Пасха в Иннолово

В Пасхальное воскресное утро мы с сестрой отправились в Иннолово.

Быстро доехали до развилки на автобусе. Нас встретили собаки, вели они себя миролюбиво. Ждать церковный автобус мы не стали, пошли пешком. Идти было два километра по асфальтированной дороге: сперва через деревню, потом через поле.

Стояла морозная ранняя весна, еще не полностью растаял снег, но светило и грело солнце. Мы прошли через деревню, никого не встретив. Везде стояли добротные дома и особняки, но к финнам, скорее всего, они не имели никакого отношения.

Церковь оказалась небольшой, синего цвета, похожей на финский вагончик. Мы вошли. Все очень аккуратно, цивилизованно: сантехника, где-то даже сауна есть, про которую рассказывал Вяйно: там моются малоимущие в порядке милосердия (диаконии).

Пастор увидел нас издал ека, кивнул головой, жестом пригласил проходить и садиться.

Мы стали осматривать церковь. Она напоминала скорее молитвенный дом.

Прихожан собралось человек тридцать, достаточно много для такого помещения. До начала службы они говорили между собой, обменивались новостями — кто рассаду посадил, кто ногу сломал, тут же была слышна и финская речь.

Вяйно находился в соседней комнате, там царило оживление, все время кто-то входил и выходил. Пастор периодически появлялся. На нем была черная рубашка с воротником стойкой, в таких ходят западные проповедники. Я подошла к нему, поздравила с Пасхой, вручила два пасхальных яйца с наклейками. Он поблагодарил и снова ушел в соседнюю комнату. Оттуда вышел кантор Виталий и стал играть на электрооргане гимны.

«Вычислить» нас с сестрой ему не составило никакого труда. Он сказал, что не все здесь присутствующие пока еще знают финский и дал нам с Надеждой по сборнику гимнов с параллельными текстами. Пели на финском и русском. Мы с сестрой старались подпевать в меру своих слабых вокальных сил. Улыбчивый кантор держал аудиторию, а пастор все не появлялся.

Наконец, пастор вышел в бело-зеленом облачении. Цвет облачения символизировал жизнь. Мягким, немного завораживающим голосом пастор приветствовал прихожан и гостей, поздравил с Пасхой, как-то не подразделяя ее на восточную и западную. Началась служба.

Она шла на русском и финском языках. Чувствовалось, что пастор и кантор давно работают вместе, таким слаженным был их дуэт, и звучал этот дуэт радостно. Они переводили друг друга с финского на русский, и наоборот.

Поначалу я воспринимала службу отстраненно, пастор казался незнакомым священником. А потом вдруг я втянулась: слушала знакомые строчки Евангелия, «Отче наш» и «Символ веры» на русском языке и финском, и… вела себя как православная: крестилась там, где обычно крестимся мы, зажгла маленькую лампадку («огонек своего сердца») и стояла с ней. И уже не было ни восточной, ни западной Пасхи: была просто Пасхальная радость от того, что Христос воскрес.

Вот ученики еще не знают, что Он воскрес, они в смятении, они вернулись к своим профессиональным обязанностям (пастор, улыбнувшись, употребил это словосочетание в своей проповеди на 21 гл. Евангелия от Иоанна). Но потом рыбаки неожиданно ощутили Его Присутствие. Там, где уже не было никакой надежды, оказался богатый улов. Никто не решается спросить: «Кто ты?» А Петр бросается в воду.

— Так и мы, — говорил пастор, — когда нам тяжело невыносимо бывает, вдруг ощущаем Его Присутствие и понимаем, что с Ним все возможно.

Пастор говорил, что ощущение Присутствия Христа во многом зависит от пастора:

— «Паси овец Моих», — говорит Он Петру, делая его первым проповедником.

А мы, ощутив это присутствие, должны нести миру весть о том, что Христос воскрес.

— Как? — хотелось мне спросить пастора. Но тут же в мыслях появился ответ: своею жизнью, своими делами.

Служения у всех разные: вот пастор, вот кантор, вот работница кухни, но все они ценны перед Богом, и важно понять, что от нас хочет Господь.

Я думала о том, что все служения равноценны перед Богом и все же пастор несет ответственность больше, чем просто мирянин, хотя у лютеран и не принято выделять пастора, ставить его на пьедестал. Это я уже поняла, общаясь с Вяйно.

Я ощущала Присутствие в этой маленькой церкви, ощущала любовь, которой все вокруг было наполнено и, наконец, тихую радость от того, что Христос воскрес и что теперь ничего не страшно, потому что Он рядом.

Потом все причащались, и мне было чуть-чуть грустно от того, что я не могу принять дары здесь, из рук пастора. Казалось, каждому причастнику пастор говорил какое-то свое, предназначенное только ему, слово.

Я вдруг забеспокоилась: а кто будет причащать самого пастора? Он так и не причастился. Позже я спросила его об этом, и он сказал, что никогда не причащает себя сам, хотя молодые так делают и это допускается. Он предпочитает принимать дары из рук другого пастора и, если его нет, тогда в другой церкви, как простой мирянин.

После службы к пастору подходили, подошла и я, протянув ему лампадку, «огонек своего сердца», сказала об ощущении Присутствия в этой церкви.

— А в Скворицах? — спросил пастор.

— А в Скворицах я этого не ощущала!

Пастор просиял:

— Это для меня было экзаменом!

Я продолжала:

— Чувствуется, что здесь, в вашей церкви, все наполнено любовью.

Тут он превратился в знакомого мне Вяйно, слегка насмешливого и гневливого.

— Видели бы вы, как я сегодня ругался с прихожанкой! Она пришла крестить детей и опоздала на двадцать минут…

Потом он рассказывал мне о том, что алтарное облачение вышивал своими руками, используя первую профессию закройщика. Чувствовалось, что он любит и свою церковь, и прихожан, и финнов, которые приехали в гости и стояли тут же. Кстати, финны, узнав от пастора, кто мы с сестрой такие, подарили нам по пакету гуманитарной помощи с сухим пайком, печеньем и хлебцами. А пастор пригласил всех на обед в ту самую комнату, в которую он все время уходил перед службой.

Обед был очень вкусным, домашним. Проходил он в теплой атмосфере, финны не говорили по-русски, но пытались с нами разговаривать — иногда напрямую, иногда через кантора Виталия. Вяйно, как гостеприимный хозяин, хлопотал вокруг стола, он пошутил, сказав, что в следующий раз мы с сестрой приедем к ним тридцать первого (!) апреля. Пастор был в цветной футболке, знакомой серой толстовке нараспашку и с большим крестом на груди.

Потом прощались, говорили финнам что-то доброе, кантор переводил, а пастор, в черном пасторском берете, отправился заводить машину. Он хотел нас подбросить куда-нибудь, потому что ехал в Питер, а нам надо было в обратную сторону. Сообразили, где лучше пересесть на нужный нам автобус, и поехали. По дороге пастор рассказывал об истории этого края, говорил о том, сколько финских деревень здесь было, теперь на их месте поля.

— Вот видите лесок? — говорил Вяйно, показывая направо, — там кладбище. А в центре ясень. На его месте была кирха. Мы там службу раз в год проводим.

Мне вдруг очень захотелось, чтобы финны снова вернулись на свои прежние земли, и край Ингрии возродился.

А в голове стали складываться строчки.

Береза старая цветет, как молодая,

Старушка древняя на солнце греет кости,

Там море обаянья излучая,

Несет свое служение Куости.

Промчатся дни, а сколько, я не знаю,

Дай Бог, однажды загляну к ним в гости.

И, если будет поросль иная,

Не завершится миссия Куости.

Уже из Москвы я послала пастору смску, что все в порядке, добралась, он перезвонил, сказал, чтобы я позвонила, когда вновь приеду к отцу в Ленинградскую область, и мы увидимся.

Я часто вспоминаю пастора в молитвах, мы даже молились о нем на группе в Косме: чтобы у него не подскакивал сахар в крови и чтобы его миссия в России не кончилась.

Дата добавления: 2015-08-21