Глава 12. Возле дороги стоял каменный столб

Возле дороги стоял каменный столб. Тыкая пальцем в огромные буквы на доске, прибитой к нему, Таймураз прочел по слогам:

— Вла-ди-кав-каз... — и облегченно вздохнул: — Вот! Пришли.

Солнце уже взошло. Жителям полагалось показаться на улице, чтобы не прослыть за лентяев и сонь. Но ранний город был пустынен и тих. И улица выглядела необычно: окна домов сплошь прикрыты ставнями, словно хозяева опасались нападения кровников. Оробевшие, умолкшие друзья неуверенно ступали по мощенной камнем улице. Сквозь матерчатые ичиги проникал холод булыжников.

Из-за угла показался прохожий — широкая фуражка, руки в карманах брюк, штанины заправлены в голенища сапог. Горцы остановились на почтительном расстоянии, и Мурат произнес единственное русское слово, которое знал:

— Здравствуй!

Прохожий вытаращился на них, шарахнулся в сторону, испуганно прибавил шаг, спешно удаляясь от озадаченных друзей.

... У них был ориентир, где искать Дзамбота: девятый дом от края города. Они спохватились, возвратились назад к столбу с надписью «Владикавказ», отсчитали восемь домов и в следующий смело заколотили кулаками. Раздался лай собаки. Калитка была закрыта, ворота не поддавались. Тогда Мурат постучал в ставни. Калитка скрипнула, в проеме показался хозяин. Не Дзамбот... И на осетина не похож. Он поднял на них сонные глаза, рассердился:

— Чего надо?

Таймураз с трудом объяснил ему, что здесь должен проживать их земляк — Дзамбот.

— Это мой дом, мой! — подтянул сползающие штаны мужчина.

— Дзамбот там? — догадавшись, показал на девятый дом с другой стороны улицы Таймураз.

— А там Зарембо построился, — посмотрел мужчина с усмешкой на горцев. — Какая вам нужна улица?

Этого они не знали. Мужчина нехотя посмеялся, почесал грудь через раскрытый ворот нижней полотняной рубашки, смилостивился над ними:

— На этой улице Дзамбота не ищите. Хохлы здесь, — и исчез, прикрыв калитку на засов.

— Осетина нужно найти, — смекнул Таймураз. — Осетины друг друга все знают!

Дома были на один лад: ставни, высокие заборы, за которыми едва виднелись крыши сараев. Улицы наполнялись народом, а на душе у друзей становилось пустынно и тоскливо. Люди спешили. На них поглядывали с явным недоумением, а то и с насмешкой. В летнюю пору в огромных шапках и черкесках, застегнутых до самого ворота, в ноговицах, с хурджинами, перекинутыми через плечо, они и в самом деле выглядели забавно. И это желание горцев непременно с каждым прохожим поздороваться!

Осетины в городе — как не осетины! Угадав осетина, друзья обратились к нему, уважительно — по обычаю — спросили, чей он сын и с какого аула. Но он не стал им представляться, а торопливо спросил, чего они ищут. Дзамбота он не знал. До этой минуты и не подозревал, что существует аул Хохкау.

— Без адреса вам не отыскать Дзамбота, — объяснил он им. — Тут вам не аул. Здесь столько людей, сколько в вашем ауле не отыщется плодов деревьев, — сказал он, и, не мешкая, пошел от них, будто они в нем больше не нуждались.

— Эй! — попытался остановить его Таймураз, но тот даже не оглянулся...

Незаметно они оказались на шумной, оживленной улице, по которой носились взад-вперед подводы и фаэтоны с сидящими в них важными людьми. По тротуару шныряли работники в заношенных до дыр штанах, мастеровые в синих рубашках, выпущенных поверх брюк и перехваченных тонкими кавказскими ремнями. Мелькали горянки, одетые в темные до пят платья и закутанные в шерстяные платки. Барышни в белых нарядах шествовали не спеша, поглядывая по сторонам задорно и вызывающе, не то что горянки из их аула.

Мурат и Таймураз перестали здороваться с прохожими, поняв, что для горожан, мечущихся по улицам, они просто не существовали. На них смотрели, но их не видели. Людям было все равно, откуда они и куда направляются. И русские слова уплывали от Таймураза, он начинал бестолково выплевывать заученные фразы: прохожий, постояв минуту-другую, молча пожимал плечами и уходил... Возле роскошного особняка напротив широко распахнутых ворот стоял фаэтон с дремлющим кучером на козлах. Лошадь терпеливо отмахивалась от назойливых мух, осаждавших ее целой стаей. Длинноногий худой офицер в белой черкеске осторожно вел пухленькую барышню, восторженно-возбужденную, ухитрявшуюся на каждой ступеньке парадной лестницы споткнуться и с притворным испугом прижаться к своему обворожительному спутнику.

— Да, да! — капризно говорила она, лукаво и кокетливо поглядывая на него. — Я вам признаюсь: мне очень нравится ваш Кавказ. ОЧЕНЬ! — и весь облик ее кричал о том, что ей нравится не только Кавказ, но и ее блестящий, тонкий, сверкающий белизной и позолотой офицер.

Глубокое декольте барышни заставило Мурата закрыть лицо руками. Схватив за рукав Таймураза, он потащил его в сторону, сердито ворча:

— А! Зачем смотришь, Таймураз?! Женщина голая! Пойдем!

— Не на нее, — упирался друг. — На него смотрю.

Он не упустил ни одного жеста офицера, галантно подсаживавшего барышню в фаэтон. Кучер встрепенулся, взмахнул кнутом. Фаэтон рванул с места. Барышня, не удержавшись, неловко повалилась на сиденье, залепетала:

— У нас в Тамбове все степи и степи. А у вас горы! Ах, ваш Кавказ!

Офицер царственно и эффектно забросил на плечо башлык, возбужденно толкнул в спину кучера:

— Гони! Мигом! В Дарьяльское ущелье! Пошел!

Таймураз потянулся за фаэтоном, выскочил на проезжую часть улицы, приподнялся на цыпочки, чтобы еще раз увидеть офицера. Из-за угла вынырнула телега, чуть не сбила горца. Мурат едва успел оттолкнуть его к тротуару. Но Таймураз не обратил внимания ни на телегу, ни на толчок. Его взгляд был устремлен на удалявшийся фаэтон.

— Эх, Мурат, мне бы такую черкеску! — восхищенно зацокал он языком и, подражая офицеру, перебросил через плечо, точно башлык, хурджин, который своей тяжестью чуть не свалил его с ног. — А? — гордо воскликнул Таймураз, представив себя в фаэтоне на месте офицера рядом с барышней.

За их спинами раздался смех. Невысокий толстячок весело глядел на них с крыльца чайной. Из открытых дверей ее доносились пьяные голоса и тонкое пиликание скрипки. Мурат жадно втянул в себя щекочущий запах шашлыка. Толстячок требовательно махнул им рукой.

— Сюда, генацвали!

Он их повел не в чайную, а во двор, кивнул на сваленные в кучу дрова:

— Напилите, нарубите — за все заплачу.

Друзья охотно улыбнулись хозяину, закивали головами:

— Хорошо! Хорошо!

Это уже дело. Это уже ясно и понятно. Вот и им улыбнулась удача. Вот и они кому-то понадобились. Прежней неловкости и растерянности, что охватили их от сутолоки и равнодушия города, как не бывало. Сейчас они покажут этому грузину, а с ним и всему городу, на что они, горцы из Хохкау, способны! К вечеру от этой кучи дров ничего не останется. Взамен вырастет поленница, только давай работу и плати хорошо! Друзья сбросили с плеч хурджины, закатали рукава черкесок...

— Эй, Валика, пилу, топор неси! — услышали они голос хозяина. Пила, повизгивая, врезалась в толстое бревно, уложенное на козлы, отваливая от него огромные кругляши.

— Ну, Таймураз, вот и работаем! — радовался Мурат.

— Угу! — весело тянул в свою сторону пилу Таймураз.

Поленница выросла до крыши. Протерев пилу и топор, горцы прислонили их к сараю. Довольные, они стряхивали с себя пыль, когда на крыльцо вышел хозяин. Хотя друзья слышали, как минуту назад он весело кричал посетителям, теперь он был хмурым и неприступным. Друзья осмотрели двор, желая угадать, чем прогневали хозяина. Щепки были собраны в кучку, двор аккуратно подметен.

— Закончили, хозяин, — нерешительно улыбнулся Таймураз.

Но хозяин, хмурясь еще пуще, грозно спросил:

— Вам что, деньги дать или накормить вас?

Мурат, не поняв его, улыбнулся, стараясь не показать своей озабоченности хмуростью грузина. Таймураз, на миг оторопев от вопроса хозяина, но по-прежнему улыбаясь, твердо сказал:

— Мы за деньги работали.

Хозяин вытащил заранее заткнутую за пояс бумажку, протянул.

— Все? — взяв в руки ассигнацию, поразился Таймураз. — Мы же...

Но хозяин недобро глянул на них, нетерпеливо махнул в сторону ворот и ушел в чайную. Тотчас же оттуда появились трое здоровенных половых и, встав возле дверей, угрожающе поигрывали тяжелыми половниками...

... Работа в городе оказалась, но платили за нее так мало, что весь заработок уходил на пропитание. Теперь друзья заранее договаривались об оплате. Хозяева только посмеивались, когда не соглашались с их условиями: таких, как Мурат и Таймураз, много бродило по улицам — не одни, так другие возьмутся и за такую цену. А постоянного заработка не найти и в большом городе Владикавказе — это друзья усвоили быстро. Иногда горцам везло. Они как-то даже попали на мукомольню.

Грузчики, отупевшие от грохота жерновов и механизмов, покрытые с головы до пят мучной пылью, двигались по шатким мосткам. Таймураз был среди тех, кто, доставляя зерно в бункер, взбирались на самый верх мукомольни, Мурат носил мешки с мукой из подвалов к подводам, выстроившимся длинной чередой возле ворот. Им скоро до ужаса надоело проделывать день за днем, час за часом один и тот же путь. Они до каждой щербинки в земле, до трещины на лестнице изучили это расстояние, отделявшее ворота мукомольни от площадки крутой лестницы, что находилась на высоте пятнадцати метров над землей. Именно туда надо пробраться с мешком на спине по прогибающимся от тяжести доскам, втиснуться в узкую дверь, опорожнить ношу и опять спешить к подводам. И так минута за минутой, без отдыха — за этим следит приказчик, стоя посреди двора, откуда ему видны все работники. Иногда Мурат и Таймураз сталкивались во дворе и тогда, подбадривая друг друга, перемигивались... Сегодня у Мурата появилась дополнительная забота. Он с опаской поглядывал на маячившую перед ним спину щупленького паренька, который пошатывался от тяжести мешка и каждую минуту мог свалиться ему под ноги, а то и сбить весь поток рабочих. От рейса к рейсу его покачивало все сильнее. Стараясь подбодрить паренька, горец настойчиво повторял только что заученное слово:

— Молодец!

Паренек отвечал ему измученной улыбкой, но ноги его дрожали от напряжения. И случилось то, чего опасался Мурат. Потеряв равновесие, парень лихорадочно дернулся в сторону, доска под ногами пошатнулась. Мурат правой рукой подхватил сползавший со спины подростка мешок, но от толчка не устоял на мостках, и они оба дружно сорвались вниз. Мешок с тупым стуком ударился о землю и лопнул. Паренек, присев на корточки, торопливо задвигал ладонями, загребая муку в мешок. Над ним нависла тень приказчика. Он деловито и привычно замахнулся кулаком. Горец, перехватил его руку.

— Не смей! — сказал Мурат ему по-осетински.

Приказчик не знал осетинского языка, но понял горца. Освободив руку, он кисло усмехнулся и властно указал Мурату на ворота:

— Вон!

— Эй, Таймураз, эй!

Увидев Мурата за решетчатым забором, Таймураз встревоженно пошел с мешком на спине наперекор потоку, втискиваясь меж железными перилами лестницы и взбиравшимися наверх грузчиками.

— Ты что там? — нетерпеливо закричал он, приблизившись к воротам.

Мурат огорченно развел руками. К ним направился приказчик.

— Эй вы, голодранцы! Ты, — махнул он на Мурата. — Ты пошел, пошел вон! — Таймураза он энергично подтолкнул к лестнице. — Ты иди работай! Пошевелись!

Разум подсказывал Таймуразу, что бросать мукомольню нельзя. С таким трудом они устроились сюда — и теперь уходить? Но давно на душе у него было муторно, потому что не этого он жаждал, когда мечтал о городе, о заработках. В своих грезах он видел себя сильным и смелым, ему все аплодируют, а тут таскай на горбу изо дня в день огромные мешки, надрывайся, да еще приказчик будет тебе тыкать в спину! Таймураз навьючил на шею приказчика свой мешок.

— На! Не урони! — весело бросил горец приказчику его же, набившую всем оскомину, фразу.

Не удержавшись от неожиданно свалившейся на него ноши, приказчик упал на землю. И этот мешок лопнул, и из него высыпалось зерно...

— Дикари! Разбойники! — кричал вслед друзьям приказчик.

Они прошли мимо столпившихся у ворот безработных, долго и терпеливо ждавших вот такого счастливого случая и теперь старавшихся попасть на глаза приказчику, который, перестав грозить кулаком в спину горцам, окинул властным взглядом жаждущих работы людей и пальцем ткнул в одного, второго:

— Ты! И ты! Живо!

Осчастливленные его выбором мужики торопливо протискивались сквозь толпу к воротам.

... Переночевать друзья решили в парке, и в ожидании темноты сидели на скамье, привалившись спина к спине, и тупо глядели на веселившуюся толпу, на фейерверк, на лодки с белевшими в них огромными шляпами барышень, приветствовавших взмахами платков и вскриками вспышки огней, щедро пускаемых вертушкой. Мурат вытащил из хурджина затвердевший хлеб, разломал его надвое, подал кусок другу.

— Не надо, — отмахнулся Таймураз.

— Ты не переживай, — виновато произнес Мурат. — Не мог я сдержаться, когда увидел, как он руку поднял...

— Именины царя — большой праздник, а у нас в ауле не отмечают, — угрюмо сказал Таймураз.

— Таймураз, — повернулся к нему Мурат, предложил: — может, домой вернемся? В чабаны наймусь. Всем сено перекошу. Корзины буду плести... Заработаю деньги... Давай возвратимся!

— И-эх, Мурат! — отрицательно покачал головой Таймураз.— Нет нам дороги назад. Там много не заработаешь... — и зажмурился — новая вспышка фейерверка разноцветьем озарила глубокое небо...

В эту ночь полицейские к ним не придирались, не выгоняли из парка, и горцы выспались на траве. На следующее утро торжества продолжались, и друзья, отправившиеся на поиски работы, невольно замедлили шаг возле открытой площадки, на которой выступал дешевый балаган: детины и карлики поочередно поднимали гири, плясали, кривлялись... Никогда Мурат и Таймураз не видели ничего подобного и ахнули, когда карлик с удивительной легкостью поднял гирю, с которой не смог справиться детина. Но дальше произошло совсем удивительное. Лилипут уцепился за гриф штанги, которую собирался рвануть вверх огромный, до двух метров ростом, верзила. Толпа хохотала, предвкушая, как штанга вместе с карликом окажется в воздухе. Но что это? Поднял вверх штангу не верзила, а лилипут! Да как?! Вместе с детиной! Таймураз даже языком зацокал от восхищения. Вот штанга уже на вытянутых руках лилипута. Но к удивлению публики она продолжала ползти вверх, отрывая от помоста и верзилу, и лилипута! Одураченная толпа захохотала.

Мужчина в котелке и клетчатом костюме, больше всех смеявшийся, выбрался из толпы, сердито проворчал:

— Обман публики! Шарлатанство! Глупость разума! — он взобрался на стол, поднял над головой плакат с изображением человека в цилиндре и в клетчатом костюме с цепочкой от часов на жилете, с чемоданами в каждой руке, истерично закричал: — Маньчжурия! Маньчжурия! Прекрасная страна! А ну, подходи, мимо не проходи! Все сюда! Все сюда! — он посмотрел на Таймураза. — Что, джигит? Хочешь быть одетым, как я? — и поиграл цепочкой от часов. — Хочешь денег заработать? Часы заиметь? В шляпе ходить? Сто рублей иметь? Айда в Маньчжурию, в прекрасную страну! Раз копнешь лопатой — рубль найдешь! Два копнешь — богачом станешь! Ну, чего думаешь?..

Таймураз торопливо глянул на Мурата...

***

Кого только не было в глухой тайге, по которой вскоре должна была пройти железная дорога! Мурат не переставал удивляться — сколько народа собралось здесь, на этих туманных, поросших лесом холмах. Больше всех было русских — добродушных, легко вступающих в разговор. Тесной группой держались украинцы, по вечерам они пели у костров. Были китайцы и корейцы — маленькие, щупленькие, шумливые: их и отличить-то друг от друга невозможно. Кореец не в состоянии усидеть на одном месте и пяти минут: только что был возле тебя, ошарашил длинной и непонятной тирадой, окинул юрким взглядом — и вот он уже примостился к украинцам, подпевает им... Про молчаливых, грустных эстонцев говорили, что они не по своему желанию прибыли сюда. Много было немцев, татар, греков... Разные языки, обычаи, одежда, мечты, но в одном они сходились — все кляли тех, кто обманом и посулами заманил их сюда на съедение комарам, что тучами висели над головами. Только сильный ливень приносил спасение, но так случалось редко. Чаще дождь моросил с утра до вечера, тогда-то людей одолевали влага и мошкара.

По утрам, когда вся эта прорва людей — русских, украинцев, немцев, корейцев, эстонцев, китайцев, кавказцев — разбирала тачки и спешила к карьеру, чтобы, наполнив их щебнем, бежать к насыпи, Мурат не мог отделаться от ощущения, что они чем-то напоминают надоедливое комарье. Только атаковали они тайгу, и не было на земле силы, которая заставила бы их остановиться: так и крутились они день за днем на этом пятачке бескрайней тайги, ощетинившейся стеной высоченного леса, разбросавшей по трассе болота, что так ненасытно впитывали в себя непомерное количество щебня, прикрывавшейся низким небом, беспрестанно сыпавшим изморось.

Черкески на Мурате и Таймуразе поистрепались, руки покрылись мозолями — зудящими, кровоточащими, лица обросли бородой, глаза потускнели... Колеса тачки с утра до ночи вертелись, крутились, и, казалось, нет конца их мельканию. Люди работали исступленно, носились от карьера к насыпи с такой быстротой, что думалось, от того, как скоро успеет человек затащить свою тачку на насыпь и высыпать щебень, зависит жизнь его. Скоро наступала минута, когда руки начинали мелко дрожать, а ноги подкашиваться, когда взгляд застывал на сутулой спине бегущего впереди светло-русого Николая. Приближаясь к насыпи, русский разгонялся, его тачка с ходу преодолевала подъем. И горец задолго начинал разгон. Здесь, на стройке, был один закон: не отставать и не перегонять — и то и другое нарушало ритм работы, создавало толчею. С остервенением толкая тачку, горец взбирался на насыпь, когда Николай уже с опорожненной тачкой спускался вниз. Пробегая мимо Мурата, русский бросил взгляд на его тачку и с сомнением покачал головой. Что ему не понравилось, выяснилось, когда Мурат, сбежав к карьеру, стал орудовать лопатой, наполняя тачку.

— Ты к колесу клади больше, — сказал Николай. — Легче пойдет, кавказец.

Мурат настороженно и зло сверкнул глазами, упорно, по-своему наполнил тачку ровным слоем. Николай пропустил вперед горца, усмехнулся:

— Упрям ты, дружище...

На следующем рейсе, когда Николай убежал вперед, Мурат, помедлив секунду, лопатой подгреб вперед щебень, к самому колесу, приподнял ручки тачки, прикинул. Ишь ты, полегчало! Довольный, покатил тачку к насыпи...

Пронзительно разнеслись удары по рельсу — сигнал к обеду.

— Эй, набегай щи хлебать! — на всю насыпь кричал поваренок.

Кого где застал сигнал, тот там и бросил тачку. Потянулись рабочие к котлу, пристроенному под навесом. Лишь одна фигура маячила на насыпи: это Мурат упорно толкал свою тачку. Прячась от дождя, люди толпились под навесом. Повар раскладывал кашу в миски, тарелки, котелки, корейские чашечки, которые ему протягивали рабочие. Николай поглядел на обедавших, пристроившихся кто прямо на мокрой земле, кто на корточках, кто на пне, хлопнул себя по шее, пробормотав:

— Чертова Маньчжурия! Гнус заел, — и, кивнув вдаль, где носилась сиротливая фигура Мурата, в сердцах сказал Таймуразу: — Да кликни ты своего земляка! Скажи, чтобы пуп не надрывал, — и заметил: — Не на себя работает.

— На себя, — возразил Таймураз. — Нам деньги нужны, калым за невесту, — он мрачно посмотрел на очередь. — Луна будет — ночью работать будем, — но, кинув взгляд на друга, пожалел его: — Мурат! Кашу хочешь, а? — не дождавшись ответа, вновь крикнул: — Иди, Мурат, поешь! — и засунул себе в рот полную ложку каши.

А Мурат, напрягая все силы, толкал тачку, с наплывом усталости ставшую такой непослушной. Дождь усилился. Крупные струи больно хлестали его по лицу.

... Ночью, когда огромный, невзрачный, на двести человек барак постепенно утих и одинокий фонарь тускло осветил ряды нар с рабочими, забывшимися тяжелым сном — храпя, откашливаясь, постанывая, беспокойно ворочаясь, — Мурат никак не мог уснуть. Лежа спиной к Таймуразу, он прислушивался к дождю, который отбивал назойливую мелодию по шаткой крыше, и мучительно думал.

— Таймураз, долго нам еще тут быть? — тоскливо спросил он друга. — Как в году дней много...

Сквозь дырявую крышу проникала вода и капала в подставленную жестянку. Мурат прислушивался к этому монотонному перезвону, а слышал шум горной речки, и только закрыл глаза — увидел Зарему и Мадину, которые, склонившись над водой, забыв о стоявших на обрыве кувшинах, весело брызгали в лицо друг дружке.

Проснулся он от громкого крика. Забыв захлопнуть за собой дверь, вбежавший в барак кореец уже с порога завопил неистово, захлебываясь от гнева. Столпившиеся возле него озадаченные корейцы подняли такой гвалт, что проснулся весь барак.

— Что стряслось-то? — вытаращил на них сонные глаза Николай.

И тогда один кореец стал объяснять по-русски:

— Он говорит, что подрядчика нет в бараке, сбежал он. Наши деньги украл. Подрядчик сбежал и все, что мы заработали, забрал! Все! Пропали деньги!

Весь барак единым махом оказался на ногах.

... Хмурый рассвет застал огромную толпу рабочих перед двухэтажным зданием, находившимся в тупике строящейся железной дороги. Стройка была важной, военного значения, и над нею был поставлен генерал. Люди в тревожном молчании глядели на часового, который в свою очередь боязливо косился на них и, выставив винтовку, ходил взад-вперед перед конторой. Полчаса назад в ее двери вошли посланцы рабочих: Николай, два корейца да еще один высокий и худой старик. Вошли в сопровождении вызванного часовым офицера, и теперь все ждали, когда они возвратятся от генерала. Ждали, надеясь на справедливость и страшась отказа. И когда делегация появилась на пороге, толпа шарахнулась навстречу, и только вскинутая в испуге винтовка часового заставила людей замереть на месте. Делегаты торопливо приближались к ним. По их лицам не понять, что к чему. И кто-то не выдержал, нетерпеливо закричал им:

— Ну что?!

Николай подошел вплотную к толпе и зло сказал:

— Бумажку нашу и читать не стал, — и протянул толпе петицию.

Сразу несколько рук потянулось к бумаге, точно рабочим хотелось убедиться, что так оно и есть, что это то самое прошение, которое они сообща до самого утра сочиняли, торопливо перебивая друг друга, волнуясь, на месте ли слово, дойдет ли смысл просьбы до грозного генерала, затронет ли его душу.

Пошла петиция по рукам рабочих, они впивались в нее глазами, все еще не веря, что нет на ней разрешения генерала на выдачу денег.

Доплыло прошение и до Мурата. Он молча оттолкнул чью-то руку, потянувшуюся к бумаге, и стал выбираться из толпы, бережно держа петицию.

— Куда ты, Мурат? — пошел следом за другом Таймураз.

— К этому генералу, — не оглядываясь, по-осетински пояснил Мурат. — Если он не напишет тут, — потыкал он пальцем в бумагу, — чтобы наши деньги дали, он жить не будет!

Пока толпа возбужденно обсуждала, как быть, Мурат и Таймураз пробрались к конторе с боковой стороны и нырнули в кусты сирени. Выждав, пока часовой завернет за угол, Таймураз встал под балконом, Мурат вскарабкался ему на спину, вытянул вверх руки и повис на перилах балкона. Еще миг — и он наверху. Дверь с балкона в комнату оказалась закрытой изнутри. Мурат перешагнул через перила, по выступу в стене пробрался к окну, заглянул внутрь, убедившись, что генерал один, раздвинул оконные шторы и бесшумно спрыгнул с подоконника в комнату. Генерал заметил его только тогда, когда к его груди прикоснулось острие кинжала. Генерал не испугался. Пораженный наглостью туземца в огромной мохнатой шапке, он терпеливо ждал, пока горец развернул прошение и сунул ему в лицо, приказав:

— Читай!

Генерал покорно взял бумагу, перевернул ее. Это не понравилось Мурату. Отняв прошение, он вновь перевернул его и подвинул к генералу, угрожающе процедив сквозь зубы:

— Читай! Ну! — и так как генерал медлил, горец предупредил: — Слушай! Ты будешь здесь, твоя голова — там! Мурат честно работал, — повертев прошение, выбирая, где генералу написать, Мурат махнул рукой: — А-а, ты буквы знаешь, ты и пиши, чтобы мне... — он вовремя спохватился, — всем чтобы деньги дали!

Генерал, с любопытством проследив за манипуляциями горца с прошением, усмехнулся, потянулся за ручкой, охотно кивнув головой:

— Ну что ж, напишу...

Мурат неотрывно следил за пером, неторопливо царапавшим бумагу, и, не скрывая торжествующей улыбки, довольный, вложил кинжал в ножны. Искоса поглядев на горца, генерал тоже с видимым удовольствием дружески улыбнулся ему и старательно закруглил подпись:

— Отдашь эту бумагу любому офицеру и получишь все сполна!

— Ага! — бережно взяв из его рук петицию, Мурат посмотрел на появившиеся на ней строчки, поцокал языком от удовольствия, нежно коснулся рукой плеча улыбающегося генерала и исчез в окне. Пробравшись по выступу к балкону, он спрыгнул на землю и побежал, спеша сообщить толпе свою радость...

Обогнув здание, Мурат и Таймураз бросили взгляд на поляну и взволнованно переглянулись. Там рота солдат, развернувшись цепью, теснила рабочих к сопкам. Мелькали приклады и кулаки, в воздухе висела густая ругань.

— Того, того в фуражке бери! — кричал офицер, показывая на Николая.

Солдаты врезались в толпу, пытались пробиться к Николаю. Размахивая бумагой, возбужденный Мурат старался перекричать людей:

— Вот! Вот! Есть! Зачем драться? Э-э! Что делаешь? — укорял он рабочего, вцепившегося в винтовку солдата; увидев офицера, горец рванулся к дому, протянул петицию: — Тебе это, тебе! Тут генерал сам написал.

В ответ офицер, ткнув пальцем в горцев, приказал:

— Эй, Жуков, этих лохматых тоже сюда!

Ефрейтор подскочил к Мурату. Горец протянул ему бумагу, но тот раздраженно вырвал ее из его рук, бросил на землю и, ухватившись за рукав Мурата, потащил в сторону конторы.

— Что делаешь? — ужаснулся Мурат, нагнулся, вытащил из-под ног толкавшихся людей прошение: — Пусти бумагу! Люди ночь ее писали. Генерал тут сказал: всем деньги дать!

Таймураз протиснулся к другу, стал отрывать пальцы ефрейтора от рукава черкески Мурата.

— Пусти! Зачем тянешь?

— Под арест их! — гневно приказал офицер солдатам.

Солдаты набросились на горцев, стали крутить им руки. Мурат ударил одного из них, второго...

— Тикай, братцы! Тикай! — разнесся по толпе отчаянный крик.

Над головами раздался залп. Со стороны тупика на толпу набегала, стреляя на ходу, новая цепь солдат.

— Бей их! — закричал рабочий со шрамом на лице и первым бросил булыжник в солдат.

И полетели камни, а в ответ неслись выстрелы.

— Тикайте! — раздалось опять.

Толпа бросилась врассыпную.

— Скорей! — закричал другу Мурат, оттолкнул от себя солдат и побежал к сопке.

Перед ним упал рабочий со шрамом, сраженный пулей. Недалеко кто-то застонал. Мгновенно сообразив, что все пространство до сопки простреливается, Таймураз, сворачивая к обрыву, позвал друга:

— Сюда! Сюда, Мурат!..

Впереди их по крутому склону спускался молоденький рабочий. Показывая на лесок, раскинувшийся по ту сторону обрыва, он вопил:

— Туда, братцы, туда! — и вдруг обхватил дерево, медленно сполз по его стволу.

— Помоги, Таймураз, — подхватил паренька Мурат.

— Скорее, Мурат, — торопил Таймураз. — Солдаты!

Вдвоем они потащили паренька через обрыв. Краем глаза Мурат увидел, что в них прицеливается солдат. Но тут откуда-то сбоку на него навалились два корейца, сбили наземь. На подмогу к солдату бросился ефрейтор, в упор выстрелил в корейцев.

— Скорей! Скорей! — кричал Таймураз.

Вот и лесок... Мурат и Таймураз стали торопливо углубляться в него, стараясь прикрываться за стволами деревьев. Позади остались шум, выстрелы...

Досадуя на солдат и рабочих, что завязали драку, горцы медленно брели по лесу. Мурат тащил на спине раненого парня. Таймураза насторожило, что рабочий перестал стонать, и он остановил друга.

— Постой, Мурат, положи его.

Они осторожно опустили паренька на землю. Таймураз склонился над ним, приложил ухо к его груди и молча поднял глаза на Мурата...

Они, конечно, не могли не похоронить его. Это самый страшный грех — не придать земле человека, скончавшегося на твоих глазах. Они вырыли кинжалами могилу здесь же, в лесу. Мурат положил стоймя к изголовью огромный камень. Молча постояли над могилой.

— Как его звали? — спросил Мурат.

— Не знаю, — пожал плечами Таймураз.

Шли по лесу без ясной цели, желая только одного — поскорее и подальше удалиться от конторы. Николай увидел их, когда они обходили лощину.

— Эй! Эгей! Эгей, кавказцы! — стоя на выступе по ту сторону ручья, энергично размахивал он рукой. Перейдя вброд ручей, кисло улыбнулся горцам: — Смотри, встретились, — нагнувшись, набрал в ладонь воды, приложил к вздувшейся от удара прикладом скуле, посмотрел на них оживленными глазами:

— Ну как, напугались? — Будто не замечал, что горцы смотрят на него осуждающе.

— Зачем все это? — сердито спросил Мурат. — Драка была зачем? — допытывался он и, вытащив из-за пазухи прошение, помахал им перед носом Николая: — Вот генерал велел, чтобы деньги дали. Не только нам. Всем! А вы драку начали!

Николай заинтересовался, взял бумагу, пробежал глазами написанное генералом, невесело глянул на горцев, зачитал им: «Подателя сего письма арестовать немедля».

Таймураз от неожиданности засмеялся. Мурат сердито посмотрел на друга, круто повернулся к Николаю, выхватил у него прошение.

— Хе! Человек так быстро читать не может, — и протянул бумагу другу: — Читай, Таймураз.

— Вот тут, — показал Николай.

Таймураз от усердия зашевелил губами, медленно вывел:

— А-ре-сто-вать... — глянув на Мурата, ошарашенно кивнул головой: — Ага!..

Мурат посмотрел на бумагу невидящим взглядом, схватился за кинжал, грозно закричал далекому генералу:

— У-у, гяур! Я твои глаза хочу видеть!

Николай успокоил горца:

— Ой, Мурат, твой кинжал быстрее головы думает. Теперь тебе с генералом лучше не встречаться... — и, махнув рукой в сторону, дружелюбно спросил: — Может, туда двинем? — и, не дожидаясь ответа, пошел...

Горцы замялись. Таймураз вопросительно посмотрел на друга. Тот нерешительно остановился. Мурат с осторожностью истинного горца относился к людям, которые легко заводят знакомства. Никакого повода горец не давал Николаю, но тот не раз обращался к нему, даже осмелился давать советы. Такая черта характера не вязалась у Мурата с представлением о твердом и сильном человеке. Но странное дело, как часто мимолетный взгляд едва знакомого человека, тон голоса меняют представление о нем. Николай шел, не оглядываясь, точно говоря этим, что он никому в попутчики не навязывается. Хотите — идите следом, не хотите — не идите. И это понравилось Мурату. К тому же всем своим видом русский показывал, что он знает и куда надо идти, и что делать. Может быть, и вправду с ним плутать не придется. Можно рискнуть и пойти с Николаем, но быть начеку, остерегаться подвоха... И Мурат решился, кивнул другу и направился следом за русским...

С тех пор как Мурат покинул аул, многое изменилось в его представлении о жизни, о людях... События последних дней заставили его пристально искать причины странного поведения русских. Вот хотя бы Николай. О чем он сейчас думает? Почему так легко прошел мимо водопада, на берегу которого стоял пограничный столб с надписью: «Российская империя»? Почему сказал такую фразу: «Сгинь, империя»?

Вечером, глядя на Николая, ворочавшего в костре угли, Мурат неожиданно задал ему вопрос, мучивший его весь день:

— Зачем русский в русского стрелял? Разве русский русского не понимает?

Не ожидавший подобного вопроса Николай глянул на горца своими озорными глазами, тихо повторил:

— Русский русского... — и пытливо спросил: — А вы, осетины, все друг друга понимаете?

— Ну а как же? — поразился Таймураз.

— А у вас богатые есть? — допытывался Николай. — Ну, князья, что ли?

Таймураз гордо выпрямился, твердо заявил:

— У нас все князья! Как на коня сядешь...

Мурат махнул на него рукой:

— А-а, Таймураз, у нас в горах тоже бедных много, — и пояснил Николаю: — У осетин говорят: богатый — волк, а бедный — овца...

— Ну, а волк с овцой... — понимающе кивнул ему Николай.

— А вот русский солдат кто — волк или овца?

— Бедняк он, как и ты, — сказал Николай.

— А зачем они как волки на нас? — загорячился Мурат.

— Служба, Мурат, служба, — вздохнул Николай. — Чуть что — шомполами их.

— Дурак он, твой солдат, — выпалил Мурат.

— Дурак, — неожиданно для горца легко согласился Николай и добавил:— Пока.

Мурат поежился:

— И я дурак! Я бы сейчас этого генерала!..

Костер пылал, освещая огненным светом беглецов, задумавшихся о своей жизни...

— Долго нам идти? — спросил Таймураз.

— Терпите, мужики, — ответил Николай и мечтательно вздохнул: — Нам бы к морю выйти...

И они вышли к морю...

Дата добавления: 2015-08-21