохладного шипучего «Боржоми» (сколько он сегодня воды выпил — ужас!). Напившись, продолжал размышлять, расхаживая по красной дорожке, — подтянутый, в безукоризненно сидящем на нем импортном сером костюме, со строгим галстуком, тщательно подобранным к строгому его лицу.. Дойдя в очередной раз до двери, открыл дверцу встроенного шкафа, оглядел себя в небольшое, прикрепленное к ней зеркало, ненужно еще поправил узел галстука, сщелкнул с плеч пылинки... Нет, надо с железной дороги сегодня строго спросить. Пора, наверное, на бюро обкома вопрос вынести. Пусть транспортники берутся за дело по-настоящему.

За шесть-семь минут до назначенного часа в приемной Колобова собрались члены совета директоров. Всех их Уржумов знал. Знал и личные, человеческие качества, и деловые. Со многими почти ежедневно говорил по телефону, встречался на партийно-хозяйственных активах и здесь, в обкоме. Иные, как тот же Потапов, приезжали к нему в управление. Разговор в таких случаях был один — о вагонах, о трудностях с отправкой готовой продукции. Одни просили «войти в положение», другие требовали с выкладками-обвинениями в руках, третьи, не получив в кабинете начальника дороги твердого «да» или хотя бы дипломатического «постараемся помочь», прямо заявляли, что будут жаловаться — в обком, ЦК партии. Естественно, таких обиженных железной дорогой в городе и области немало, и соберись они все сюда — Уржумову пришлось бы ой как туго! Но и те, что сегодня здесь, на совете, поддадут ему, пожалуй, за всех, успевай только поворачиваться. Конечно, Уржумов тоже приехал не с пустыми руками, управление дороги ведет учет использования вагонов на подъездных путях предприятий, и директора об этом хорошо знают. Но нынче он один, а их много. Впрочем, все или, во всяком случае, многое будет зависеть от того, как поведет совет Колобов, что решил для себя. Стоит ему уронить даже одну вроде бы малозначащую фразу, и она станет направлением в разговоре, его флагом...

Кто-то тронул Уржумова за плечо.

— Что это ты, Константин Андреевич, отвернулся от нас?

В руках директора Красногорскмаша Потапова, приземистого, с сильными широкими плечами, как всегда, улыбающегося, — черная, туго набитая бумагами папка. Он держит ее под мышкой, то и дело поправляя, устраивая поудобнее.

Уржумов, отвечая на приветствие Потапова, натянуто улыбнулся.

— Да... просто засмотрелся, Сергей Васильевич. Видишь, вон воробей? Такой нахал, скажу я тебе! Голубь корку хлеба где-то раздобыл, а этот разбойник раз-раз! — и уволок.

Потапов не стал смотреть воробья, сочувствующе глянул Уржумову в глаза.

— Ладно тебе, Константин Андреевич. Только и думаешь, наверно, как бы половчей от нас отбиться? А?

— Как не думать! — усмехнулся Уржумов. — Все друзья, все вагоны просят. А на всех не хватает. Как тут быть? Вот звонил мне сегодня начальник один, умолял: дай полсотни платформ — буровые станки вывезти.

— Ну и?.. — весело прищурился Потапов.

— А я и говорю: не можем, нет вагонов.

— Гм... А тот начальник уже коньяк приготовил. А, Константин Андреевич?

Уржумов выдержал улыбчивый взгляд Потапова, промолчал.

Народ в приемной в этот момент задвигался, потянулся в открытую дверь колобовского кабинета.

— Прошу, товарищи, проходите: три часа, — вежливо, но с начальственной ноткой в голосе подгоняла директоров пожилая секретарша.

В кабинете все быстро расселись — кто у стены, кто у приоткрытых, по-прежнему зашторенных окон; Потапов и еще несколько человек сели за стол.

Колобов ждал полной тишины. Сказал:

— Прошу, Сергей Васильевич. Доложите совету, как в целом складывается по заводам обеспечение вагонами на текущий квартал.

Потапов, уже стоящий на ногах, слушал, потом неторопливо, нажимая на «о», заговорил:

— Мы проанализировали, Сергей Федорович, положение...

— Вы не мне, не мне, а совету докладывайте, — поморщился Колобов. — Я у вас слушатель. Вы проводите заседание, а потом, если разрешите, я выскажу наши соображения.

— Понял вас.

Потапов смотрел теперь на директоров, рассказывал, что в последние месяцы производственные задания таких крупных предприятий, как Красногорскмаш, Машинобур, Вагонзавод и других, выполняются с трудом: во многом сдерживает железная дорога — не вывозит в установленные сроки готовую продукцию, нарушается ритмичность завоза сырья. Руководители промышленных предприятий не раз и не два обращались к товарищу Уржумову и его заместителям с просьбой выделить достаточное количество вагонов, но вагоны стали дефицитной вещью. О недостатках в работе дороги надо поговорить откровенно, продолжал Потапов, но еще с большей откровенностью стоит поговорить об отдельных заводах — в вагонном дефиците немалая вина самих руководителей...

— Это еще надо доказать, Сергей Васильевич! — заволновались, дружно загудели директора. — Причины у всех уважительные. Что мы, специально, что и, держим вагоны?

Один из директоров, упитанный, розовощекий, как школьник в классе, старательно тянул руку: «Дайте, дайте мне сказать!»

— Говорите, Сажин, — кивнул Потапов.

Сажин вскочил, шустро затараторил:

— Я вот что хочу сказать, товарищи коллеги. У нас, например, на «Метизе», срыв подачи вагонов — система! Все гадаешь в конце месяца: даст тебе железная дорога вагонов или не даст. На сегодняшний день положение: продукция готова, а грузить ее не во что... Нет, товарищи, я вот в обкоме заявляю: не даст мне сегодня Уржумов вагонов — плана у «Метиза» не будет! И квартального, и полугодового. Как хотите. Хоть режьте меня, хоть целиком ешьте. Вот. Мне на заводе рабочие проходу не дают. Вы, говорят, директор у нас или кто? Почему вагоны не можете выбить? Для чего мы соревнуемся, обязательства принимаем? Чтобы склады продукцией забивать, да?.. Неужели, Константин Андреевич, так сложно каких-то двадцать вагонов в месяц подать?

— Сложно, стало сложно, — не поднимая глаз сказал Уржумов.

— Ну, тогда я пас! — директор «Метиза» многозначительно развел руками и сел. Но тут же вскочил снова. — Нет, меня этот разговор не устраивает, его к плану по реализации не подошьешь. Вы мне, товарищ начальник дороги, справку дайте официальную, что не можете своевременно вывезти нашу продукцию, а я справку в наш главк пошлю. Пусть там делают что хотят.

— Зачем вы так горячитесь, Андрей Андреевич? — Уржумов стал листать привезенные с собой документы. — Ваш «Метиз», например, постоянно завышает простой вагонов. Эти двадцать вагонов, о которых вы говорите, вполне можно было бы получить без нервотрепки, укладывайся вы в нормы.

— Может быть, других директоров еще послушаем, а потом уж Константину Андреевичу слово дадим? — подал ровный голос Колобов.

— Можно и так работу построить, — приподнялся Потапов. — Все равно Уржумову каждому из нас надо ответить.

— Что ж, вам виднее, — не стал спорить, качнул головою Колобов.

— Я приехал на ваш совет, разумеется, не с пустыми руками, — продолжал Уржумов. — И могу, как говорится, цифрами и фактами показать и доказать вину заводов: вы требуете от нас, железнодорожников, вагоны, которые практически у вас есть. Вы все обеспечены вагонами в полной мере, потребности мы ваши удовлетворяем.

— Как то есть?!

— Что вы говорите, Константин Андреевич?

— Не наводите тень на плетень! — раздались голоса — озадаченные, недоумевающие, сердитые.

Уржумов переждал шум, сказал:

— Потери от простоев вагонов — мы подсчитали это — вполне покрывают потребности в порожняке. Вот расчеты по тому же «Метизу», Сергей Федорович, — шагнул он к столу Колобова, — вот — по области.

Колобов рассеянно глянул на положенные на стол бумаги.

— Хорошо, я посмотрю, — качнул он головой.

— В любом случае, Константин Андреевич, — снова вскочил Сажин, — вы и на свое ведомство должны критически глянуть. А то вы тут так изобразили дело, что...

— Нет, Андрей Андреевич, — прервал директора «Метиза» Уржумов, — с себя мы вины не снимаем. Я вот к вам и пришел с конкретным предложением, если хотите — с просьбой. Я прошу совет директоров помочь железнодорожникам. Давайте по-настоящему, по-хозяйски возьмемся за вагоны. Заключим договор, лучше, если это будут договоры между конкретными станциями и предприятиями, объявим в городах области соревнование за лучшее использование вагонов, будем премировать победителей этого соревнования, наказывать рублем отстающих...

— Интересно, — протянул сидящий в самом углу кабинета седой с багровым лицом человек, которого Уржумов видел на совещании впервые. Он грузно поднялся, машинально застегнул на выпирающем животе пиджак, крутнул головой в явном несогласии со словами начальника дороги. — Интере-есно... Выходит, я со своей допотопной техникой на выгрузке хронически не буду укладываться в нормы простоя, и меня за это штрафовать? Да вы знаете, товарищ Уржумов, какие на нашем «Госкабеле» подъездные пути? А краны? Погрузчики? Транспортеры?

— Я вношу предложение, — твердо повторил Уржумов. — Считаю, что такое соревнование принесет всем нам, государству неоценимую выгоду. Бояться штрафов не стоит, надо работать...

— Да работать-то мы работаем, уж в этом нас упрекать...

— Можно и посоревноваться, чего там...

— Засоревновались совсем, хватит!

Голоса директоров гудели вразнобой, на этот раз сдержанно — видно было, что предложение Уржумова приняли по-разному.

— Сергей Федорович, я хотел бы поставить этот вопрос и перед обкомом. — Уржумов ожидающе смотрел на Колобова.

— Вообще, Константин Андреевич, — начал Колобов после минутного раздумья, — вопрос вы ставите не совсем, скажем, к месту. Совет обсуждает проблемы невыделения железной дорогой вагонов, вы же... Безусловно, предложение ваше имеет отношение к этой проблеме, — поднял он ладонь на протестующий взгляд Уржумова. — Но... Впрочем, ладно — назовем вещи своими именами: вы в данный момент уходите от ответа. Поэтому, я думаю, — он глянул на Потапова, — совету все же следует вернуться к более конкретному разговору. Что же касается предложения по соревнованию... неплохая идея, неплохая. Но правильно вот директор «Госкабеля» говорит: не все в равных условиях в этом соревновании окажутся. Да и материальная сторона... Какие-то, вероятно, фонды надо заиметь, привлечь средства... Все это не так просто. Пока, считаю, нужно нам на свои собственные силы рассчитывать, на резервы. У нас их с вами, Константин Андреевич, пруд пруди. Так, товарищи? — обратился Колобов к директорам, и в ответ раздалось:

— Верно, Сергей Федорович!

— Завязнем мы в этом соревновании, а вагонов как не было, так и не будет!

— Константину Андреевичу лучше на свое, дорожное соревнование глянуть...

...Совет директоров большинством голосов решил: просить бюро обкома вмешаться в сложившуюся на железной дороге ситуацию, оказать помощь промышленным предприятиям в своевременном выделении порожних вагонов под погрузку готовой продукции.

II.

В четвертом часу Желнину позвонил Климов.

— Приветствую, Василий Иванович. Где Уржумов?.. И что у вас там за ЧП? Мне только что доложили...

«Ну, все, завертелось колесо, — чувствуя, как замерзла лысина, подумал Желнин. — Стоит теперь кому-то лишь намекнуть, что первый зам начальника дороги проявил интерес к цистернам...» Впрочем, чего это он трусит? Приказа останавливать «Россию», а потом гнать ее вперед он не отдавал, с начальником распорядительного отдела был у него вполне нейтральный разговор, а если Степняк проявил ненужную инициативу, то пусть сам за себя и отчитывается. А уж хвост на пути скорого поезда оставить — тут и дураку ясно, чья вина.

Как можно спокойнее (ох, нелегко это дается, нелегко!) Желнин стал объяснять заместителю министра:

— Мы старались ввести в расписание «Россию», Георгий Прокопьевич. Она прибыла на дорогу с опозданием, стояла в Прикамске, потом в Шумково, мы...

— Да ты ближе к делу! — прервал Желнина нетерпеливый и грубоватый голос Климова. — Стояла, нагоняла!.. Что произошло в Сарге этой?

— В Санге. Диспетчер, Бойчук его фамилия, поставил под обгон «двойки» цистерны, а в приложение к графику, видно, не заглянул, не уточнил количество вагонов. Остался хвост на втором пути, локомотив «России» зацепил последнюю цистерну.

— Бригада жива? — спросил Климов.

— Жива. Помощник немного повредил себе лицо, машинист... ну так, коленку зашиб. Навстречу поезду пошла наша «скорая помощь».

— Что там еще?

— Было десятка два падений пассажиров с полок. В основном царапины, ушибы... В первом вагоне... там похуже дело, беременная женщина, да ее еще ударили. Нечаянно, конечно, при падении.

— М-да-а... — Климов помолчал. — Диспетчер... как ты говоришь его фамилия?

— Бойчук.

— Бойчука с работы снять. Немедленно! И подальше его от железной дороги!.. Разгильдяй.

— Да он вообще-то на неплохом счету в отделении, — начал было Желнин, но Климов уже не слушал его. Спросил:

— А сигнализация почему не сработала? Что у вас там за балаган, Желнин?!

— Георгий Прокопьевич, я еще не знаю всех подробностей, но... Словом, мне доложили, что замазученные колесные пары, есть такое предварительное мнение...

— Быстрей! — приказал нетерпеливо Климов. — Что тянешь!

—...так вот, замазученные колесные пары, которые находились в конце состава, не обеспечили шунтовую чувствительность рельсовой цепи, светофор показал ложную свободность блокоучастка.

— Ясно, ясно, — снова перебил Климов, — вагоны надо лучше мыть... Ладно хоть так еще все кончилось. Но наказать мы вас с Уржумовым накажем, будьте спокойны!.. Да! Иностранных туристов в поезде не было, не знаешь?

— Нет, не уточнял пока.

— Узнай. Потом вызови меня. Ославите, чего доброго, на весь мир.

— Понял, Георгий Прокопьевич.

— Уржумов почему не отвечает?

— Он в обкоме. На три часа завотделом вызвал.

— Что за вопрос? В курсе, нет?

— Заседание совета директоров...

—...которым вы план реализации срываете! — подхватил Климов. — Что молчишь, Василий Иванович?

— Да что говорить, Георгий Прокопьевич, мы...

— А так и говори: срываем. Причем третий квартал подряд. Так?

Желнин молчал.

— И еще министерскую регулировку не выполняете, — напористо продолжал Климов. — Почему захватываете порожние вагоны без нашего разрешения?! Что за партизанщина на дороге?

— Видите ли, Георгий Прокопьевич... — Желнин растерялся, не знал, как вести себя. — Видите ли, — повторил он, — местные органы... Словом, настоятельно просят, чтобы мы, железнодорожники, не отдавали вагоны... я бы даже сказал...

— Какие еще органы? — строго уточнил Климов.

— Вышестоящие.

— Что ты крутишь там, Желнин? Вышестоящие, нижестоящие! Обком ваш, что ли?

— И обком.

В голосе Климова появился усмешливый холодок:

— Слушай, Василий Иванович, вы с Уржумовым на железной дороге работаете или где? Откуда эти ветры там дуют?

— Мое дело — выполнять указания начальника дороги... К тому же у нас партийные билеты в карманах. Мы не можем не...

— А мы что — беспартийные, по-твоему? И на верное, сверху нам тут виднее, как вагонным парком распоряжаться.

— Думаю, что виднее, Георгий Прокопьевич, — согласился Желнин.

— Хоть один на дороге понимает... Когда явится Уржумов, скажи, чтоб позвонил мне. Как там настроение... и вообще?

— Константин Андреевич сказал, что положение на дороге будем выправлять.

— Опять он за свое: «Константин Андреевич, Константин Андреевич»!.. Сам-то — как?

— А что сам? — насторожился и слегка заволновался Желнин, интуитивно чувствуя, что разговор входит в желанное для него русло, что сейчас надо говорить какие-нибудь нейтральные слова... — Мое дело замовское.

— Берись-ка там по-настоящему, Василий Иванович, — доверительно и вместе с тем на прежней строгой волне заговорил Климов. — А то ведь не посмотрим, что вы оба там заслуженные... К концу года чтоб все задолженности были ликвидированы. Постарайтесь, сил и энергии у красногорцев хватит. О перспективе, Желнин, тебе тоже думать надо. Жизнь имеет свои законы, никуда от них не денешься. Понятно говорю?

— Понял вас, Георгий Прокопьевич!

Желнин долго потом держал руку на положенной уже трубке.

III.

Ровно в шестнадцать тридцать Колобов сидел в мягком глубоком кресле перед столом первого секретаря обкома партии Бортникова. Виталий Николаевич, в ловко сидящей на нем коричневой паре, расхаживал по большому светлому кабинету, слушал заведующего промышленно-транспортным отделом молча, не перебивая, лишь изредка что-либо уточняя. При этом он вежливо выжидал конца фразы, естественной остановки говорившего, чтобы не нарушать мысли, не сбивать. Вскоре Бортников сел против Колобова в такое же массивное мягкое кресло, смотрел на него карими спокойными глазами, в которых жила всегда поражающая Колобова внутренняя уверенная сила. Говорить Колобову с Бортниковым было всегда трудно, потому что с п е р в ы м нельзя было быть даже в мелочах неискренним или не до конца убежденным в том, в чем стремился убедить сам; неуверенность мысли Бортников чувствовал каким-то особым чутьем, легко находил в такой мысли слабинку, сразу потом теряя интерес к разговору и собеседнику. Он открыто не любил людей, которые пришли в его кабинет за е г о мнением, мнением первого секретаря обкома, чтобы потом, при случае или надобности, размахивать этим мнением, как флагом, ссылаться на него, не вкладывая ни крупицы собственного «я». И наоборот, с уважением относился к тем, кто, не нарушая, разумеется, этики, горячо и смело отстаивал свои убеждения, доказывал свою правоту. С такими людьми Бортников беседовал с удовольствием и подолгу, и встречи эти, обмен мнениями нередко ощутимо влияли на принимаемые решения...

Дата добавления: 2015-09-03