Глава 34. Ночью, когда руки Мурата привычно потянулись к Зареме, она отвела их в сторону

Ночью, когда руки Мурата привычно потянулись к Зареме, она отвела их в сторону, спросила, не глядя на него:

— Мурат, ты и вправду подглядел, где находится старый тайник, в котором отец держал зерно, и полностью выгреб его?

Ему бы ответить помягче, поделикатнее, мол, надо было спасать голодающих в долине людей, но что-то в нем взбунтовалось при мысли, что нашлись аульчане, которые передали ей про тот случай, будто в нем было нечто унизительное для Мурата, и он зло выпалил:

— Появись нужда — я и сегодня бы выгреб всю — до зернышка! — кукурузу!.. Ишь что вздумалось Дахцыко?! Использовать тайник, в котором аланы скрывали зерно от монголов?!

Она не стала спорить с ним. Но когда он обнял ее, она как-то сжалась вся, принимала ласки с покорностью, но без прежней ответной страсти... «Женщина и без слов может дать понять мужчине о своем недовольстве и досаде», — подумал он. Ему казалось, что эта холодность временна, сиюминутна, что равнодушное настроение у нее пройдет и завтра все будет по-прежнему. Но ночь сменяла ночь, а то страстное единение не возвращалось. В самые интимные минуты ее вдруг охватывало оцепенение, и она терпела его ласки; ощущение было такое, будто она, отдавая ему свое тело, сама отодвигалась впритык к стене и со стороны терпеливо ждала, когда закончится этот кошмар... Радости от близости не стало...

Не будь тех четырех послесвадебных месяцев блаженства, Мурат решил бы, что ее согласие выйти за него замуж вызвано было не любовью, а благодарностью за многолетнее чувство. Одна мысль об этом была глубоко оскорбительна...

О Таймуразе они оба не вспоминали, будто это была запретная тема, которая могла ожечь их обоих, оставив глубокие раны, а то и вообще обугленные головешки... Порой Мурату мерещилось, что Зареме откуда-то стало известно о жестоком поступке Таймураза и гнусной роли при этом его, Мурата, но он истерично гнал это предположение от себя. Нет, нет, это умрет со мною! — твердил он себе, надеясь, что Зарема никогда не узнает страшную тайну...

... Ты, племянник, любое предположение воспринимаешь открытой душой, на веру, а твой друг перегоняет его через себя, прикидывая, выгодно ли ему принимать или отбросить прочь, начисто отвергнув... — и, сделав еще одну напряженную паузу, добавил: — Это в древних сказаниях богатыри стоят горой за друга, жертвуя всем, вплоть до своей жизни, во имя него. А ныне не бывает, чтоб в дружбе оба были на равных. Один обязательно хочет использовать другого в своих целях, и на долю второго приходятся боль и страдания...

Горцы из века в век боготворили мужскую дружбу, видя в ней основу нравственности, надежду и веру в сплоченность общества и нации... А тут вдруг прозвучало такое неожиданное суждение. И из чьих уст? Человека, в котором люди видели отчаянного героя и носителя лучших традиций и доблести наших славных предков-алан?!

... Из Ленинграда от профессора Токмакова приходили письма. Прочитав, Зарема оставляла их на виду у всех, как бы доказывая тем самым, что у нее ни от кого нет секретов.

— Что он пишет? — спросил однажды Дзамболат.

— Зовет в Ленинград, — Зарема смущенно пояснила: — Один американский ученый, изучая человека, доказывает: чем развитее мозг, тем он несет людям больше страданий.

— То есть как? — изумился свекор. — Не желает ли он сказать, что чем мудрее человек, тем он злее и безжалостнее?

— Именно так, — подтвердила Зарема. — Ученый не глуп. Он взял на вооружение исторические факты, свидетельствующие о том, что ум человека направлен на созидание все более мощных и изощренных орудий смерти; так, на смену пике пришло ружье, потом пушка, самолет, танки...

— Верно! — поразился Дзамболат.

— А о том, что человек из века в век вырывает у природы все больше тайн, чтобы облегчить людям жизнь, и мозг в этом — великий помощник, он умалчивает. Профессор предлагает мне подключиться к группе ученых и вплотную заняться исследованиями мозга...

— А здесь, в ауле, нельзя? — с надеждой спросил свекор.

— Нужна лаборатория. Сложная. Дорогая...

Помню, дядя Мурат, как ты однажды заявил в сердцах отцу, что отдашь кому-нибудь сельсоветскую печать, что эта должность тяготит тебя. Дзамболат долго смотрел на тебя, и в его глазах ты уловил жалость, соболезнование и сочувствие...

— А кто же о Руслане позаботится? — только и спросил он.

И ты, дядя Мурат, спохватился и сказал:

— Я съезжу на стройку и привезу его сюда. — и голос твой взвился к потолку: — Завтра же!..

Знаю я и от тебя, и от Руслана, что произошло в Беслане, когда ты явился туда нежданно-негаданно и для Руслана, и для строителей...

***

Бригадир подошел к Руслану и сказал:

— Ты уже твердо стоишь на ногах, парень, смотри не сглупи...

Тот удивленно уставился на него. Соломон подмигнул ему и объявил:

— Беги, Руслан, к проходной. Ищет тебя человек. — И сердито добавил: — Да поскорее оборачивайся!

Недоумевая, кто бы мог вспомнить о нем, Руслан выбежал из почти уже построенного корпуса и направился к проходной. Внезапно он почувствовал, как соскучился по родственникам. У проходной, как обычно, толпились люди, прибывшие в Беслан и упорно просиживавшие недели в скверике в надежде, что вдруг понадобятся дополнительные рабочие руки. Им объявляли, что в ближайшие месяцы ни о каком наборе и разговора быть не может, но они, оккупировав все подступы к проходной, упорно ждали своего часа.

Руслан пробирался сквозь толпу, как кто-то окликнул его:

— День добрый, племянник!

Перед ним стоял брат отца Мурат. Дядя переложил кнут из правой руки в левую и протянул широченную ладонь. Был он не молод, но и не стар. По виду не поймешь, сколько ему: тридцать или пятьдесят. Да ему и начхать было, сколько. Он и сам не знал точно свой возраст.

— Вырос, — сказал он довольно и чмокнул губами. — Но худой. Не болеешь?

Руслан засмеялся, порывисто обнял его. Если бы дядя знал, как порой не хватает людей одной с тобой крови, которые вот так, без зова, сами являются, заботливо смотрят тебе в глаза и с участием спрашивают: «Не болеешь?» Отступив на шаг, он отвернул от него лицо и сердито кивнул на проходную:

— Покажешь свое хозяйство?

Похлопывая кнутом по голенищам, Мурат не спеша переходил из одного корпуса в другой, лазал по узким ступенькам на самую верхотуру, подолгу стоял рядом с рабочими, присматриваясь к тому, что и как они делают, прикидывал, сможет ли сам управиться, шумно вдыхал в себя воздух. На заводе сырого крахмала, где работал Руслан, он походил меж желобами, по которым едва заметно двигалось плотное месиво — молочко, пошуровал лопатой, взбаламутив зерна, которые, мгновенно поднявшись со дна желобов, потянулись вместе с жижицей в отводной канал. Руслан бросился перекрывать желоба. Мурат понял свою оплошность, но ничуть не смутился, присел у кромки, сунул руку в массу, деловито понюхал пальцы, сморщился... Руслан-то работает без маски, но некоторые из рабочих, особенно новички, закрывают нос и рот мокрой марлей.

— Привыкнуть ко всему можно, — нравоучительно вымолвил Мурат рабочему. — И к этому запаху тоже, — и глаза его засмеялись. — Лишь бы жена привыкла. У женщин нутро чувствительное, особенно когда ребенка ждут...

— Жена у меня на карьере работает, — махнул рукой рабочий.

— Ты этим запахом так пропитываешься, что он за тобой тащится, — сказал Мурат. — Неужто в постели ничего не говорит?

— Как не говорит? — рассердился рабочий. — А деньги разве не пахнут? Берет же их, не отказывается!

Мурат захохотал, заинтересованно спросил:

— Откуда ты родом?

— Из Куртатинского ущелья, — ответил рабочий.

— Воздух там здоровый, — сочувственно прищурил глаза дядя. — Пьешь его как пиво.

— Еще бы! — кивнул рабочий. — До неба рукой достать.

— Бегал бы ты там за овцами, вволю дышал воздухом, а не этой горькой отравой, — Мурат пристально посмотрел в лицо рабочему.

— Хватит, отбегались! Отец бегал, дед бегал, его отец бегал, его дед тоже... А что набегали? — натянув марлю на лицо, рабочий, балансируя, направился по тонким стенкам желобов в дальний угол цеха и там энергично задвигал лопатой, мышцы так и играли на его спине...

Потом дядя и племянник бродили по пустырю, огороженному длинным дощатым забором, и Мурат дотошно распрашивал Руслана о его житье-бытье, мечтах и думах и понял, что прошедшие здесь месяцы запечатлелись в памяти племянника событиями, связанными с комбинатом. Выходило, что они, строители, только о комбинате и думали, хотя, конечно, это неправда. Что было, то было: все разговоры начинались и завершались стандартной фразой: «Вот пустим комбинат...» На собраниях, летучках, митингах разговоры были те же. Правда, говорили еще: «Молодцы, всем надо брать пример с вас...» или: «Как вам не совестно, сдерживаете темпы, вот из-за таких, как вы...»

Увлеченно рассказывая Мурату о комбинате, о друзьях-товарищах, Руслан, как истинный осетин-горец, о Наде умолчал... Но Мурату его тайна стала известна уже этой ночью...

... Вечером дядя устроил в общежитии пир. В арбе оказался замусоленный, старый мешок, а в нем целый продовольственный склад. Сыр, куры, кусок говядины, сваренный целиком в котле, чурек... Под соломой в арбе притаились пятилитровый баллон араки и глиняный кувшин осетинского пива.

Надо было видеть барак в тот вечер. Стол поставили между двумя кроватями, строители уселись. Не успел Мурат поднять тост и пригубить из рога, как ребята навалились на еду. Дядя сидел во главе стола и ошалело смотрел на множество рук, которые, нацелившись, брали со стола куски мяса, сыра, пирога, чурек... Мурат, собиравшийся вести застолье чинно и благородно, растерялся. Рядом с ним стояли кувшин с пивом и баллон с аракой, в руках он держал рог, но ребят больше всего привлекали не арака, не пиво — до них еще не дошла очередь, — а мясо, сыр, запах которых многие из находившихся в бараке уже позабыли. Здесь было изобилие, о котором можно только мечтать. И надо очень постараться, чтобы потом не жалеть о куске, к которому ты мог легко дотянуться, но проворонил. Кто знает, найдется ли еще у кого-нибудь из них дядя, который прибудет к ним с таким множеством вкусных вещей?!

Мурат не притронулся к еде. То и дело открывалась дверь и в комнату заглядывали соседи. Дядя приподнимался со стула и приглашал к столу пришельцев. Их, как всегда в таких случаях, было немало и уговаривать особо не приходилось. Они с тоской стояли, выслушивая длинный тост тамады, не осмеливаясь приступить к трапезе, пока он не преподносил им бокал, а заполучив его, торопливо благодарили, в два-три глотка выпивали содержимое и приступали к закуске.

Мурат всех покорил. Каждый уступал ему свою кровать. Но дядя постелил на пол бурку, сбросил с постели племянника подушку, набитую соломой, и заявил:

— Всем вам спасибо. Но у меня есть племянник, который обидится, если я предпочту его кровати чью-то. Руслан, ты ляжешь на бурке, а я попытаюсь уснуть на твоей постели...

Но спать не пришлось.

Ночью Терек прорвал фашины, ограждавшие поселок, свирепо набросился на бараки и пошел гулять по дворам да переулкам. Мигом добрался до комнат и хлынул в недостроенные заводские корпуса, заливая новенькое оборудование, загодя доставленное на заводы.

Людей подняли по тревоге. Три-четыре минуты — и ребята все были уже там, у фашин. Бреши забивали мешками с песком, предусмотрительно подготовленными года три назад. Да, взбесился Терек. Ни до, ни после строители его таким не видели. Где-то далеко в горах прошли сильные ливни, и Терек набух, осатанел от непрошеных вод, так и рвался в бреши, яростно обрушивался холодными волнами на людей, опрокидывал смельчаков, тащил за собой... Пришлось связываться веревками да цепочкой бросаться в мутную, кипящую яростью пучину. Огромные мешки с песком, которые втроем-вчетвером с трудом устанавливали на фашины, Терек слизывал, точно корова соль с ладони...

Шум воды, крики людей, испуганное ржанье лошадей... Было не до того, чтобы всматриваться, кто рядом с тобой во тьме копошится. А под утро, когда кое-как залатали мешками бреши и вода поубавилась, при блеклом свете приближающегося дня Руслан разглядел: связан он в одну людскую цепь с нею, Надеждой Коловой. Отчаянная она, его Надюша. И к нему первая подошла. И когда беда случилась, первая преградила путь потоку... Стояли они мокрые, грязные, замерзшие, по грудь в вязкой жижице друг возле друга... Ну иголка и нитка. Надя смахнула с лица слипшиеся пряди, шутя шлепнула его по груди мокрой ладонью и захохотала:

— Влип? Намертво связала.

Рядом засмеялись. А с берега на них смотрел Мурат и задумчиво теребил бороду.

— Одна тебе дорога, Руслан, — в Терек! — притворно посочувствовал Ахсар.

Надя весело оборвала его:

— Он в Терек, и я следом — и там вместе будем!

Смотрел Руслан на нее и не понимал: действительно ей так весело и безразлично, что о ней думают, или она делает вид, что все нипочем. Все знают об их встречах: его друзья, ее подруги. Да и сами они не очень-то таились. Не все одобряют их поведение. Иногда и косой взгляд ловишь, и недоброе слово до тебя через третьи уста доходит, и самому порой не по себе. Когда глаза ее ни с того ни с сего на мокром месте оказываются, догадываешься, что ей по сравнению с тобой приходится больнее от недоброй людской молвы. И на нее сердишься, и на себя, а выход какой? Один. О нем нетрудно догадаться, но Руслан давно по этому поводу кое-что решил. Надя должна знать, что он за человек. Он не сможет жениться, пока не обзаведется своим домом...

Укротив Терек, рабочие разбрелись, улеглись спать. Дядя не дал племяннику досмотреть сон, растолкал, попросил выйти из барака.

Дальняя зорька не добралась еще до поселка, и недостроенные корпуса заводов темными громадами возвышались над ним. На фоне неба четко вырисовывался элеватор.

— Ты сегодня поедешь со мной, — сказал Мурат, остановившись на поляне и глядя на стройку.

— Мне до отпуска еще далеко, — ответил Руслан.

— Ты скажешь начальству, что уходишь, — пожал плечами дядя. — Совсем уходишь.

Совсем?! Возвратиться в аул, где в хадзарах тепло, где сытная жизнь, где не надо будет бегать вверх-вниз по лесенкам с тяжелыми корзинами на спине? Да кто может отказаться от этого? Почему же он не благодарит дядю? Почему не бежит в барак за вещами?

— Я не желаю возвращаться в аул. — Голос Руслана прозвучал глухо, но непреклонно.

— Ты будешь жить со мной, — пояснил дядя.

Дать согласие? Уехать? Но что скажут ребята? Нечего обманывать себя — это будет бегство, самое настоящее бегство...

— Не могу я уехать, дядя Мурат, — произнес он с болью. — Не могу...

Дядя вздохнул:

— Я понял, что ты не поедешь со мной, еще тогда, когда увидел, как вы прыгали в ледяную воду... Ты молодец, Руслан.

Мурат возвратился из Беслана посветлевший душой. Он был вновь полон былой уверенностью в правоте давно избранного им пути. Он взахлеб рассказывал Зареме об увиденном на БМК. Он прожужжал всем аульчанам уши, восторгаясь самоотверженостью строителей, возводящих корпус за корпусом крупнейшего в Европе маисового комбината.

— Такого я и в Америке не видел! — рубил он ладонью воздух.

Глаза его сквозь очки подозрительно блестели, когда он говорил о подвиге Руслана и его товарищей, отстоявших комбинат от наводнения...

— Они были ну точно как ребята-питерцы из моего отряда, когда мы шли врукопашную на шотландцев! — восклицал он. — Тоже думали не о себе, а о победе!.. А племянник мой был первым, кто бросился в ледяной поток. Как его река не унесла? Весь он в меня, весь! Гагаевская кровь!..

Дата добавления: 2015-08-21