Жаркие перегоны 5 страница

— Мне думается, вы преувеличиваете сложности, Константин Андреевич. Это от усталости. — И, помедлив, прибавил вдруг: — Конечно, не каждый в ваши дни может тянуть дорогу, далеко не каждый.

Уржумов вспыхнул, хотел дерзко напомнить, что девятую, прошлую пятилетку Красногорская дорога закончила с хорошими показателями и министерство удостоило магистраль переходящего Красного знамени, а Климов сам же поздравлял их с наградой.

Вмешался министр, сказал примирительно:

— Не стоит об этом. Надо разобраться поглубже. Может, и мы в чем-то виноваты. Ни с того ни с сего целая дорога не захромает. Шутка сказать: полгода уже с планом не справляются. Тут что-то не так.

— Все так, Семен Николаевич! — запальчиво возразил Климов. — Я не постесняюсь присутствия Константина Андреевича, скажу: уровень руководства дорогой в последнее время значительно упал. Почему — не знаю, но упал, убежден в этом. Ослабли вожжи, по всему видно.

Министр мягко положил белые сухие руки на сукно стола.

— Мне нужны убедительные доказательства, Георгий Прокопьевич. Пока же я вижу, что Красногорской требуется помощь. Стоит нам подумать над транзитом (он говорил — «тра́нзитом»), локомотивный их парк пора обновить... Часть ваших просьб, Константин Андреевич, — министр повернул к Уржумову тяжелую, массивную голову, — мы рассмотрим. Но вот, к примеру, насчет вашей Сортировки в Красногорске... Стоит ли делать ее мощнее? А не построить ли нам новую? Где-нибудь в стороне от главного хода, чтоб не мешала, а?

— Да что это — будку для дежурного по переезду сколотить? — чуть ли не в крик сорвался Уржумов, и сидящие за огромным столом члены коллегии — заместители министра и начальники главков — удивленно подняли головы: не забывается ли начальник Красногорской, где он находится?!

Уржумов, смутившись и торопливо пробормотав: «Извините!», сгреб привезенные с собой бумаги, вышел. В приемной министра мелодично били в этот момент старинные, в резном деревянном корпусе часы. Кто-то знакомый (кажется, это был главный инженер Сибирской дороги) шагнул навстречу, но Уржумов ни с кем не хотел сейчас говорить — торопливо прошел мимо. Он быстро спустился по широкой мраморной лестнице вниз, в вечно прохладный вестибюль, мимоходом взял из рук гардеробщицы плащ, вышел на шумную, забитую транспортом улицу.

Моросил дождь; у самого горла клокотало невысказанное, горькое, но теперь надо было успокоиться, остыть. Тогда холодно и трезво можно будет оценить все, что было сказано на коллегии. Впрочем, вряд ли он забудет когда-нибудь обидные слова Климова — были они несправедливы по отношению к нему, Уржумову. Да, конечно, он постарел, годы идут, но не это главное. Сбой в работе Красногорской дороги — теперь это очевидно — закономерен. Еще три года назад Уржумов с расчетами всевозрастающих вагонопотоков стучался во многие кабинеты министерства; вместе с Бортниковым (тогда Виталий Николаевич работал вторым секретарем обкома партии) были они на приеме у министра.

Семен Николаевич, радушно поздоровавшись с вошедшими, быстро и внимательно глянул в лицо нового для него человека, Бортникова. Наверное, тот своей внешностью не произвел на министра должного впечатления, и во время разговора хозяин громадного, но довольно уютного кабинета почти все время обращался к Уржумову. Бортников же сидел тихо, молчаливо, изредка вставляя короткие замечания.

Уржумов говорил о том, что уже сейчас их дорога работает с большим напряжением, что пришла пора всерьез подумать о ее перспективе.

Министр слушал, катал в пальцах дорогую папиросу, стряхивая с зеленого сукна стола просыпавшиеся табачные крошки. Сдержанно улыбнулся, покачав массивной своей головой:

— Паникер ты, Константин Андреевич. Ваших пропускных способностей еще на две пятилетки хватит.

— Семен Николаевич, ведь...

— Погоди, не горячись. — Министр стал расхаживать по кабинету. — Ты говоришь, с напряжением работаете? А вся сеть? Прохлаждается, что ли? Не думай, что только Красногорской тяжело — все дороги с натугой работают. Однако, — он мельком глянул на внимательно слушающего Бортникова, — однако справились с планом перевозок. Так?.. Ну вот. Вытянем и эту пятилетку, дорогие товарищи! Надо вытянуть. Надо! Так что, Константин Андреевич, ты уж поднатужься, пожалуйста. Просить сейчас у правительства денег персонально на развитие твоей дороги я не стану — БАМ, Тюмень, сам понимаешь...

Уржумов порывисто повернулся к севшему в кресло Семену Николаевичу.

— Товарищ министр, вы хорошо знаете, какое значение имеет наша дорога для соседних, мы ведь как перевалочная база между востоком и западом страны!..

— Может, ты мне, Константин Андреевич, расскажешь, с какой стороны электровоз к вагонам цеплять, а? — министр усмехнулся, но глаза его были сухими и строгими. — В настоящее время я не вижу особых причин для беспокойства. Техническое развитие вашей магистрали вполне соответствует сегодняшнему дню, его потребностям... Вот закончим пятилетку...

— К концу пятилетки мы окончательно станем, Семен Николаевич!

— Не дадим, не надейтесь. — Министр потянулся за новой папиросой. — Я же не призываю вас, — добавил он уже с властными нотками в голосе, — не думать о перспективе — думайте! И развивайте магистраль. Но пока что из средств, отпущенных вам на эту пятилетку.

Настала неловкая, томительная для всех троих пауза. Гости должны были в этой ситуации встать и уйти — министр как бы предлагал им возникшим этим молчанием поступить именно так. Но Уржумов понимал, что, сказав дежурное: «Хорошо, Семен Николаевич, будем делать. До свидания», обречет себя на новый поединок с совестью. Уже за дверями какой-то другой Уржумов будет корить этого первого за мягкотелость и неумение отстоять интересы дороги, за беспомощность перед министерским аппаратом, сумевшим, вероятно, внушить министру, что дела на Красногорской магистрали не так уж и плохи. Но сам Семен Николаевич — опытнейший железнодорожник! — неужели он не понимает, не видит надвигающихся туч?

— Товарищ министр... — начал было Уржумов, решив, что уходить из этого кабинета вот так, ни с чем, да еще на глазах второго секретаря обкома, он не имеет права.

Бортников уловил, видно, состояние Уржумова, мягко тронул его за локоть — подождите, дескать. Поднял на министра карие спокойные глаза, заговорил — тоже спокойно, ровно:

— Семен Николаевич. Я, жаль, не железнодорожник по образованию, мне трудно разобраться втонкостях вашего разговора. Но я считаю, что начальник нашей дороги прав в принципе, мы разделяем его беспокойство. Собственно, наше совместное появление здесь, в вашем кабинете...

— Виталий Иванович...

— Николаевич, — прежним ровным тоном поправил министра Бортников.

— Прошу прощения! — Семену Николаевичу все же не удавалось скрыть свое неудовольствие Уржумовым: вот, — было написано на лице министра, — привел человека некомпетентного, приходится объяснять ему прописные истины... — Виталий Николаевич, у вас, конечно, может сложиться впечатление, что Красногорская дорога не справится в будущем с перевозками предъявляемых ей грузов...

— Мы уже сейчас ощущаем значительные трудности с вывозом продукции промышленных предприятий, — вставил Бортников. — А что будет через три-четыре года?

— Ну, трудности есть и будут, — министр снисходительно глянул на собеседника. — Только я должен сказать, уважаемый Виталий Николаевич, железная дорога никогда еще заводы не подводила и подводить не собирается. У нас тут, — Семен Николаевич покрутил пальцем, очерчивая некое пространство, — сильный плановый аппарат, мы постоянно сверяем свои шаги с Госпланом... Нет, причин для преждевременного беспокойства, дорогие товарищи, я не вижу. Не надо так уныло смотреть на будущее своей магистрали — сил у Красногорской хватит.

— Да, но... — хотел возразить Бортников, озадаченно глянув на безмолвствующего Уржумова, и в этот самый момент послышался зуммер правительственного телефона, — министр поспешно поднял трубку, одновременно, с извиняющейся улыбкой, подав Бортникову руку.

Так и ушли они в тот раз ни с чем, досадуя на явно смятый, оборванный разговор.

Простившись с Бортниковым (Виталий Николаевич направлялся по делам в ЦК), Уржумов поехал к себе в гостиницу — надо было взять вещи и билет на самолет. Пока ехал, подробно анализировал разговор в кабинете министра, вспоминал возражения, упреки Семена Николаевича и с юношеской запальчивостью не соглашался с ним: нет, вы не правы, товарищ министр, одними резервами упущенное не восполнишь. Развитие Красногорской дороги по темпам уступило промышленности, возникли диспропорции — грузить и отправлять стали больше, пропускные же способности остались в основном прежними. Сеть дорог — организм единый, развивать его надо комплексно. Конечно, самое «узкое» место сейчас — сортировочные станции, они не справляются с выросшим вагонопотоком, но и технические, линейные, станции тоже работают с перегрузками. Замедленное же продвижение составов привело к уменьшению участковой скорости, к снижению производительности электровозов и тепловозов, к ухудшению использования грузовых вагонов — оборот их тоже замедлился... Целая цепь взаимосвязанных сложных звеньев. За каждым из них — конкретные и серьезные проблемы. Может ли разрешить их один человек?

«Нет, ты не хитри и не оправдывайся, — сказал себе Уржумов. — У тебя мощный аппарат, управление с его службами, отделения с квалифицированными специалистами. Каждый из них отвечает, должен отвечать, за свое дело. А твоя первейшая обязанность — организовать эту ответственность, добиться, чтобы конкретные проблемы решались людьми четко, грамотно и быстро. Вот и ответь себе откровенно: сумел этого добиться?»

Да, в основном до сих пор работали хорошо. А в частностях? Хм... Ну, наверное, что-то все-таки было упущено. «Наверное»! Еще сомневается. Ведь ясно же сейчас, что дали они, красногорцы, маху с Колезинским ходом: уложили на сотне почти километров вторые пути, а что толку? Станции там остались неразвитыми, пропускная способность направления почти не изменилась, напряжения с магистрали не снялось. Прокол?

— Прокол, прокол, — пробормотал со вздохом Уржумов. Он поднимался уже в лифте, грустно рассматривал себя в зеркале — удрученного, с усталым лицом.

А ремонтную базу возьми... Не добился же как начальник дороги строительства нового корпуса в локомотивном депо Огрень. «Больные» тепловозы стояли под забором, часть из них «лечили» на улице. Каково было рабочим? Холод, грязь... Это потом уже пришла ему в голову идея: наладить ремонт тепловозов в Красногорске, в электродепо.

А взять эксплуатационную работу. Часто ли он вмешивался в организацию пропуска вагонопотоков на дороге? Пытался в деталях вникать во взаимоотношения поездных диспетчеров, обстановку на стыках отделений, хорошо ли знает работу хотя бы крупных технических станций? Да, эти станции он знает и в свое время предложил именно на них переложить часть работы сортировок — предварительное формирование поездов. Это была существенная помощь сортировочным станциям. Но красногорская сортировка тем не менее задыхалась. По-прежнему мучила мешанина на путях: транзитные, грузовые, сборные — все эти поезда пропускались и перерабатывались на одних и тех же технологических линиях. Почему? От чего это зависит?

Ну, от чего зависит — ясно: нет специализации тех же путей, да и станций в целом. Но как исправить положение? И что он, руководитель дороги, сделал для этого?

Что... Не сидел же он сложа руки. Нет, конечно! Работал. Отдавал всего себя делу, не щадил здоровья, со временем не считался. И другие тоже себя не щадили. Вытянули же они прошлую пятилетку...

Вот именно — вытянули. Уже в завершающем ее году стало чувствоваться: трудно идет дело, трудно. Но тогда он, Уржумов, не ломал особенно голову — заедала текучка. И вот эта текучка отомстила — дорога многое потеряла, с перевозками не справляется.

Да, он, начальник дороги, обязан был смотреть вперед. Быть более настойчивым, непримиримым к тем, кто успокаивал, не разделял его тревоги. А ему подчас не хотелось портить отношений...

Не хотелось ссориться, а теперь вот работать с каждым днем все сложнее. Одно дело, когда тебя поддерживают, понимают, что-то прощают, и другое — когда тобой устойчиво недовольны. Разговоры то и дело незаметно соскальзывают на личности, на возраст, и тогда само собою вырисовывается незавидное положение Уржумова — его не пенсионные пока, но уже и не молодые годы. Но разве заслужил он такое отношение, разве оправданы такие поспешные выводы о нем?

В тот день после коллегии Уржумов долго ходил по Москве (самолет на Красногорск уходил вечером) — думал, думал... На место обиды пришло равнодушие, словно бы согласие с оценкой Климова и со всем, что было сказано о нем, Уржумове. Это ему лично кажется, что работает он по-прежнему хорошо и полон сил. Со стороны, наверное, виднее...

Фантазия нарисовала Уржумову его же самого в роли дорабатывающего простого инженера (и так ведь может случиться) какой-нибудь из служб управления. Выбор службы не имеет значения — он хорошо разбирается в работе любой из них и с любой работой справится. Был же он в свое время и начальником депо, и заместителем, и начальником отделения... А начинал рядовым инженером в депо, которое позже возглавил, — работал и учился. Он, пожалуй, не мог бы объяснить себе, за какие именно заслуги выдвинули его сначала на одну невысокую служебную ступеньку, потом на другую, третью. Потом многие годы он сам продвигал людей, замеченных и отмеченных им в работе, возможно, интуитивно ценя в них какие-то свои черты характера и свои способности. Понемногу он окружил себя людьми, преданными делу, знающими инженерами. Крепкий костяк управления решающим образом влиял на все происходящее в службах, в отделениях, на магистрали в целом. Дорога работала устойчиво, ровно. И вот сбой — затяжной, серьезный. Что ж теперь — признать, что выработался, что не под силу уже дорога? И забыть при этом обо всем, что говорилось им же самим в кабинете министра?

Ладно, допустим, пойдет он работать инженером. А в чьи руки отдаст дорогу? В чьи ее можно и нужно отдать?

Всплыло в памяти лицо первого заместителя, Желнина. Уржумов отчетливо вспомнил какие-то неслышные шаги Василия Ивановича, когда тот заходил в кабинет, вкрадчивый его голос, спрашивающий: «Что там министерство, Константин Андреевич? Обком — как?» Уржумов верил в искренность, с которой задавались эти вопросы. Он откровенно рассказывал о беседах с министром, его замами, о вызовах в областной комитет партии, давал оценку принятого там, наверху, решения или сделанного вывода. Было естественным откровенно говорить со своим первым заместителем, рассчитывать на его единомыслие. Сейчас же воспаленный мозг прежде всего напомнил Уржумову, что Желнин гораздо моложе его, что Климов, намекая на усталость начальника Красногорской дороги, очевидно, имел в виду...

— Нет, чертовщина какая-то! — оборвал себя Уржумов, и шедшая впереди него женщина с авоськой оглянулась.

Он свернул с шумной, забитой людьми и машинами улицы Горького в какой-то сквер, сел, с наслаждением вытянув ноги. Здесь, в зеленом, по-вечернему уже прохладном сквере, играли дети, шуршала газета в руках благообразного старичка на соседней скамейке, мирно торговала мороженым грузная и молчаливая женщина, сидящая у лотка на белом табурете, негромко пел транзистор на коленях у парня, нетерпеливо ждущего кого-то...

Отдохнув, Уржумов встал и направился к станции метро. Он шел, неся в руках черный портфель и плащ, — высокий, сутуловатый, седой. Шел, с грустью вдруг подумав о том, что вся его жизнь прошла в таких вот беспрестанных думах и заботах о делах, в вечном стремлении чего-то добиться, достичь... Он с удивлением стал припоминать свободные свои вечера — их оказалось мало, очень мало. В последние год-два их, пожалуй, совсем не было — все работа, работа... Время занимали совещания, поездки по дороге, командировки, технические споры, выслушивание указаний и отдача собственных, и снова совещания, заседания, выступления, слушание докладов. А таких вот тихих, спокойных вечеров у него почти что не было, и Уржумов с завистью и незнакомым самому себе удивлением смотрел сейчас на встречных людей, неторопливо гуляющих по скверу, наслаждающихся ласковым теплым вечером... Он вспомнил свою жену — терпеливую, немногословную, — она, помнится, никогда не упрекала его за их скучный, наверное, образ жизни, подумал, что с большим бы удовольствием посидел с нею вон в том веселом кафе и был бы, пожалуй, счастлив.

«Так мало, оказывается, надо!» — поразился он неожиданному открытию и даже замедлил шаги, прислушался к себе — не лукавит ли? Но нет, душа его была искрення. Он, пожилой, много и хорошо поработавший человек, хотел бы теперь хоть частично компенсировать то, что навсегда ушло в прошлое...

«Вот стану инженером, надышусь такими вечерами», — поддел Уржумов самого себя.

Потом, уже в метро, он машинально переключился на мысли о Желнине, о разговорах на коллегии, о последних словах министра...

—...Ничего я, Георгий Прокопьевич, не забыл, все помню, — еще раз повторил Уржумов и поднял отрешенные, далекие какие-то глаза на возникшего в дверях помощника.

— Пообедать бы надо, Константин Андреевич. Нельзя же так! — с нотками осуждения сказал тот.

— Как? — непонимающе спросил Уржумов.

— Сидите все, сидите... Там в обком ехать, не успеете.

— А... Ну, давай пообедаем.

Помощник обрадованно кивнул, четко повернулся и вышел, а Уржумов, размышляя, походил по кабинету.

Болит все-таки спина. К врачу, что ли, сходить?

Прикинул, что раньше семи-восьми вечера не освободится сегодня. А будет ли там в это время врач? — поликлиника, кажется, до семи... Ладно, в другой раз. Потерпит спина.

III.

Поезд, миновав еще одну станцию, загрохотал по выходным стрелкам, вагон качнуло, и стоявшие на столике бутылки с молоком поползли к краю.

— Ой! — невольно вскрикнула Лариса и инстинктивно вытянула вперед ладони, но Авенир Севастьянович опередил всех бросившихся на выручку мужчин — и молоко, и платье были спасены.

— Ну все, думаю, свалятся сейчас мне прямо на колени, — смеялась вместе со всеми Лариса. — Пришлось бы переодеваться.

— Ну что вы, Лариса! Разве мы вас дадим в обиду!

Откинувшись к стенке купе, Авенир Севастьянович смотрел на нее заботливо, по-дружески.

— Вы чем-то на мою жену похожи, Лариса. Особенно когда она второго нашего короеда носила.

— Ну, скажете, — вспыхнула молодая женщина. — Люди все разные.

— Нет, серьезно, что-то у вас с Эммой общее есть. Когда вот вы вошли в купе, я даже вздрогнул: откуда, думаю, жене здесь моей взяться?! Третий день как из дому уехал.

Авенир Севастьянович, половив голыми ступнями туфли на полу, уселся поудобнее, обвел улыбчивым взглядом попутчиков:

— Не женат еще, Лень?

— И не буду, — засмеялся парень и зачем-то провел большой сильной рукой по коротко стриженной своей черноволосой голове. — Ну их!

— А чего? Насолили, что ли, девчонки?

— Насолили, — согласился студент, и было видно, что согласился он нарочно, чтобы не продолжать этот разговор.

— Ничего, молодой еще, пускай погуляет, — примирительно проговорил Иван Иванович; большим клетчатым платком он вытирал мокро блестевший лоб. — Я в двадцать семь женился, и ничего. Можно было и еще погодить.

— Нет, это уже поздновато, — возразил толстяку Авенир Севастьянович. — Особенно для женщины: внуки поздно будут.

— Вы прямо на сто лет вперед заглядываете, — усмехнулась Лариса. — Тут уж как получится, а вы...

— Нет, Лариса, планировать надо все — и свадьбу-женитьбу, и образование, и детей-внуков. Тогда во всем будет порядок, — Авенир Севастьянович ребром узкой и тонкой ладони пристукивал по краю столика, как бы добавляя этим вес словам. — А с планированием у нас далеко не все в порядке, вы уж поверьте мне. Далеко!.. Возьмите вот меня. Чего ради, спрашивается, гнать инженера за тридевять земель — бумажку подписать?!

— Неужто только ради подписи и едете? — не поверила Лариса.

— В принципе — да! Полгода вот ждали, ждали — нет, не отгружают. Платформ, говорят, нет, железнодорожники виноваты. Чепуха все это на постном масле. Кто-то свою работу делать не хочет. Летят телеграммы в белый свет, как в копеечку... Завод какой? Красногорскмаш, слышали, да? Ну вот, туда я и еду.

— Завод виноват или железнодорожники? — без особого интереса в голосе стал уточнять Иван Иванович. — Кто не отгружает?

— А я знаю? — вопросом на вопрос ответил Авенир Севастьянович. — Вот и еду разбираться. Ох и ругаться буду! До обкома дойду! Мне этот станок в печенке сидит... Нет, я серьезно. Судите сами: решили всей семьей в Крым ехать отдыхать. С путевками уже договорились, отпуска с женой стали оформлять. А меня вдруг начальник нашего управления зовет: собирайся, говорит, Костенко, в командировку. Условие поставил: погрузишь, дескать, станок — премию выпишем. А мне что премия? Время дорого, ложка хороша к обеду. Отпуск — к чертовой матери. Жена скандал закатила, короеды вой подняли: обещал целый год Крым, а сам едешь куда-то... Да-а... Как теперь еще в Красногорске пойдет. Прокукарекаешь там недели три... А вы говорите, Лариса... Занимался бы у нас каждый своим делом как надо...

Он лег, вытянув ноги поверх простыни; Иван Иванович пересел на полку Ларисы.

Помолчали. За окном с сумасшедшей скоростью неслись в этот момент почти неразличимые, сливающиеся в сплошную зеленую полосу вагоны встречного пассажирского поезда.

— В университете учишься, Лень? — спросил Авенир Севастьянович.

— Нет, в политехе. На директора завода.

— Нет, вы слышали?! А?! Будущий министр с нами едет. А мы и не знали.

— А что? — спокойно отозвался Леня. — Все в жизни может быть.

— Лихой парень, а!.. — Авенир Севастьянович улыбчиво смотрел на студента. — Во молодежь пошла, Иван Иванович. Не то что мы с вами — тихие да скромные. Не дай бог, помню, заикнуться: мол, тесновато в простых инженерах да на девяносто рублей сидеть. С молоком матери впитал: сиди и жди, пока заметят. А этот в скорлупе еще, а планы уже до небес строит.

— Правильно он курс держит, — одобрил Иван Иванович. — Пускай пробивается, раз силы чувствует. По себе знаю: чем раньше наметишь цель, тем скорее до нее дойдешь.

— Это конечно, — согласился Авенир Севастьянович. — Поехал бы я весной за станком — давно бы в Крыму был.

— Лет через десять, Веня, обращайся ко мне прямо в министерство, — небрежно уронил Леня. — Помогу.

Все засмеялись.

— А пока что, товарищ студент, на наш завод ориентируйся, — предложил Иван Иванович. — Прикамский завод имени Ленина. Слышал?

— Ну, еще бы! — уважительно произнес Леня. — Практику в прошлом году там проходили с парнями. Классный завод.

— Вот, а я там начальником траспортного цеха.

— А в Красногорск — в командировку тоже или по другим делам? — полюбопытствовал Авенир Севастьянович.

— В командировку, — кивнул Иван Иванович. — У них, в Красногорске, филиал научно-исследовательского железнодорожного института есть, я с одним кандидатом наук переписывался целый год. Ну, по своим заводским проблемам. Я ведь наполовину железнодорожник: и пути в моем ведении, и тепловозы, и крановое хозяйство... Много всего. И заботы у нас со станцией Прикамск общие, измерители одни и те же: нормы простоя вагонов, например. Одинаково за него боремся, за сокращение простоя... Но вот не получается иногда — ведомства-то разные.

— Так вы что, железнодорожников едете уговаривать?

— Они меня на конференцию пригласили, научно-практическую. Выступление мое запланировано — ну, обобщение опыта содружества со станцией. Но я-то больше не об опыте собираюсь говорить. Надо нам, крупным таким вот транспортным цехам, к одному хозяину определяться.

— Хотите совсем к железнодорожникам перейти? — удивился Авенир Севастьянович. — Зачем вам это надо? Завод есть завод. Работает стабильно, премии получает регулярно...

— Да, премии, конечно, — согласился Иван Иванович. — Только дело страдает — разногласия между заводом и станцией остаются хроническими. И думаю, что пока мы основу этих разногласий не устраним...

— Хм!.. — задумался Авенир Севастьянович. — А с экономикой как? Вы-то сейчас болеете за интересы завода, а потом?

— У меня там есть ответы на все вопросы. — Иван Иванович поднял глаза к своему желтому, покачивающемуся наверху портфелю. — Приглашаю вас на конференцию.

— Да уж в другой раз, Иван Иванович, — с улыбкой разводит руками Авенир Севастьянович и обрадованно устремляется навстречу Людмиле, просунувшей в приоткрытую дверь купе поднос со стаканами янтарного чая. — А вот и кормилица наша! Мне пару стаканчиков, пожалуйста. Лариса, вам сколько? Один? Пейте, чего вы!.. Иван Иванович, прошу вас... Леня?.. Не хочешь? Ну, смотри, дело хозяйское. Спасибо, Людочка.

Людмила в белом коротком переднике, с оттопыренными карманами, набитыми сахаром, расставляет стаканы. Поезд качает, и Авенир Севастьянович предупредительно подхватывает проводницу за талию, по-свойски улыбается ей.

— Уберите руки! — Людмила поворачивается и уходит.

В купе зависает неловкое молчание.

— Ты смотри, как шпарит! — со звяканьем размешивая сахар в стакане, Авенир Севастьянович пытается сбить эту неловкость. — Километров, пожалуй, восемьдесят пять — девяносто. Как думаете, Иван Иванович?

Толстяк, придвинувшись к окну, смотрит на большие свои часы, широкий ремешок которых плотно охватил волосатую руку, шевелит губами, что-то высчитывает.

— Побольше будет, — решает он, принимаясь за чай. — От столба до столба — пятьдесят метров, мы проскочили их за... да, за полторы секунды. Ну, может, на десятые я ошибся. Так что километров сто десять — сто пятнадцать в час катим.

— Лучше б потише, — Лариса зябко передергивает плечами. — Куда так спешить?

Она пьет чай мелкими, вялыми глотками. Стакан от быстрого хода поезда легонько позвякивает в просторном подстаканнике. Снова наваливается тень и грохот встречного поезда, мелькают короткие, как вспышки, просветы между вагонами.

— Смотри, как работают! — Авенир Севастьянович благодушествует, привалившись спиной к стенке купе. — Минуты, наверное, не прошло — опять встречный.

— Какой там работают! — не разделяет его восторгов Иван Иванович, отирая носовым платком студенисто подрагивающий подбородок. — Поезда опаздывают, грузы не вывозятся... «Россия» на сколько сегодня в Прикамск опоздала, а, Лариса?

— Почти на три часа, — женщина вздохнула. — Я прямо измучилась вся.

— Вот, пожалуйста! В ее-то положении.

Состав несся сейчас по какой-то станции, в коридоре между стоящими грузовыми поездами.

— Вон они, горемычные, загорают, — покачал головой Иван Иванович. — А вы говорите, Авенир Севастьянович, работают. Да за такую работу... Эх! Забили все станции товарняками и в ус не дуют.

Напоив пассажиров чаем и перемыв посуду, Людмила принялась было за книгу. Но не читалось. Роман попался скучный: где-то на Севере тянули газопровод, строители все время спорили по каким-то не очень понятным производственным вопросам, не хватало труб, мешали комары...

Людмила захлопнула книгу, некоторое время бездумно смотрела в окно на мелькающий зеленый лес. Потом встала, прибралась в «служебке», в коридоре, возле титана. Подумала, что не мешало бы пропылесосить ковровую дорожку и в общем коридоре, но решила, что сделает это после Красногорска.

Подивились себе: что это с ней? Обычно, если наметила что, сразу делала. А тут...

После того, что она узнала от Светки, как-то нехорошо, гаденько было у нее на сердце; казалось, и на нее студент этот смотрит теперь иными глазами — все вы, мол, такие... Да что она, Дынькина, в самом-то деле! Себя позорит и ее еще впутывает, деньги протягивает. А дальше что?.. Нет, надо сходить к Рогову, сказать.

Людмила вскочила, шагнула в тамбур; через несколько вагонов — начальник поезда. Она скажет Рогову, что так, мол, и так, Степан Кузьмич, безбилетника везем, а напарница моя, Дынькина...

Дверь в следующий тамбур Людмила не смогла открыть — на замок, что ли, кто-то закрыл? Но с какой стати — день ведь! Хотя что это она? — ключ же в кармане.

Пальцы нащупали уже его, но... Людмила вернулась в свой вагон — не пошла, не смогла идти дальше.

«Что ж, выходит, капнет она на Светку? Та ее как сестру встретила, перезнакомила со всеми, доверилась. После поездки договорились встретиться у Людмилы дома, посидеть...

Да и студент этот... Ну штрафанут — а у него, может, в кармане-то всего капиталу — каких-нибудь два трояка. На стипешку-то не больно развернешься.

Нет, нельзя идти к Рогову...»

Дверь служебного купе открыта, за нею то и дело кто-нибудь возникает: девочка с белым бантом на аккуратно причесанной голове принесла пустой стакан и писклявым вежливым голоском попросила извинить за то, что «задержали посуду» («Хорошо, хорошо», — кивнула Людмила); чернявый матросик с темным пушком на верхней губе без дела топтался в коридоре, в сотый уж, наверное, раз перечитывал расписание в рамке на стене; прошаркал старик в полосатой пижаме, закрылся в туалете, стал кашлять там — сухо и надсадно; парень в майке из второго, кажется, купе вышел в коридор, закурил — Людмила, выглянув, сказала ему, что курить надо в нерабочем тамбуре, и парень послушно ушел...

Так текли ее минуты, привычные, в чем-то друг на друга похожие. Вагон мягко, монотонно покачивало; где-то совсем близко раздавался время от времени гудок электровоза — машинисты кого-то предупреждали там, впереди.

«Дай адресок, а?» — вспомнила вдруг Людмила слова патлатого этого белобрысика («А ведь верно, белобрысик и есть»), усмехнулась, помотала головой. Надо же, первый раз увидел — и адресок ему...

Дата добавления: 2015-09-03